Шувалов В. ДОСТОЙНЫЙ ПОДРАЖАНИЯ: ЖИЗНЕОПИСАНИЕ НАСТОЯТЕЛЯ РЖЕВСКОГО УСПЕНСКОГО СОБОРА ПРОТОИЕРЕЯ МАТФЕЯ АЛЕКСАНДРОВИЧА КОНСТАНТИНОВСКОГО (6 НОЯБРЯ 1794 — 14 АПРЕЛЯ 1857). — Тверь: Изд-во Марины Батасовой, 2013. — 260 с. — 1000 экз.

Заглавие книги священника Владимира Шувалова демонстрирует цель, которую хотел достигнуть автор: представить ее героя как объект для подражания потом­ков. Об этом прямо говорится в предисловии, написанном другим священником — Алексеем (Новиковым): «Нам, людям, живущим в эпоху воинствующего инди­видуализма, препоручившим свою судьбу компьютерному "разуму", как-то уже и невдомек, что возможна иная жизнь, простая, свободная, открытая, полная люб­ви к Богу и ко своим ближним». И о самой книге, в которой «что ни страница, что ни эпизод — то назидательный пример — достойный подражания. Да и с кого, как не с этого праведника брать пример нам, теплохладным, а точнее, хладнокровным, то есть безразличным к беде и радостям ближних своих, а оттого почти утратив­шим понимание сути духовного подвига предшествующих поколений» (с. 8—9).

К подобным призывам «подражать» кому бы то ни было я отношусь с осто­рожностью. Как не вспомнить с детства заученное изречение Маяковского: «Юноше, обдумывающему житьё, решающему — сделать бы жизнь с кого, скажу не задумываясь: делай её с товарища Дзержинского!» С течением времени идеал человека, который «железен и жилист» в достижении своих революционных це­лей, несколько поувял. И теперь вот новым «юношам» предлагается для образца фанатик иного, православного толка.

Персонаж этот представлен в книжке очень многосторонне и серьезно. Ее ав­тор, сельский священник из Тверской области, совмещающий свое пастырское служение с активной деятельностью краеведа-энтузиаста, нашел в ряде архивов (в основном, в Государственном архиве Тверской области) много неизвестных ранее документов, касающихся жизни, деятельности и личности знаменитого протоиерея Ржевского Успенского собора отца Матфея (Константиновского), — и опубликовал их со своими комментариями. На страницах книги возникает сначала образ бедного сельского диакона, едва вступающего на пастырское по­прище, потом — умудренного жизнью церковного служителя, стойко перено­сящего житейские скорби и, как никто, умеющего обращать к Богу нестойких прихожан: «На фоне явного безверия и богохульства большей части местных жи­телей, новый присланный на приход батюшка Матфей выглядел светильником пламенной веры в Бога <...>. Дар слова у отца Матфея был необыкновенный. Речь у него лилась рекой, и он мог, увлекая слушателей, говорить подряд не­сколько часов. Он был неистощим и не имел нужды в утомительной подготовке к проповеди. Батюшка разом охватывал представляющуюся ему тему и говорил, как бы велико ни было собрание, чрезвычайно ясно, живо и увлекательно. Обли­чение его побуждало к раскаиванию, угрозы наводили ужас, мольбы его растрагивали» (с. 21).

В 1836 г. наделенный необыкновенным даром слова сельский батюшка был перемещен в город Ржев на «праздное священническое место». Этот город был тогда центром старообрядческого движения на Тверской земле, и красноречивый священник был отправлен туда «для действия на раскольников». Там он выказал много успехов в поддержании православия среди «братий наших, старообряд­цев» — и бурными проповедями своими обратил на себя внимание ряда извест­ных современников: уроженца Ржева Тертия Филиппова, графа А.П. Толстого (тогдашнего тверского губернатора, а позднее обер-прокурора Синода), москов­ского митрополита Филарета и т.д. Среди его знакомцев и почитателей оказался и Н.В. Гоголь.

