Maria Neklyudova. Royal Disfavor in 1697. An Essay in Historical Reconstruction

 

Мария Неклюдова (МВШСЭН / РАНХиГС; профессор, зав. кафедрой культурологии и социальной коммуникации; Школа актуальных гуманитарных исследований; PhD) neklyudova-ms@ranepa.ru.

УДК: 93/94+930.23+82-36

Аннотация:

В статье реконструируется последовательность событий, приведших к опале Шарлотт-Роз де Комон де Ла Форс (ок. 1650—1724), чье имя в основном ассоциируется с придворной модой на литературные сказки, характерной для конца XVII — начала XVIII столетия. В 1697 году по приказу короля она была сослана в монастырь. Поскольку это была внесудебная процедура, совре­менники видели в ней попытку «исправления нравов». Однако истинной причиной опа­лы, по-видимому, были приписываемые маде­муазель де Ла Форс скандальные ноэли, высмеивавшие короля, его ближайшее окружение и видные аристократические семьи. Хотя современники называли в качестве их авторов разных персонажей, косвенные данные позволяют предположить, что на самом деле они сочинялись в окружении незаконнорожденных дочерей Людовика XIV, к которому принадлежала и мадемуазель де Ла Форс.

Ключевые слова: опала, изгнание, ноэль, политическая сатира, Людовик XIV, мадемуазель де Ла Форс

 

Maria Neklyudova (MSSES / RANEPA, School of Public Policy; chair of the Dep. of Cultural and Soci­al Communication Studies; PhD) neklyudova-ms@ranepa.ru.

UDC: 93/94+930.23+82-36

Abstract:

The article attempts to reconstruct the chain of events that have lead to the disfavor of Charlotte-Rose de Caumont de La Force (v. 1650—1724). Her name is usually associated with the court fashion for literary tales, typical for the end of XVII — beginning of the XVIII century. In 1697 by the king’s order she was exiled to a monastery. It was a non-judicial proce­dure, and contemporaries interpreted it as an attem­pt to “purify mores”. However, it seems that Mademoiselle de La Force was exiled as a probable author of a scandalous Noel that ridiculed the king, his household, and the major aristocratic families. Althou­gh the contemporaries pointed out other possible miscreants, the circumstantial evidence suggests that the offensive verses were written in the gatherings (which Mlle de La Force attended) pre­sided by the illegitimate daughters of Louis XIV.

Key words: disfavor, exile, noel, political satire, Louis XIV, Mlle de La Force

 

 

В апреле 1713 года читатели «Ключа от кабинета европейских государей» могли ознакомиться с известием, которое издатели этого франкоязычного журнала поместили в раздел «Литературные новости и другие любопытные заметки»:

Мадемуазель де Ла Форс, из-за происков завистников удаленная от двора, нашла способ представить королю прошение, которое стало причиной ее возвращения в Версаль; прошение это было в стихах <…> [La Clef du Cabinet 1713a: 277—278].

Сообщаемое давно не было новостью для двора и столицы. Маркиз де Данжо еще 14 января записал в своем дневнике: «Мадемуазель де Ла Форс, которой на протяжении многих лет было запрещено показываться при дворе и в Париже, добилась дозволения вернуться в здешние края» [Dangeau 1858: 324]. Учитывая, что «Ключ от кабинета» выходил за пределами Франции совместными усилиями люксембургского типографа Андре Шевалье («чистосердечного Жака», согласно импринту) и верденского издателя-журналиста Клода Жордана, известие о возвращении мадемуазель де Ла Форс было напечатано почти по горячим следам. Впрочем, интерес к нему мог быть обусловлен не столько фигурой изгнанницы, сколько стихотворным прошением. Издатели явно питали слабость к подобным кунштюкам: если публикацию в феврале того же года «сонета, служащего гороскопом королю Людовику Великому» [La Clef du Cabinet 1713a: 104] можно объяснить причинами политического порядка, то появление в сентябре фрагмента стихотворения «преподобного Дю Серсо, отца-иезуита и прекрасного поэта <…> в форме гороскопа» безвестного младенца [La Clef du Cabinet 1713b: 207], по-видимому, свидетельствует об их литературных предпочтениях.

