Другие журналы на сайте ИНТЕЛРОС

Журнальный клуб Интелрос » НЛО » №138, 2016

Гасан Гусейнов
Риторика и новая техника представления знания (Рец. на кн.: Rhetoric and the Digital Humanities. Chicago; L., 2015)

RHETORIC AND THE DIGITAL HUMANITIES

Eds. J. Ridolfo, W. Hart-Davidson.

Chicago; L.: University of Chicago Press, 2015. — VIII, 328 p.

 

Название сборника статей, составленного Джимом Ридольфо и Уильямом Харт-Дэвидсоном, кажется настолько понятным, что его можно даже и не переводить на русский. Кто же не знает риторики, а digital humanities мы и здесь, в России, зовем digital humanities (далее — DH). Чем ломать копья, давайте уж сразу переходить к существу дела.

Между тем, уже, например, в полезной статье А. Во­лодина[1] хорошо показано, что трудности перевода тер­ми­на «DH» на русский научный язык начались не сейчас и вызваны как внешними, так и внутренними причинами — сложностью в передаче самого понятия. С одной стороны, есть конкретное понимание пользы от оцифровки, понимание возможности продвинуться в определенных прикладных областях гуманитарного и социального знания и использование компьютерной техники для извлечения такого знания и быстрого представления его, например, студентам, а с другой — некое массовое диффузное предчувствие (которое кажется себе пониманием) в административной и исследовательской среде, что за сетевыми и компьютерными технологиями большое будущее и нужно-де постараться воспользоваться этими ресурсами. Этот диапазон — от точного понимания меняющихся конкретных задач, которые в русских гуманитарных и социальных науках пришлись на 1990-е гг.[2], до массового стихийного предчувствия важности пребывания на этой сулящей большие выгоды «поляне» — совершенно необходимо учитывать при всяком разговоре о нашем предмете. И он уже отчасти объясняет, по-видимому, отчего российская гуманитаристика никак не может найти общезначимый термин для перевода злосчастного словосочетания.

В значительной степени собственно академическое содержание понятия «DH» лишь частично покрывает плоскость, за которой это содержание обнаруживается: «цифровое» понимается как спасительная для гуманитарной расплывчатости операциональная точность, из-за чего понятие в целом мыслится как оксюморон. Отсутствие собственного имени, пусть описательного, на русском языке делает сам предмет разговора известным слоном из басни. Нет, это не только «оцифрованное гуманитарное знание». Нет, это не только «новая технология представления знания». Это что-то еще. Может быть, наличие в названии сборника такого знакомого и даже родного термина, как «риторика», позволит приблизиться к переводу «DH» на русский? Попробуем, читая книгу, найти подходящий хотя бы для данного случа­я перевод.

В соответствии с названиями разделов, первые без малого сто страниц книги посвящены «междисциплинарным связям», следующие сто — «исследовательским методам и методологиям» и, наконец, последние сто с небольшим — «траекториям будущего».

Книга открывается введением, авторы которого датируют начало отпочкования компьютерной обработки текста от классической риторики как одного из своих корней ровно серединой XX в. Именно тогда в англо-американской и европейской науке началось, с точки зрения авторов, то, что несколько десятилетий спустя разовьется в такую тотальную дигитализацию всего накопленного культурного опыта человечества, которая уже позволяет обрабатывать и исследовать казавшиеся невероятными массивы данных. Здесь есть три ключевых понятия, вступивших в новое сильное взаимодействие. Первое — собственно дигитализация, или, как иногда говорят, уводя разговор в сторону, «оцифровка данных». В основу русского термина пытаются положить русско-арабский аналог англо-латинского оригинала. Разбираемая книга, вообще говоря, написана из позиции существования в мире почти только одного языка — английского. Это — ее слабость. Но слабость эта понятна. Именно английский сегодня оказался языком, создавшим базовый словарь не только для нового инструментария познания, но и для социальной имплементации этих инструментов, для представления научных открытий обществу, для внедрения их в систему образования. Вот почему, воспринимая этот базовый инструментарий, носители других языков действуют вполне в кильватере передовой науки, а не киснут в заводи своей (в данном случае — вполне кустарной) самобытности. Возвращаясь к «поединку» в русском рабочем словаре русско-арабской «оцифровки» и англо-латинской «дигитализации», можно сказать, что «цифра» усиливает семантику закрытости, аналоговой специфичности, шифруемости данных, тогда как «дигитальность» двигает мысль в направлении демонстрации инструментальных возможностей, счетности, а главное — даже и этимологически обеспечивает язык более точной локализацией смысла перехода от аналогового сигнала к дигитальному или логическому («цифра» восходит к арабскому «нуль», тогда как «digits» — это 0-1, от латинского «digitus» — палец). Мы имеем здесь дело с интересным случаем, когда принятое в качестве локального термина слово может оказаться либо катализатором («дигитальный»), либо ингибитором («цифровой») распространения соответствующей техники в обществе не как предмета узкоспециального знания, а как насущного массового научно-образовательного продукта.

