Дневник литературоведа Ивана Никаноровича Розанова (1874-1959), храня­щийся в Отделе рукописей Российской государственной библиотеки, является важным хранилищем информации для многих исследователей, занимающихся самыми разными темами. На протяжении довольно долгого времени Розанов был не только регулярным посетителем литературных собраний всякого рода, но и просто встречался с разными писателями в неформальной обстановке.

Его записи об этом неравноценны, но в любом случае должны учитываться в «летописях жизни и творчества» самых различных писателей, коль скоро эти летописи учитывают даже самые мелкие события. Однако использован он не­значительно, и мы предлагаем несколько дополнений к известным изданиям.

ЕСЕНИН

В первом томе «Летописи жизни и творчества С.А. Есенина»^[1] есть довольно под­робное описание выступления Есенина и Клюева на вечере в Обществе свободной эстетики 21 января 1916 г., и в значительной степени оно основано на воспоми­наниях И.Н. Розанова, написанных через 10 лет после событий. Нет сомнения, что автор мемуаров опирался на собственную подробную дневниковую запись об этом вечере. Но именно опирался, полагая возможным говорить о том, что ему представлялось нужным в данный момент, опуская «неважное». Поэтому запись стоит привести целиком. Вот она.

21 четверг

Вечером целый час беседовал по телефону с Асей и почти что опоздал в «Сво­бодную эстетику». Перед этим позвонила неожиданно Анна Николаевна Алябьева-Потапова, спрашивала о том, возможно ли попасть на вечер поэтесс и предлагала вместе пойти на Иг. Северянина. В «Св[ободной] Эст[етике]» сначала осматривал помещение и выставку (помещается в галерее Лемерсье). В предпоследней комнате нашел Сергеевых и одну даму с ними. Затем прибыла Катишь и Вера Ефремовна. Чтение. Ник. Клюев. Его вид. Старше, чем я ожи­дал. Летами не стар. Маскарадный костюм. Он и другой поэт Сер. Ясенин — опереточные пейзане, пряничные мужички.. Особенно последний. У Клюева много ярких и новых образов. Месяц — проныра; солнце — колокол и т.д. Сначала былина на современную] войну. Как Вильгельм хотел Волгу-ма- тушку на бутыли разлить... и т.д. Ясенин начал тоже с былины об Евстафии Рязанском. Затем говорили о деревне и т.д. Напр., Ясенин рассказал про горе коровы, у к[отор]ой отобрали теленка. и т.д. У кого-то из них мне понравилось слово «шумота». Нашей компании Ясенин не понравился. Но другим, как я слышал, более, чем Клюев. Сам Клюев назвал его «жаворонком».

До перерыва сидел рядом с Мих. Серг., позади Веры Ефр. и Катишь... Тут же были Анна Ив. Ходасевич с каким-то своим кавалером. В перерыве В.Е. ска­зала об Анне Ив., что в ней ей не нравятся ее еврейские черты (мать — еврейка), но она завидует тому, что эта женщина всегда «в расхвате» — специальный тер­мин. Васильев пригласил к себе на [1 нрзб.] бал. Пили чай. Я подсел к В. Ефр. и задержались, когда все ушли и опять началось чтение. Перейдя в залу, она села у стены на кресле, я сначала возле Анны Ив. Ее кавалер заинтересовал Ка­тишь. Алексей Конст. Топорков. Затем вперед пробрался. Пригласил знаком Кат. и В.Е. к себе. Они ответили приглашением подсесть к ней [так!]. Я взял стул и поставил его за ней. Конец. Простились. Выход. В. Ефр. и ее беседа на лестнице с Клюевым.

—Ну как вы нашли? — спросил он.

—Сначала я слушала, а потом перестала. Ваш товарищ мне не понравился.

—Как? Такой жаворонок?

—М.б., кому-нибудь и нравится это, но мне нет! — и простилась с ним.

Компания в раздевалке чуть не сделала ей овации за ее выходку.

Затем по предложению Ал. Конст. направились в кафе — Савоия. <.> После кафе возвращались пешком. Я с Катишь. Все простились у Универси­тета. Я с Катишь и А.К. Топорковым.