Трудно сказать, в какой степени имя мадемуазель де Ла Форс было знакомо читателям «Ключа от кабинета». Ее романы пользовались популярностью и постоянно переиздавались, но выходили они анонимно или с расплывчатой атрибуцией «мадемуазель де***». Так, о ее авторстве «Тайной истории Бургундии» (1694) было открыто сказано только в 1738 году в сборнике «Деревенская библиотека, или Развлечения для ума и сердца». Мадемуазель де Ла Форс к тому времени уже умерла, чем, вероятно, и объяснялся конец анонимата. Конечно, для посвященных это всегда был секрет Полишинеля. Еще в декабре 1695 года Жан-Батист Дюбо характеризовал ее Бейлю именно как романистку: «Вы слышали о “Тайной истории Генриха IV, короля Кастилии”, это неплохо написанный роман; его автор — мадам де Бриу, получившая широкую известность под именем мадемуазель де Ла Форс» [Bayle 1890: 242]. Заметим: «известность» эта не обязательно была связана с сочинительством, хотя поэтический талант мадемуазель де Ла Форс получил признание еще в середине 1680-х годов, когда «Галантный Меркурий» опубликовал несколько ее окказиональных стихотворений. Увы, прославил ее громкий судебный процесс 1689 года, благодаря которому она стала одной из любимых героинь скандальной хроники, своего рода квазилитературным «персонажем». Как в 1696 году писал тот же Дюбо, «самый завлекательный роман, который она могла бы создать, — ее собственная история, если бы она поведала ее со всей искренностью» [Bayle 1890: 250]. Почти четверть века спустя ему вторит герцогиня Орлеанская: «жизнь этой дамы — сущий роман»[1]. Сходство с романом подсказывалось резкими поворотами судьбы (вспомним аналогичное рассуждение Лабрюйера по поводу Стратона, в котором традиционно видят герцога де Лозена[2]) и галантными приключениями, к которым была склонна наша героиня. Однако стоит отметить и другое: после судебного процесса (о котором ниже) мадемуазель де Ла Форс утрачивает понятный общественный статус и, по-видимому, становится своего рода социальной аномалией, которую проще описать в литературных, чем в нормативно-правовых терминах. Отсюда необычайно высокая степень «осюжетивания» ее биографии (пользуясь термином Хейдена Уайта) или, как пишет исследовательница, склонность к «фикционализации» последней [Trinquet 2010: 147]. Эта тенденция очевидна и в заметке из «Ключа от кабинета»: тут и происки завистников, и удаление от двора, и стихотворное прошение, и, наконец, прощение. Литературные приемы позволяют банализировать и сделать понятной ситуацию, которая была далеко не однозначной. 

История опалы мадемуазель де Ла Форс действительно вызывает много вопро­сов. В качестве отправной точки возьмем дневник Данжо: 15 февраля 1697 года «м-ль де Ла Форс, которую обычно именуют мадам де Бриу и которая получает от короля пенсион в тысячу экю, было приказано удалиться в монас­тырь за пределами Парижа, что является условием его (пенсиона. — М.Н.) сохранения» [Dangeau 1856: 72]. Как обычно маркиз не комментирует принятое решение. Шарлотт-Роз де Комон де Ла Форс принадлежала к младшей, сильно обедневшей ветви знатного рода, который, исповедуя «якобы реформированную религию», переживал тяжелые времена после отмены Нантского эдикта. 15 июля 1686 года глава дома, герцог де Ла Форс, приходившийся кузеном Шарлотт-Роз, вместе с сыновьями «отрекся от протестантизма» [La Gazette de France 1766: 319]. Вскоре его примеру последовала и мадемуазель де Ла Форс; возможно, дополнительным стимулом тут послужили грядущий брак с Шарлем де Бриу (1687) и пенсион в тысячу экю, назначавшийся новообращенным в качестве поощрения. После того как по ходатайству отца Шарля были устроены судебные слушания и ее замужество было признано недействительным (1689), пенсион оказался для нее едва ли не единственным средством к существованию. Его отмена поставила бы мадемуазель де Ла Форс в полную зависимость от родичей, которые хотя и поддержали ее во время судебного процесса (на ее стороне выступили герцоги де Лозен, д’Юзэ, д’Эльбеф, Ла Фейяд и представители других знатных фамилий, с которыми она была связана родством и свойством), но, скорее всего, тоже предложили бы ей удалиться в монастырь. 

