Журнальный клуб Интелрос » НЛО » №129, 2014
В переписке Ф.В. Булгарина известны лишь несколько целостных комплексов писем одному и тому же лицу[1], но лишь один из них до настоящего времени оставался неопубликованным — его письма Н.И. Шенигу 1837—1848 годов. Человек этот малоизвестен, хотя и достаточно неординарен, поэтому стоит остановиться на его биографии.
Николай Игнатьевич Шениг (1797—1860) был уроженцем Орловской губернии. Он воспитывался в доме богатой помещицы А.Н. Зиновьевой (урожденной Юшковой), которая, будучи бездетной, завещала ему все свое состояние. С 1813 года он учился в Школе колонновожатых (окончил в 1815 году и был произведен в офицеры). Потом служил в канцелярии генерал-квартирмейстера Главного штаба (в 1821 году имел чин поручика, с 1822 года — штабс-капитан и майор Свиты по квартирмейстерской части, с 1825 года управлял 1-м отделением канцелярии генерал-квартирмейстера Главного штаба и одновременно преподавал русский язык и военный стиль в Школе колонновожатых). Он участвовал в Русско-турецкой войне 1828—1829 годов, в частности в осаде Варны. В 1829 году вышел в отставку с чином полковника и поселился в своем имении в сельце Духово (близ г. Остров Псковской губернии). Впоследствии — предводитель дворянства Островского уезда Псковской губернии (1853—1858 и 1859—1861). В 1842—1844 годах служил в Дерпте помощником попечителя Дерптского учебного округа Е.Б. Крафстрема[2].
Человек разносторонне образованный, как, впрочем, и многие выпускники Школы колонновожатых, с литературными интересами, он собрал большую библиотеку и ряд источников по истории России. У Шенига были знакомые в среде литераторов и ученых. А.Н. Вульф, зафиксировав в своем дневнике, что Шениг вернулся из-за рубежа и привез ему подарок от Н.М. Языкова, записал: «...он стоит у меня на ряду немногих»[3]. О нравственных качествах Шенига выразительно свидетельствует следующий пассаж из письма (от 10 сентября 1836 года) баронессы Е.Н. Вревской своему брату А.Н. Вульфу: «6-го уехал от нас и Ник[олай] Игн[атьевич] <...>. Он заменил Пуш[кина] в сердце Маши [младшей сестры Е.Н. Вревской]. Она целые три дни плакала об его отъезде и отдает ему такое преимущество над поэтом, что и сравнивать их не хочет. <...> я рада этой перемене: Ник[олай] Игн[атьевич ] никогда не воспользуется этим благорасположением, что обПуш[кине]никак нельзя сказать»[4].
Шениг оставил интересные воспоминания, опубликованные в «Русском архиве» (1880. № 11/12. С. 267-325; 1881. № 1. С. 238-244), в которых идет речь о поездке в свите Александра I в Таганрог в 1825 году и о смерти Александра I, о Школе колонновожатых, А.А. Аракчееве, М.М. Сперанском, М.Л. Магницком, А.О. Корниловиче и др.
Небольшой личный фонд Шенига хранится в С.-Петербургском институте истории РАН (СПб ИИ РАН. К. 165), в том числе публикуемые ниже письма Булгарина (Оп. 1. Д. 21). Они содержат ценную информацию как о занятиях Булгарина в Карлове и Дерпте и его дерптском окружении, так и о разного рода петербургских событиях и слухах.
Благодарю В.А. Мильчину за прочтение и перевод французских выражений, М. Шрубу за аналогичную работу с немецкими, а Т.К. Шор — за справки о дерптском окружении Булгарина.
Почтеннейший Николай Игнатьевич!
L’homme propose, Dieu dispose1. Вы, может быть, заметили вчера, что жена моя2была нездорова. Она не едет в Саракус3, а без нее я не могу везти Вас, по важной причине, что там не будет обеда. Сам скачу я на почтовой тележке, с куском жаркого в картоне4, ибо в Саракусе ждет меня демон Розен5. Надеюсь, что на будущую весну буду иметь удовольствие принять в Саракусе целое милое семейство, проезжающее мимо, из Дерпта в Духово6. Не забыл я, что завтра у Вас обед, и хоть тяжко терпеть до 4 часов, но за удовольствие быть в Вашем семействе можно три дня ничего не есть — старый Ваш приятель Ф. Булгарин 13 сент[ября] 1837 Дерпт
Добрейший и благороднейший Николай Игнатьевич!
Наш любезный генерал1 непременно требует, чтоб я обедал у него сегодня, avec armes et bagages2 — с чадами и домочадцами — от длинной Танты3 до маленькой Лиоли4 включительно. Он уверял, что Вы ему дали слово обедать у него с нами, и весьма удивился, когда мы с Самсоном5 сказали ему, что Вы звали к себе гостей. Самсона генерал отговорил, на основании вашей дружбы — и хочет к вам писать и просить отказать, на этот случай, своим гостям и приехать обедать к нему — ради прощания со мною и семьею моею6. Беда не велика — и за это не осердятся, а нам душевно хочется быть с Вами. Пишу к Вам предупреждение записки генерала.