Деятельность отца Матфея до этого места представлена в рецензируемой книге детально, на основе архивных документов. Переходя к взаимоотношениям батюшки Матфея и Гоголя, автор изменяет повествование — и от жизнеописания обращается к жанру жития. Именно эти взаимоотношения (и последующие их разноречивые оценки) вызвали и эпиграф к книге, взятый из Первого послания апостола Петра: «Если злословят вас за имя Христово, то вы блаженны, ибо Дух славы, Дух Божий почивает на вас; теми Он хулится, а вами прославляется».

Дело в том, что еще в начале ХХ столетия в печати появился ряд статей и за­меток, в которых отец Матфей характеризовался этаким недалеким фанатиком («новым Савонаролой») и обвинялся в том, что в последние дни жизни писателя именно он много способствовал и его трагической смерти, и знаменитому «со­жжению» второго тома «Мертвых душ». Об этом же пишут и серьезные исследо­ватели. Так, В.В. Гиппиус в классическом труде о Гоголе прямо указал, «что пред­смертный поворот Гоголя к крайностям аскетизма Матвей если не вызвал, то поддержал»^[1]. А Ю.В. Манн, детально изучивший творческую историю «Мертвых душ», отмечает, «что разговор с ржевским протоиереем оказался тем последним толчком, который привел к уничтожению поэмы»^[2].

В. Шувалов, впрочем, не цитирует этих утверждений серьезных ученых, а пред­почитает обличать довольно известного в последней трети XIX в. прозаика и дра­матурга И.Л. Щеглова, который в именном указателе охарактеризован лишь как «писатель, который негативно отзывался о протоиерее Матфее» (с. 248). Собст­венное же повествование об этом сомнительном эпизоде из жизни своего «достой­ного подражания» персонажа автор строит, исходя из того, что отец Матфей, по его разумению, выступил со своей проповедью «в период начавшегося духовного распада в стране Российской, когда уже начала складываться психология новой, русской "интеллигенции", для которой приносить пользу России, работая в госу­дарственных учреждениях, казалось позором». И ржевский протоиерей, равно как и писатель Гоголь, «стал стремиться, в противовес, призывать всех к государст­венному служению, как религиозному долгу: "Монастырь ваш — Россия!"» (с. 95).

Поэтому «Господь Вседержитель, следуя путем познания истины Божией», свел писателя и протоиерея. С последним, особенно близким ему по духу, Гоголь «делился своими размышлениями о Божьем промысле, о смысле человеческого бытия». А поскольку отец Матфей был духовным наставником А.П. Толстого (в доме которого жил писатель), то он стал пользоваться у Гоголя «особенным уважением» (с. 101). Ему оставалось лишь послушно «внимать наставлениям батюшки» (с. 116), который призывал к тому, чтобы писатель «перестал высмеи­вать грехи и пороки окружающих его людей», «чтобы больше времени уделял Богомыслию и Иисусовой молитве, а через это приобрести умиротворение и при­мирение с Богом» (с. 127). Для подкрепления значимости «правильных» настав­лений отца Матфея автор приводит письма Гоголя: сами письма «духовного на­ставника» не сохранились.

Наконец, за месяц до смерти Гоголя «наставник» явился в Москву — и агрес­сивно стал «стремиться очистить совесть писателя»: то начнет требовать: «Отре­кись от Пушкина! Он был грешник и язычник»; то прикажет уничтожить те главы второго тома поэмы, «где изображен священник» (чем-то похожий на самого пас­тыря). Ничего «чудовищного», по мнению В. Шувалова, «наставник» от Гоголя не требовал — просто хотел «помочь приготовиться его душе к христианской не­постыдной кончине» (с. 133). Что бы писателю его смиренно послушаться, а не впадать в то нервическое состояние, которое, в конечном счете, и привело к мучи­тельной кончине! Ведь «наставник», в сущности, говорил правильные слова.