В неподцензурных «Анналах двора и Парижа за 1697—1698 годы» (авторство традиционно приписывается Куртилю де Сандра), где собраны слухи, сплетни и скандальные новости тех лет, события изложены чуть иначе. По сведениям анналиста, король «велел ей (мадемуазель де Ла Форс. — М.Н.) передать, что она может выбрать одно из двух, либо покинуть королевство, либо отправиться в монастырь. <…> Возможно, будь она побогаче, то не стала бы хоронить себя заживо в четырех стенах, но нужда заставила, поскольку другого выхода у нее не было» [Annales 1701: 93]. Предлагаемый Куртилем сценарий вполне вероятен: похожую ситуацию можно видеть в мемуарах Гортензии Манчини, герцогини де Мазарен, которая после разрыва с мужем опробовала оба варианта. Жизнь при монастыре позволяла избавиться от диктата семьи, узаконивала уход из дома и сохраняла ей покровительство и поддержку короля. Отъезд за пределы королевства давал свободу в том, что касалось обра­за жизни, но одновременно ставил в еще большую зависимость, в том числе и финансовую, от прихотей того, в чьих владениях она оказывалась. Даже для молодой и блестящей герцогини де Мазарен, состоявшей в родстве с несколькими правящими домами Европы, это был непростой выбор. Для полунищей мадемуазель де Ла Форс, которой в 1697 году было сильно за сорок (она родилась около 1650 года), выбора, действительно, не было.

Уже по приведенным цитатам заметно, что изгнание мыслилось двояко: с одной стороны, как высылка за пределы страны, сохраняющая свободу передвижения, но затрудняющая последующее возвращение, с другой — как резкое ограничение свободы в обмен на позволение остаться на родине. Первому скорее соответствует термин «bannissement», поскольку, как поясняет в своем словаре Фюретьер (который, напомним, был не только лексикографом, но и прокурором), глагол «bannir» предполагает «изгнание за пределы юрисдикции, провинции или королевства» [Furètiere 1690: 222]. Меж тем как второе ближе к «exil», поскольку «exiler» — «отправлять в ссылку или назначить кому-то определенное место, где тот обязан находиться» [Furètiere 1690: 1051]. Кроме того, по удобной (хотя и не вполне справедливой) формулировке словаря Академии, «изгнанием называется то, что требует судебной процедуры, а ссылкой — удаление по причине недовольства двора» [Le dictionnaire de l’Académie 1694: 417]. Ситуация мадемуазель де Ла Форс в точности описывается как «exil», и именно этот термин она употребляет в своем стихотворном прошении к Людовику XIV: «Мое изгнание [mon exil] покрывалом скрывает вас от глаз моих» [La Clef du Cabinet 1713a: 277]. Поскольку речь идет о внесудебной мере, она не имеет отчетливых параметров и, в принципе, не требует объяснений. 

Но попробуем все же разобраться, чем именно мадемуазель де Ла Форс навлекла на себя недовольство двора. По сведениям Куртиля, ее выслали по той же причине, что и мадемуазель де Суассон, поведение которой король решил «реформировать» [Annales 1701: 85]. Мадемуазель де Суассон, то есть принцесса Мария-Жанна Савойская, одна из дочерей графа де Суассона и Олимпии Манчини, была лет на пятнадцать моложе мадемуазель де Ла Форс и славилась галантным нравом. В начале 1697 года она оказалась замешана в скандал, который был сам по себе вполне тривиален, но имел далекоидущие последствия. 18 января, то есть за месяц до высылки мадемуазель де Ла Форс, маркиз де Данжо фиксировал в дневнике:

Бальи Оверни и шевалье де Келюс подрались в Париже; оба ранены. Это не дуэль, что не избавляет от опасений, что последствия будут для них самыми дурными. Говорят, что причиной драки стали дамы, и обвиняют мадемуазель де Суассон и мадемуазель де Шамбоно. Первой приказано в недельный срок покинуть Париж, а если она ослушается, то ее поместят в монастырь; второй запрещено приближаться ко двору и к Парижу менее чем на тридцать лье [Dangeau 1856: 59]. 

