Розенблюм О. «...ОЖИДАНЬЕ БОЛЬШОЙ ПЕРЕМЕ­НЫ»:

БИОГРАФИЯ, СТИХИ И ПРОЗА БУЛАТА ОКУД­ЖАВЫ.

- М.: [РГГУ], 2013. - 544 с. - 1500 экз.

Ольга Розенблюм, доцент кафедры истории русской литературы Новейшего вре­мени ИФИ РГГУ, начиная с университетского диплома (2003), пишет об Окуд­жаве. В предисловии она перечисляет (с. 9—10) темы и времена своей работы в ар­хивах, благодаря которой у нее скопился материал на книгу. Так что этот том мы вправе считать итогом десятилетнего труда.

Аннотация сужает период, обозначенный в подзаголовке книги, до 1924—1956 гг. Одна­ко в действительности повествование, с одной стороны, немного выходит за обозначенные рамки, а с другой — не полностью отражает даже этот, заявленный, период. К некоторым важным событиям в жизни начинающего ли­тератора, которые остались за пределами этой биографии или о которых в ней незаслуженно упомянуто вскользь, мы еще частично вер­немся. А вот перечислить для потенциального читателя «внерамочное» мы можем не откла­дывая. Это в первую очередь рассказ о визи­тах уже известного поэта в Калугу в 1960—1980-х гг. (с. 247—251); попытка обширного обзора итогового сборника Окуджавы (с. 271—383) и вклинившийся в него фрагмент «поль­ской истории» его жизни (с. 336—342), а так­же соответствующие интервью с польскими друзьями писателя (с. 388—399), да и большинство других бесед, данных в при­ложении к основному тексту (с. 400—472). Впрочем, всё здесь перечисленное ин­тересно и нужно. А вот серия снимков, сделанных фотографом В.В. Бродским 20 февраля 1984 г. на съемках фильма «Мои современники» (в книге она оши­бочно датирована 1983-м; с. 534—538), выглядит не к месту и уж явно не ко вре­мени. Целесообразнее было бы поместить здесь, например, фотографию, которую своими словами на с. 239 описывает Окуджава.

Необходимо упомянуть и вставки, помещенные в качестве приложений к не­которым главам. Их пять. Они содержат «попутные» цитаты из архивных текстов и публикаций, имеют косвенное отношение к повествованию и никак не коммен­тируются. Названы эти ненумерованные разделы-приложения одинаково: «До­кументы, письма, интервью».

Есть в книге и не декларируемый впрямую принцип: фактически О. Розенблюм собрала в книгу только то, что нашла и выяснила самостоятельно. И это по­всеместно подчеркивается. Мы уже встречали такой подход к отбору биографи­ческого материала в недавнем «журналистском расследовании» Л. Годованника «Тайные гастроли»^[1], посвященном отдельным событиям биографии В. Высоц­кого. Но там автор прямо заявлял: «Как журналисту мне показалось интересным опубликовать то, что я собирал лично для себя, потому что мне это нравилось» (с. 7). Но сейчас — не о журналистике, а о труде, претендующем на академичность.

С монографии, подзаголовок которой включает в себя слово «биография», — другой спрос.

Однако Ольга Розенблюм, не обременяя себя примерами и аргументами (не в первый раз!^[2]), лишь слегка намекает, что у предшественников с научным аппа­ратом «не всё в порядке». Например: «В сборниках “Голос надежды” (имеется в виду ежегодный альманах “Голос надежды. Новое о Булате” (М., 2003—2013). — А.К.) есть и то, и другое, и третье — и статьи, подробно взвешивающие все детали, и публикации мемуаров без комментариев, и статьи, почти не комментирующие источники сведений и их точность» (с. 10—11). На этом критика десяти томов альманаха заканчивается. Читатели в недоумении: вдруг в самом деле его изда­тели настолько неряшливы и неразборчивы, что печатают под одной обложкой всё что ни попадя? А может быть, автор процитированных слов предлагает, забыв о правилах корректности, комментировать мемуары живых авторов, написавших свои тексты специально для этой книги? Или — на свой страх и риск решать за ушедших мемуаристов и авторов тамиздата советского периода — и в обязатель­ном порядке трактовать неоднозначные утверждения в их текстах? Или, наконец, вообще отменить все жанры с их особенностями и комментировать всё подряд, включая стихи^[3]?..

