Другие журналы на сайте ИНТЕЛРОС

Журнальный клуб Интелрос » НЛО » №131, 2015

Ольга Макарова
А.С. Суворин в дневниках С.И. Смирновой-Сазоновой. Часть 2

8.04.1898. Вчера у нее [Стрепетовой] пять часов сидела Дестомб, принесла все сплетни из Малого театра и свои собственные горести. «Два подростка» не пойдут, и главным образом из-за нее. Ей дали роль, потом на репетиции потребовали назад и велели поменяться с Домашевой. Она полетела жало­ваться на это Суворину. Тот разозлился, что смеют распоряжаться без него, и сказал, что когда так, пьеса совсем не пойдет[1].

20.09.1898. Яворская говорит, что Суворин переживает теперь медовый месяц с Дестомб[2].

28.09.1898. Суворин с Дестомб и Орленевым ездили в Москву смот­реть «Царя Федора», которого репетируют в новом театре у Немировича. Записали все mise-en-scène и стали так же ставить у себя в Малом театре. Вдруг прочли в московских газетах, что Суворинский театр учится у моск­вичей и рабски копирует их постановки. Суворин сейчас же грянул опро­вержение и теперь давай все ставить по-своему, все места опять меняют[3].

25.10.1898. Как-то раз у подъезда ресторана [актер Познанский] увидел суворинскую карету, обрадовался, думал, что тут Анна Ивановна, спрашивает кучера, кого привез. «Алексей Сергеевич — с кем?» Кучер замялся. Должно быть, с царицей Ириной, т. е. с Дестомб[4].

23.12.1898. Анна Ивановна Суворина выговаривает мне, что я у них не бываю, удивляется, что я после такой дружбы с Алексеем Сергеевичем совсем забыла его. Говорит, что она на моем месте сделала бы ему сцену, но знаком­ства не прекратила бы[5].

12.03.1899. Агитация против «Нового времени» все растет. <...> Сорок лет общество прислушивалось к его [Суворина] мнению, и вдруг в один день он потерял свою популярность. Студенческая история погубила его. Первый раз в жизни он не попал в тон[6].

20.03.1899. ...Горячо спорили о Суворине. Кривенки за него. Евгения Ва­сильевна ездила утешать его, говорит, что он близок к сумасшествию. <...> Я удивила Кривенков словами, что для меня Суворин умер, не существует. Жалеть его я еще могу, но сочувствовать ни в каком случае[7].

21.03.1899. Была у Шубинского. Он пошел вчера к Суворину и сам не рад был. Суворин его выгнал. «Убирайтесь вон!» Он теперь невменяемый. В 65 лет, всеми оплеванный, затравленный, он падает все ниже. В Союзе пи­сателей потребовали его исключения, говорят про него ужасные вещи, не оста­новились даже перед клеветой. Это тоже своего рода террор. Раньше терро­ризировало всех «Новое время», теперь Союз писателей бьет его тем же оружием. Суворин окончательно потерял голову. Его предают даже свои. <...> Все это, конечно, не за одно письмо о студентах, нет, это расплата за прошлое[8].

21.07.1899. На набережной [в Ялте] видели Чехова. Он постарел и выгля­дит не знаменитым писателем, а каким-то артельщиком. <...> О Суворине и нововременцах отзывается не особенно сочувственно. Говорит, что он всех там боится, Буренина боится, Сигму боится[9].

19.09.1899. Суворин шлет телеграммы в Малый театр, что напрасно там не торопятся заключать контракт с Дестомб. А тем все радехоньки, что ее нет. Без нее тихо, нет скандалов, жалоб, неприятностей. Ее так все боятся, что ее уборная стоит пустая, никто не хочет одеваться там[10].

29.09.1899. Суворин велел принять Дестомб; 200 рублей в месяц и бене­фис. Она начала с того, что уговорила его отнять роль у Погодиной и отдать Некрасовой. Погодину она боится, как молодую, талантливую актрису[11].

5.10.1899. Была Дестомб. <...> Николай думает, что она ждала, не пригла­сит ли он ее в Народный театр. Она из Малого театра ушла, не сошлась в ус­ловиях. Там не согласились на тот оклад, который она хотела. Так она, верно, желала их попугать ангажементом в Попечительстве. Но Суворин теперь вер­нулся. Он заставил опять взять ее в Малый театр[12].

12.10.1899. Дестомб вернулась опять в Малый театр. Отняла роль у Чае­вой. Та приехала играть в «Царе Федоре». Нет, говорят, Клавдия Ивановна играет. Ее даже не предупредили. А Клавдия Ивановна злится, режет нож­ницами головные уборы и даже электрические проводы порвала, так что со­ставляли протокол[13].

26.10.1899. Евгения Васильевна радуется, что Сувориным командует Дестомб. — Пусть хоть женщина ему на душу наступит. А то они Бога забыли, не знают себе равных[14].

25.11.1900. Смерть Коломнина помирила нас с Сувориным. Я написала статью против дикого погрома в театре и отвезла ее Суворину. Он, увидев меня, кинулся меня целовать и обнимать и долго от волнения не мог гово­рить. После Коломнина он действительно осиротел. Он потерял в нем един­ственного друга и помощника. Хозяйская часть газеты, семейные дела, те­атр — все это на Коломнине. В семье постоянные раздоры, он один как-то примирял это. Теперь все обрушилось на Суворина. Он говорит о своей семье с раздражением, а сына Алексея прямо называет злым и невыносимым. Но не меньше, чем смерть зятя, его волнует скандал в театре и главное то, что все это устроила Яворская[15].

3.12.1900. Буренин поставил Суворину условием, что Яворская остается, иначе он уходит из газеты. Суворин его боится и, конечно, уступит[16].

24.12.1900. Как только умер Коломнин, Дестомб втерлась опять в Малый театр, стоит на афише[17].

28.02.1901. 25-летие «Нового времени». Юбилей с полицейской охраной. В Эртелевом переулке была баррикада из конной стражи. <...> ...Толпу сту­дентов, явившихся подать Суворину «адрес от интеллигенции», загнали во двор одного дома на Итальянской. <...> Случевский прочел стихи, в которых описывал седины, морщины и маленькие глаза Суворина, его бестолковые разговоры, «и все такое», но похвалил его за то, что у него душа хороша. <.......................................................................................................................................... >

Я ему сказала, что если б я была на месте студентов, то поступила бы так же. Газеты у них нет, отвечать ему печатно они не могут[18].

7.04.1901. Говорит о Станиславском. Суворин в своей газете его ругает, а в разговоре хвалит, называет гениальным режиссером. <...> Против Чехова у него есть какая-то затаенная неприязнь. Это за то, что он не прислал ему поздравления на юбилей[19].

5.11.1901. Была у Суворина, отдала ему визит, который он сделал мне ме­сяца два назад. <...> Влетела Дестомб. Я ее не узнала, как она подурнела. «Вы зачем», — спрашивает Суворин, стараясь притвориться строгим, а у самого лицо расплывается в улыбку. Она сует ему афишку: «Напечатайте!» За Не­вской заставой будет играть с Орленевым «Царя Федора». <...> Суворин очень доволен, что ее взяли в Попечительство. Я спрашиваю, отчего он не оставил ее в своем театре. «Да она стала невозможно вести себя. И запросила 250 руб. Я находил, что она этих денег не заслуживает»[20].

9.11.1901. У Сувориных семейная вражда не прекращается. Теперь между братьями. Они раз в кабинете отца чуть за горло друг друга не схватили. Ми­хаил завел бухгалтерию, потребовал отчета по изданию «Всей России» и «Всего Петербурга». Снессарев телеграфировал Алексею: с нас отчет тре­буют. Тот прилетел из деревни и закатил сцену. Он никому отчетов давать не будет. Бухгалтерию к черту! С отцом он в ссоре, газеты не ведет, все нава­лили на старика. <...> Суворин побаивается подписки, а вдруг упадет. «Рос­сия» входит в силу, там есть Дорошевич, ее соперничество опасно[21].

11.11.1901. Евгения Васильевна рассказывает, что на четверговых обедах у Суворина теперь товарищ министра бывает и обеды стали гораздо доро­же. — Но все равно Анна Ивановна протанцует канкан на столе[22].

