Педагогический университет имени Комиссии национального образования в Кракове (Отдел гуманитарных наук) и Российский государственный гумани­тарный университет (УНИ «Русская антропологическая школа») организовали и провели IV Конгресс, посвященный проблемным точкам истории российско­-польских отношений и вопросам функционирования коллективной памяти. Кон­гресс стал продолжением серии международных встреч, начатой в 2009 году в Москве проведением Международной научной конференции «Россия и Польша: долг памяти и право забвения» и включившей в себя впоследствии Международ­ный конгресс «Польша—Россия. Трудные вопросы. Три нарратива: история, ли­тература, фильм» (Краков, 5—7 октября 2010 года) и Международный конгресс «Россия и Польша: память империй / империи памяти» (Санкт-Петербург, 26— 28 апреля 2012 года). Хронологически и отчасти тематически IV Конгресс явился развитием поднятых на Санкт-Петербургском форуме 2012 года вопросов транс­формации «имперской идеи», повлиявшей на становление «культуры воспоми­наний» обеих стран, определившей направления политики памяти и забвения и создавшей «места памяти», которые постоянно воссоздают элементы ностальгии и рессентимента в отношении сближающегося в типологическом плане импер­ского прошлого России и Польши^[1]. На конгрессе в Кракове получил рассмотре­ние феномен «короткого» XX века, начавшегося в годы Первой мировой войны и завершившегося в конце 1980 — начале 1990-х годов.

Сами «границы века», как и иные примеры периодизации истории, были под­вергнуты подробному теоретическому анализу в пленарном докладе Алексея Ва­сильева (РГГУ) «Темпоральные представления как элемент исторической куль­туры: век как “место памяти”», где говорилось о том, что каждый исторический период — это результат действия определенной «оптики», присущей тому или иному сообществу, а также усилий по формированию временных континуумов и точек разрыва между ними. То, что определенная историческая периодизация считается в сообществе естественной, а определенное историческое событие — важным, поворотным, ключевым, есть результат мнемонической социализации членов этого сообщества в конкретной историографической традиции. Другими словами, всякая историческая периодизация является имплицитной интерпре­тацией исторического процесса, и важным принципом современной методологии истории является отказ от эссенциализации систем исторической периодизации, понимание того, что существует множество способов нарезки времени и не один из них не является более релевантным, чем другой. Так, понятие «век» зачастую употребляется в значении исторического периода, определяемого «содержатель­ными, материальными или личностными характеристиками»^[2]. Здесь можно вспомнить такие понятия, как «век Людовика XIV», Вольтера, «золотой», «сереб­ряный» и т.д., «века» упадка человечества Гесиода, века прогресса Лукреция — каменный, бронзовый, железный. В ходе же краковского симпозиума в центре рассмотрения оказался век двадцатый — «короткий», берущий начало, согласно европейской историографической традиции, в событии Первой мировой войны.

В целом, IV польско-российский конгресс продемонстрировал некоторый от­ход от проблематики коллективной памяти, которая получила такие блестящие экспликации на научных встречах 2009, 2010 и 2012 годов, и совершил поворот в сторону собственно истории: в ходе встречи был произведен анализ ключевых исторических событий XX века, подчас заключавших в себе сложнейшие узлы российско-польских взаимодействий. Значительную группу докладов составили сообщения историков, в том числе военных, — специалистов по Первой мировой войне. Среди них Анджей Хвальба (Ягеллонский университет), выступивший с пленарным докладом «Была ли война неизбежна? Можно ли было ее избежать?»; Марек Херма (Педагогический университет имени Комиссии национального об­разования в Кракове) с докладом «Поляки-офицеры российского военно-морского флота во время Первой мировой войны»; Павел Крокош (Папский университет Иоанна Павла II в Кракове) с сообщением«Присутствие русских войск в Бохне и Величке в 1914 г.», а также Якуб Войтковяк (Университет имени Адама Мицке­вича в Познани) с докладом«Дороги поляков из царской армии в Красную армию». Последний доклад касался сквозной для российско-польских отношений проб­лемы судеб польских военнослужащих, различными путями попавших в царскую, а затем в Красную армию (из которой, после ноября 1918 г., когда появилось Польское государство, уже не было возможности вернуться).