Подобный же намек читается в отношении книги Д. Быкова (а иначе для чего сюда вставлен причастный оборот?): «В книгу Дмитрия Быкова “Булат Окуд­жава” (2009) тоже вошло немало очень ярких и удивительных документов, сви­детельств, воспоминаний, иногда прокомментированных чуть более подробно, иногда чуть менее» (с. 11). В подтексте: «Уж в моей-то книге всё сделано пра­вильно и в меру» — и далее без перерыва текстом прямым: «Я выбрала середину: не все варианты (чего? — А. К.), которые я встречала, я включила в книгу... но в нее вошло то, что показалось [?!] мне наиболее достоверным...» (Кстати, это единственное упоминание биографии, написанной Д. Быковым.)

Персонально в предисловии автор отмечает важность только одной чужой статьи (с. 10). Это работа В. Юровского об «арбатском доме» поэта, на самом деле открывшая много новых документальных фактов, но не о доме, а об арбатском житье семьи Окуджавы и о его соседях, ставших впоследствии его персонажами. Но и тут парадоксально то, что результаты этой действительно емкой исследова­тельской работы никак не учтены, — и об обитателях арбатского дома 43 мы опять читаем в книге устаревшие сведения (см. с. 28—29, 111).

Итак, вернемся к содержанию. Всё ли, согласно авторскому предуведомлению, в рецензируемой книге верно и в меру?

Присмотримся к тому, что Розенблюм «показалось <...> наиболее достовер­ным». Как ни странно, это в большинстве источники мемуарные. Они цити­руются повсеместно и безоговорочно, и часто даже без указания в основном тексте фамилии автора. Чтобы опознать, кому принадлежит очередная «слепая» цитата, приходится обращаться к примечаниям, расположенным в конце книги.

Итак, воспоминания. Как известно, в силу устройства человеческой памяти этот жанр как необычайно ценен, так и крайне опасен для биографа; мемуарные источники требуется проверять либо мемуарами третьих лиц, либо сохранивши­мися документами. Безоглядная опора на неподтвержденные источники (вклю­чая к тому же и автобиографическую прозу) часто приводит к неверным выводам. С помощью мемуаров автор нередко даже пытается оспорить документально установленные даты. К примеру, опираясь на них, автор выстраивает такую вер­сию обстоятельств отъезда Окуджавы из Калуги в 1956-м: «Вероятно, выхода книги Окуджава и дожидался [!], чтобы, наконец, уехать в Москву» (с. 247). Кстати, тут же (в сноске), зная, что книга вышла еще в июне, она датирует этот отъезд августом-сентябрем. Не ясно, к чему вообще приведены все эти по­строения, если давно опубликованная выписка из приказа дает точную дату увольнения Окуджавы из калужской газеты: 1 ноября — «в связи с переездом в г. Москву»^[4].

Некритическое отношение к источникам и неуверенное владение материалом приводит к тому, что арест отца Окуджавы (8 февраля) Розенблюм тоже дати­рует... по автобиографическому роману сына. В то же время ей не только знакома подробная и комментированная публикация основных материалов Дела НКВД^[5], но, судя по соответствующей главе, и копия самого дела (с. 69—77) — в том числе и достоверная дата ареста: 18-е. Так же, кстати, как и год вступления Окуджавы в КПСС без дополнительных комментариев автор называет формально не­верно — по... учетной карточке в СП СССР (с. 246), в которой на самом деле 1955 г. указывается в качестве начала партийного стажа, куда входил и стаж кан­дидатский. Вместе с тем комментарии, как мы видим, необходимы, но они даются в работах других исследователей, на которые требовалось бы сослаться, а «лиш­них» ссылок на предшественников автор явно избегает.

Несоразмерно обильно, например, в книге цитируется беседа автора с журна­листом и прозаиком Сергеем Васильчиковым. Но он никогда не отрицал, что в 1950-е виделся с Окуджавой чуть ли не единожды, после чего на весь период журналистской деятельности поэта уехал из Калуги и непосредственно познако­мился с ним лишь во время его приезда в этот город из Москвы. Тем не менее не­большая беседа автора с ним цитируется аж на девяти страницах. Например, как установленный факт в текст включено сообщение Васильчикова о том, что при переходе в газету ее главный редактор Н. Панченко дал Окуджаве некий «карт-бланш»: «...никаких у него обязанностей не было, — сиди пиши стихи» (с. 239). Безусловно, работать под началом единомышленника и друга всякому легче, од­нако кто бы тогда делал областную газету? Во всяком случае, факты ничего по­добного не подтверждают: Окуджава с первого дня работы был занят не только поездками по области, редактированием чужого, но и написанием собственных статей-однодневок^[6]. И даже год образования калужского отделения СП дается не по справочникам или документам, а «по словам С.А. Васильчикова» (с. 234).