Сделайте одолжение, напишите записочку к архитектору Стрему7, чтоб возвратил мой план — мне крайне нужно.
Весь Ваш душою и телом Ф. Булгарин
14сент[ября] 1842. Дерпт.
3
Почтеннейший и добрейший Николай Игнатьевич!
Зная Вашу душу и испытав Ваше ко мне благорасположение — поручаю Вашему покровительству и попечению юного отставного гвардии поручика, Стороженку1. Он сын друга моего и совоспитанника нынешнего варшавского сенатора Андрея Яковлевича2 и племянницы покойного друга моего Максима Яковлевича фон Фока3. Молодой Стороженко вышел в отставку из любви к наукам: хочет учиться в Дерпте и сделаться человеком! Это юноша редких качеств: умен, добр, нежен и кроток. Примите его, как бы Вы приняли моего родного сына — и наставьте во всем, что ему знать нужно. Он хочет начать изучением немецкого и латинского языков. Порекомендуйте ему учителей — и примите в Вашем благородном доме! Бью вам низко челом!
Как жаль, что Вы со мною не повидались! Я был у Вас три раза — но квартира Ваша всегда была заперта — я же, до 12 часов — как собака прикован к столу. Даст бог свидимся. Я буду в Дерпте в первых числах мая!4
Прошу покорнейше поцеловать от меня ручку у почтеннейшей Вашей супруги5— которая верно забыла меня. Милого Вашего Алешу6 прижмите за меня к сердцу. Мои дети только и бредят им — и рады, что скоро увидят! Дочери Ваши7меня верно не знают — но Вы же скажите им, что есть старик, русский автор (не велика рекомендация, ma foi8, при семи цензурах9!) — который им кланяется!
Дерптская история10 — здесь наделала шуму. Здешние немцы взбеленились. Можно себе представить, что разглашают здесь Нолькен и Этингер11 — икга-Ьгуошеш12! Здесь даже носятся слухи, якобы Ульмана воротят, с почестями, на профессорское место! Я верю в это, как в историю про белого быка13! Вы знаете, как я истинно и искренно люблю немцев — т.е. германцев, каковы наш добрый Тун14 и ему подобные. Жена моя немка — и дом немецкий. Но разве в лифляндцах германисм? Это какой-то чухнаисм средних веков, с которым нет сил ужиться. Я ли не любил их! Я им, как король Лир своим дочерям: отдал мое царство — т.е. сердце, а они в него просто накакали! И за что? — За искренний, добрый совет, — не думать об оппозиции в России! — Бог с ними! Я им не желаю зла — а просто сожалею об них!
К Евстафию Борисовичу — я выписал разные петербургские кляузы, а к Вам уже ничего более писать не осталось, как повторить давно Вам известное, а именно, что я душевно люблю вас и уважаю!
Верно и искренно преданный навеки Ф. Булгарин 24 февр[аля] 1843 СПбург
4
Добрейший и почтеннейший Николай Игнатьевич!
Я сижу дома и медицинирую. Навестите меня, Вы сделаете мне большое одолжение, потому что кроме удовольствия Вас видеть — у меня есть еще и дельце к Вам.
Mes respects à Madame[5].
Ваш всегда Ф. Булгарин 22 апр[еля] 1843 Карлово
5
Почтеннейший и добрейший Николай Игнатьевич!
В сотый раз подтверждаю мою просьбу пожаловать откушать хлеба-соли в Саракусе, 24 июня, в день моего рождения. Без Вас праздник будет плач и горе!
Верный Ф. Булгарин июня 22 1843 Саракус
NB Сделайте одолжение, пошлите по соседству письмо к Фробену1, а другое нашему доброму генералу[6]. Много обяжете.
6
Почтеннейший Николай Игнатьевич!
Если Вы можете наделить меня на время книгами, о которых говорено было, то благоволите прислать. Я принадлежу к тому разряду людей, которые уважают всякого рода чужую собственность и гнушаются всяким обманом, сиречь: книг и собак не крадут, лошадьми не барышничают и в чужие карты не заглядывают.
Жаль мне крепко с вами расставаться!
Верный Ф. Булгарин
8 сент[ября] 1843
Карлово
7
Не могу спокойно выехать, не успокоив Вас на счет Клуге1. Ш-е отделение] не заглядывает ко мне — да оно и не так с высока глядит, чтоб занималось книгами! Вообще я не принадлежу к комической труппе, et je m’en moque comme de l’an quarante2.
С приве[том], Ф. Булгарин 8 сент[ября] 1843
8
Почтеннейший, добрейший и благороднейший Николай Игнатьевич!
Поручаю Вашему покровительству г-на Маллана (Mallan, de Londres), известного в целой Европе фабрикою искусственных зубов — в Париже и Лондоне. Он хочет в Дерпте сдать экзамен в том, что умеет вставлять зубы. Как иностранец он не знает никаких наших порядков — а потому ему нужен совет и указание пути!