31.03.1902. Хотела писать фельетон, да Суворин помешал. Приехал днем и часа четыре сидел. Я ему дала чаю, он послал своего кучера домой за сига­рой. Всю свою жизнь мне рассказал, начиная с того времени, когда он давал уроки в женском пансионе. В Воронеже он был хорош с поэтом Никитиным. <...> А теперь у него сын Алексей проживает 35 тысяч в год. Вражда его с от­цом все продолжается. Он хочет вести газету один, отца совсем устранил. Отец забраковал статью Розанова, велел разобрать. Тогда сын велел разо­брать всю газету, и «Новое время» не вышло. Было напечатано, что это по случаю поломки главной ротационной машины. Но это не машина, а семей­ная драма. Суворин, когда узнал об этом, упал на лестнице в обморок[23].

5.05.1902. Свою пьесу Суворин отдает на московский театр. Очень оби­жен, что здесь ее не ставят. Сам предлагать не хочет, а его не просят. <...> Стали говорить о ком-то, что он, пожалуй, выгонит его из газеты, а Суворин на это: — Я боюсь, чтобы меня самого не выгнали. Сын его действительно пы­тается это сделать[24].

15.10.1902. [Суворин] пришел сам и сидел до вечера. В Феодосии, обра­довавшись солнцу, прекратил всякую переписку с Петербургом. А главное, он был рад, что не видит, как его грабят. Знает, что все тащат, но это далеко, так что это не волнует. Он скопил себе 30 тысяч — это его личное состояние, его шкатулка, которую он оставил себе до конца жизни на все свои прихоти и удовольствия. Газеты он не читает, чтобы напрасно не волновать себя. Сам он уже работать не может, а другие, конечно, сделают не так, не по его[25].

22.12.1902. Николай скончался[26].

13.01.1903. От Суворина ответ. Я знала, что мое письмо его заденет за жи­вое. Он будто бы в таком ужасном состоянии, что не застрелил себя только из трусости. Не идет ко мне, так как стал бы говорить о том, что его угнетает (драма с сыном)[27].

14.01.1903. [Суворин пришел утром.] Он совсем не ложился. Катался по улицам и, обсыпанный снегом, пришел ко мне. <...> У него старость невесе­лая, история с сыном кончится скандалом на весь Петербург. Сын уже ходил к Плеве и получил разрешение издавать газету. <...> Суворин обезумел, он подавлен, ни о чем другом не может говорить. Сын у него же берет деньги, чтобы выступить его конкурентом. Хочет, чтобы он заплатил 180 тысяч долгу за него, да выдал ему на два года вперед содержание, 16 тысяч. За это он от­казывается от своей доли в наследстве. Суворин этим возмущен, хочет нынче же переписать завещание. Деньги он ему дает, обещал выплатить не сразу, а по частям. <...> О своей семье Суворин говорит, что это подлая семья, все на ножах. Сын остановился в гостинице, объявил, что он в эту грязную яму в Эртелевом переулке не пойдет. С отцом не видится. Переговоры идут через по­средников. А посредниками братья Алексея, т. е. его враги[28].

23.01.1903. Ничего, кроме дневника, не читала. Вся моя прошлая жизнь представилась в новом свете. Десять лет я делила мужа с другой и была на втором плане[29].

6.02.1903. [Суворин] …приехал позднее и сидели часа три. Я вспоминала Николая, он свою покойную жену. Мы оба были слепы и не хотели ничему верить, пока не нашли писем[30].

4.03.1903. От Суворина трогательное письмо. Он пишет, что не может из­гнать меня из своего сердца, благодарит за отчет о том, как прошла его пьеса [«Вопрос» на гастролях Александринского театра в Варшаве], и зовет к себе в деревню[31].

31.08.1903. Тот [Суворин] его [Иллариона, сына Кривенок] будто бы даже с собой в Феодосию зовет, на свой счет хочет его везти. Но Ларя [Илларион] с ним не едет, а едет с ним Дестомб. Суворин недавно выгнал Дестомб из-за стола, когда она стала говорить, что Коломнин умер оттого, что преследовал ее, тогда Бог услышал ее молитвы и прибрал его. Это она сказала при сыне Коломнина. Суворин закричал: «К черту!» В обед он ее выгнал, а вечером она опять у него сидела. И в Александринском театре она за кулисами шныряет. <...> Люба спросила, отчего она не поступит опять к Суворину. Она говорит, что туда ее Карпов не пустит, он ее ненавидит[32].

20.12.1903. Газета сына не дает ему покою. Он стал сам заниматься в редак­ции, каждый вечер ходит туда, чего давно уже не делал, и писать «Маленькие письма». — Чтобы показать, что я жив! А то ведь стали говорить, что я ramoli[33].

24.02.1904. Потом <...> смешили рассказом о том, как Дестомб увозила Суворина на тройке, а Анна Ивановна ее за это раз за косы трепала[34].

25.02.1904. Суворин приезжал мне рассказать, как он нынче представлялся государю. Старик сияет. От волнения у него смялась крахмаленная рубашка. Он подносил царю адрес от петербургских газет. Царь согласился принять де­путацию от печати, поставив три условия: чтобы депутатов было только трое, чтобы не было жидов и чтобы был Суворин. Это секрет, о котором Суворин просил меня не говорить. Выбрали троих: его, Столыпина и Комарова, но Ко­маров заболел, и Суворин поехал вдвоем со Столыпиным. <...> Государь вы­шел к ним в приемную. Суворин прочел ему адрес, написанный Столыпиным, потом сообща исправленный. Государь благодарил. Сказал, что в лице Суво­рина он благодарит всю печать, что он доволен ее патриотизмом и желает от нее правды. Суворину надо бы указать на Плеве, который стоял тут же, и ска­зать: «Вот КТО, ваше величество, правды нам не позволяет говорить». Но он вместо этого заговорил о патриотизме, о предательском нападении японцев. Добрые глаза государя от этих слов омрачились. Он повторил раздраженно, что это было действительно предательство. Видно, что это его больное место, это волнует его. Потом помолчали, ни царь, ни журналисты не находили о чем говорить, потом царь пожал им руки и отпустил[35].

16.11.1904. Суворин принял меня, лежа у камина, говорит, что болен. Он был на днях у французского посла, который пенял ему, что в наших газетах задевают Францию. Советовали не трогать Англию, а то, мол, и Турция под­нимается, плохо будет, если нам объявят войну еще Англия и Турция. Фран­ция понятно чего боится. Ей тогда по договору тоже надо будет воевать, как нашей союзнице, а это вовсе ей не улыбается[36].

13.01.1905. Была у Суворина. Спросила про Витте, правда ли, что его на­значают министром. Ничего подобного. Суворин у него вчера весь вечер си­дел и будто бы уверял его, что тот в такую решительную минуту не придет на помощь правительству. Вообще Суворин так разговаривает с министрами, что Шубинский усомнился, не у себя ли в кабинете он эти разговоры потом придумывает. В один день он двух министров отчитывал. Вечером был у Витте, утром у Святополк-Мирского. Мирскому он сказал, что у нас нет правительства. И вообще так говорил, что радикалы ему руку жали. Нынче в ночь они думают печатать «Новое время», если никто к ним не ворвется в типографию. И не остановит машину. Но на мой вопрос, что они будут писать о нынешних событиях, он не мог или не хотел мне ответить[37].

25.01.1905. Анна Ивановна принесла Суворину пакет от Витте, который извещает Суворина, что он высочайшим повелением назначен в Комиссию, которая будет пересматривать законы о печати. Не особенная честь заседать в этой комиссии вместе с князем Мещерским. Но Суворин польщен тем, что царь сказал: «Мне нравится старик Суворин»[38].

15.10.1905. «Новое время», спасаясь от гибели, пошло в кабалу к револю­ционерам. На собрании сотрудников в редакции выбрали делегатов в бюро и обязались печатать все сведения, которые бюро им пришлет. Это револю­ционное бюро из представителей от всех редакций решило упразднить цен­зуру и ввести новую, свою. Все запрещенные правительством телеграммы буду печататься, но не добровольно, а по приказанию бюро. На собрании в Эртелевом переулке провели это под флагом борьбы за свободу печати. <...> Один Буренин сказал решительно, что он к бюро не примкнет... А сам старик Суворин нарочно сидит за границей, чтобы меняли направление без него. Если одолеет редакция, он скажет, что к революционной партии при­соединились без него, он ничего не знает. А будет республика, отлично! Газета пошла по течению. <...> Наговорились досыта, объявили вопрос о посылке делегатов решенным. Значит, и печатание приказов из бюро тоже. Буренин опять повторил, чтобы его исключили. <...> Спросили, кто еще не согласен. Не согласна была только я и в двух словах сказала почему. Если мы обязаны будем печатать все, что прикажет бюро, то где же свобода? Раньше нам за­прещали печатать, теперь будут приказывать печатать. <...> Мы обязываемся помещать все, даже клевету. Михаил Суворин уверяет, что в этом-то и заслуга «Нового времени». Оно напечатает клевету и тут же ее сейчас опровергнет. Оно оставляет за собой право освещать факты по-своему[39].