Здесь и находится главная для читателя опорная точка книги — та область, где риторика как прикладная наука представления знания средствами языка, или искусство информационной логизации разрозненных аналоговых сведений, впервые встречается с дигитальной техникой, умеющей быстро обрабатывать данные и не боящейся огромности их объема. Понимаемая таким образом, риторика могла бы уже давно рассматривать программирование как частный вид себя самой. Но этого не происходило, по-видимому, до тех пор, пока в 1982 г. не возник журнал «Компьютеры и творчество» («Computers and Composition»). Тем, кому такой перевод мог бы показаться странным, сразу замечу, что отталкиваюсь от значения слова «composition» в риторике и, в особенности, в истории американской литературы, а именно — от традиционного — и правильного — перевода на русский язык эссе Эдгара По «Философия творчества» («A Philosophy of Composition»), в котором поэт и мыслитель представляет читателю модель программирования своего поэтического дара на создание произведения, призванного решить определенную задачу. Взяв за точку отсчета названный журнал, составители нашей коллективной монографии и заявляют, что намерены подытожить дискуссии последних десятилетий о вновь открытом встречном движении — от классической риторики к дигитализации гуманитарного знания, а также от очередных задач дигитальной революции — к риторике и ее историческим практикам.

Центральной для авторов является обращенность к «областям, тесно связанным с обучением письму и изучением письма в старших классах школы и в прог­раммах бакалавриата в Соединенных Штатах» (с. 12). Важность практической наце­ленности книги на образовательную практику, из которой в течение сравнительно короткого времени вырастет целое поколение дигитально грамотных интеллектуалов, трудно переоценить. Без этого понимания невозможно и развитие того, что в американском сленге DH обозначается аббревиатурой TPW (technical and professional writing) — имеется в виду производство нового технического и профессионального знания на языке, понятном и тем пользователям, которые готовы к его восприятию только частично и предварительно. Вот почему в книге уделяется столько внимания проблемам финансирования дисциплины и новым поведенческим стереотипам, необходимым для одновременно содержательного продвижения в области DH и нахождения собственной траектории в динамике целого нового общественного института, каковым позиционирует себя DH. В этом отношении перед нами — форменное возрождение того понимания риторики, которое мы найдем не только у Цицерона, но и у Джулио Камилло, — как базовой, но и саморазвивающейся гражданско-политической дисциплины. Авторы предисловия уделяют особое внимание конкретной тактике поведения специалистов по DH на рынке высшего образования и труда, показывая, среди прочего, как эта отрасль знания, точнее — организации, обработки и формирования условий для выявления нового знания, — сама формирует среду и даже переформатирует, с помощью крупных фондов, мейнстримные установки ныне действующего менеджмента, переводя их на новые технологии по умолчанию.