На основании воспоминания школьного преподавателя Т. Манкевич утверж­дается, что герой книги был уволен из высокиничской школы за празднование старого Нового года (с. 214). Но, во-первых, Манкевич работала с Окуджавой не в Высокиничах, а... в Калуге, и потому не может быть надежным свидетелем по данному вопросу. А во-вторых, упомянутое О. Розенблюм 15 января — это дата решения суда. Заметим, что приказ — опять же опубликованный другими — об отстранении учителя от работы за прогул — подписан... 10 января^[7]. То есть уволь­нение в принципе не могло иметь указанного повода. Меж тем на этой ошибочной трактовке в книге опять выстроена заведомо неверная версия. И такие вольные трактовки встречаются в книге не единожды.

Кстати, бросается в глаза, что из устных источников автор нарочито поль­зуется лишь своими «разговорами» и вовсе не затрагивает пласт публичных выступлений тех же лиц, — например, в Клубе друзей Булата Окуджавы, посто­янным посетителем которого О. Розенблюм была многие годы. Этот клуб, рабо­тавший с 1994 по 1999 г. и скопивший огромное количество мемуарных свиде­тельств, в примечаниях даже не упомянут. И материалы эти доступны желающим. Но ведь они и им подобные интересны как раз своими разночтениями, поправ­ками и взаимными дополнениями, выявляющими степень уверенности мемуари­ста в сказанном. Однако доверимся выбору автора и ее чутью на достоверность (см. ее критерий «показалось»).

Напрасно неоднократно и безоглядно доверяется автор рассказам ближайше­го — со школы — друга Окуджавы З. Казбек-Казиева. Между тем даже теоретичес­ки трудно себе представить, чтобы его (и вообще человеческая) память могла без потерь сохранить события шестидесятилетней давности и их последовательность.

Некоторые сведения, почерпнутые из мемуарных текстов, настолько дороги исследовательнице, что она на протяжении лет не может с ними расстаться, — и это в то время, когда они уже опровергнуты документально. Яркий пример — участие калужских литераторов, в том числе и Окуджавы, в Межобластной конференции писателей средней полосы РСФСР. Оно действительно сыграло в судьбе начинающего писателя большую роль. Но в книге о нем говорится по­ходя и недостоверно, опять с опорой на сказанное участниками, пусть даже ча­стично по свежим следам.

Зачем было так подробно (с. 233—234) пересказывать, в том числе и от своего имени, слова Н. Усовой, участницы этой то ли «Конференции молодых литера­торов» (книга однозначного названия не дает), то ли «областного семинара на­чинающих литераторов» в Воронеже в 1954 г.? Ведь, согласно сохранившимся документам, добрая половина приводимой здесь информации недостоверна^[8]. Мо­жет быть, автор книги не знает о существовании публикации пятилетней давно­сти, основанной на документах РГАЛИ? Знает, раз упоминает ее в одной из своих ссылок (с. 267). Но выводов не делает. Особенно упорствует О. Розенблюм в том, что упомянутая конференция рекомендовала стихи Окуджавы к изданию (с. 236, 245, 252). Видимо, поэтому она вовсе обходит стороной Второе областное сове­щание молодых литераторов, состоявшееся в 1955-м в самой Калуге. Рекоменда­цию именно этого — невысокого ранга — совещания Н. Усова, а за ней и О. Розенблюм путают с воронежскими событиями^[9].

Иллюстрацией к не вполне объясненному авторскому тезису о выборе «вари­антов» может служить и отбор устных, концертных рассказов Окуджавы о его приходе в литобъединение «Магистраль» в 1956—1957 гг. (точнее он затруднялся ответить). Зато у автора рассматриваемой книги это разночтение трудностей, по- видимому, не вызвало: ей, очевидно, «показалось», что правильным будет ото­брать для использования лишь те цитаты, где называется только один из двух го­дов — 1956-й (с. 263). Хотя вся совокупность известных биографических материалов скорее указывает как раз на другой^[10].

В случае с уходом будущего поэта на фронт, не зная тогдашнего положения о том, что срок призыва не окончивших среднюю школу (то есть и Булата в том числе) исчислялся девятнадцатью годами, а также опираясь опять же на память уже взрослого Окуджавы, Розенблюм не в первый раз, не обращая внимания на возражения^[11], пытается сдвинуть эту дату с августа 1942-го на апрель (с. 126). Случаи научной глухоты автора к критике можно перечислять и дальше.