18.11.1905. Пошла к Суворину. Застала всю семью в столовой за после­обеденным кофе. Анна Ивановна теперь моя горячая единомышленница. Она стоит за решительное направление, чтобы газета не виляла. Суворин какой- то пришибленный, он выглядит дряхлым стариком[40].

20.11.1905. Суворин хочет завести у себя в доме тайную типографию, чтобы печатать листки и воззвания[41].

4.12.1905. «Новое время» вышло из Союза печати. Когда ему прислали ма­нифест бунтовщиков, он соглашался его напечатать, но только с тем, что будет его критиковать. Союз этого не позволил. Напечатать целиком и не рассуж­дать! Тогда сотрудники послали заявление, что они выходят из Союза печати. Это уже насилие над личностью. И явная непоследовательность. Если можно критиковать правительственные сообщения, то почему революционный ма­нифест нельзя критиковать? Теперь из министерства внутренних дел дали знать Суворину, что если он напечатает манифест, то будет отвечать по суду[42].

8.12.1905. Совершенно неожиданно написала черносотенное воззвание [«Царство толпы»]. <...> Суворин взял у меня рукопись и хотел сейчас же послать в типографию, но я, кажется, сделала глупость, прочла ее всем [в ре­дакции «Нового времени»]. Суворин похвалил, остальные хранили гробовое молчание. <...> Воззвание назначается не для «Нового времени», а для копе­ечного листка, который завтра хочет выпустить Суворин, пользуясь послед­ним днем, когда типографии еще работают[43].

9.12.1905. Прислали мне утром корректуру моей прокламации, но больше за ней послов не было. Я, прождав до позднего вечера, отвезла ее Суворину. Квартира во мраке, никого нет. Вошла в кабинет, вижу, в темноте колеблется какая-то фигура, потом двигается мне навстречу. Дестомб! Говорит, что Алек­сей Сергеевич спит. Ездил в Царское, вернулся и лег спать. Я запечатала про­кламацию в конверт, положила ему на стол[44].

10.12.1905. Из газет нынче вышло только «Новое время» да «Свет». В су- воринскую типографию несколько раз приходили забастовщики, но их про­гоняли. Суворин говорит, что раньше он трусил, теперь вдруг перестал бо­яться. Будь что будет! Ну, взорвут так взорвут[45].

15.12.1905. Анна Ивановна Суворина бросила Тычинкина и отбила лю­бовника у Тулинской, поляка-инженера Залесского, который заведует водо­проводами в Царском. Вот почему она и переехала на зиму в Царское. <...> Но это Бог с ней, пусть берет каких хочет любовников, а вот что скверно: «Но­вое время» начинает вступаться за Польшу[46].

31.12.1905. В редакции волнение, Меньшиков завтра выпускает статью про­тив самодержавия. Старая партия — Буренин, Иванов, Булгаков — против этого, Михаил Суворин тоже. Но сам старик Суворин ничего слышать не хочет, гово­рит, что ни одного слова не изменит. Кто-то, слышу, предлагает ему показать ста­тью мне. Но Суворин на это отвечает, что я монархистка. <...> Завтра «Новое время» подносит царю в новом году подарок — лишает его самодержавия. Раньше эта газета пресмыкалась перед его министрами, а теперь станет лягать его самого.

С 1 февраля Суворин издает в Москве «Копеечную газету», это та самая, о которой вело с ним переговоры московское купечество. Михаил Суворин спросил меня, буду ли я в ней участвовать. Я сказала, что непременно, особенно теперь, когда мне, пожалуй, в «Новом времени» и делать нечего. Михаил на это заметил, что не лучше ли будет и ему перебраться туда[47].

6.02.1906. Подписка на «Новое время» упала; в январе сравнительно с прошлым годом недобору больше ста тысяч. К этому надо прибавить 80 ты­сяч убытку на театр, да на 80 тысяч украдено в Саратовском книжном мага­зине. За 30 лет издания «Нового времени» Суворин мог бы быть миллионе­ром. А у него оба дома заложены, и денег нет[48].

26.02.1906. Засиделась долго, почти до часу, говорили обо всем на свете. Он мне рассказывал, как Витте в декабре, когда вышел манифест рабочих, предупредил его по телефону, что если «Новое время» его напечатает, то бу­дет тотчас же закрыто. Много говорил о своем романе «Всякие», который он теперь перепечатывает. Это его тешит, как ребенка. Роман написан 40 лет тому назад, напоминает ему его молодость[49].

2.05.1906. Был Суворин. …Говорил о том, что наша дума хамская, ее край­няя левая состоит из уличных крикунов; это уличные ораторы, а не члены парламента. <...> У Суворина есть документы, доказывающие сношение на­ших революционеров с японцами. Сейчас, до амнистии, он их не оглашает, чтобы не сказали, что он этим хотел повредить амнистии[50].

22.05.1906. Я была у Суворина. У него бунт в имении. Мужики потравили его овес, стали нарочно гонять лошадей в овес. <...> Суворин послал туда своего сына Бориса. С мужиками он жил в ладу[51].

13.11.1906. Отвезла вечером, вернее, ночью, свой фельетон Суворину. Когда я ему сказала, что сделала в нем выдержки из «Вече», то он был пора­жен такой дерзостью. «Но вы его не называете?» — «Нет, называю». «Такую неприличную, жидотрепательную газету? Ну, вы настоящая черносотенка»[52].

25.11.1906. [В «Товарище»] Иронизируют над тем, что Суворин напечатал рядом две статьи — Меньшикова и мою. Одна громит черную сотню, другая прославляет[53].

3.12.1906. Гучков написал Суворину, что мои статьи имеют громадный успех, что они нужны для агитации и потому он просит Суворина издать их отдельным сборником. Суворин переслал мне это письмо и пишет, что готов издать мои фельетоны. «Кроме того, очень прошу Вас в это время поддержать нас своими статьями. Я совсем не могу писать, а Меньшиков начинает смот­реть главнокомандующим русской армии»...[54]

26.01.1907. Получила от Суворина письмо. Спрашивает меня, не почила ли я на лаврах? Теперь время горячее, надо писать. Про себя пишет, что он изнемогает от старости и от недугов. Жалуется на свое бессилие, пробует пи­сать, посылает написанное в типографию, потом, прочитав в корректуре, бро­сает. Я пошла вечером к Суворину и встретилась на лестнице с выходившим от него Л.Л. Толстым. Они с Сувориным говорили о детях знаменитых отцов. Толстой утверждал, что на них будто вымещают зависть и недружелюбие к их отцам. Дочь Достоевского тоже чувствует, что ее давит слава отца. Сын Су­ворина не мог простить ему его известности[55].

23.03.1907. Суворин тоскует, что некуда уехать. За границей тошно, в де­ревне могут вспыхнуть аграрные беспорядки. Ездит пока раз в неделю в Цар­ское к жене, играет там в винт. <...> Вообще его не слушаются. Он сделает в театре какое-нибудь указание, а Карпов потом говорит актерам:

—Это ничего. Он потом забудет. Мы сделаем по-своему.

Так же поступает его сын Миша в редакции. Он отцу говорит «хорошо, папа», а потом в редакции:

—Папе не надо противоречить. Он потом забудет[56].

3.11.1907. Я слышала вчера у Кривенок, что Суворин болен, и пошла его проведать. <...> .У Суворина сидел Никольский. Пришел предлагать ему создать национальную партию и во главе ее поставить. Витте. Анна Ива­новна говорит, что с патриотической думой будет скучно, «никаких скандаль­чиков». Все кричат ура, будут говорить, что Россия для русских.

—Когда я это говорила, это мне нравилось. Но когда все будут повторять, это скучно[57].

Суворин вдруг выпалил, что «театр — это публичный дом». Я протесто­вала, тогда он оговорился, что к Императорскому театру это не относится.

Но свой Малый театр он не исключает. Анна Ивановна поддержала его. Акт­рисы в уборных принимают мужчин раздетые. Я их спросила: а кто в этом виноват? Кто сделал из Малого театра публичный дом, как не сами дирек­тора? Актрисы раздеваются, потому что, если они не будут раздеваться, им ролей не дадут. Суворин стал отвечать на это шуточками. Он рассказал, как отливали водой пьяную Холмскую, которая говорила: «Алексей Сергеевич, дайте мне мужчину!» Он вспомнил Стрепетову. Когда Стрепетова у них иг­рала, все театральное начальство имело своих возлюбленных. У Карпова была Холмская, у Холевы — Домашева, у Коломнина — Никитина, и Стре­петова громогласно объявила в уборной, что «все койки заняты!»[58].