Первый раздел сборника как раз обозначает основные области, в которых риторика оказывается конститутивным элементом DH: это работы по «спекулятивной риторике» (которую Ч.-С. Пирс определил в 1895 г. как ту часть «философского тривиума», которая занимается проблемой модальности высказывания[3]), по программному обеспечению, библиометрии, дигитальному книгоизданию и риторике культуры в широком смысле слова — от артефактов до категорий типа «расы». В первой же статье этого раздела — работе Александра Рейда «Digital Humanities сегодня и возможности спекулятивной дигитальной риторики» — выясняется, что плодотворность спекулятивной дигитальной риторики для DH в нынешнем состоянии этой дисциплины связана прежде всего с высоким критическим потенциалом этой риторики. Риторическая критика, считает Рейд, это потенциально удобный инструмент проверки результативности достижений DH как платформы, претендующей на способность (вос)производить новое знание из массы оцифрованного материала. Другими словами — это та техника, которой должен овладеть студент и исследователь для диалога с DH.Джеймс Браун-младший в статье «Пересекая государственные границы: риторика и исследования программного обеспечения» развивает мысль Рейда: поскольку «программирование — это один из доступных видов убеждения», то и программные коды могут и должны изучаться в качестве первичных источников для риторического анализа. Этот подход, на первый взгляд кажущийся тривиальным, имеет некоторые важные выходы в область примене­ния различных разделов риторики как традиционной гуманитарной дисциплины в области, например, экономики образования. Качество программного обеспечения можно ведь оценивать еще и с точки зрения выбора задачи. В сборнике есть статьи, в которых рассказывается, например, о том, как трудно обеспечить общую дисциплинарную «видимость» дигитальных исследователей, работающих на разных дисциплинарных территориях, но в действительности — для них самих — обслуживающих одно поле. Один занимается риторикой, аспиранты и докторанты — участники того же проекта по исследованию риторики программирования — киноведением и теорией освоения второго языка, и вот они обмениваются абсолютно гетерогенными, в дисциплинарном смысле, архивными материалами, и тогда появляется новая картина локальных типов грамотности, некий метанарратив, который в этом своем качестве становится интересным для трансдисциплинарных специалистов по «социальной справедливости».

Риторическое содержание этого интересного проекта обнаруживает себя как развитие весьма вирулентных теорий социальной памяти, о которых мы слышали еще у Платона[4] и которые впоследствии пережили всплеск в риторике XVII в. (от «Театра памяти» Джулио Камилло до «Анатомии меланхолии» Роберта Бертона), замерев ненадолго до времен расцвета научных академий, энциклопедических издательств и, наконец, крупных профессионально-образовательных сетевых сообществ. Постоянная рекурсия — главное дигитальное оружие, против которого современное человечество бессильно.

Относительная разрозненность таких сообществ и относительная изолированность культурной «начинки» всякой специальной области знания требуют преодоления для того, чтобы привлечь мощное техническое оснащение и огромные финансовые ресурсы, выделяемые на проекты DH, но управляемые пока еще не готовыми к постановке подобных задач кадрами. Если я правильно понял, примерно так объясняют введенную Чарлзом Бейзерманом концепцию «дисциплинированной междисциплинарности» авторы статьи «По ту сторону территориальных споров» Шэннон Картер, Дженнифер Джонс и Санжай Гэмкумпаи (Sunchai Hamcumpai), которые как раз развивают на совершенно новом уровне выстраиваемые ими теорию и образовательную программу в Техасе. Авторы впервые называют себя в статье «дигитальными гуманистами» (digital humanists), и это самоописание представляется мне сейчас чрезвычайно актуальным и, во всяком случае, заслуживающим самого пристального внимания в качестве варианта для перевода самого понятия «DH» на современный русский язык. «Гуманизм» понимается здесь не как публицистический термин в значении «человеколюбие», а как вирулентный исторический термин, восходящий к гуманистам, восстанавливавшим утраченную образованность в эпоху зрелого Средневековья и Возрождения, а также к пытавшимся сохранить европейское культурно-образовательное пространство деятелям XIX—XX вв.

Дженнифер Сано-Франкини в статье «Риторика культуры и digital humanities: о культурной рефлексивности дигитализации» расcказывает об опыте оцифровки собственного сетевого видеоархива на «YouTube», в котором собрана грандиозная коллекция пластико-хирургических операций, отснятых в Восточной Азии. Культурно-медицинская практика, распространившаяся по всему миру, блефаропласти­ка существует в современном культурном пространстве как несколько плохо пересекающихся областей деятельности, художественной активности и формирования новой философии тела. Задача дигитального исследовательского проекта в том, чтобы совместить или хотя бы найти формулу совмещения словесного оформления названных практик и их образного, визуального месседжа с тактильно-осмотической составляющей.