Потом пожалел, что не устроил того, чтобы мне провожать В. Ефр. В об­щем, она произвела впечатление и своей прямотой (разговор с Клюевым) и тем, что постоянно искала меня своими черными глазами. Катишь пригласила к себе в среду.

(РГБ. Ф. 653. Карт. 3. Ед. хр. 18. Л. 79 об. — 81.)

Что нового вносит эта запись в наши знания о Есенине? Прежде всего, расшиф­ровывается личность «художницы-футуристки, щеголявшей своей эксцентрич­ностью»^[2]. Это Вера Ефремовна Пестель (1887—1952), активно в те годы выстав­лявшаяся на различных футуристических выставках. Традиционалиста Розанова жизнь несколько раз с нею сталкивала, и всякий раз она производила на него сильное впечатление. До сих пор в материалах о жизни и творчестве Есенина ее фамилия, сколько мы знаем, не упоминалась.

Во-вторых, можно точнее, чем по воспоминаниям, установить, что же на вечере читал Клюев.

Гораздо резче в записи выражено отрицательное отношение не только Пестель, но и самого мемуариста к маскарадной внешности Есенина и Клюева. Да, он ци­тирует слова из дневника, но старается их нейтрализовать рассуждениями более позднего времени о том, что эта внешность закономерно контрастировала с видом многих посетителей вечера.

Наконец, мы получаем некоторое представление о круге слушателей двух поэ­тов. Среди них для Розанова оказываются важны сестры Багриновские, Татьяна и Екатерина Михайловны. Старшая из них в то время была замужем за М.С. Сер­геевым, который также присутствовал на вечере (отметим, что он был учителем истории в Алферовской гимназии, где училась В.Е. Пестель), а младшая (в замуж. Цветкова; 1896—1978), по-домашнему именуемая здесь Катишь, впоследствии стала литературоведом и переводчиком. Две другие их сестры, Ольга (1899— 1978) и Наталья (1891—1985), впоследствии стали женами С.И. Вавилова и ар­хитектора В.А. Веснина. Далее называются А.И. Ходасевич (1887—1964), жена поэта, и бывший вместе с нею литератор Алексей Константинович Топорков (1882—1934).

К сожалению, мы ничего не знаем о человеке с обычной фамилией Васильев, хотя он какое-то время устраивал у себя поэтические собрания, одно из которых выразительно описано в том же дневнике Розанова.

МАНДЕЛЬШТАМ

Первым исследователем, обратившимся к дневнику Розанова за сведениями по истории литературы, был А.Ю. Галушкин, использовавший его материалы в ре­дактированной им летописи «Литературная жизнь России 1920-х годов»^[3], а также в заметке «О.Э. Мандельштам в дневниках И.Н. Розанова (1921—1922)»^[4]. Оттуда эти сведения попали в новейшее издание^[5]. Однако А.Ю. Галушкин не использо­вал материал более позднего времени, хотя он весьма любопытен.

В декабре 1922 г. О.Э Мандельштам пишет брату, что Н.Я. Мандельштам пе­реписывает стихи для некой «Антологии». Замысел этот проясняется далее. В до­вольно известном фрагменте воспоминаний Н.Я рассказывала: «Поэзию XX века О.М. пересмотрел в 22 году. Случилось так, что два молодых человека решили попробовать, каково быть частными издателями, и заказали О.М. антологию русской поэзии от символистов до “сегодняшнего дня”. Антология открывалась Коневским и Добролюбовым, а кончалась Борисом Лапиным. <...> Антологию запретили, потому что О.М. не включил в нее поэтов, которым уже тогда покро­вительствовало государство, то есть пролетарских. Их имена канули в вечность, и мне не припомнить, о ком шла речь. Кроме того, цензор настаивал на том, чтобы снять целую груду “буржуазных, классово чуждых” стихов. От всей этой рабо­ты осталось только несколько листков верстки»^[6]. Хроника газеты «Накануне» в июле 1923 г. повествовала: «Поэт Осип Мандельштам составил для Государст­венного Издательства большую “Антологию современной русской поэзии”»^[7].