22.06.1908.Алексей Алексеевич Суворин наделал долгов скончавшейся «Руси» больше чем на миллион. Из-за него разорилась писчебумажная фаб­рика. Все его компаньоны ухнули в газету свои денежки. А он возвращается на отцовские хлеба. Отец опять будет давать ему 36 тысяч в год, а теперь дал 6 тысяч на поездку за границу, чтобы успокоиться. Нововременские дамы за границей. Анна Ивановна в одном месте, жена Михаила в другом, дочь ее Ни­ночка в третьем. Сам старик Суворин в деревне[59].

4.12.1908. Алексей Алексеевич Суворин, ругая в своей «Руси» отцову га­зету, продолжает получать от отца 18 тысяч в год. Когда в печати потребовали отчета, где фонд, собранный «Русью» на народное образование, перехватили у старика Суворина 50 тысяч и предъявили их для ревизии. Вот, мол, фонд! Целехонек. Про Михаила Суворина Шубинский говорит, что он добрый че­ловек, но имеет удивительную способность окружать себя сволочью[60].

5.12.1908. Показался на минуту муж Нины Михайловны, бывший студент Козловский. Он теперь заведует, кажется, суворинской цинкографией, разо­гнал оттуда старых служащих и набрал разную дрянь. Красивый юноша с ан­тичным лицом[61].

25.01.1909. Все теперь захвачены делом Лопухина и Азефа. <...> Какая бога­тая тема для романа! Суворин напомнил мне, как мы собирались с ним напи­сать большой политический роман. <...> Суворин знает, что у него в редакции в числе сотрудников есть шпионы и всегда были. <...> О своем юбилее сказал, что никакого юбилея не будет, потому что он уедет из Петербурга. Что празд­новать, когда его литературная деятельность забыта! О нем даже не упоминают в разных историях литературы. Но стали вспоминать прошлое, и вышло, что наши старики литературы вроде Скабичевского замолчали одного из крупней­ших публицистов своего времени. После его статьи о голоде [М.Н.] Ермолова сказала ему, что так нельзя писать, такие статьи страшно читать. За статью о Достоевском на другой день после его смерти вдова покойного целовала ему руки. О [И.Ф.] Горбунове Суворин так раз написал, что к тому собрался на именины весь город. После некоторых статей он получал по 50 писем. Все это он приписывает тому, что он был самый русский человек во всей России[62].

31.01.1909. Получила предложение руки и сердца с объяснением в любви от 70-летнего старика [Суворина], конечно, шуточное. Он так восхитился моим фельетоном [«Русь в парламенте»], что просил разрешить издать его одной брошюрой[63].

14.05.1910. Суворин очень постарел, еще больше сгорбился, забывает слова, опускается на кресло как старичок, с трудом. Все время говорил о своих денежных делах и об амурных, но уже не своих, а об амурах актрис Малого театра. Когда говорил о денежных делах, то был удручен, но, когда перешел к любовным похождениям, повеселел и стал улыбаться. Впрочем, он к хорошеньким актрисам, кажется, и сейчас неравнодушен.

Не зная, как оградить себя от повального воровства, Суворин придумал товарищество на паях. <...> А то теперь все лезут в кассу, нахватали себе аван­сов, и с хозяйственной стороны дело идет безобразно. <...> Сын его, Боря, за­вел себе скаковую конюшню. Суворин об этом ничего не знал, да случайно кучер проговорился. <...> Теперь лошадей он продал, но придумал новую за­тею — коммерческое общество «Крылья» для постройки аэропланов. Купил для этого большой участок земли.

— Никуда ты не полетишь, а вылетишь в трубу, — говорит ему отец.

<...> Удрученный своими денежными делами, Суворин развлекается лю­бовными похождениями своих актрис, мирит их с любовниками, ездит ночью улаживать дело о дуэли из-за актрисы Валерской. Глаголин живет с ней и бьет ее, за нее вступился брат и вызвал его на дуэль. Глаголин струсил и об­ратился за помощью к Суворину. <...> Вообще после его рассказов о Малом театре у меня было такое чувство, что кто-то пришел и вылил у меня ведро помоев. А старика это занимает, ему это кажется забавным[64].

5.09.1910. Говорят, что «Новое время» теперь не принадлежит уж Суворину. У него было два миллиона долгу, и чтобы заплатить эти долги, пришлось пере­дать газету товариществу на паях. Бахрушин в Москве взял часть паев на мил­лион, да на такую же сумму осталось у Суворина, остальные пайщики внесли по мелочам. Евгения Васильевна уговаривает мужа тоже взять пай на 5 тысяч. Она жалеет Суворина, называет его «Степной Король Лир». Его разорило мо­товство семьи, а главным образом его сын Алексей. Он хочет заплатить за него 600 тысяч долгу, сделанного при издании «Руси», и дать ему еще 200 тысяч, чтобы он мог издавать теперь еженедельную газету. Зато в «Новом времени» расходы сильно урезали, всем убавили жалованье, начиная с Миши Суворина. Только муж Нины, Козловский, все забрал в свои руки — типографию, книж­ный магазин, хозяйственную часть газеты — и получает три тысячи в месяц[65].

6.10.1911. О Суворинской семье наслушалась от самого Суворина удиви­тельных вещей. У сына Лели миллион двести тысяч долгу! Это все скушала «Русь». 210 тысяч отец за него заплатил. У сына Бори 200 тысяч долгу, эти денежки ухнули на скаковую конюшню и на товарищество «Крылья», устраи­вавшее полеты на Комендантском поле. Отец должен заплатить сейчас 30 ты­сяч, чтобы сына не посадили в долговые. Боря бросил свою жену-цыганку, привез из Парижа француженку и живет теперь с ней. Настя развелась с му­жем, влюбилась во французского виконта и берет в Париже уроки драмати­ческого искусства, чтобы поступить на сцену. Все тащат с отца, разоряют его, а старик, как всегда, сидит вечером один-одинешенек в своем кабинете[66].

13.11.1911. Получила из «Нового времени» бумагу, в которой меня изве­щают по поручению Суворина, что на мое имя в товариществе Алексея Сер­геевича Суворина «Новое время» записан пай в пять тысяч рублей. Не по­нимаю, что это значит? Неужели это мне подарок? Никаких пяти тысяч я не вносила. <...> Положила бумагу в карман и пошла к Суворину узнать, в чем дело. Но он вчера вечером уехал за границу. Отворила мне дверь старушка, вроде старой няньки, и сказала, что Алексею Сергеевичу давно надо было уехать, потому что горлу его стало хуже, он слишком много говорил, что ему Шписсом запрещено, но он все откладывал отъезд из-за Дестомб, из-за ее капризов. То она едет с ним, то не едет. Вчера, наконец, он неожиданно велел собирать ему вещи и вечером уехал с Дестомб. Она будет при нем в качестве сестры милосердия. У Суворина полон дом родни: жена, дочь, сыновья, внуки и внучки, он опасно болен, доживает, может быть, последние месяцы, и его отправили за границу лечиться с какой-то авантюристкой, никто из близких с ним не поехал[67].

3.01.1912. Настенька Суворина занимается драматическим искусством в Париже, собирается там дебютировать на сцене, а детей своих прикинула Анне Ивановне. Та живет с ними в деревне, куда к ней уехал и Тычинкин. Михаил Суворин живет с Руслановой, Борис Суворин с француженкой. Оба бросили жен. Жена Михаила уехала за границу[68].

19.09.1912. Я была в Невской лавре у заупокойной обедни. Нынче 40-й день Суворину. <...> Из сотрудников «Нового времени» были очень немногие, да и из родни не было ни Настеньки, ни старших сыновей, ни внуков и внучек[69].

30.10.1912. Вечером была Дестомб, пила у нас чай и рассказала о последних минутах Суворина. Дня за три до его смерти она после многих бессонных ночей заснула мертвецким сном, и семь часов не меняла ему в горле канюлю, которую она меняла обыкновенно каждый час. Когда она стала ее прочищать, то из нее был скверный трупный запах. У нее екнуло сердце, она сейчас же послала за доктором, но сам Суворин ни на что не жаловался. <...> Когда Анна Ивановна приехала, Суворин сидел на кресле и был еще в сознании. Он сначала не хотел ее видеть, замахал руками, но, когда она вошла, покорился и поцеловал у нее руку. К вечеру он стал впадать в забытье. Он все порывался вскочить с постели, но доктор не позволял ему встать, его укладывали опять насильно. Он сер­дился, грозил кулаком. Это был последний сознательный его жест.