На этом рубеже находятся сейчас и неанглоязычные проекты в области DH, в которых заняты различные группы, например в России и сопредельных странах, при участии или под руководством В. Литвинова, И. Пильщикова и др., ставящие принципиально новые задачи и для прикладных исследователей в области DH, и для профессиональных историков литературы и/или языка и издателей в гутенберговском смысле слова. К числу этих задач относится, например, такое описание текстуальной базы, которое позволило бы интегрировать, с возможностью послойной дифференциации, различные фазы авторской работы над текстом, рукописные, машинописные тексты различных типов, включая шрифты как явление культуры и мн. др.[5] В центре внимания авторов рецензируемого издания — еще одно измерение «дигитального гуманизма» — его развернутость на образовательные практики.

Несмотря на всю значительность проделанной авторами сборника работы, они уделили все же недостаточно внимания одному из главных профильных проектов нашей эпохи, инициатор и автор которого даже не назван в книге, хотя его детище — финансируемый компанией «Гугл» «Персей» — в книге все же упомянуто. Речь идет о собрании всех не защищенных авторскими правами изданий греческих и латинских авторов на языках оригинала и в английском переводе, а также обширной двуязычной словарной базе к ним, которой можно пользоваться и как корпусным словарем древне- и среднегреческого и латинского языков.

Разумеется, вид, который имеет текст древнего автора в системе «Персей», никак не приближает «дигитального читателя» к «гуманизму» в вышеописанном смысле, но рабочую функцию — как для исследователя, так и, в особенности, для пользователя, изучающего язык, историю, философию, — этот неоценимый ресурс исполняет. Известная стерилизация, которой подвергается гутенберговская фаза существования древних авторов, накладывает определенный отпечаток на такое издание, требует от дигитального гуманиста-преподавателя находить визуально-акустические отдушки для погружения студента в среду изучаемого языка.

В рецензируемой книге таким инструментом регутенбергизации предстают материалы, посвященные электронным публикациям как деятельности, отчасти эмулирующей бумажное книгоиздание, отчасти же превращающей дигитального студента в активного дигитального гуманиста. Этому посвящена, в частности, пятая статья первого раздела — «Исследования дигитального гуманизма и электронная издательская деятельность» («Digital Humanities Scholarship and Electronic Publication») Дагласа Эймана и Шерил Болл. Авторы обсуждают релевантность первого шага риторики — «нахождения» — для сохранения в издательской практике и практике распространения книги традиционных опорных точек гутенберговской культуры, а именно исследовательской, общественной и собственно технической, на которых уже может быть возведено «инфраструктурное» понимание взаимодействия человека и машины, рождающего полностью дигитальный конечный продукт. Первый раздел сборника завершает статья Даниэля Андерсона и Джент­ри Сэйерса «Метафора и материальность слоев». В ней дигитальному гуманисту предлагается, помимо описания его предметной области, жанрово-терминологический словарь-инструментарий, или опорные точки, на которых классическая риторика и дигитальный гуманизм сплачиваются в единое познавательное и деятельное пространство (это и сам дигитальный гуманизм, и дигитальная риторика, исследования массмедиа, исследования текста и электронные библиотеки). Иногда относительно простые выводы предлагаются в книге в нарочито усложненной форме (слоистость представляемой информации «выявляет риторический и археологический подход, в котором одновременно содержится и материальность, или ве­щественная фактичность, творческого процесса, и его историчность» (с. 82)). История, цитируют авторы известного исследователя визуальных медиа Вольфганга Эрнста, «это не просто текст, а материалистическое освобождение объекта от исключительного подчинения анализу текста» (там же).