Событие войны в аспекте практик мемориализации получило подробное осве­щение в докладе Андрея Ломоносова (Липецкий государственный педагогический университет) «Первая мировая война и страницы истории польской культуры в журнале “Старые годы” (1914—1916)». Этот журнал был первым русским спе­циализированным искусствоведческим изданием, ориентированным на коллек­ционеров и любителей искусства (первый выпуск датируется 15 января 1907 го­да). Культурное наследие Польши нашло свое отражение в публикациях журнала с самого начала его существования^[3]. В годы Первой мировой войны польская тема получает дальнейшее продолжение на страницах журнала. Менее чем за два года (с сентября 1914 по декабрь 1916) в журнале появилось девятнадцать мате­риалов различного объема, посвященных историческим судьбам и современному состоянию польского историко-художественного наследия. Тематика весьма раз­нообразна — от статей монографического характера до взволнованных откликов на военные разрушения и потери. В журнале появляется постоянная рубрика «Отражения войны», знакомившая читателей с хроникой гибели и повреждений объектов культурного наследия в Польше в ходе боевых действий. Сотрудники журнала принимали непосредственное участие в спасении памятников и предме­тов старины. Нужно подчеркнуть, что авторы журнала были пионерами популя­ризации истории польского искусства в России и что публикации, посвященные истории польской культуры, до сих пор занимают особое место в отечественном искусствознании.

В докладе-презентации Татьяны Кандауровой и Леонида Велиховского (РГГУ) на тему «Институционализация памяти Первой мировой войны: военно-истори­ческий музей “Государева Ратная палата”» анализировалась проблема создания российского музея истории войн, а затем музея Первой мировой войны — Го­сударевой Ратной палаты. Авторы доклада акцентировали внимание на том, что в какой-то момент российское общество почувствовало необходимость сохра­нения памяти о войне. Уже в конце 1914 года в деятельности российских госу­дарственных и общественных учреждений появляется музейно-мемориальное на­правление. В первые же месяцы военной кампании музеи, библиотеки, научные общества, военные училища и частные коллекционеры начали усиленно, словно соревнуясь друг с другом, создавать «архивы войны». «На фронте и в тылу стали возникать специальные центры, занимавшиеся сбором документального и веще­вого, в первую очередь трофейного, материала, его упорядочением, описанием, организацией постоянных и передвижных выставок»^[4]. Так, Первая мировая оз­наменовала продолжение «мемориального бума», берущего начало еще в кампа­нии 1812 года и связанного с новыми возможностями (в первую очередь — фото- и киносъемки) запечатления как собственно военных действий и материального ряда, с ними связанного, так и «мира, каким он был до войны», и его необратимых трансформаций в ходе быстро разворачивающихся политических событий.

Другая часть историков сконцентрировалась на межвоенном периоде, рассмот­рев его с точки зрения взаимного влияния двух стран на самых разных уровнях и (подчас) в весьма различных смыслах. Интерес аудитории вызвал доклад Пет­ра Глушковского (Центр польско-российского диалога и согласия, Варшава) под названием «Агиография, мифы и новые источники. Историография последних лет о Феликсе Дзержинском». В докладе был сделан обзор российских и польских био­графий Дзержинского, выявлены стереотипы и мифы, весьма распространенные в западной историографии (исключение здесь составляют, по мнению исследо­вателя, работы Роберта Блобаума, посвященные контактам Дзержинского с со­циал-демократией Царства Польского и Литвы^[5]), и отмечен, в Польше и на За­паде в целом, упадок интереса к фигуре легендарного председателя ВЧК. В центре сообщения находился «польский вопрос» в судьбе Дзержинского: родной для него польский язык (который до 1926 года был одним из трех-четырех важней­ших языков в Кремле и во всем высшем эшелоне власти), национальность «по­ляк», указанная им во множестве заполненных анкет, риск разделить судьбу тысяч польских ссыльных. Деятельность советского руководства до 1926 года не­возможно рассматривать, не обращая внимания на работу Дзержинского в раз­личных учреждениях (не ограничиваясь ЧК), не изучая оставшихся после него многочисленных документов и не прилагая коллективных усилий для создания подлинно научной биографии политического деятеля.