Ради Бога не бойтесь ни за себя, ни за Клуге, ни за книгу! В кабинет ко мне шпионы не заходят и важные книги не лежат у меня на столе, а в ящике стола. Я сделаю из книги выписки для моих Записок1, т.е. mémoires2, а чрез неделю отошлю вам книги. Ради Исуса — будьте спокойны. Книги у меня вернее, чем у Вас: — c’est mon métier3. Я не читаю других книг [кроме] как важных, и все книжники имеют ко мне неограниченную доверенность.
Генц4 жил у меня целую неделю и уехал. Добрый малый. Я собираю возможные редкости, чтоб меняться с Вами на пистолеты, которые не дают мне спать покойно. Между прочим есть у меня теперь книга о медалях и камеях, с гравюрами, — стоющая 150 руб. Посылаю ее в Дерпт зимою.
Пожалуйста, помогите Маллану!
Обнимаю Вас душевно и готов бы платить по 5 руб. в сутки — чтоб жить с Вами в одном городе.
Верно преданный Ф. Булгарин.
20 сент[ября] 1843
СПбург
9
Почтеннейший и добрейший Николай Игнатьевич!
Вчера, в четверг, насилу выбрались мы с тяжелым Гассе[7], в 7 часов вечера. Хотел вылезть к Вам — но нельзя. Я лежу в возке, обвернутый в шубы — как мумия. — И так en avant[8]! Выехали за город — ни зги не видно — и следу нет! Шажком поплелись мы — и, проехав верст пяток, сбились с дороги. Кружили до полуночи по полю, бились об камни и наконец где-то провалились в болото! Работали все с полчаса, подняли возок, оборотили оглобли и возвратились откуда выехали! Вот каково начало вояжа! А что-то будет далее? — Извините меня перед Софьей Николаевной, что я не успел поблагодарить ее за ее хлеб-соль. Я заезжал за этим утром — но не застал ее дома. Обнимите за меня милого и доброго Михайлу Николаевича[9] и скажите, что я непременно заеду к нему пососать его манускриптов. И у меня есть хорошие! Ольге Павловне[10]низкий поклон. Желаю ей сынка хорошенького как она и доброго, милого и умного — как отец и мать вместе. Первый подарок в жизни сынок получит от меня — именно копченого сига — из Петербурга. Дочерям Вашим в землю кланяюсь — ибо имею высокое понятие об их уме и характере, когда они не пренебрегают язык несчастнейшего из всех народов на земле5! Мне бы хотелось дать им несколько уроков польской литературы. Увидите, что это за сокровища! Это исполнится в Духове. Алешу прижимаю, милушку — к сердцу. Не забудьте поцаловать шалунишку Сережу и маленького Мишуру6. Какая досада, что я не могу пожить с Вами здесь! Авось на будущую зиму удастся украсть недельки две у публики!
Нашему доброму дядюшке Евстафию Борисовичу пожалуйте ударьте от меня челом! Вместо гор книг в богатых переплетах, которыми он окружен, желаю я ему хотя одну немочку в ситцевом переплете, но тепленького содержания, чтоб разогреть его сердечко, увядающее здесь между холодными долинами и безднами учености!
Пишу к вам в 6 часов утра, в пятницу, прижимаю к сердцу и adieu7!
Верно преданный Ф. Булгарин 28 янв[аря] 1844 Дерпт
ступил на службу в IV отделение Собственной ее величества канцелярии Марии Федоровны. Некоторое время был ее личным секретарем и заведовал библиотекой в Павловском дворце. С 1837 года — коллежский советник, с 1838 года в отставке. Знакомый А.С. Пушкина.
Любезнейший и добрейший Николай Игнатьевич!
Ну, теперь наш генерал успокоился, прочитав в газетах о сдаче Канкриным1министерства на законном основании. Формальной отставки еще нет — но выход Княжевича2: l’âme damnée3 — почти уверяет в этом. Да и когда за болезнью сдают министерство на законном основании? — Генерал сомневался в истине моего известия — но я никогда не лгу — ибо ложь ставлю на одну доску с воровством. Все, что я говорил и о себе — сущая правда4. Приедете — услышите! Ах, какие у нас морозы! Сегодня и вчера 22 градуса! Бедные мои деревья пропадут в саду! Как бы я дал дорого, чтоб пожить с Вами на старости в одном городе — только не в Петербурге — где и родные братья разорваны хлопотами и обстоятельствами. Кажется на все вещи мы смотрим одними глазами! Вчера обедал у меня доктор, перед которым один 14-летний студент исповедовался в жизни здешних студентов! В самую ужасную эпоху Дерпта там никогда не бывало такого разврата! Пьянство, картеж — и т.д. — доведенные до высшей степени — и при том ничему не учатся — и даже не посещают лекций. В будущую субботу выйдет статья моя о Дерпте5 — прочтите ее. Завтра, во вторник, с рижским дилижансом посылаю Вам навагу, на Ваше имя, итак, поспешите взять из конторы дилижансов у Бема, только ради бога не кушайте наваги вареной. Это contre les principes de la gastronomie6. Жарьте ее просто на сковороде, в масле, без муки и всех приправ, ибо она имеет свой вкус и запах. Лучше всего поливать ее на тарелке лимонным соком. Два сижка отдайте Ольге Павловне. На масляной люди здесь просто бесились. У В[еликого] к[нязя] Михаила Павл[овича]7 был чудный вечер, разделенный на акты. В 8 часов приезжали старики, в 9 дамы, в 11 танцоры. Был сперва концерт, потом tableaus vivants8 — потом танцы — и ужин. Наконец поутихло в пост.