Когда он был уже в агонии, Дестомб высасывала гной из канюли, встав­ленной ему в гортань, после этого ему было легче дышать. С появлением около умирающего его жены и родных Дестомб почувствовала себя на поло­жении прислуги, хозяйкой в доме была уже не она. Еще покойник лежал на столе, а ее уже чуть не обыскали, не увезла ли она чего-нибудь. Одно время при жизни Суворин к ней охладел, даже стал гнать ее из дому. Как только она являлась, ей говорили «вон!». Она приписывает это Глаголину и Жуков­ской, особенно последней. Три года она бедствовала и голодала. Суворин об ее существовании совсем забыл. А последние дни жизни он не мог без нее обойтись, плакал, если она грозила уехать <...>.

Когда она была в загоне, Анна Ивановна говорила ей со злорадством, что удивляется, как она могла допустить до этого. Чего же она раньше смотрела? Ведь она могла бы обобрать Суворина, обобрать его семью и обеспечить себя. «Я бы на вашем месте», — говорила Анна Ивановна и описывала, что она бы сделала. Разорила бы старика и была бы богата. А Дестомб отказалась даже от тех 20 тысяч, которые оставил ей Суворин по завещанию. <...> Мне ка­жется, в ней говорит не только гордость, но и оскорбленное чувство, что ее поставили на одну доску с лакеем Василием, ему оставлено 10 тысяч, ей 20. Жене, сыновьям сотни тысяч, а ей 20. Так пусть уж ничего! Никто по крайней мере не посмеет сказать, что она продавалась за деньги. <...> На ней легкое летнее пальто, а под ним суворинский пиджак. Она ходит в пиджаке, который он носил в последние дни жизни. <...> После смерти Суворина она похудела и поседела[70].

1.01.1913. Буренины и Кривенки (кроме самого Василия Силыча) встре­чали Новый год у Михаила Суворина. Анна Ивановна уехала накануне в де­ревню. Она, говорят, ищет себе квартиру, потому что свой дом старик Суво­рин оставил после смерти сыновьям: Михаилу и Алексею.

Настенька Суворина будет играть в Малом театре Ксению в пьесе своего отца. Она, говорят, пробирается на Императорскую сцену, уже завела зна­комство с Мейерхольдом, который находит ее талантливой. Должно быть, французский виконт ее бросил. И ангажемент в парижском театре тоже, по-видимому, лопнул[71].

15.02.1913. Сотрудники взбунтовались против Михаила Суворина и хо­тели его выжать из газеты или грозили уйти сами. Евгения Васильевна гово­рит, что они были возмущены его грубым обращением. Если покойный старик Суворин шумел иногда в редакции, ходил туда ругаться, то ему это прощали, а за Михаилом этих прав не признают. Михаил хотя и взбалмошный, но он добрый, хороший человек, он лучше всех из суворинской семьи. Интересно, как он выкупил у нее отцов кабинет. Он выплатил за него другим наследникам 13 тысяч, чтобы кабинет этот принадлежал ему, со всей обстановкой. Тогда то Настенька, то Анна Ивановна, то еще кто-нибудь из родни просили дать им что-нибудь на память о покойном. Михаил не в силах был отказать. Тогда Настенька взяла себе очень ценную статую, Анна Ивановна самое дорогое кресло, и так наследнички все ценные вещи растащили. А Михаил им уже уплатил деньги за эти вещи, когда купил у них весь кабинет с обстановкой[72].

1.04.1913. Из «Нового времени» выгнали Снессарева, как взяточника. Он в ответ на это разослал пайщикам брошюру, в которой не только рассказы­вает, как хозяйничали в газете браться Суворины при жизни отца, как они хозяйничают теперь и ведут газету, а с ней и пайщиков, к разорению, но очень недвусмысленно дает понять, что братья Суворины берут взятки с банков и помогает им в этом биржевой игрок Манус, который при помощи «Нового времени» хочет свалить Коковцова. Брошюра направлена главным образом против Михаила Суворина и его зятя Козловского. Они свалили Снессарева, и он их теперь разделывает. Не щадит он и газету. И подписка у нее упала, и баланс ее фиктивный. Разобраться в этой снессаревской литературе я не могу, но одно для меня ясно, что «Новое время» как русская патриотическая газета погибает. Она перейдет в руки жидовских банков. Если верить Снессареву, попытки продать ее уже были. Суворинские наследники ее не удер­жат, им нужны деньги, они готовы продать ее хоть черту. Борис Суворин уже давно ведет свою вечерку в духе Биржевки и подобных ей газет. Что Михаил брал взятки с банков, этому я не верю, а что брал Борис и его сотрудники — это очень возможно. А что за гусь Алексей — это все знают. <...> Конец «Но­вому времени» как русской газете! Скоро будем отпевать ее[73].

4.03.1914. Безумная Дестомб в один год прожила 17 тысяч, которые полу­чила после смерти Суворина. Нынче пришла ко мне и говорит, какой получила неожиданный сюрприз. Присяжный поверенный Алексеев, у которого храни­лись ее деньги, сегодня сообщил ей, что от них осталось только 50 руб. Куда она девала 17 тысяч, она сама не знает. <...> Просто ее обобрали, она давала всем, кто у нее просил. <...> Вспоминала о роковой для Суворина поездке в ав­томобиле на Кавказ, после которой у него и началась опухоль в горле. С ним ехала Настенька, везла на Кавказ к Коломниным своего ребенка, которого при­жила с каким-то итальянцем. В автомобиле сидели Настенька с ребенком, при­слуга и собачонка, а Суворин с шофером, и всю дорогу глотал пыль[74].

28.11.1915. [У Кривенок] Говорили о том, как погибает «Новое время». Братья Суворины спустили свои паи жидам. У Михаила ничего уже не оста­лось, у его жены 50 паев, это все их состояние, у Бориса если еще кое-что и есть, то он скоро все спустит, на кутеж им ненадолго хватит. Настенька тоже заложила свои паи жидам. Меньшиков все паи продал. <...> И «Нового вре­мени» уже нет, от него осталась только фирма, это газета Рубинштейна. Три года прошло со смерти старика Суворина, и его детки промотали то, что ста­рик создавал 40 лет, пустив в трубу отцовское наследство — единственную нашу русскую газету, завоевавшую себе прочное положение[75].

20.12.1915. Буренин рассказал мне, как было продано жидам «Новое время». Михаилу Суворину мало было его паев, т. е. 500 тысяч, дававших ему минимум 26 тысяч в год и 36 тысяч редакторского жалованья, плюс еще про­центы, которые он получал в контрагентстве. Он все промотал и вошел в дол­ги. Борис тоже прокутил свою долю. Настенька, кажется, затеяла интрижку с Митькой Рубинштейном. Но всех подлее поведение Анны Ивановны. Она своих паев не продала, но продала жидам свое право голоса, дала им доверен­ность подавать за нее голос в общем собрании. Из рассказа Буренина я по­няла, что до общего собрания, которое будет в январе, можно еще спасти «Но­вое время», выкупить его из еврейского банка, потому что в товариществе «Нового времени» есть расписка кредиторов, что заложенные у них паи, не все, но часть их на 200 тысяч рублей, в течение двух лет может быть выкуп­лена. Потом будет поздно, на общем собрании пайщиков, где у них будут в большинстве, они постановят документ этот, как ненужный, уничтожить. Но самое пикантное вот в чем: Алексей Суворин, поднявший скандал из-за продажи «Нового времени» жидам, сам продал тому же Русско-Азиатскому банку на 200 тысяч паев, да еще не своих, а своего сына. Его дикая выходка со стрельбой и битьем окон произошла не во время какого-нибудь бурного объяснения с братьями, а на <1 нрзб.> мирном заседании совета и ревизион­ной комиссии товарищества, где братьев даже не было. Сидели люди мирно и тихо — Буренин, Гей, М.М. Иванов, Кривенко, Никольский и занимались своими делами. Вдруг входит Алексей и просит, чтобы его выслушали. Ему говорят, что тут посторонним не место. Он настаивает, ему отказывают. Тогда он быстро кидается к окнам. «Я думал, что его тошнит», — говорит Буренин. Он выбивает револьвером стекло в окне и стреляет на улицу. Потом, повер­нувшись к стене, стреляет в зеркало. И с окровавленной рукой, из которой течет кровь, уходит молча в редакцию. Там среди служащих барышень на­шлась фельдшерица, сделала ему перевязку. «Для чего вы это сделали?» — спросил его Буренин. Он ответил, что для протокола. И подписал его левой рукой, правая была ранена.

