Составители блока Тимур Атнашев и Михаил Велижев

Этот блок вполне мог бы носить подзаголовок «Lacunae 2.0» или что-то в тако­м роде: если в рубрике «Lacunae», существующей со дня основания журнала, «НЛО» знакомит читателей с новыми (для российского интеллек­туального ландшафта) именами, концепциями и направлениями, то здесь почтен­ная, но мало знакомая российскому читателю Кембриджская шко­ла истории политической философии не просто демонстрируется, а сразу вводится в научный оборот. Из классиков этой школы на русском языке представлен только Квентин Скиннер (библиографию его переводов см. во вступи­тельной статье составителей блока Тимура Атнашева и Михаила Вели­жева). В то же время Джон Гревилл Агард Покок — другой «лидер» этого кружка, никогда, впрочем, не оформлявшего себя институционально, — до сих пор был фактически исключен из российских социально-гуманитарных наук: его труды не переводились, его имя было известно в основном лишь тем, кто специализируется на Европе раннего Нового времени либо глубоко погружен в контекст англо-американской аналитической философии. Этот тематический блок — первая публикация Покока по-русски.

Такое невнимание к Кембриджской школе отчасти странно: ведь ее концепция должна быть весьма близка отечественному гуманитарию, органично встраиваясь в круг его исследовательских практик и предлагая их концептуальные уточнения. Так, например, одним из ключевых терминов этой концепции является исторически детерминированный контекст тех или иных конкретных (дискурсивных) событий, а возможностям и способам его реконструкции, которая бы не противоречила историческим фактам, посвящены основные методологические работы участников кружка. Мало того — в рассуждениях Квентина Скиннера появляется даже такая прекрасно знакомая категория, как авторская интенция — то, что в российско-советской традиции успело набить оскомину, превратившись в вопрос: «Что хотел сказать автор?» В концепции Скиннера этот вопрос школьной риторики, однако, предстает в ином свете — не социально-психологических догадок исследователя-эссеиста (разной степени субъективности) или фаталистичной детерминированности автора его классовым происхождением, а тщательно выверенной реконструкции того дискурсивного окружения, в котором автор произвел свой текст. Другими словами, автор, производящий высказывание, превращается в актора, агента тех языков и дискурсов, внутри которых это высказывание создается и продолжает существовать дальше, — а стало быть, исследователь может спокойно оставить без внимания сомнительные психологические глубины авторского «хотения». «Интенция» в этом случае будет означать амплитуду возможностей высказывания: какие именно речевые акты могут быть произведены в данном конкретном дискурсивном окружении и какие смыслы они могут нести, исходя из этого окружения, а также как они самим фактом своего появления способны это окружение изменить? Излишне напоминать, что аналогичными вопросами (пусть и с другими формулировками и в несколько иных ракурсах) задавались большинство ведущих отечественных теоретиков XX века, включая формалистов, Бахтина и Тартуско-московскую школу.

С другой стороны, эта разница в ракурсах во многом объясняет истоки упомянутого выше невнимания (или, точнее, слабого внимания) отечест­венной гуманитаристики к наследию Кембриджской школы. Публикация дискуссии вокруг концепции кембриджцев, проведенной с участием российских гуманитариев, для которых контекст школы как раз релевантен (правда, в разной степени и по разным причинам), — Олега Хархордина, Алексея Миллера, Александра Бикбова, Александра Дмитриева и Дениса Сдвижкова, — позволит лучше понять как причины этого пониженного внимания к Пококу и его коллегам со стороны российских гуманитариев в целом, так и перспективы использования кембриджских идей и методов в российских науках, на оте­чественном материале. При этом примечательно, что участники интервью рассматривают концепцию Кембриджской школы преимущественно в социологическом и политологическом ключе, в то время как для самих Покока, Скиннера и их коллег их собственная теория — в первую очередь теория гуманитарная. Покок неоднократно подчеркивает, что политические дискурсы для него и других кембриджцев — материал для работы историка, причем в первую очередь историка культуры, и как бы ни было сложно его отношение к политологии и философии, он четко различает, где заканчивается сфера дискурсивных действий и речевых актов и начинается сфера действий собственно политических. В то же время для российских последователей Кембриджской школы эта граница очевидно размыта: от исследования дискурсивных стратегий они с легкостью (подчас даже не «заходя» в философию) переходят к «реальной политике». Если использовать классическую фукольтианскую метафору, в то время как кембриджцы говорят о словах, участники интервью в полуавтоматическом режиме переходят сразу к вещам, а историко-лингвис­тический инструментарий школы используют для решения чисто социологических и политических проблем. Но в результате в российской традиции складывается несколько однобокое представление о концепциях Скиннера и Покока, и потенциальный российский читатель, пользуясь такой адаптированной теорией, рискует совершить тот самый пролепсис, от которого предостерегает Покок. Поэтому вторая задача этого блока — познакомить российских гуманитариев с той стороной Кембриджской школы, которая для ее участников была ключевой, а в России до сих пор была недопроговоренной.

Николай Поселягин

- See more at: http://www.nlobooks.ru/node/6425#sthash.MbxWRGfs.dpuf