Я застал детей моих больных. У нас свирепствует грипп. Мой чудный мальчик Dieu donné9 — Святослав10 — был очень болен — теперь все поправились. Берегите своих детей от холода. В воздухе — грипп. В преферанс продуваюсь я ужасно — все хочу бросить вовсе эту поганую игру — mais pour con- tenance11 — должен играть! Если я Вас не застану в мае в Дерпте — то прикачу к Вам на недельку в Духово — успокоить дух мой. Поцелуйте за меня ручки у Софьи Николаевны и Ольги Павловны — и как взрослых девиц целовать нельзя — то дочерям Вашим поклон — а сынов всех к сердцу прижмите. Мои дети кланяются Алеше.
Верно и искренно преданный
Ф. Булгарин
7 февр[аля] 1844 СПб.
NB. Я заказал у Каррова12 — Кюстина новое издание13. Пожалуйста, возьмите к себе, чтоб не прихватили — и ничего не бойтесь. Я неизменное копье — да с меня же и не взыщут, ибо я такие книги покупаю для благой цели — будучи без лицемерия предан единственному защитнику моему и благодетелю Царю Николаю-чудному!
Добрейший и любезнейший из людей, милый Николай Игнатьевич!
Давно я собирался писать к Вам — но хлопот столько, что насилу улучил минуту! Ваше последнее письмо навело на меня грусть! Все резоны Ваши справедливы, к оставлению Дерпта, но жалко и досадно, что эти скоты Вас не поняли! Что до меня касается, то во всем, что происходит в Лифляндии, я вижу более глупости, нежели злости. Провинциальное самолюбие — это чудовище с мордой крокодила и с ослиными ушами! И то сказать, страшно подумать, чтоб остзейские провинции совершенно обрусели и наводнились русскими чиновниками, этими тарантулами, сосущими кровь народа и заражающими его своим ядом! Но остзейцы никак не хотят постигнуть и верить, что ни один умный и честный человек не хочет их лишить немецкого языка и их древнего устройства — но что желают только усовершенствований, и русскому языку учат их, для их же блага, чтоб споспешествовать им к получению аренд, чинов и крестов, до которых они страшные любители! Я решительно положил воспитывать детей моих в Дерпте, когда они укрепятся на умственных силах — и в этой цели переделываю Карлово. Исследовав здесь все учебные заведения — я нашел только одну порядочную школу, именно при Реформатской церкви, у Гордака1. Это человек: Esse homo! Все прочее дрянь: невежество и разврат! Можете представить себе, что за университет, которым неограниченно управляет Плетнев2! Это не человек — а мешок мелочей, страстишек и непомерной глупости и невежества. Человек — просто глупый от природы!
О себе скажу, что я сердечно и искренно помирился с князем Григорием Петров[ичем] Волконским3. Это было на концерте у А.Ф. Львова4 en petit comité5. Отставки своей кн. Волконский еще не взял назад — но наверное, что он останется попечителем, т.е. будет носить это звание по-прежнему, с прежнею слабостью и нерадением6. Человек он добрый сердцем — но без характера, легок и поверхностен. Не такого попечителя нужно для Петербурга. По моей истории Увар-паша проглотил такую пилюлю, от которой до сих пор не может прийти в себя7 — и играет роль: depité8! Едва ли есть в мире душа, которая бы лежала к нему. Правда, он умен! Но ведь и черт умен! Пушкин казанской9 ни за что не согласился взять место здешнего попечителя, чтоб не быть вблизи Увар-паши! А он сам не знает, что с собою делать. Куда деваться после министра? Разве в послы? — Куда? — Все это длинная история! Между тем, он ужасно постарел: лицо опало — страшно смотреть. Его âme damnée10 доктор Спасский11 сказывал мне, что он был в восторге от моей статьи о Дерпте12 — и сожалел, что это я написал, примолвив: он все может, что захочет! Разумеется, в литер[атурном] отношении.
Итак, я не увижу ни Вас, ни милого Вашего семейства, хотя думали рано, т.е. в мае приехать в Дерпт! Но уж за то, клянусь, приехать в Духово, во что бы то ни стало! Как вы проводите время, что делает добрая и милая Софья Николаевна — Алеша, детки — и шалун Сережа? А любезный Михайла Николаевич, с ангельчиком своим Ольгою Павловною — тешатся новорожденным персичком13? Хотел бы я всех вас видеть, потому что люблю всех вас душевно!