Недурна также выходка Меньшикова. У Буренина собрались старые со­трудники. Заговорили о том, что надо бы найти капиталиста, чтобы выкупить у евреев хоть на сто тысяч заложенных паев и лишить их этим большинства голосов. Кто-то назвал Демкина. «Вот вы бы поговорили с ним, — сказал Меньшикову Буренин. — Вы националист, и он националист, не купит ли он этих паев?» Меньшиков не сказал ни да, ни нет. Что же потом узнают? Он пошел к Демкину и продал ему свои паи, ровно на сто тысяч. А Демкин пред­ставитель того же Русско-Азиатского банка <siс>. <...> Как швыряются деньги в «Новом времени». Мазаев как редактор получает 12 тысяч, другой редактор Борис 12 тысяч, он ведет только отдел спорта, да Меньшиков 36 ты­сяч. Редакция, значит, стоит газете 60 тысяч, да кроме того у редакторов еще бесчисленное множество секретарей, все на жалованье. У Михаила, напри­мер, секретарями два сына. Нашелся даже такой артист, который ухитрился получать гонорар за телеграммы из Штаба Верховного Главнокомандующего. Он ездил из редакции за этими телеграммами и потом ставил их в счет, по­лучая за них целых год построчную плату[76].

21.01.1917.[Санин] Сообщил мне по секрету, что он проходил новую роль с Настенькой Сувориной и наводил у нас справки, как мы думаем, сколько ему взять с нее за уроки. Люба сказала «по 50 рублей» за каждый. <...> С Мей­ерхольдом в Малом театре полный разрыв. Он был там зав. художественной частью, но в театр являлся только за получением жалованья, больше его ни­когда не видели. Наконец и за жалованьем не пришел, а прислал за ним гор­ничную. Это всех взорвало, и Бобрищев-Пушкин послал ему письмо, после которого последовал формальный развод Мейерхольда с Малым театром[77].

9.04.1917. Была у Бурениных. Он стал сгорбленный больной старик. <...> В «Новом времени» Меньшиков числится в отпуску, потому что стали брако­вать его статьи; он обиделся и взял отпуск. Мазаева уже нет. «Да он человек мертвый, — говорит Буренин. - В революционное время он не годится». <...> Пишет он в газете мало, но остается в Комитете, заведует ее хозяйственными делами, подписывает векселя в сто тысяч, чеки в 50 тысяч. Никогда раньше ком­мерческими делами не занимался, а теперь приходится. Газета купила лес и завела свою бумажную фабрику. У нее в год выходит на два миллиона бумаги.

Совет рабочих депутатов хотел одно время приостановить «Новое время». Его отстоял жид Брамсон. Убедил рабочих депутатов, что это будет неудобно; «Новое время» читают за границей, считают его главным русским органом. Оно пропагандировало франко-русский союз, и вдруг теперь новое прави­тельство его запретит! Что подумают наши союзники?[78]

3.09.1917. ...Ходила к Буренину узнать о судьбе закрытого «Нового вре­мени». Они подавали генерал-губернатору заявление о желании выпускать «Утреннее время». Явочного порядка для этого достаточно. Пятиминутный генерал-губернатор Пальчинский (их увольняют еженедельно) советовал им обождать, потому что могут явиться товарищи и солдаты со штыками и раз­громить им типографию. Буренин этого не боится. От товарищей они себя застраховали, они печатают в своей типографии большевистскую газету Горького. Она была закрыта почти одновременно с «Новым временем», но не вышла только один день. В типографию явились вооруженные матросы и стали ее печатать под охраной штыков. Можно спросить гражданина премь­ера Керенского, где же его верховная власть, о которой он так грозно говорит? Запрещенные им газеты печатаются в Эртелевом переулке по приказанию воинского отряда. Корнилова судят за мятеж, а это не мятеж?[79]

9.04.1918. Была Жуковская, по мужу Лисенко. Она вспомнила обо мне, потому что ей понадобился мой голос на предстоящем собрании пайщиков «Нового времени». Она спасает свое достояние, вложенное в два пая этой га­зеты, попавшей в руки дельца из породы жуликов. При нем она погибнет окончательно. Остатки разграбленного будут расхищены этим ловким дель­цом. Грамматиков разоряет братьев Сувориных, их дача в Феодосии принад­лежит уже ему, он ездит в автомобиле, а они на извозчике, и у него же голоса по их паям, она дала ему доверенность. <...> Бориса Суворина он пленил тем, что вместе с ним кутил по ресторанам, кроме того, ловко подставлял братьям интересных дам. У Михаила сердце слабое, его таким путем опутать легко. И на общие собрания он является с паями братьев Сувориных. Анна Ива­новна теперь в деревне, где мужики взяли у нее все на учет, а Настенька уехала в Америку, бросив своих детей проездом в Японии. Дамских паев на собрании не будет. В интересах Грамматикова не спасать газету, а доконать ее и завладеть ею самому. Он уже предложил продать ему книжный магазин товарищества. А Жуковская предлагает другое — продать газету, чтобы пай­щики могли выручить хоть что-нибудь за свои паи. Но главное, надо вырвать ее у Грамматикова. Новый хозяин его прогонит, а братья Суворины будут только беспомощно смотреть, как он их пускает по миру. <...> Главные со­трудники «Нового времени» все в бегах, в совете Товарищества остались только Буренин и Егоров. Но Буренин немощный старик, который никаких свар не любит. Он непримирим только в политике, в денежных делах он мла­денец. Пиленко на Кавказе, Гучков тоже, а у него в паях газеты вложено чуть не все его состояние. <...> На помощь себе Грамматиков берет музыкального критика Иванова. Этот за деньги поможет кому угодно[80].

13.06.1918. Продала свой нововременский пай, не знаю даже кому. При­ехал молодой человек приятной наружности, Непенин, и дал мне за него пять тысяч керенками. В цене я не торговалась, но просила заплатить мне царскими деньгами, однако безуспешно. <...> Расписку в продаже пая я выдала не­известному лицу. Свою фамилию подписала, а фамилия покупателя не была названа. Непенин не скрывает, что покупает не для себя, но не сказал, кому[81].

18.09.1918. Жуковская весной продала только один пай «Нового вре­мени», другие тогда пожалела, а теперь и рада бы его продать, да некому. Все нововременцы разбежались[82].

20.11.1919. Не хочется писать дневник. Все одно и то же, болезни и адские условия жизни[83].

31.12.1919. [Последняя запись] Я получила от [внучки] Нины новогодний подарок — коробочку спичек[84].

 

 


[1]  ОР ИРЛИ. Ф. 285. Смирнова-Сазонова С.И., ед. 2—70 (Дневник С.И. Смирновой-Сазоновой). Ед. хр. 31. Л. 467. «Два подростка» — драматическая переделка одноимен­ного романа Пьера Декурселя; Домашева Мария Петровна (1875—1952), актриса.

[2]  Ед. хр. 32. Л. 391.

[3]  Ед. хр. 32. Л. 420. Орленев Павел Николаевич (1869—1932), актер. Имеются в виду трагедия Алексея Константиновича Толстого «Царь Федор Иоаннович» и Художественно­общедоступный (впоследствии Московский художест­венный) театр, основанный Константином Сергеевичем Станиславским (1863—1938) и Владимиром Ивановичем Немировичем-Данченко (1858—1943).

[4]  Ед. хр. 32. Л. 508. Актер Познанский Василий Васильевич (1870—1942) одно время считался женихом Насти Суво­риной. К. Дестомб в трагедии «Царь Федор Иоаннович» играла роль царицы Ирины.

[5]  Ед. хр. 33. Л. 127. После ухода дочери из суворинского те­атра Смирнова прекратила общение с Сувориным.

[6]  Ед. хр. 33. Л. 485. Суть «студенческой истории» в том, что газета «Новое время» одобрила жестокое обращение по­лиции со студентами-демонстрантами. Комитет взаимо­помощи русских писателей, учинив над Сувориным суд чести, обвинил его в том, что он убедил правительство за­претить обсуждение в газетах студенческих беспорядков. Хотя Суворин был практически оправдан, сопровождав­шая судебный процесс нервотрепка и перенесенное уни­жение вызвали у него приступы тяжелой депрессии (см. об этом: Дневник Алексея Сергеевича Суворина / Текстол. расшифровка Н.А. Роскиной. Подгот. текста Д. Рейфилда и О. Макаровой. 2-е изд. М.; Лондон, 2000. С. 323—333).