Мне приходит на ум известная реакция «грешника и язычника» Пушкина на «стихи христианина, русского архиерея» митрополита Филарета, написанные по поводу его «кощунственных» строк: «Дар напрасный, дар случайный, / Жизнь, зачем ты мне дана? / Иль зачем судьбою тайной / Ты на казнь осуждена?..» — и т.д. Стихи Пушкина были написаны на день собственного 29-летия — это об­стоятельство придавало трагический оттенок его «скептическим куплетам». Все­властный митрополит ответил собственным стихотворным «перепевом», в кото­ром сурово осудил поэта, упрекнув его в забвении Бога и Божьего промысла: «Не напрасно, не случайно / Жизнь от Бога мне дана; / Не без воли Бога тайной / И на казнь осуждена…» — и т.д. Стихотворение Филарета с нравственной точки зрения более «правильно», чем пушкинское, — но к поэзии никакого отношения не имеет и остается интересным разве что как факт полемики: оно вызвало к жизни известный пушкинский ответ — «В часы забав иль праздной скуки...» и т.д. Ответ был тоже неоднозначен: всякая «правильность» и фанатическая «однозначность» противны искусству.

А ситуацию отношений Гоголя и его наставника очень точно описал о. Васи­лий Зеньковский, замечательный ученый, писатель и церковный деятель: «О. Мат­вей Константиновский, духовному руководству которого отдавал себя Гоголь, был истовый священник, большой молитвенник, но ему были чужды и проблемы культуры (в широком смысле) и, в частности, проблема эстетическая. Он на­ткнулся в Гоголе на глубокую привязанность к искусству — что было совершен­но и чуждо и неприятно о. Матвею, казалось ему лишь искушением. <...> Неза­чем особенно обвинять о. Матвея — только можно удивляться тому, что Гоголь и дальше оставался под его духовным руководством. <...> Нет никакого сомнения, что о. Матвей был глубокий человек, целиком преданный Церкви, — но нет сомне­ния и в том, что он не подходил для духовного руководства таким человеком, ка­ким был Гоголь»^[3].

Автор же рецензируемой книжки оценивает этот эпизод «духовного настав­ничества» отца Матфея над Гоголем как нравственный подвиг. И далее — стара­тельно перечисляет другие его «подвиги» как образцы «строгой подвижнической жизни» и «нестяжательности». Вот он направляет силы на расширение и укреп­ление Ржевского кафедрального собора, вот отбирает у старообрядцев молитвен­ный дом (в пользу «единоверческой церкви»), вот произносит против тех же ста­рообрядцев ряд «пламенных обличительных проповедей». Рассказывая о кончине протоиерея Матфея, автор книги не только приводит «красноречивые надгроб­ные слова», сказанные разными влиятельными лицами, но и перечисляет ряд «разных чудес», сопровождавших эту кончину.

Некоторое научное значение имеют собранные автором письма батюшки Мат­фея к разным лицам, сохранившиеся его проповеди и воспоминания о нем, данные в конце книги. Всё это, однако, собрано и писано с известной целью, изложенной в упомянутом предисловии: «Читаешь книгу — и утешается душа, соприкасаю­щаяся светлой праведности, которой, несомненно, преизобиловал отец Матфей Константиновский. Дай Бог, чтобы этот труд стал основой материалов для про­славления батюшки и чтобы настал тот день, когда благодарная российская паства "едиными усты" воскликнет: "Святый праведный отче Матфее, моли Бога о нас!"» (с. 9). Иными словами: не пора ли причислить батюшку к лику святых?

Научный журнал — не место для обсуждения «правильности» подобных дея­ний. Но такие вот поиски «образцов», «достойных подражания» («сделать бы жизнь с кого?»), в какой бы житейской и духовной сфере они ни проводились, не самое актуальное занятие в современном мире.