Письма, посылаемые мною к моим дерптским плебеям — лежат по две и по три недели на почте! Им не посылают писем — а они не догадываются идти на почту. Пожалуйста, отошлите это письмецо в Карлово — к моему арендатору. Я послал чудный паркет в Карлово, мраморный камин и всякие прихоти — чтоб украсить жизнь мою на старость. Все это сам поставлю на месте — ибо в Лифляндии вкуса ни на грош! Если Вам досуг — съездите в Карлово, в будни, и посмотрите, что там стряпает тяжелый Гейст14. Кажется, он все врет, будто там идет работа.
Дядюшке нашему Евстафию Борисовичу челом бью!
Вернопреданный Ф. Булгарин 18 марта 1844. СПб.
Почтеннейший и добрейший Николай Игнатьевич!
Письмо Ваше, по возвращении Вашем из Риги, получил и крепко удивился вестям Вашим! Наши остзейцы верно сочинили этот слух, что их уроженец Корф будет министром просвещения1! Увы, здесь об этом ни слуху, ни духу, да и к иному, из заглядывающих за кулисы света, не могло и не может прийти это в голову. Зная, что М.А. Корф давно лишился той доверенности, которую к нему имели — за участие якобы в процессах, бывших в его руках, и сильной страсти к скоплению богатства. Таково мнение — и я в стороне! Знаю только, что на челе всех откупов, компаний, мудреных тяжб — сияет имя Корфа — а наш папенька2не любит спекулянтов и интригантов! Такую однако ж репутацию составил себе, по несчастью, М.А. Корф! Жаль! Я сам очень люблю его — и он не забывает, что начал свое мирское поприще сотрудничеством в «Северном архиве»3. Нет, наш Паша — пока останется, да и вряд ли скоро придумают, где поместить его и кем заместить. У нас таково, что как человек влезет в гору — так после трудно мудрено спустить его. Впрочем, Паша играет роль недовольного!
Разнесся слух, что казанский Пушкин совсем хочет выйти в отставку.
У нас страшный rumeur4! В Сенате уже был читан и говорят на днях выйдет в свет указ о воспрещении всем русским подданным выезжать за границу до 25-летнего возраста, и всем нельзя выезжать иначе, как по уважительным причинам — болезни, неизлечимой русскими водами, или делам, требующим личного присутствия5. Но в таком случае из всех концов России надобно получать позволение от министра внутр[енних] дел и докторское свидетельство представлять в Медицинский совет6 на рассмотрение. Каждое лицо, князь, граф, дворянин, купец, дама, дева, грудной младенец, лакей и служанка должны платить 200 (двести) рублей серебром за годовой пашпорт. Что скажут наши остзейцы — так любящие ездить nach Draussen7! 100 целковых за полгода или полдня за границею и 200 за полгода и один день выше полугода! Это поотобьет им охоты — а уж от Bruder8—поляка9 нельзя брать паспортов! Я не читал еще указа — но мне им уши прожужжали!
Не знаю, знали ли вы Ваньку Головина — бессмысленного воспитанника Дерпта и Карлова10 — которого и Дерпт и Карлово — выгнали и чуждаются. Об нем также будет указ! Он отдан под военный суд — за ослушание высочайшей воли — возвратиться на Русь святую. Ванька Головин, между тем, погуливает в Париже и в ус себе не дует — а после спохватится — да будет уже поздно!11
Толкуют еще, якобы от всех нас отнимут дворовых крепостных людей, которых господа удержали при себе — продав поместья. Нищих, воров и развратниц от этого поразмножится! К этой новости: кушайте пироги с грибами. [Два слова нрзб.] — и только! Вы верно заметите, что всегда прежде весть пробежит — а потом придет дело.
Ни одна мера не огорчает и не смущает меня. Я только и думаю, как бы сесть в Карлове и забыть весь мир! Пора!
Сделайте одолжение, если удосужитесь, известите меня о здоровье старика отца12! Я его страстно люблю — это моя слабость — и сильно беспокоюсь о его здоровье — он сам не напишет об этом.
Слышал я, что старик Стороженко сделан министром внутр[енних] дел Царства Польского13. Сын верно лучше знает это. Дороги у нас никакой нет! Ужас — и давно не видать Туркула14, чтоб узнать от него о Стороженке.
Когда вы получите это письмо, будут уже праздники. Поздравляем все Вашу добрую и милую семью от А до Z — и Софье Николаевне целую ручки! Не забудьте похристосоваться за меня с Михайлой Николаевичем и поцеловать ручку Ольги Павловны — а ее малютку в щечку. Дяде нашему Евстафию Борисовичу низкое челобитие.