Со стороны российских участников конгресса линию изучения советских внутриполитических вопросов 1920-х годов продолжила Юлия Кантор (Госу­дарственный Эрмитаж / Российский государственный педагогический универ­ситет имени А.И. Герцена) в выступлении «“Обосновать и узаконить террор”. Формирование системы борьбы с инакомыслием в первые годы советской власти». В течение первых пяти лет советской власти карательные механизмы борьбы с инакомыслием, инициированной, законодательно разработанной и утвержден­ный большевистской партией и воплощаемой с помощью ВЧК/ОГПУ, были пол­ностью сформированы и опробованы на практике. Нейтрализация интеллиген­ции дала возможность безнаказанно манипулировать массовым сознанием, в чем власть и преуспела в последующие десятилетия. А парадигма «инакомыслящий / оппозиционер / враг» показала себя чрезвычайно живучей.

Еще один польский исследователь, Гжегож Мазур (Ягеллонский универси­тет), в докладе «Российская эмиграция в Польше в межвоенный период. Поста­новка проблемы» коснулся проблемы русского присутствия в Польше в 1920— 1930-е годы. Он затронул вопрос численности российского сообщества в Царстве Польском перед началом Первой мировой войны и после ее окончания, а также проблему российской эмиграции после 1918 года. В спектр внимания докладчика попали российские политические группировки в Польше, особенно Российский национальный союз («Rosyjskie zjednoczenie narodowe»), и отдельные депутаты Сейма и сенаторы — Николай Серебренников, Мачей Касперович, Арсений Пимонов, Павел Корол. Подверглась анализу деятельность российских писателей и журналистов, в числе которых были упомянуты Михаил Арцыбашев, Влади­мир Бранд, Лев (Леон) Гомолицкий, Георгий Соргонин и многие другие. Речь за­шла также о выдающемся политическом деятеле Борисе Савинкове, который пуб­ликовал статьи политической и исторической тематики в газете «За свободу». Рассматривалась деятельность Дмитрия Философова, одного из крупнейших российских мыслителей, присутствовавших в то время в Польше, основателя ли­тературного клуба «Домик в Коломне» при газете «За свободу» — клуба, который, помимо россиян, посещали Юзеф и Мария Чапс, Ежи и Станислав Стемповские, Юлиан Тувим, Мария Домбровска, Ежи Гедройц. Вопрос об этих литературных контактах до сих пор не изучен, и, в целом, российская эмиграция в Польше ука­занного периода остается мало исследованной проблемой.