Пространственно-визуальное, колористическое и структурное обогащение, кото­рое обеспечивает дигитализация, может оказывать мощное воздействие на механизмы памяти. Дигитальный гуманист, оцифровывая вверенный ему участок науки (в вышеназванном смысле платоновской «хоры»), иногда в игровом режиме мультиплицирует модели возможных практик. Конечно, он не мокнет в раскопе, и на его руках или перчатках нет физических следов камней или ткани, но все же описанная выше оптическая слоистость понимается дигитальным гуманистом как физическая реальность, которую можно архивировать и в бумаге (дорогие, тяжелые отпечатки скриншотов складываются в папки и т.д.). Противопоставление диги­тального аналоговому банализовано до противостояния дигитального реальному — как не сущего, находящегося буквально нигде в вещественном смысле — сущему, физически наличному, тактильному, имеющему фактуру, запах, вкус и т.п. Такая банализация не позволяет увидеть вполне реальной функции дигитального гуманизма как катализатора восприятия самой изучаемой реальности. Любой объект, многократно обработанный в своей смысловой слоистости, соотнесенный с множеством родственных объектов и текстов, транспонированный на множество разнообразных виртуальных объектов, становится для пользователя гиперреальным испытанием при физической встрече с предметом исследования — в виде руко­писи, археологической находки, средневековой библиотеки или отдельной книги. Именно это обстоятельство заставляет дигитальных гуманистов, занятых, в том числе, фотографированием и сканированием объектов в порядке подготовки к интерактивной работе с ними в составе, например, международной группы, во время, а иногда и до собственно исследования проводить рекогносцировку и методологический самоанализ. Признаки такого самоанализа мы находим у классических авторов архитектурно-риторических трактатов, прежде всего у Витрувия. Римский архитектор и теоретик архитектуры был, по-видимому, первым автором, сочинение которого являлось одновременно трактатом по архитектуре как специфической прикладной специальности (искусство проектирования и строительства), трактатом по теории архитектуры (и градостроительства) и, наконец, риторическим трактатом, предлагающим рассматривать архитектурный материал как аллегорию риторики.

Именно в этом духе следует читать второй раздел сборника. Он состоит из шести глав, посвященных, в частности, второй фазе риторического действия — диспозиции. Преимущественно в этом разделе используются данные, получаемые исследователями в области корпусной лингвистики, антропологии и этнографии, трансмедийной нарратологии, визуальных исследований и др.

Брайан Макнили и Криста Тестон в статье «Тактическое и стратегическое: качественный подход к дигитальному гуманизму» сосредоточивают внимание на природе традиционных риторических действия и письма во взаимосвязанных сетевых пространствах, куда попадают результаты непосредственных полевых исследований социологов и визуальных антропологов. Свое исследование трансмедийной нарратологии, или изучение повествовательных тактик и стратегии при смене, комбинации и интеграции различных носителей информации, Макнили, Тестон и их коллеги попытались построить, с одной стороны, на классической риторичес­кой теории в части соподчинения тактических и стратегических задач, а с другой — на сопутствующей этой теории дигитализации результатов исследования (с. 120—122).

Просматривая иллюстративный материал к этой работе, фиксирующий визуализацию определенной фазы исследования (рис. 8.2: Дженна набрасывает ручкой на листе бумаги эскиз таблицы — с. 120), я обнаружил его почти полное тождество с собственными (разумеется, дигитальными) снимками, которые делал в 2013—2015 гг. во время практики в Риме, со студентами, когда последние вносили в свои блокноты записи, уточняющие ранее подготовленные в электронном виде предварительные материалы к экспедиции. На снимках в рецензируемой книге главный сопутствующий работе объект — монитор «Mac» на изогнутой подставке. На моих снимках таким объектом является фрагмент колонны, вмурованный в лестницу, ведущую к Санта-Мария-ин-Арачели на Капитолии. Остается признать, что авторы книги оказались правы: есть более или менее устойчивые риторические приемы (включая стилистические находки, и жесты, и топосы, и мнемонические инструменты), которые имеют одинаковую силу как для автореферентного трансмедийного исследования, так и для архаичного, на первый взгляд, физического выхода в «настоящее поле». В случае студенческой экспедиции в Рим весь визуальный материал оказался рассеян по нескольким лонгридам и десяткам сетевых фотоальбомов. Его сборка мыслима только в цифровом виде, и только потом теоретически может (должна) возникнуть потребность собрать и восстановить со­бытия экспедиции в трансмедийном нарративе. При этом затраты времени на диги­тализацию и на медийное представление всего метанарратива «Рим-2013», «Рим-2014» и т.д. будут соизмеримы с затратами на экспедицию и на последующие аналоговые презентации ее результатов. Что же будет означать исследование уже отснятого и записанного в виде текстов материала в режиме «дигитального гуманизма»? Многослойную проработку и расположение материала в тех самых правилах, которые уже сложились в новом медиуме и сами себя описывают и исследуют. При этом образовательный потенциал обсуждаемого метода — в обычном, аудиторном и экспедиционно-полевом смысле слова — очень велик. И очень дорого стоит.