Ваша гувернантка явилась к моей — с письмом от м-м Морне15. Was soll das bedeuten?16
Верно и искренне преданный к Вам Ф. Булгарин 25 марта 1844. СПб.
NB Ради Иисуса, за его распятие и воскрешение в третий день, по писанию — отошлите письмо длиннейшему Гейсту. С почты он и весь год не получит — Огdnung17! [11] [12] [13] [14] [15]
4(разг. нем.).
Любезнейший и почтеннейший Николай Игнатьевич!
Тотчас по получении Вашего письма исполняю Вашу комиссию. На что Вам слушать мои похвалы Гордаку — поговорите об нем с вашим Гафнером, инспектором вашей гимназии1. Гафнер expert в этом деле — а он знает лучше меня Гордака. По сознанию всех здешних педагогов, ученых академиков, профессоров и всех этих скучных народов Гордак один из ПЕРВЫХ педагогов в Европе, а по мне он единственный: uno et solo2, потому что нравственность поставляет в главе воспитания! Посылаю Вам его программу, но теперь печатает полнейшую, как помечено рукою Гордака. Мои дети ходят в школу в 8 часов утра и возвращаются в 2 /2 часа пополудни — т.е. они экстерны[16] и за это плата по классам, как означено на программе моею рукою. Но Гордак приготовляет только в высший класс гимназии — а не в университет — но как он мерит Дерпт[ским] университетом — то в здешний и довольно этого. В Дерпте гимназист среднего класса выше здешнего студента. Здесь просто ослы.
Оспаривать Ваши просьбы об отставке не смею — но мне досадно, что Вы выходите в то самое время, когда все лица тамошние хвастают, что принудили Вас удалиться. Я, так нарочно выстроил Карлово — когда они провозгласили, что я не смею к ним воротиться! Не будь ваши дочери взрослые девицы — я бы подрался с Вами, а не допустил до отставки. Впрочем, трудно судить о домашних обстоятельствах! Мне — так нет места лучше в мире — как мое
Карлово возле Дерпта! Любят ли меня немцы или ненавидят ! я плевать хотел! Черта ли мне в них! У меня есть книги, семья, а на партию преферанса — наберется народа — больше и не нужно. По мне — так еще лучше, что я развязался с hohen Adel und geehrten Publicum3! — И Вас кто не любит? Шушера или Кто не знает! Наш старик4 эгоист — ни слова! А много ли Вы знаете теплосердных? ! Все эти служаки на один солтык5!
Как бы Вы меня одолжили, если б сообщили какие ни есть подробности
Ручки целую Софье Николаевне | а уж поблагодарите от меня за Гор- дака! Всем Вашим поклон, | некогда | пора спать | было 2 часа | очень много работы!
Верный до гроба друг Ф. Булгарин.
NB Сегодня получили рескрипт для напечатания в «Пчеле»6. Директор Комовский7 просит вежливым письмом. Мазь на рану — и пошла писать по-старому. Я уж писал, что делать нечего, когда неоткуда взять — и некуда давать! 30 марта 1844 СПб.
14
Почтеннейший и любезный Игнатий [так!]!
Спешу Вас уведомить, что вчера подписали указ — утверждающий Павла Ивановича Гаевского директором Департамента Министерства просвещения]1, а вице-директором некоего коллеж[ского] советника Александра Александровича] Берте, начальника 1 отд[еления] в департаменте]2. Да возрадуется русское просвещение и да устыдится Вильмен3 в своей Франции!
А я сижу в углу — и спорить не хочу —
Как Мефистофель — смотрю и хохочу!
Пусть лезут вверх глупцы — беда невелика,
Все перемелется — останется — мука!
Добрейшей Софье Николаевне ручки целую!
Верный Ф. Булгарин 16 апреля 1844 СПб.
15
Почтеннейший и добрейший Николай Игнатьевич!
Вы знаете, что такое бумажная работа, но не знаете, что такое издавать ежедневную газету при семи ценсурах, с полдюжиной фринтоспаев1-сотрудников — и издавать одному. Старик Греч2 в Париже, молодой в Риге3 для женитьбы на ci-devant4 m-me Brallot5 — и весь механисм, тяжелый механисм «Пчелы» упал на меня. А тут еще беда! У Итальян[ского] театра наехали на меня две кареты, сшибли с ног и чуть не убили до смерти — отделался ушибом ноги — и хромаю уже третью неделю. — Кто будет на место Княжевича в Одессе6 — не знаю, ибо я удаляюсь от Уварова, Комовского и всей этой ракалии — а это их дело. На счет князя Ч.7, на счет отставки изверга Уварова и проч. — говорили в городе — но на деле слухи не оправдываются — да кажется ничего и не будет. Уварову хочется графства — и он не знает, как схватить его — и распускает слухи о своем удалении, чтоб его удержали8. А славное место в Одессе — и вам там было бы хорошо! Но без личного присутствия здесь ничего не сделаете. — В Русский театр хожу я только в бенефисы приятелей — т.е. авторов — а иначе не заглядываю туда. Харчевней пахнет. — Язык грубый, сцены отвратительные — актрисы — кухарки, актеры — лакеи. Не имею даже понятия о состоянии репертуара. Поручил вашу комиссию Зотову9, а тот за своими хлопотами и забыл. Он как-то попал в тиски. Дочь его10 выгоняют из института за то, что написала матери: «голод мучит» — а письмо перехватили. Но вот он прислал мне письмо. Трудно собрать пиесы в лавках, но к будущей почте соберем кое-как и вышлем. Софье Николаевне, Михайле Николаевичу и его ангельчику, милым дочерям Вашим — низкий поклон — Алешу целую сто раз.