Обратим внимание, что в этих двух цитатах есть принципиальное расхожде­ние: Н.Я. пишет о частном издательстве, хроника — о Госиздате. Решить это про­тиворечие мы не беремся. Однако очевидно, что антология составлялась, и до­вольно долго. Дневник Розанова дает возможность добавить кое-что о работе над ней. 13 января 1923 г. он записывает: «У меня были Гроссман (по вопросу о соне­тах) и супруги Мандельштам (составление] антологии). Оба посещения в связи с моей библиотекой» (РГБ. Ф. 653. Карт. 4. Ед. хр. 6. Л. 48 об.). К тому времени библиотека русской поэзии, собиравшаяся Розановым, была уже широко извест­на, и собиратель довольно щедро делился своими сокровищами с теми, кому до­верял. 15 января Мандельштамы снова у него, но тон записи ощутимо меняется: «День пропал из-за Мандельштамов, задержавших меня» (Там же). И, наконец, ровно через неделю, 22 января: «Вечером был у Мандельштамов и получил об­ратно свои книги, но в каком виде!! На стихотворениях] Коневского — жирное пятно»! (Там же. Л. 49).

Незначительные по внешности три записи дают, однако, заметное приращение к знаниям о Мандельштаме в начале 1923 года. В летописи жизни и творчества Мандельштама за январь и февраль не зафиксировано ни одного его человече­ского контакта — теперь хотя бы один выявляется. Добавляется к нашим малым знаниям о подготовленной антологии один из ее источников, о которых Н.Я. не упоминала. И не упоминала, вероятно, специально: библиофильское (да и просто человеческое) отношение Розанова к испорченной книге слишком уж напоминает знаменитую историю про Сталина и Демьяна Бедного, которая отразилась в ан­тисталинском стихотворном памфлете Мандельштама.

В заключение скажем еще об одном обстоятельстве: незадолго до этого, летом и осенью 1922 г. сам Розанов составлял для Госиздата «Антологию новейшей рус­ской поэзии». Работа была им закончена, рукопись сдана в издательство 2 ок­тября, но книга по неизвестным нам причинам в свет не вышла. Так что Мандель­штам мог пользоваться не только библиотекой Розанова, но в какой-то степени — и его опытом в составлении такой же антологии.

МАЯКОВСКИЙ

Одна из записей Розанова, касающихся встреч с Маяковским, несколько конкре­тизирует пункт катаняновской «Литературной хроники»: «Лето [1920 года] Мая­ковский жил на даче в Пушкине (под Москвой), продолжая работать в РОСТА и ежедневно приезжая в город»^[8]. В одну из таких поездок Розанов с ним и столк­нулся. Она относится к 7 июля: «С утра снарядился и пошел на вокзал, чтобы ехать на Клязьму к Гине, но дорогой из-за пасмурной погоды перерешил и — в Музей. Тем не менее на дачу попал. В 3 ‘/2 направился из дому вторично (с зон­тиком) и с поездом 5.40 двинулся. Напротив Маяковский. Его реплики соседям: “Бездарно закуриваете” и т.д.» (РГБ. Ф. 653. Карт. 4. Ед. хр. 4. Л. 50 об.).

21 декабря Розанов фиксирует доклад Маяковского «Да здравствует фу­туризм!», не зафиксированный в книге Катаняна. Поскольку сведения из его записи приведены в «Литературной жизни России»^[9], мы всю ее не приводим. Отметим только чтение отрывка из «150 000 000» — «Иван у Вильсона».

Но наиболее существенный фрагмент, который имеет смысл привести, отно­сится к 10 февраля 1921 г. У Катаняна выступление Маяковского на докладе П.Н. Сакулина «Форма и содержание в поэтическом произведении» фиксируется по газетной хронике. В «Литературной жизни России» указано, что описание вечера находится в дневнике Розанова, однако сама запись не процитирована^[10]. Пожалуй, будет уместно воспроизвести ее здесь, поскольку она раскрывает суть возражений и Маяковского, и других оппонентов.