В следующих статьях сборника («Невысокая верность передачи в высоком разрешении: рассуждая о риторических изданиях» Кейси Бойла, «Деревья в лесу: выявление, кодирование и визуализация субъективных данных в исследованиях авторства» Кристы Кеннеди и Сета Лонга) демонстрируются новые перспективы дигитального гуманизма, открываемые современным дигитальным книгоизданием. Особенность современного дигитального издания — в переносе центра тяжести с текста, например романа или поэмы, на автора и на новое понимание авторства. В качестве примера такого переноса Бойл рассматривает философию «Проекта “Квинтилиан”» — современной оцифровки «Наставления оратора», дигитального издания, которое автор предлагает называть не «критическим», то есть стремящимся к максимальной точности передачи канонического текста, а «риторическим», то есть включающим все возможные варианты со всеми возможными отсылками к греческим источникам, нескольким английским переводам и вторичным литературным и иным текстам, на которых отпечатались следы воздействия этих разнообразных «квинтилианов» — вплоть до цитат из нашего автора в «Твиттере» и других соцсетях. «Это риторическое издание предложило бы исследователям самую выгодную позицию, позволяющую увидеть со всей наглядностью, как Квинтилиан воспринимался в ту или иную эпоху, какие пассажи цитируются чаще, какие переводы вызывали наибольший отклик у современников» (с. 134).

Объясняя отличие «риторического» издания от «критического», Бойл ссылается на два первых значительных подступа к изданию Квинтилиана — в проекте «Персей» («Perseus Digital Library Project» — perseus.tufts.edu), основанном на публикации латинского текста с открытым исходным кодом XML и английского перевода Гарольда Батлера (1920), и в проекте «Воспитание оратора по Квинтилиану» («Quintilian’s Institutes of Oratory» — rhetoric.eserver.org/quintilian), который представляет собой оцифровку перевода Шелби Уотсона 1856 г. Новое издание, как показывает Бойл, позволяет визуализировать существование текста Квинтилиана в ту или иную эпоху во всех вторичных и третичных источниках, и такое наглядное представление динамики восприятия автора он называет «риторическим» (с. 135 и след.).

В следующих нескольких статьях сборника обсуждаются все более специализированные тонкие инструменты, позволяющие, как пишет Родерик Харт в статье «Жанр и автоматизированный анализ текста: Демонстрация», решить сложную задачу — опровергнуть общее место отрицания за компьютером способности к «интуитивности и восторгу», к «заботе», а не примитивному управлению и т.п. (с. 152). Компьютер, уверен Харт, вполне способен помочь нам играть в покер, эту восхитительно-риторическую игру. Даже краткий пересказ главы Харта заставил бы меня выйти слишком далеко за рамки рецензии на сборник в целом, поэтому ограничусь одной нитью. Харт начинает и кончает статью упоминанием о своей юношеской увлеченности англо-американской «новой критикой», задававшей в 1960-х гг. воп­росы, на которые тогда не было ответов. Написанная одновременно в блестящем публицистическом стиле и как инструкция к применению конкретной компьютерной программы «DICTION» (dictionsoftware.com), статья Харта, много лет возглавлявшего центр исследования коммуникаций в Техасском университете, содержит детальное описание процедуры анализа подтекста, которая позволяет выявлять в массиве авторских текстов не только то, что сказано, но и то, о чем умолчали, и то, что, возможно, будет сказано, но в другом жанре, в другое время и в другом месте.

Еще одна статья раздела, представляющая исключительный интерес, это работаНели Котейко «Анализ сетевого дискурса корпусными методами: от моделей к риторике». Автор недавно вышедшей книги, посвященной корпусно-лингвистическому анализу сетевого дискурса в постсоветской России[6], Котейко перенесла в последнее время фокус своего внимания на лингвистическую вебометрию того, что можно назвать «дискурсом здоровья и недугов», а также охраны окружающей среды. Исследовательница показывает, как общество, живущее в Сети, в реальном масштабе времени взаимодействует с политическими регуляторами, как «форматируется» общественное сознание.

Совершенствуясь, инструменты исследования все менее отличимы от инструментов манипуляции сознанием. Что будет, если инструментами манипуляции пользоваться проворнее, чем инструментами познания? Пищу для размышлений об этом дают десять коротких статей в третьем разделе нашего сборника.