Как мы знаем из более позднего комментария герцога де Сен-Симона, зачинщиком ссоры был бальи, старший сын графа Овернского. И хотя Данжо не считал произошедшее дуэлью (по-видимому, из-за того, что это был спонтанно вспыхнувший конфликт), тем не менее обоим участником пришлось покинуть Францию, а бальи «был заочно повешен на Гревской площади, к большому сокрушению семьи, объяснявшемуся не столько приговором, сколько его формой, поскольку парламент, признававший принцами лишь принцев крови, обошелся с ним как с обычным дворянином» [Saint-Simon 1829: 451]. Иначе говоря, драка была расценена как дуэль, что повлекло за собой соответствующую юридическую процедуру, которая должна была закончиться смертной казнью, но, поскольку дуэлянты успели скрыться, привела к их фактическому изгнанию (bannissement). Напротив, дам, якобы послуживших причиной ссо­ры, наказали во внесудебном порядке, причем, несмотря на несколько отлича­ющиеся формулировки, им было предписано нечто среднее между изгнанием и ссылкой, так как они сохраняли свободу перемещения внутри королевства, за исключением двора и Парижа.

Помимо мадемуазель де Суассон и мадемуазель де Ла Форс, Куртиль упоминает также некую госпожу Томюр, которую, «хотя она была замужем и ее муж <…> не жаловался на ее поведение», король отправил «к Кающимся грешницам», «во всеуслышание и перед всем двором объявив, что не потерпит, чтобы кто-либо вводил в грех ближнего» [Annales 1701: 94]. Итак, перед нами не единичные случаи, а целенаправленная кампания по устрожению нравов, чьими жертвами в основном становятся дамы и галантные аббаты[3]. С вы­сокой степенью вероятности ее можно соотнести с прибытием во Францию Мари­и-Аделаиды Савойской, предназначавшейся в жены старшему внуку Людовика XIV, герцогу Бургундскому. Двенадцатилетняя принцесса быстро заво­евала расположение короля и госпожи де Ментенон, которые всерьез озаботи­лись ее воспитанием. Поскольку мадемуазель де Суассон была с ней в родстве, то желание оградить юную принцессу от влияния этой дамы не самого строго пове­дения вполне объяснимо. Казус с госпожой Томюр выглядит анекдотич­но и, возможно, приведен Куртилем в качестве иллюстрации тиранического характера власти Людовика, который распоряжается судьбой замужней дамы, что должно быть привилегией ее супруга. На этом фоне тем более загадочно наказание мадемуазель де Ла Форс, не занимавшей к тому моменту придворных должностей (она была фрейлиной королевы в 1666—1673 годах), не прихо­дившейся родней Савойскому дому и давно не имевшей галантных приключений. Ни Куртиль, ни Дюбо, ни даже герцогиня Орлеанская не упоминают о каких-либо ее любовных интригах, которые можно было бы датировать периодом после 1689 года.