[7]  Ед. хр. 33. Л. 517, 518.

[8]  Ед. хр. 33. Л. 521, 522.

[9]  Ед. хр. 34. Л. 324. Сигма — псевдоним, настоящее имя: Сы­ромятников Сергей Николаевич (1864—1934), журналист.

[10]  Ед. хр. 34. Л. 526.

[11]  Ед. хр. 34. Л. 555. Погодина Мария Алексеевна, актриса; Некрасова — возможно, Некрасова-Колчинская Ольга Ва­сильевна, актриса.

[12]  Ед. хр. 34. Л. 570. Н. Сазонов служил директором театров Попечительства о народной трезвости, называемых также Народными театрами.

[13]  Ед. хр. 34. Л. 589. Чаева — актриса, возможно, дочь драма­турга Николая Александровича Чаева (1824-1914).

[14]  Ед. хр. 35. Л. 36.

[15]  Ед. хр. 37. Л. 68. На премьере пьесы В. Крылова и С. Лит­вина «Контрабандисты», состоявшейся 23 ноября 1900 го­да, Яворская спровоцировала скандал, протестуя против антисемитской направленности постановки. Благое наме­рение Яворской стоило жизни А.П. Коломнину — на сле­дующий день он умер от разрыва сердца. Суворин нака­нуне спектакля уехал в Москву, так что на Коломнина легла основная тяжесть урегулирования скандала. По­страдало еще несколько десятков человек — студентов университета, уволенных за участие в беспорядках. См. об этом: Дневник Алексея Сергеевича Суворина. С. 400-408; Литаврина М. Г. Яворская, беззаконная комета. М., 2008. С. 88-107.

[16]  Ед. хр. 37. Л. 109. Актеры суворинского театра настаивали на исключении Яворской из его состава. Яворская же, по­ступив в труппу и не добившись благосклонности Суво­рина, завела роман с Бурениным, который был членом ди­рекции театра. Ср.: «Что же касается Буренина, то старик [Суворин] ненавидел его и в то же время боялся до конца своей жизни. Пожалуй, это был единственный человек, которого он боялся. Почему — неизвестно. Факт стран­ный, но несомненный. Ненависть объясняется легче. Она была результат зависти, которую таил в себе Алексей Сер­геевич к Буренину как драматургу. Никто ядовитее и злее не критиковал литературные и драматические произведе­ния Буренина, как сам Суворин» (Снессарев Н. Мираж «Нового времени»: Почти роман. СПб., 1914. С. 27, 28).

[17]  Ед. хр. 37. Л. 178.

[18]  Ед. хр. 37. Л. 450, 451,454. Эртелев переулок (ныне ул. Че­хова) — адрес, по которому находились дом Суворина, его издательство и типография.

[19]  Ед. хр. 38. Л. 30.

[20]  Ед. хр. 39. Л. 105, 107.

[21]  Ед. хр. 39. Л. 119, 120. «Вся Россия», «Весь Петербург» — ежегодные справочные издания, выходившие в издатель­стве Суворина. Газета «Россия» была создана в 1899 году как альтернатива «Новому времени»; туда ушел от Суво­рина популярный журналист Александр Валентинович Амфитеатров (1862—1938). Дорошевич Влас Михайлович (1864—1920), журналист.

[22]  Ед. хр. 39. Л. 128.

[23]  Ед. хр. 39. Л. 534, 535. Иван Савич Никитин (1824—1861), поэт; Василий Васильевич Розанов (1851 — 1919), писа­тель, философ.

[24]  Ед. хр. 40. Л. 74, 75. Имеется в виду пьеса Суворина «Во­прос» — переделка его же романа «В конце века. Любовь». Пьеса была поставлена сначала в Малом театре в Москве (2 декабря 1902 года), а затем в Александринском театре в Петербурге (30 января 1903 года).

[25]  Ед. хр. 41. Л. 20.

[26]  Ед. хр. 41. Л. 210.

[27]  Ед. хр. 41. Л. 373. Смирнова писала Суворину: «Как же Вы, доживая свою жизнь, так мало знаете душу человече­скую? Вы оттого так и одиноки, что не откликаетесь на чу­жое горе. Ведь это круговая порука, мы должны держаться друг за друга, иначе пойдем ко дну» (РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 2. Д. 3754. Письма С.И. Сазоновой к А.С. Суворину. Л. 151. Письмо от 13 января 1902 года).

[28]  Ед. хр. 41. Л. 374. В конце 1903 года А.А. Суворин, уйдя из редакции «Нового времени», стал выпускать собственную газету «Русь».

[29]  Ед. хр. 41. Л. 398.

[30]  Ед. хр. 42. Л. 49.

[31]  Ед. хр. 42. Л. 135. В ответ Смирнова писала Суворину: «Ваше милое голубое письмо меня очень тронуло. Я рада, что Вы не можете изгнать меня из своего сердца. Пожалуй­ста, не изгоняйте. Оставьте мне там хоть самый маленький уголок. Да, Ваши успехи меня радуют, и мне хотелось бы, чтобы Вы летом начали новую пьесу. Вы должны ее напи­сать, потому что силы Вам изменяют только физические, не духовные. Где эти молодые таланты, которые умеют так захватить публику, как Вы? Много их? У Вас есть что-то, не знаю что, не одно только дарование, но какая-то душев­ная чуткость, понимание, чем можно взять публику и дер­жать ее в своей власти. Я в этом убедилась, когда смотрела Самозванца. <...> А то давайте писать драму из 18 века. <...> Или давайте писать каждый свою. Вы крупную исто­рическую вещь, сильные страсти, загадочную женщину, я бытовую картину. Надо жить, милый Алексей Сергеевич, если не своей жизнью, так хоть чужой. А пока сохраним друг другу в сердце маленький уголок и будем вспоминать иногда, что есть близкая душа, которая откликается в тя­желую минуту» (РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 2. Д. 3754. Письма С.И. Сазоновой к А.С. Суворину. Л. 157, 158, 159 об. Письмо от 6 марта 1903 года).

[32]  Ед. хр. 43. Л. 78, 79.

[33]  Ед. хр. 43. Л. 494. Ramoli (фр.) — старый маразматик.

[34]  Ед. хр. 44. Л. 160.

[35]  Ед. хр. 44. Л. 162. Столыпин Александр Аркадьевич (1863­1925), публицист; Комаров Виссарион Виссарионович (1838—1907), публицист, председатель Российского теле­графного агентства; Плеве Вячеслав Константинович (1846—1904), министр внутренних дел.

[36]  Ед. хр. 45. Л. 373.

[37]  Ед. хр. 45. Л. 561. Святополк-Мирский Петр Дмитриевич (1857—1914), министр внутренних дел.

[38]  Ед. хр. 46. Л. 21. Мещерский Владимир Петрович (1839— 1914), публицист, издатель газеты «Гражданин», непри­миримый оппонент Суворина.

[39]  Ед. хр. 47. Л. 263, 264, 265, 267.

[40]  Ед. хр. 47. Л. 419.

[41]  Ед. хр. 47. Л. 427.

[42]  Ед. хр. 47. Л. 472. Имеются в виду «Союз в защиту сво­боды печати», а также Финансовый манифест Петербург­ского Совета рабочих депутатов и Всероссийского кресть­янского союза с призывом не платить налоги, изымать свои вклады из Государственного банка и требовать об­мена кредитных билетов на золото.

[43]  Ед. хр. 47. Л. 477, 478, 479.

[44]  Ед. хр. 47. Л. 480, 481.

[45]  Ед. хр. 47. Л. 501.

[46]  Ед. хр. 47. Л. 518. Тычинкин Константин Семенович (1865 — не ранее 1925), заведующий типографией Суворина.

[47]  Ед. хр. 48. Л. 7, 8. Меньшиков Михаил Осипович (1859—1918), публицист. Возможно, имеется в виду «Вечерняя копеечная газета».

[48]  Ед. хр. 48. Л. 157, 158.