Вернопреданный Ф. Булгарин
9 окт[ября] 1844
СПбург
NB. От моего Болеслава11 уведомляю Алешу — что у Болеслава лихой коник, и он 3 раза в неделю ездит в манеже — и славный кавалерист.
NB. Статской12.
16
Почтеннейший Николай Игнатьевич!
Я сейчас проспал мое утро. Если хотите навеки одолжиться — приезжайте сейчас ко мне, в Вашей коляске, на Ваших конях. Коней мы сменим — съедим ранний обед и махнем на почтовых в Саракусс. Погода знатная! Нет солнца, не знойно — и дождя не будет. Пожалуйста, удружите и не откажите.
Вернопреданный Ф. Булгарин
31 мая 1848
Карлово
17
Почтеннейший друг Николай Игнатьевич!
Поздравляю Вас с постройкой оранжереи, но предуведомляю, что дело хлопотливое. Из письма Вашего, однако ж, вижу, что Вы совершенный профан в садовых делах! Вы говорите, не могу ли я Вам уделить из моих оранжерей виноградных лоз и персиковых деревьев, которые приносили бы плоды уже чрез два года! Я Вам обещал, в случае нужды, отводки (Ablegers), т.е. избранные ветви для прививок, но деревьев и лоз я не мог обещать, потому что это невозможно. Мои персиковые деревья сидят уже 18 лет в грунте, виноград в большой оранжерее — тоже, а в новом винограднике — посажены лозы уже пятый год, купленные у Клеекампфа1. Вырывать лоз и деревьев с грунта невозможно. Лозы в горшках бывают только у тех, которые этим торгуют — ибо они не приносят плода. Есть у меня только два персиковых дерева в кадках, выписанные из Риги для редкости (порода с мыса Доброй Надежды) — и стоят мне с провозом 82 рубля серебром.
Не отвечал я Вам до сих пор, потому что Клеекампфа не было в городе. Посылаю Вам каталог его деревьев. Большие и хорошие — я сам видел. Персики Вы можете кушать уже в будущем году, потому что деревья уже носят плоды. Винограда и сам Бог Вседержитель (если не сделает miracle2!) не может кушать на второй год после пересадки лоз — ибо законы натуры позволяют от самых старых лоз пользоваться плодами только чрез три или четыре года.
Дешевых деревьев как у Клеекампфа я в жизни моей не видывал! В Риге Вы заплатите 25 руб. сереб[ром] за то, что тут стоит 10 руб. Виноград — почти даром! Провоз до Пскова — легок, на пароходе. — Но надобно, чтоб был человек для принятия деревьев, поставки на пароход, ухаживания за ними на пароходе до выгрузки и уложения на телеги для отвоза в Духово. Деревья могу выбрать я — и человек может жить у меня. Сам же Клеекампф за устройство оранжереи и поездку в Духово — требует 50 руб. серебр[ом][17].
Надобно Вам сказать, что оранжереи — игрушка дорогая и хлопотливая, в начале!
Пароход нужен [слово нрзб.], фабричный, а не Бишман [?]. Откуда Вам пришла в голову насчет Бишман, [слово нрзб.]!
Уваров сверх моего ожидания вел себя отлично в Дерпте, без чванства и гордости, был мил, любезен и снисходителен со всеми, и хотя я ненавижу его, но по чувству справедливости и согласно общему мнению, должен был восхвалить его в «Пчеле»!3 Он даже призывал отдельно поляков, обещал им выхлопотать позволение постройки католической церкви — благодарил за хорошее поведение и т.п. Словом, Дерпт в восторге от Уварова — и на этот раз — верно прав.
Наш старик4 все толкует об отставке! Тяжело ему здесь видеть разно- властие! Биргермейстер и полицеймейстер [нрзб.] и в ус не дуют, и т.п.
Угощал он и хлопотал сколько мог, когда был здесь Уваров — а на экзамене, в гимназии, когда учитель велел развернуть 44 страницу Тита Ливия (латинского), чтоб поверять изустный перевод ученика, наш добрый старик также раскрыл 44-ю страницу, чтоб наблюдать, верно ли ученик переводит!!!!!!!!!!!!!!!
В Дерпт Вас не ожидаем, зная, что Вы, без крайней нужды — не пожаловали бы из Духова. Холеры здесь пока нет, а если Бог даст, перенесем мужественно, с упованием на его благость!