Классическая риторика исторически была мембраной между косвенным, или иносказательным, представлением загадок и глубин человеческого духа (поэзия, история, философия) и Человеческим во всей его простоте, то есть явленным в общественном сознании, как оно отражается в плоско-манипулятивном зеркале массмедиа. Малейшее разбухание самостоятельной ценности риторики (идеологического, религиозного свойства) приводило к труднопоправимым последствиям для человечества. Что произойдет с человеком, частным лицом, знание которого о самом себе лишится загадок, а способностью результативно анализировать даже тончайшие продукты чужого творческого труда сможет воспользоваться бессовестный коммивояжер — поставщик непрошеных услуг? Дигитальный гуманист исходит из глубоко позитивного понимания риторики как вершины античной рациональности. Одним из самых совершенных, загадочных и до сих пор базовых для западной цивилизации риторических жанров остается пророчество. На пророчествах Лаию и Одиссею, что их жены станут супругами их сыновей, которые, в свою очередь, станут их убийцами, держится многовековая культурная традиция целых континентов. И вот теперь эра пророчеств возвращается, только называется она прогностикой, вырастающей из искусного непрерывного анализа гигантских вулканов данных. Как далеко может зайти дигитальный гуманист, бесконечно расширяющий возможности ныне скромной прикладной науки риторики?

Впрочем, может быть, не слишком скромной. На с. 187 сборника мы читаем, что слово «риторика» появляется в Греции только в IV в., у Платона. Это все было бы правильно, если бы не присутствие этого слова уже в «Илиаде» Гомера, правда, в необычной форме «рэтэр» (применительно к Ахиллу в его известном словесном поединке с Приамом). И здесь мы сталкиваемся с проблемой, которую ставят и, на первый взгляд, решают позитивисты-прикладники, но которая, в действительности, помещает всю проблематику DH в более общий философский контекст встраивания современного общества в новую эпоху.

В то время как одни теоретики и футуристы рисуют, подобно Л. Мановичу, изумительной красоты цветы-графы, плоды визуализации глобальных когнитивных процессов, другие (и их имен мы как раз можем не знать) легко исчезают с видимой поверхности, из глобального же small-talk о новой природе вещей и встраиваются в «лабораторию манипуляторов», доподлинно знающих, где сейчас нерестится рыба социальной готовности, где отложена икра массовых (частно-общественных) ожиданий. Вопросы о границах взаимодействия риторики и дигитального гуманизма поставлены авторами последних статей сборника.

Тарез Самра Грабан, Алексис Рамсей-Тобьенн и Уитни Майерс в статье под названием «Внутри, посредством и относительно архива: что дозволяет / воспрещает дигитализация?», а также Элизабет Лош в статье «Прогноз на сегодня / прогноз на будущее: Большие данные, предсказывание и риторика скалирования» говорят об этическом измерении[7] работы с архивами, об актуальности проблемы личных данных в контексте пугающей массовидности предназначенных к обработке данных обо всем на свете, взятых на всю доступную историческую глубину, а теперь еще и выуживаемых прямиком из будущего, где никаких данных еще нет, но где их все проще смоделировать. Как сказано в рекламе одного автомобиля, «мы не гадаем о будущем, мы его создаем». Что верно для железной техники, то еще верней для бесплотных настроений, желаний, мечтаний. В том числе для желания научиться писать в будущем, например, стихи от имени поэтов прошлого, у которых взят их «самовозрастающий логос». Напоминая пафосную формулу: «Papers are people» («Докумен­ты — это люди»), Лош отмечает, что для машины верно и обратное. Утрируя ее рассуждения, можно сказать, что люди — это бесчисленные архивные карточки. Итак, работая с гигантским массивом человеческой культурной продукции, дигитальные гуманисты должны признать, как это делает и Лош (с. 293), что высказанное ранее (например, Л. Мановичем в 2002 г.) предположение, будто классическая (традиционная, устно-бумажная) риторика умерла или вот-вот умрет, преждевременно. Дигитальные гуманисты пошли другим путем — не прочь от риторики, а к риторике, не от слабого частичного человека, а к нему, в глубину его творческого сознания.