Перенесение разговорной речи на бумагу и публикация интервью, взятых в на­учных целях, — дело, заслуживающее уважения. Ведь оно требует не слепой сте­нографии со всеми словами-паразитами, повторами и перескакиваниями с темы на тему, а читаемости и одновременно соблюдения баланса между разговорным языком и сохранением максимальной точности нюансов беседы. Любая прочи­танная фраза может трактоваться нами по-разному, и потому очень трудоемкая работа публикатора подразумевает наличие у него не только высокой грамотно­сти, но обостренного чувства ответственности. В связи с этим еще один вопрос: можем ли мы считать обнародованные и в книге, и в диссертации авторские бе­седы достоверными «источниками сведений»? На наш взгляд, ответ очевиден.

На с. 119 автор цитирует свою беседу с упомянутым выше З. Казбек-Казиевым: «...я профессор Московского Архитектурного Института... Тоже понастроил в своей жизни достаточно много, но я по зданиям специалист, я инженер-агро­техник». То есть получается, что расшифровщик (он же исследователь) представ­ляет читателям заслуженного и известного архитектора, автора учебника «Архи­тектурные конструкции» — специалистом в области «возделывания культурных растений». Да еще и вкладывает это якобы «самоопределение» в его собственные уста. Вроде бы обычная слуховая ошибка, пустяк; случается со всеми. Но в рас­смотренном контексте она получает статус смысловой. Если несуразности не заметил сам автор книги, то такое отношение к одному из своих главных персо­нажей может указывать не то чтобы на небрежность, но и на, мягко говоря, не­внимательность к деталям. (Предвидя возражения, скажем лишь, что этот «ляп» перешел из диссертации О. Розенблюм и что вопрос неадекватности публикаций бесед мы уже затрагивали ранее на материале другого ее интервью^[12].) То есть этот «тест» не дает возможности считать тексты «бесед О. Розенблюм» идентичными ее собственным фонограммам. Со всей вытекающей из этой ситуации опасностью их цитирования.

Конечно, нельзя утверждать, что сведения из художественной прозы Окуд­жавы, хоть и автобиографической, заведомо недостовернее, чем мемуары третьих лиц. Как сделать выбор между двумя мемуарными свидетельствами, если на минуту допустить, что сторонние источники пока не выявлены? Например, между свидетельствами о количестве комнат в квартире, если человек, который эту квартиру посещал, говорит одно, а тот, кто жил продолжительное время, — другое. Повествуя о тбилисском жилье семьи Окуджавы, информации самого пи­сателя автор книги предпочитает ту, которая сообщена его свояченицей: «Двух­комнатная (в “Упраздненном театре” — трехкомнатная. — О.Р.)» (с. 161), — и снова О.Р. попадает впросак. Так что «показавшееся» автору не всегда сообра­зуется даже с элементарной логикой.

О. Розенблюм услышанные от своих респондентов имена и фамилии вставляет в книгу без проверки. И если бы она хотя бы элементарно набрала в Googl’е имя Неара (с. 119) или фамилию Кочерава (с. 158), то сразу получила бы правильные их написания: Ниара и Кочарава соответственно. Еще среди персонажей, попав­ших в книгу из устной речи, встречается Наташа Мелик-Пашаева (с. 119), кото­рая так и попала в именной указатель как Наталья, хотя Наташа здесь — домаш­нее имя от Антинаб. С архитектурой у автора какие-то фатальные нелады. В связи с фамилией архитектора-классициста В.И. Баженова, упомянутого в одном из цитируемых автором писем, Розенблюм выдумала целую детективную историю с шифровкой (см. сн. на с. 198). По ее версии вышло, будто бы не Баженов, а некто В.И. Бежанов отбил у А. Цыбулевского, поэта и друга Окуджавы, «охоту зани­маться архитектурой». И лишь на этом созвучии фамилий исследователь строит предположение, что «Бежанов был довольно близким приятелем, человеком, с которым советовались о важных вещах» (там же). Добавим, что еще на с. 205 неожиданно встречается вносящая путаницу «тетя Маша», которую все, включая нашего героя, в жизни звали... тетей Маней, и никак иначе. В Googl’е, кстати, можно было убедиться и в том, что тбилисско-окуджавская улица Грибоедова во­преки неоднократному утверждению автора (с. 36, 117) находится на весьма уда­ленном расстоянии от района Сололаки. Это подтверждается и самой книгой — в той главе, где автор говорит о призыве Окуджавы на службу Мтацминдинским райвоенкоматом (с. 128).