Вечером к Саводнику на минутку (искал книгу Каллаша: «Л [ермонтов] в рус- [ской] поэзии»), оттуда в Д[ом] Печати, где Сакулин д[олжен] б[ыл делать] доклад о форме и содерж[ании]. Много народу знакомого. Чай и бутерброды. Братья Соколовы. Волькенштейн, М.А. Петровский. Беседа с Кусиковым за чаем. Я спросил о прозаиках-имажинистах. Он ответил, что А. Белый бли­зок к имажинистам, а все молодые подражают А. Белому. О Шершен[евиче] отозвался пренебрежительно: он ничего не понимает. Затем начался доклад Сакулина.

Прения. П.С. Коган. Нет надобности воспринимать поэта в целом, воссозда­вая. Можно брать отд[ельное] произв[едение]. Мне, напр[имер], «Облако в шта­нах» Маяк[овского] — дрянь, а другие его вещи очень нравятся. 2) Иск[усств]о не отрицает жизнь. Иск[усств]о само преобразует отчасти жизнь, само фактор деятельности. 3) В творчестве может не быть различия между поэтом и слуша­телем (Скрябин).

Карамышев. Поэт и ученый — противоположны. Поэт не познает действи­тельность, а оценивает. П[оэт] должен искать не новых форм изображения, а совершенных.

Л[ьвов]-Рогач[евский]. Всякий поэт м[ожет] б[ыть] изменчив, а также и вся­кая школа (разные моменты). То форма, то содерж[ание]. (Треплев у Чехова, Брюсов, футуризм). Имажинизм — творч[еств]о переходного времени. Кон­чится, и сама жизнь разрешит спор между форм[ой] и содержанием]. Полон­ский Вяч. Творчество — борьба с материалом. Полетаев. Жизнь изменяется не так быстро. Вот почему в пролет[арской] поэзии много пережитков. Не может же все измениться сразу. Брик. Форма неизбежно меняется вместе с содержа­нием. Нельзя новое вино в старые меха. А пролет[арские] поэты новое со­держание] пытаются влить в старые формы. Александровский о любви рабо­чих говорит в духе Анны Ахматовой. Всегда новая форма многих смущала, вначале Маяк[овского] называли грузовоз, но и про Некрасова говорили, что это мужик пришел в гостиную. Тоже о Пушкине... В конце говорил Маяков­ский. Все, что тут говорили, — вздор. Форма и содерж[ание] — словно гене­ральский мундир и голый генерал. Один предст[авляет], что генерал долго хо­дит голый (и сам не [1 нрзб.]), пока не наденут на него мундир. Другие думают, что генерал родится уже в мундире и т.д.

Задача из Евтуш[евского]. Одной девочке дали 2 яблока, а другой — 3. Здесь^[11] не должно подыматься вопроса, что одну из девочек обидели. Сакул[ин] говорил о слиянии в будущем правды и красоты. Это уж черт знает что. Надо декретом запретить говорить о форме и содержании.

Ип. Соколов. О творчестве должны говорить не теоретики, а сами поэты.

Заключительное] слово Сакулина. Попытка Кенигсберга возражать, но сло­ва не получил. Ромм и другие лингвисты окружили П.Н. Сакулина и начали ему доказывать, что только Маяк[овский] говорил дело, что это великий поэт и т.д. Сак[улин] был очень раздражен (РГБ. Ф. 653. Карт. 4. Ед. хр. 5. Л. 27—28 об.).

Комментариев здесь, как представляется, не должно быть много, поскольку люди говорили в основном известные. Разъяснения заслуживает упоминание некоего Карамышева, почти совершенно ныне забытого. Его биография недавно была вос­создана известным автором «Живого журнала»: http://lucas-v-leyden.livejoumal. тот/188160.Ьш1 http://lucas-v-leyden.livejournal.com/188495.html. Петр Ива­нович Карамышев (1877—1926) был участником революционного кружка, по­том завербован охранкой, вел активную доносительскую деятельность. После 1917 г. издал несколько книг под псевдонимом П. Вагин, потом был арестован и расстрелян.