Милостивой государыне Софье Николаевне от меня прошу поцеловать ручку, а от моей жены засвидетельствовать глубокое почтение. Деток ваших обнимаю, а девицам низко кланяюсь.
Преданный навеки Ф. Булгарин.
Карлово 19 июня 1848
18
У меня нет и вероятно вовсе не будет. Купить не куплю, а если издатели дадут — хорошо. Я читаю теперь Komen[?] 1812 года par М.1 Вот книга, а эти звезды меня не привлекают своим светом.
Ваш Ф. Булгарин
1 Идентифицировать издание нам не удалось.
Вступительная заметка и публикация А.И. Рейтблата, комментарии А.И. Рейтблата при участии Т.К. Шор
[1] См. письма И. Лелевелю (Варшавские губернские ведомости. 1877. № 16—17; есть отдельный оттиск), А.В. Никитенко (Русская старина. 1900. № 1. С. 172—184; опубликованы не все сохранившиеся письма), А.Я. Стороженко (Стороженки. Фамильный архив. Киев, 1907. Т. 3. С. 16—
57; Киев, 1910. Т. 4. С. 257—264); Р.М. Зотову (Лица:
Биогр. альманах. М.; СПб., 1995. [Вып.]6. С. 387—430);
А.Г. Киркору (Федута А.И. Земляки. Ф.В. Булгарин и А.-Г.К. Киркор: к истории взаимоотношений // ...Пачуць, як лесу валяцца муры: Памящ Генадзя Юсялёва. Мшск,
2009. С. 277—322).
[2] Справку о нем см. в: Серков А.И. Русское масонство.
1731—2000: Энциклопедич. словарь. М., 2001. С. 891.
[3] Любовные похождения и военные походы А.Н. Вульфа: дневник 1827—1842. Тверь, 1999. С. 233.
[4] Цит. по: Гофман М.Л. Из Пушкинских мест // Пушкин и его современники: материалы и исследования. Пг., 1914.
Вып. 19—20. С. 108.
[5] Фробен Эдуард Фридрих (Eduard Friedrich Frohbeen; 1795—1869) — морской врач, действительный статский советник.
[6] Имеется в виду Е.Б. Крафстрем.
[7] По-видимому, имеется в виду Федор Гассе — хороший знакомый Булгарина в Дерпте. Его сын Александр в 1840 году по совету Булгарина приехал в Петербург и поступил на второй курс Петербургского университета (см. письма Булгарина А.В. Никитенко: ИРЛИ. 18.439).
[8] вперед (фр.).
[9] Сердобин Михаил Николаевич (1802 — 1855 или 1888), барон, брат жены Шенига.
В 1822 году окончил Петербургский университетский благородный пансион и по-
[11] Корф Модест Андреевич (1800—1876), барон, — с 1831 года управляющий делами Комитета министров, с 1834 года — государственный секретарь, с 1843 года — член Государственного совета. С 1847 году по поручению Николая I читал правоведение великому князю Константину Николаевичу. В 1849—1861 годах — директор Императорской Публичной библиотеки. Был знаком с Булгариным, опубликовал направленную против него статью «О воспоминаниях Булгарина касательно графа М.М. Сперанского» (Русский инвалид. 1848. № 138).
[12] Имеется в виду Николай I.
[13] Корф поместил в «Северном архиве» Ф. Булгарина статью «Принц датский Иоганн в России. Происшествие 1602 г.» (1822. № 8).
[14] ропот (фр.).
[15] Императорский указ от 15 марта был опубликован в «Северной пчеле» 30 марта (№ 70). В нем говорилось: «1) Выдавать заграничные паспорты русским подданным обоего пола для поездок за границу только после достижения ими 25-тилетнего возраста. Изъятия из сего допускаются: для излечения болезни, для получения наследства и для усовершенствования себя в художествах и высших ремеслах, равно по делам торговым; кроме того, при поездке за границу с родителями, воспитателями и жен с мужьями. 2) В случае поездки за границу для излечения болезни проситель должен, кроме установленного свидетельства от полиции, предъявить свидетельство о болезни своей, требующей врачебного пособия за границей, от врачебной управы, от местного губернского начальства и от начальства того места, где отъезжающий служит, или того сословия, к коему он принадлежит, а неслужащие дворяне от губернских предводителей дворянства. В случае поездки для получения наследства должно предъявить на это доказательства. 3) Взыскивать пошлины с каждого лица обоего пола, в паспорте означенного, за выдачу заграничного паспорта, кроме платы за бланкеты, по 100 рублей серебром за каждые шесть месяцев».
[16] Если сами родители в городе — то это лучше всего, по сознанию Гордака. Он любит, чтоб дети были при хороших родителях: NB хороших.
[17] Деревья могут быть отосланы к Вам хоть сегодня. Но есть ли у Вас земля: 3 части дерновой, 1 часть древесной (т.е. [2 слова нрзб.] с дровяного двора) и 1 часть песку.