Доходит до того, что на несколько строк приходится по нескольку грубейших ошибок. Одно такое предложение (с. 25) состоит всего из двух «слепых» цитат, о которых говорилось выше. Примечания к ним отсылают нас к очерку С.Д. Алек­сеева из книги «37-й на Урале» (Свердловск, 1990). Пытаемся посмотреть, на чем основывался Алексеев, говоря о работе Ш.С. Окуджавы в Грузии в 1920-е гг. Ока­зывается, цитаты принадлежат... самому Шалве Степановичу и взяты из полного текста его автобиографии, опубликованной тут же. О. Розенблюм не знает, что в таком случае принято называть истинного автора слов, а перед библиографи­ческой ссылкой употреблять формулу «цитируется по»? Знает, потому что в дру­гих местах книги ее использует. Но дальше больше: она скрупулезно перепе­чатывает из очерка Алексеева... опечатку: «был отозван... в Тифлис в качестве завагитпрома Тифлисского горрайкома». «Горрайком» — это действительная реалия тех лет, о которой уже забыли. А вот ироническое слово-гибрид «агитпром» придумали уже в постсоветское время. «Завагитпроп» никакого отноше­ния к промышленности не имел, — эта аббревиатура означает должность «заве­дующего отделом агитации и пропаганды». Автору рецензируемой книги, видимо, это было не интересно.

Приходится также напоминать, что сноски даются не для самоутверждения автора, а как помощь читателю. В этой связи в особом свете предстают бесконеч­ные ссылки на «архив О.М. Розенблюм» (более 170 раз, иногда по 7—9 раз под­ряд). При этом автор вполне умеет пользоваться отсылкой «Там же», но, увы, в отношении чужих источников. А еще назначение библиографических отсылок справедливо сформулировано самим автором книги: «...если читатель захочет что-то проверить, уточнить, исправить [?!], он всегда это сможет сделать, посмот­рев на источник моих сведений» (с. 11). Встает еще один вопрос: для чего тогда давать ссылку на некий недоступный читателю «личный архив», направляя его, по сути, в никуда, если абсолютное большинство из цитируемых «разговоров О. Розенблюм» есть в приложении к ее диссертации и, следовательно, доступны читателю в фондах РГБ? Еще более непонятно, зачем посылать читателя в тот же тупик даже в тех случаях, когда стенограмма требуемого «разговора» напечатана в приложении к этой же книге?

Лукавство автора состоит и в том, что вопреки заявленному в предисловии принципу — ссылок в книге вопиюще недостаточно. Они, как отмечалось выше, встречаются, но их должно быть несоизмеримо больше. Особенно с формулиров­ками: «впервые у такого-то», «подробнее смотри там-то»... И краткость описания отдельных эпизодов биографии Окуджавы в книге напрямую связана со степенью и глубиной проработки материала теми самыми предшественниками, ссылок на работы которых автор так старательно избегает. Подобное умолчание вредит на­учному труду, но это вопрос не обязанности, а научной этики.

О. Розенблюм абсолютно права и в том, что «в двух абзацах интервью или мемуаров может быть такое количество очень редких, тонких указаний и одно­временно ошибок памяти, что комментарий к ним превратился бы в отдельную статью» (с. 10). Но для полемики и предназначены такие объемные книги, как «...Ожиданье большой перемены». Жаль, что никакого выяснения истины не произошло. Пользуясь словами самого Окуджавы, «из вороха распавшихся стра­ниц» не получилось и «соорудить... мир единый». Наоборот, прибавилось пута­ницы, которую теперь мы вынуждены объяснять читателю.

Возвращаясь к заглавию нашей рецензии, скажем, что в именной указатель ав­тор включила и свою фамилию. На наш взгляд, этот поступок многое объясняет. Тем более хочется напомнить молодым ученым банальную истину: в XXI веке делать науку в одиночку невозможно.

P.S. У читателя может возникнуть резонный вопрос: неужели нет ничего, за что можно было бы книгу похвалить? Есть. За биографические сведения людей из тбилисского окружения Окуджавы, добытые в тамошних архивах. И в первую очередь за впервые опубликованные сведения из военных архивохранилищ Москвы и Тбилиси. Однако, оглядываясь на то, что сказано в этой рецензии, по­нимаешь, что все это будущему исследователю придется перепроверять заново. Самостоятельно.