Н. Полетаев — известный пролетарский поэт, из лучших представителей этого направления. А Евтушевский, на которого ссылается Маяковский, — отнюдь не писатель, а составитель гимназического задачника по арифметике. Ипполит Ва­сильевич Соколов (1902—1974) тогда выступал как поэт, потом стал кинокрити­ком, теоретиком кино и телевизионным деятелем. Максим Максимович Кенигс­берг (1900—1924) — литературовед, работы которого были введены в научный оборот только в 1990-е гг. Александр Ильич Ромм (1898—1943), брат знаменитого кинорежиссера М.И. Ромма, филолог, поэт (книга стихов «Ночной смотр»), пе­реводчик. Двое последних были активными членами Московского лингвистиче­ского кружка, на заседания которого Розанов часто ходил.

Наконец, последняя запись, которую следует учесть, датирована 24 апреля этого же года: «После обеда не пошел к Саводнику, а прямо на засед[ание] Об­щества] Л[юбителей] Р[оссийской] Сл[овесности]. Конец чтения Фигнер. Закры­тое заседание. Фатов заговорил о желании выбрать членами Есенина и Маяков­ского. “Громовая” отповедь Бродского по поводу Маяковского. С этого заседания я вместе с Ю.М. Сок[оловым в Лингв[истический] Кр[ужок]. Там д[олжен был] б[ыть] доклад Богатырева о биографиях писателей, но доклад был его же иной, и пришли мы слишком рано» (Там же. Л. 53). Упоминаемый здесь Бродский — из­вестный своим комментарием к «Евгению Онегину» Николай Леонтьевич (1881—1951). В то время он был приват-доцентом 1-го Московского универси­тета. Николай Николаевич Фатов (1887—1961) — литературовед, также доцент, преподававший и в 1-м и во 2-м МГУ. Лингвистический кружок — конечно, зна­менитый МЛК.

АХМАТОВА

В июле 1923 года Розанов вместе с Н.К. Гудзием отправился в Петроград. У него было сразу несколько целей: отдохнуть в санатории ученых в Детском Селе, по­говорить с петроградскими историкам книги, а также, видимо, кое-что приобре­сти для своей библиотеки. Однако было у него и еще несколько дел, менее оче­видных, но оттого не менее важных. Об этом свидетельствует первая запись по приезде, 13 июля: «Встречи и поиски. 1) Семен[ников] 2) Поиски Жирмунского 3) Симони 4) Гребенщиков (не застал) 5) на трамв[ае] дама знак[омая] по вок­зальной очереди в Москве 6) Никитины — Степанов (М.Д. нет) 7) Эйхенбаум (не застал) 8) Жирмунский на даче, жена Тат. Ник. 9) А. Ив. Ходасевич. 10) Поиски Анны Ахматовой 11) Поиски Смирнова А.А. 11) Перетц» (РГБ. Ф. 653. Карт. 4. Ед. хр. 6. Л. 56).

Нам трудно сказать, было ли у него какое-то конкретное дело к Ахматовой или же тут вмешалась московская обстановка: Ахматова и ее стихи в конце 1910-х и начале 1920-х гг. постоянно становились предметами обсуждения и размыш­лений в его кругу.

Очень схожая запись появляется и на следующий день: «1. Гребенщ[иков] (Публ[ичная] Б[иблиоте]ка) 2) Букинисты на Литейной 3) А. Ахматова. 4) Обед дома — брат Н. К[алинникович]а — Михаил 5) Гребенщиков (у него) 6) Корнатовская 7) Ахматова 8) Летний и Аничков сад» (Там же). 15 июля он уезжает в санаторий, но 16-го возвращается: «В 6 ч. в П[етроград]. Посещение Анны Ах­матовой. Ее капризная балованность — [тихий] голос. Н.К. о Севастополе. Не­которая сухость. Тихий смех и улыбка. Необыч[айная] обстановка. Вручение книжки. Неприятный осадок. Вечер в “Союзе поэтов”. Шихман. — Бугославские. — Программа: Стихи Анны Ахматовой — Стихи Лукашина — Рассказ Вяч. Шишкова. Потом перерыв: Стрелков, Гребенщиков, А.И. Ходасевич, Шишков, Чепыгин [так!], Полонская, Тихонов Ник., Андрусон, Замятин. Затем доклад Замятина о современной] прозе. Председатель] Тихонов из “Всем[ирной] Лит[ературы]”. Прения. Фаресов — Гизетти и др.» (Там же. Л. 56 об.).