Авторы докладов, посвященных Второй мировой войне и событиям, непосред­ственно ей предшествовавшим, концентрировались преимущественно на воп­росах политической истории, обращая внимание на отдельные, недостаточно изученные факты из истории польских граждан, оказавшихся на территории Со­ветской России в 1930-е — начале 1940-х годов. Василий Токарев (Магнитогор­ский государственный университет) представил доклад «Антипольская па­радигма и пакт Молотова—Риббентропа». В нем автор подверг анализу слож­нейшие механизмы внешней политики СССР и Германии, особенно выделив актуализацию антипольской парадигмы, которая произошла в условиях между­народного кризиса 1939 года, когда нацистское руководство сделало вывод о не­возможности решить польскую проблему изолированно, не заручившись нейтра­литетом СССР. Вальдемар Резмер (Университет Николая Коперника в Торуни) выступил с докладом «Человеческие потери Красной армии в польской кампании 1939 г. и их причины». Исследователь привел историографию данного вопроса и представил сведения, говорящие о недостоверности официальных цифр потерь, приведенных в свое время Молотовым на сессии Верховного Совета СССР. Вы­ступление Анны Запалец (Институт истории Педагогического университета име­ни Комиссии национального образования в Кракове) на тему«Вынужденное пе­реселение как инструмент политики СССР в отношении польских граждан во время Второй мировой войны» было посвящено одной из наиболее обсуждаемых в настоящее время в Польше проблем, вокруг которой разворачивается также со­циальная активность бывших перемещенных лиц, занятых увековечением памяти об этом событии. Это выражается в установлении мемориальных досок и памят­ников, выпуске альбомов и книг, организации конференций. В эту деятельность вовлечен ряд польских учреждений культуры, которые собирают и систематизи­руют документы, связанные с судьбами польских граждан, принудительно высе­ленных в глубь СССР во время Второй мировой войны. В сообщении подробно рассматривались этапы депортации, роль аппарата НКВД в этих операциях, спе­цифика каждого этапа в контексте других инструментов советской политики, применяемой на польских землях, вошедших в состав УССР и БССР в 1939 году. Еще один представитель Педагогического университета имени Комиссии нацио­нального образования в Кракове (и одновременно Института истории Польской академии наук), бывший постоянный представитель Польской академии наук при РАН Мариуш Волос сделал доклад на тему «Польская память о Большом терроре в СССР второй половины 1930-х гг.». В ходе доклада было отмечено, что память о Катыни отодвинула в Польше на второй план другие элементы тра­гической судьбы поляков, оказавшихся на территории Советского Союза (за исключением депортаций 1940—1941 годов, жертвами которых были сотни ты­сяч граждан Второй Речи Посполитой, о чем много писали в эмиграции). После XX съезда стало возможно писать об убитых по приказу Сталина членах комму­нистической партии Польши, чья судьба вписывается в рамки трагедии поляков в период советского Большого террора. Однако несравнимо меньше известно о судьбах сотен тысяч, часто анонимных (до сегодняшнего момента), поляков и польских евреев, репрессированных в 1934—1939 годах. Об этом крайне мало знали польские дипломаты и даже польская разведка. Сталинский режим забо­тился о том, чтобы скрыть преступления и устранить их жертв из коллективной памяти. «Польская операция» НКВД в 1937—1938 годах привела к уничтожению более 111 тысяч человек, о чем вплоть до 1980-х годов помнили только в семьях советских граждан польского происхождения, но не в самой Польше.

Тема политической истории Польши в послевоенный период получила раз­витие в докладе Марчина Кулы (Варшавский университет) «На штыках труд­но сидеть. Кризис легитимации ПНР». Автор последовательно проанализиро­вал несколько механизмов обоснования законности коммунистической власти в Польше, включая обращение к марксизму, эксплуатацию образа светлого буду­щего (сильно потускневшего на фоне большого хозяйственного кризиса конца 1970-х — начала 1980-х годов), тезис о защите интересов рабочего класса, нацио­нальную аргументацию (Народная Польша — это наследник истории Польши) и т.д. После введения военного положения 13 декабря 1981 года дискурс, который начали использовать генералы, можно сказать, вообще не имел ничего общего с целями обоснования коммунистической идеологии. Была ли эта попытка ле­гитимации власти результативной? Вопрос о том, в какой степени те или иные аргументы, используемые властями ПНР для своей легитимации, оказались ус­пешны, а в какой — отвергнуты, остается открытым.