В уже цитировавшемся недавнем интервью Пильщиков напомнил об актуальности старого спора Ф. Киттлера[8] и М. Маклюэна «о том, что такое электронная среда: расширение возможностей человека или некая автономная саморазвивающаяся сущность? Одна из социальных функций человека или же некоторый имма­нентный процесс? Разумеется, и то и другое»[9]. Пильщиков пишет, что с помощью программы, например, генеративной грамматики на базе стихотворений Тютчева все же нельзя «написать пародию на нее! Используйте какой угодно алго­ритм, хоть в голове его прокручивайте, хоть в машине… Ясно, что можно создать генератор текстов, но это не значит, что вы создадите генератор культурно значимых текстов»[10]. По прочтении книги «Риторика и дигитальный гуманизм» эта уверен­ность сильно слабеет. И именно по причине изменения параметров «культурной значимости», когда поэзию, например, можно сочинять уже на языке программирования[11]. Кроме того, для генерирования как раз осовремененного Тютчева или такого, виртуального, который писал бы сейчас, будучи текстуальной («бумажной») реинкарнацией того, умершего в 1873 г., включите в программу «подражания Тютчеву» и «пародии на Тютчева», научите машину насупливать брови и смеяться, и ваши шансы на получение текстов с добавленной «культурной значимостью» возрастут. Возможно, лишая при этом сознание будущего читателя способности воспринимать оригинальные стихи самого Тютчева, переформатируя, чтобы не сказать «перекомпостируя», «моск» грамотного общества.

 

[1] См.: Володин А.Ю. Digital Humanities (цифровые гуманитарные науки): в поисках са­мо­определения // Вестник Пермского университета. Сер.: История. 2014. Вып. 3 (26). С. 5—12.

[2] См. об этом подробнее: Digital Humanities — это что-то новое или мы уже давно этим занимаемся?: Интервью с И. Пильщиковым / Беседовал М. Маяцкий // Логос. 2015. № 2 (104). С. 14—36.

[3] См.: Peirce C. The Essential Peirce: Selected Philosophical Writings. Vol. 2: 1893—1913 / Eds. N. Houser, C. Kloesel. Bloomington, IN, 1998. P. 19.

[4] См. о понятии «хора» в кн.: Бородай Т.Ю. Рождение философского понятия: Бог и материя в диалогах Платона. М., 2008.

[5] Пильщиков говорит о новых решениях, возникающих при «совмещении текстового и имиджевого представлений» (Digital Humanities — это что-то новое или мы уже давно этим занимаемся? С. 22); укажу на достижения в этой области упомянутого в интервью технического директора «Русской виртуальной библиотеки» В. Литвинова и на один из его проектов — дигитальное представление «Римского архива» Вячеслава Иванова.

[6] См.: Koteyko N. Language and Politics in Post-Soviet Russia: A Corpus-Assisted Approach. Basingstoke; N.Y., 2014.

[7] См. подробнее: Reid A. Graduate Education and the Ethics of the Digital Humanities // Debates in the Digital Humanities / Ed. M.K. Gold. Minneapolis: University of Minnesota Press, 2012. P. 12—15.

[8] См. относительно недавний перевод его книги: Киттлер Ф. Оптические медиа. Берлинские лекции 1999 года. М.: Логос, 2009.

[9] Digital Humanities — это что-то новое или мы уже давно этим занимаемся? С. 28.

[10] Там же. С. 29.

[11] См. подробнее в работе: Орехов Б.В. Стихи в программном коде: Современный опыт и методика анализа // Критика и семиотика. 2015. № 1. С. 377—389.



Другие статьи автора: Гусейнов Гасан

Архив журнала
№164, 2020№165, 2020№166, 2020№167, 2021№168, 2021№169, 2021№170, 2021№171, 2021№172, 2021№163, 2020№162, 2020№161, 2020№159, 2019№160, 2019№158. 2019№156, 2019№157, 2019№155, 2019№154, 2018№153, 2018№152. 2018№151, 2018№150, 2018№149, 2018№148, 2017№147, 2017№146, 2017№145, 2017№144, 2017№143, 2017№142, 2017№141, 2016№140, 2016№139, 2016№138, 2016№137, 2016№136, 2015№135, 2015№134, 2015№133, 2015№132, 2015№131, 2015№130, 2014№129, 2014№128, 2014№127, 2014№126, 2014№125, 2014№124, 2013№123, 2013№122, 2013№121, 2013№120, 2013№119, 2013№118, 2012№117, 2012№116, 2012
Поддержите нас
Журналы клуба