О книжных встречах Розанова в Петрограде мы надеемся написать отдельную статью, поэтому справок о В.П. Семеникове, П.К. Симони, Я.П. Гребенщикове здесь не даем. Н.К. — Гудзий. О закрытом вечере то ли в Союзе писателей, то ли в Союзе поэтов по дневнику Н.Н. Пунина кое-что сообщено в «Летописи» (од­нако там он отнесен к 17 июля, поскольку Пунин, скорее всего, записывал на сле­дующий день)^[12]. Но в записи Розанова добавляется важная информация. Прежде всего, замечательно то, что Ахматову устроители вечера соединили с малоизвест­ным поэтом и прозаиком Ильей Денисовичем Лукашиным (1894—1937). Ших­ман — видимо, кто-то из двух братьев, владельцев издательства «Первина». Яков Семенович (1893—1976) стал потом небезызвестным беллетристом, пи­савшим под псевдонимом Рыкачев (он был отчимом Ю. Нагибина), Борис Се­менович (1892—1960; псевдоним Лунин) — беллетрист. Бугославские — исто­рик литературы, музыковед и композитор Сергей Алексеевич (1888—1945) и его жена Александра Михайловна (1899 — ?). Леонид Иванович Андрусон (1875— 1930) — поэт, у которого недавно, в 1922 г., вышла книга стихов. Тихонов из «Всемирной литературы» — конечно, Александр Николаевич. Анатолий Ивано­вич Фаресов (1852—1928) — публицист. Александр Алексеевич Гизетти (1888— 1938) — литературовед.

Около месяца Розанов провел в санатории Дома ученых в Детском Селе, а по­том еще около недели пробыл в Петербурге, занятый разными делами. Там со­стоялась еще одна встреча с Ахматовой. 17 августа он пометил, что заходил к ней (и, видимо, не застал), а на следующий день, 18 марта подробно рассказывает: «Анна Ахматова. Говорили, что судьба ее стихов после того, как они написаны, ее не интересует (романсы на слова, декламация их и т.д.). Провожали с Н.К. Анну Ахматову до дому: говорила о 1) критиках формальн[ого] метода — отри­цательно, особ[енно] о разборе Виноградова — “это совсем не нужно” — “я еще не история” и т.п. Из всех статей хорошо отзывалась только о Недоброво и о нем самом, очень интересовалась, как (и где?) он умер. 2) Об акмеизме: “Неужели Вы думаете, что существует к[акой-]л[ибо] акмеизм?” — счетом у Н[иколая] Степановича Гумилева] я и [1 нрзб.]. 3) О делении своей книги “Белая стая” на отделы: были раньше обозначенные отделы. 4) О нелюбви к Брюсову: “Ты — чьи руки”. 5) Другой пример незнания языка: “Под сей могилой погребен”. 6) О своей любви к Мандельштаму, о о [так!] 7) Пастернаке — талантлив, но до Мандельштама далеко: «Я не изменю об нем своего мнения, хотя он меня начал печатно бранить». 7) [так!] О Блоке и о строч[к]е “Короткое звонкое имя”. “Имя было вовсе не короткое: в 3 слога”; 8) о боязни ехать в Москву: там ее непременно [?] освищут — чего ради? 9) о любви к Цв[етаевой]. “Там не надо ей быть”. Все постоянно стоит в ее воображении» (Там же. Л. 60 об.).

Небольшой комментарий к темам беседы. «Разбор Виноградова» — статья бу­дущего академика В.В. Виноградова «О символике А. Ахматовой»^[13]. Статью Н.В. Недоброво «Анна Ахматова»^[14] Ахматова всегда считала пророческой. Уди­вительно, что в середине 1923 г. она еще не знала о смерти Недоброво, скончав­шегося в 1919 г. в Ялте от чахотки. «Короткое звонкое имя» — строка из стихо­творения Ахматовой «Безвольно пощады просят...»