Верхняя граница «короткого» XX века рассматривалась в связи с вопросами исторической политики, с одной стороны — советской и российской в отношении Польши, а с другой стороны — польской в отношении СССР. Так, в выступленииИнессы Яжборовской ( Институт социологии РАН) «Первая мировая война — Вер­саль — воссоздание независимого Польского государства» говорилось об истори­ческой политике СССР и РФ в отношении Польши: трансформации трактовки Первой мировой войны, Версальского договора и воссоздания независимого Польского государства. В течение ряда десятилетий Польша рассматривалась как «буржуазно-помещичье государство белополяков», форпост «капиталистичес­кого окружения СССР». В период «перестройки» этот вопрос был рассмотрен в ходе работы двусторонней Комиссии по истории отношений между СССР и Польшей (так называемой Комиссии по «белым пятнам»). В 1989 году по ини­циативе Комиссии на всесоюзном совещании «Актуальные проблемы советско­-польских отношений» оценка воссоздания Польского государства была пересмот­рена, и с этого момента в СССР, а затем и в РФ было официально признано празднование 11 ноября как Дня независимости — польского национального праздника, посвященного восстановлению государственности в 1918 году. Про­фессор Яжборовская провела также важную специальную сессию, тематически закрывавшую одну из основных проблемных линий конгресса: по окончании пле­нарного заседания под ее руководством прошла презентация книги Н.И. Буха­рина «Россия — Польша: опыт двадцатилетних отношений (1990-е годы ХХ в. — первое десятилетие ХХ! в.)».

Два выступления с польской стороны коснулись проблемы современной исто­рической политики на материале польских учебников истории. Первый доклад­чик, Изабелла Скуржиньска (Институт истории Университета имени Адама Мицкевича в Познани), представила доклад «Роль СССР в переменах в Централь­но-Восточной Европе в 1985—1991 гг. (анализ новейших польских учебников истории для старших классов)». В докладе были рассмотрены результаты качественного исследования нарративов польских учебников истории. Цель исследования — ответить на вопрос о том, каким образом в учебниках истории трактуется роль СССР в тех переменах, что охватили Центральную и Восточную Европу в 1985— 1991 годах. В докладе анализировались три используемых в учебниках понятия: «перестройка», «гласность» и «осень народов». Было показано, что в большинстве учебников значительное внимание уделено отождествляемому с советским госу­дарством Михаилу Горбачеву как главному актору на политической арене, реа­лизовавшему демократические перемены в Центральной и Восточной Европе. Авторы только одного из пяти учебников приписали СССР и Горбачеву относи­тельно небольшое участие в «осени народов», но даже они обратили внимание на ликвидацию СЭВ и Варшавского договора, а также на возрождение стремления к независимости в некоторых республиках СССР, на открытую позицию властей ПНР в отношении оппозиции, развитие оппозиционного движения в коммуни­стических государствах в связи с либерализацией политической жизни в СССР.

Второй докладчик, Тереза Мареш (Университет Казимира Великого в Быдгощи), представила экспликацию родственной темы: «“Осень народов” — распад коммунистического блока в Центрально-Восточной Европе в школьном историче­ском образовании в Польше». В докладе звучали критические оценки в адрес со­временных польских учебников, которые включают себя материал по новейшей истории вплоть до самых последних лет. Была сформулирована проблема: от ав­торов учебников требуется максимальная дистанция по отношению к описывае­мым событиям, но иногда авторы не могут ее соблюсти, переходят грань между педагогикой и публицистикой, пытаясь навязать читателям собственную точку зрения. Читая новейшие польские учебники по истории, читатель 15—17 лет по­лучает однозначный образ прошлого, не допускающий иной оценки событий. Практически все пятьдесят лет послевоенной Польши и всего восточного блока представлены как отрицание и борьба с доминированием СССР и коммунисти­ческой властью. Согласно логике авторов учебников, ничего позитивного в Поль­ше и соседних государствах в этот период не происходило. Речь идет не столько об изменении оценки событий, сколько о способе наррации: учебники пишутся с использованием риторики, призванной подтвердить заданный вначале тезис о том, что все содержание данного периода — это борьба с коммунизмом. В целом, по мнению докладчика, в польских учебниках содержится слишком мало исто­рической информации и слишком много политических оценок.