[49]  Ед. хр. 48. Л. 212. Имеется в виду роман-фельетон «Всякие: Очерки современной жизни», печатавшийся в 1865 году в газете «Санкт-Петербургские ведомости». Решив издать роман отдельной книгой, Суворин добавил 15 глав и вос­становил цензурные изъятия. Тираж был готов в конце марта 1866 года, но выход книги в свет так и не состоялся: 4 апреля, в тот самый день, когда роман был направлен в Цензурный комитет, Дмитрий Каракозов стрелял в им­ператора Александра II. Обеспокоенный Суворин спешно написал верноподданническое письмо министру внутрен­них дел П.А. Валуеву с просьбой отозвать книгу. Письмо осталось без ответа, книга была арестована, а ее автор попал на скамью подсудимых, став героем первого в России «книжного» судебного процесса, и по приговору провел на гауптвахте три недели. Тираж книги, которая была квали­фицирована властями как «анархическая пропаганда», был уничтожен. Переиздав роман в 1906 году, Суворин поме­стил в приложении материалы судебного процесса.

[50]  Ед. хр. 48. Л. 408, 409. На заседаниях открывшейся 27 апреля 1906 года I Государственной Думы обсуждалось требование даровать амнистию политическим заключенным.

[51]  Ед. хр. 48. Л. 487.

[52]  Ед. хр. 49. Л. 386. «Вече» — газета антисемитской и монар­хической направленности, издававшаяся в 1905—1910 годах.

[53]  «Товарищ» — ежедневная газета, издавалась в Петербурге в 1906-1907 годах, объявила себя беспартийной, но фак­тически была органом левых кадетов.

[54]  Ед. хр. 49. Л. 447. Гучков Александр Иванович (1862— 1936), лидер «Союза 19 октября».

[55]  Ед. хр. 50. Л. 62, 63. Толстой Лев Львович (1869—1945), литератор, сын Л.Н. Толстого. Сын Суворина — Алексей.

[56]  Ед. хр. 50. Л. 232, 233.

[57]  Ед. хр. 50. Л. 413, 414. Никольский Борис Владимирович (1870—1919), один из руководителей монархического движения, товарищ председателя Совета Русского собра­ния, член Главного совета Союза русского народа.

[58]  Ед. хр. 50. Л. 413, 414. Никитина Н.В., актриса суворинского театра (?).

[59]  Ед. хр. 53. Л. 106. Жена Михаила Суворина — Елена Ива­новна (? — после 1931).

[60]  Ед. хр. 54. Л. 121.

[61]  Ед. хр. 54. Л. 131. Козловский Всеволод Павлович, зять М.А. Суворина.

[62]  Ед. хр. 54. Л. 319, 320, 321, 322. Лопухин Алексей Александ­рович (1864—1928), директор Департамента полиции; Азеф Евно Фишелевич (1869—1918), секретный агент Депар­тамента полиции. Лопухин был осужден за разоблачение Азефа. Скабичевский Александр Михайлович (1838—1911), критик и историк литературы. В 1891 году Суворин ездил с Чеховым по голодающим губерниям и поместил в «Но­вом времени» несколько «Маленьких писем» на эту тему. Статья о Достоевском — имеется в виду очерк Суворина «О покойном» («Новое время». 1881. 1 февраля).

[63]  Ед. хр. 54. Л. 332.

[64]  Ед. хр. 56. Л. 91, 92, 94, 95, 96. Валерская Елена Констан­тиновна (1888—1948), актриса. Глаголин Борис Сергеевич (1879—1948), актер, режиссер, драматург, театральный критик.

[65]  Ед. хр. 56. Л. 396, 397. Контрагентство Суворина еще в 1905 году было преобразовано в самостоятельное непол­ное товарищество на вере, а в последующие годы неодно­кратно подвергалось реорганизации. Бахрушин Дмитрий Петрович (1845—1918), московский фабрикант, купец, меценат.

[66]  Ед. хр. 56. Л. 458. Жена Бориса — Суворина Мария Пет­ровна. Муж Насти — Мясоедов-Иванов Сергей Викторо­вич (1876—1843), морской офицер.

[67]  Ед. хр. 56. Л. 459, 460. К тому времени Суворин был серь­езно болен раком горла. Шписс Густав (1862—1948), не­мецкий хирург-онколог.

[68]  Ед. хр. 56. Л. 572. Русланова, актриса (?).

[69]  Ед. хр. 59. Л. 15.

[70]  Ед. хр. 59. Л. 121, 122, 123, 124. Жуковская Наталья Юль­евна, в замужестве Лисенко (1874—1940), драматург.

[71]  Ед. хр. 59. Л. 270. Анастасия Суворина играла в пьесе свое­го отца «Царь Дмитрий Самозванец и царевна Ксения» (1904). Мейерхольд Всеволод Эмильевич (1874—1940), актер, режиссер.

[72]  Ед. хр. 59. Л. 364, 365.

[73]  Ед. хр. 59. Л. 467, 468. Снессарев Николай Васильевич (1864—1918), сотрудник «Нового времени» с 1887 года. Имеется в виду его книга «Мираж “Нового времени”». Манус Игнатий Порфирьевич (1860—1918), биржевой деятель; Коковцов Владимир Николаевич (1853—1943), в 1906—1914 годах министр финансов. Имеется в виду га­зета «Биржевые ведомости», петербургская газета, посвя­щенная политике, литературе и искусству.

[74]  Ед. хр. 60. Л. 121, 122.

[75]  Ед. хр. 61. Л. 470, 471. Рубинштейн Дмитрий Львович (1875/77—?), председатель правления Русско-француз­ского коммерческого банка.

[76]  Ед. хр. 61. Л. 521, 522, 523. Демкин Дмитрий Иванович (? — до 1925), председатель правления Русско-француз­ского коммерческого банка. Мазаев Михаил Николаевич (1869—?), историк литературы, журналист.

[77]  Ед. хр. 65. Л. 31. Санин-Шёнберг Александр Акимович (1869—1956), актер, режиссер. В суворинском театре Мей­ерхольд в 1914 году участвовал в постановке «Дамы с ка­мелиями»; потом он был нанят А.А. Сувориной с 1 августа 1916 года по 1 февраля 1917 года как «руководитель ре­пертуара и постановок» (см.: Иванов В.В. [Вступ. статья]: Русский Протей: Письма Б.С. Глаголина А.С. Суворину (1900—1911) и Вс.Эм. Мейерхольду (1909-1928) // Мне- мозина: Документы и факты из истории отечественного театра ХХ в.: Вып. 4. М., 2009). Бобрищев-Пушкин Алек­сандр Владимирович (1875—1937), юрист, драматург, по­литический деятель.

[78]  Ед. хр. 65. Л. 265, 266. Брамсон Леонтий Моисеевич (1869—1941), публицист, политический и общественный деятель, член Центрального бюро Совета рабочих и солдатских де­путатов.

[79]  Ед. хр. 66. Л. 347. Пальчинский Петр Акимович (1875—1929), инженер, политический деятель. Возможно, имеется в виду издававшаяся Максимом Горьким газета «Новая жизнь». Керенский Александр Федорович (1881 — 1970), министр-председатель Временного правительства; Кор­нилов Лавр Георгиевич (1870-1918), Верховный главно­командующий русской армии. Корниловский мятеж — неудачная попытка установления военной диктатуры 27—31 августа 1917 года.

[80]  Ед. хр. 67. Л. 348, 349, 350. Грамматиков Александр Ива­нович (?—1963), адвокат, директор-распорядитель «Ново­го времени»; Пиленко Александр Александрович (1873— 1920), журналист; Иванов Михаил Михайлович (1849— 1927), музыкальный критик, композитор.

[81]  Ед. хр. 67. Л. 490. Непенин — неустановленное лицо.

[82]  Ед. хр. 68. Л. 219.

[83]  Ед. хр. 70. Л. 158.

[84]  Ед. хр. 70. Л. 203.



Другие статьи автора: Макарова Ольга

Архив журнала
№164, 2020№165, 2020№166, 2020№167, 2021№168, 2021№169, 2021№170, 2021№171, 2021№172, 2021№163, 2020№162, 2020№161, 2020№159, 2019№160, 2019№158. 2019№156, 2019№157, 2019№155, 2019№154, 2018№153, 2018№152. 2018№151, 2018№150, 2018№149, 2018№148, 2017№147, 2017№146, 2017№145, 2017№144, 2017№143, 2017№142, 2017№141, 2016№140, 2016№139, 2016№138, 2016№137, 2016№136, 2015№135, 2015№134, 2015№133, 2015№132, 2015№131, 2015№130, 2014№129, 2014№128, 2014№127, 2014№126, 2014№125, 2014№124, 2013№123, 2013№122, 2013№121, 2013№120, 2013№119, 2013№118, 2012№117, 2012№116, 2012
Поддержите нас
Журналы клуба