Блок сообщений, посвященных проблемам исторической политики России и Польши, завершал доклад Дагмары Москвы (Университет имени Адама Мицке­вича в Познани) «Роль государственного праздника в политическом использовании памяти — День народного единства в исторической политике Российской Феде­рации». В докладе предпринималась попытка показать, как российские власти от­бирают факты истории, игнорируя те, которые не коррелируют с официальным пониманием современной ситуации, и акцентируя те, которые это понимание подкрепляют. Вопрос был проанализирован на примере нового государственного праздника — Дня народного единства, введенного на государственном уровне в 2004 году. Проведенный анализ можно считать удачным обоснованием одного из центральных положений современных исследований памяти — положения, в основе которого лежит мысль М.Ю. Лотмана: «Если функция истории ... “пред­ставить прошлое, как оно было на самом деле” ... то память — инструмент мыш­ления в настоящем, хотя ее содержанием является прошлое»^[6].

Польско-российский ХХ век как «место памяти» требовал также культуроло­гических прочтений. Именно в этом ключе был выдержан доклад Кирилла Раз­логова (ВГИК имени С.А. Герасимова) «От “реального социализма” к реальности фантасмагории (сравнительный анализ “образов памяти” в фильмах Анджея Вайды и Алексея Германа)», в котором освещалась специфика трактовки социа­листического прошлого в игровом кино. Фильм Вайды «Человек из мрамора», созданный во второй половине 1970-х годов, выстроен как своеобразное журна­листское расследование: молодая женщина-режиссер реконструирует историю каменщика Матеуша Биркута (Ежи Радзивилович), польского «стахановца», ко­гда-то наивно поверившего в собственное величие, в действительности созданное циничным кинодокументалистом, решившим таким образом сделать карьеру. Об­раз прошлого в картине создается как при помощи стилизаций под кинохронику, так и посредством использования реальных документальных кадров, но главным здесь оказывается переплетение драматических судеб героя и юной журналист­ки, вступающей в конфликт с телевизионным начальством, которому слишком пристальное внимание к прошлому кажется неуместным. В результате не столь отдаленное прошлое, еще живое в памяти поколения 1970-х годов, становится основой для критики современного общественного устройства. Принципиально иной подход к реконструкции прошлого демонстрирует картина Германа «Мой друг Иван Лапшин». Структура фильма обнажается в попытке воспроизвести реальную память отца режиссера, писателя Юрия Германа, по произведениям которого был написан сценарий. Способ работы Германа с памятью в известной степени противостоит способу Вайды. Если в картине Вайды детективно-публи­цистический жанр диктует условия реконструкции прошлого, то у Германа, на­оборот, детектив и мелодрама — лишь предлоги для раскрытия значения «мело­чей жизни» в механизмах памяти. Тот факт, что Герман видит прошлое глазами отца, поскольку сам он тогда еще не родился, придает, как ни странно, большую достоверность реконструкции, именно в силу ощущения реальности памяти, ко­торая воспроизводится художественными методами.

Доклад Виктора Листова (РГГУ) «Два международных языка города Бело­стока. Заменгоф и Вертов» был сосредоточен на феномене «российско-польско-­еврейского» Вавилона — Белостока, малоприметного городка Гродненской гу­бернии Российской империи на рубеже XIX—XX вв. В этом городе проживали также немцы, белорусы, цыгане, литовцы, украинцы, и на улицах, по словам до­кладчика, царило воистину вавилонское смешение языков. Неслучайно именно в этом городе родился и вырос Людвиг Заменгоф — создатель международного языка эсперанто. Другую известную попытку создания универсального между­народного языка предпринял Дзига Вертов — тоже уроженец Белостока. Соци­альный аспект утопии Заменгофа сводится к тому, что язык эсперанто дает воз­можность в известной мере миновать стадию национальной культуры и сразу приобщиться к интернациональным ценностям. Ранние социальные утопии Вер­това (подкрепленные псевдомарксистской фразеологией) существовали в том же культурном контексте. В манифестах начала двадцатых годов режиссер провоз­глашал немое неигровое кино языком коммунистического интернационала, сред­ством общения соединившихся пролетариев всех стран^[7]. Так или иначе, по мне­нию докладчика, оба проекта создания международных средств общения восходят к белостокскому многоязычию и отвегают племенную ограниченность и национальную вражду.

Как и в предыдущие годы, поддержку организаторам в проведении конгресса оказало Посольство Республики Польши в Москве.

Виктория Васильева