На самом деле надежда приблизиться к Марии-Аделаиде у мадемуазель де Ла Форс, возможно, все-таки имелась, хотя тут мы вступаем в область догадок. Задолго до описываемых событий, в мартовском выпуске «Галантного Меркурия» за 1684 год, была опубликована «баллада» мадемуазель де Ла Форс в честь грядущего брака родителей Марии-Аделаиды, Анны-Марии Орлеанской (племянницы Людовика XIV) и герцога Савойского [Mercure galant 1684: 41—45]. В сопроводительном комментарии издатель упоминал о другом стихотворении, тоже посвященном Анне-Марии, которое было напечатано в январском выпуске без имени автора. По его словам, мадемуазель де Ноай, де Ла Валетт и де Ла Форс, желая сделать галантный подарок принцессе, «в первый день нового года послали к ней кавалера, который преподнес ей маленького воскового трубочиста с ларцом, наполненным украшениями, который держал в руке стихи», написанные мадемуазель де Ла Форс [Mercure galant 1684: 45]. Такой жест указывал на реальную или желаемую принадлежность к интимному кругу Анны-Марии, причем, учитывая происхождение дарительниц, вероятность первого вполне высока. Возможно, что мадемуазель де Ла Форс рассчи­тывала на роль парижской корреспондентки Анны-Марии, ведь переписывалась же вдовствующая герцогиня Савойская с госпожой де Лафайет[4]. Иными словами, некоторая связь между несостоявшейся госпожой де Бриу и туринским двором могла существовать. В пользу этой гипотезы косвенно свидетельствует и обращение мадемуазель де Ла Форс к сказочному жанру. До сборника «Сказки сказок» (1698) она писала лишь исторические романы, которые пользовались значительным успехом. Судя по «привилегии» (разрешению на публикацию), датированной июлем 1697 года[5], за сказки она взялась либо незадолго до своей высылки, желая угодить будущей герцогине Бургундской, либо сразу после, уже в надежде заслужить прощение. Первое представляется более правдоподобным, поскольку в дальнейшем мадемуазель де Ла Форс вернулась к историческим повествованиям.

Итак, нельзя исключать, что опала мадемуазель де Ла Форс объяснялась желанием короля уберечь юную принцессу от соприкосновения с дамой, обладавшей не лучшей репутацией и способной понравиться своим талантом рассказчицы. Только для этого не было необходимости отправлять ее в монастырь, вполне хватило бы запрета приближаться ко двору и к Парижу, как в случае мадемуазель де Шамбоно. Существует и другое объяснение произошедшего, которое приводит в письме Бейлю от 1 мая 1697 года аббат Дюбо: 

М-ль де Ла Форс отныне будет выпускать еще больше книг, так как находится там, где ничто не будет ее отвлекать. Король приказал ей покинуть Париж и поселиться в аббатстве Мальну, если она хочет сохранить свой пенсион в тысячу экю как новообращенная. Чтобы не умереть с голоду, она последовала наказу и удалилась жить в аббатство. Для нее это не жизнь, но и не смерть. Помимо прежнего поведения ей вменяют в качестве преступления сочинение нескольких куплетов ноэлей, которые слишком много ходили по рукам, чтобы не добраться до вас. Я говорю о преступлении, поскольку там есть чудовищные куплеты [Bayle 1890: 293].

В отличие от Куртиля, вынужденного жить в Голландии, Дюбо находился в Париже, и хотя в 1697 году степень его вовлеченности в дипломатические дела, по-видимому, была еще невелика, обладал достаточными связями в литературных и придворных кругах, чтобы быть неплохо информированным[6]. При этом стоит обратить внимание на осторожность его формулировок: мадемуазель де Ла Форс ставится в вину сочинение ноэля, но сам он отнюдь не утверж­дает, что она являлась их автором. За него это делает Бейль, который уже 13 мая 1697 года реагирует на полученное известие:

Ноэли м-ль де Ла Форс в рукописном виде ходили по всей Голландии. Некоторое время назад мне их прочитали, и я нашел, что во многих местах они не просто сати­рические, но почти безбожные. Если женщины будут продолжать учиться и писа­ть книги, то можно опасаться, как бы они от романов не перешли к рассуждениям и не кинулись очертя голову в религиозное вольнодумство [Bayle 1714: 555—556].

Эти строчки появились в печати уже в 1714 году, причем публикатор (вероятно, Демезо), опустив фамилию адресата, оставил в тексте упоминание мадемуазель де Ла Форс, сопроводив его комментарием, разъясняющим читателям-протестантам, что такое «ноэль»[7]. Тем самым сообщенная Дюбо гипотеза оказалась как бы авторизована Бейлем и обрела статус исторического факта, поддержанного всей мощью репутации создателя «Исторического и критического словаря». Трудно сказать, имела ли эта публикаторская бестактность какие-либо последствия для мадемуазель де Ла Форс, которая только получила разрешение вернуться в Париж (с 1707 года она жила в замке кузена). В любом случае история с ноэлями становится неотъемлемой частью ее биографии.

Среди неподцензурных рукописных сочинений XVII века, опубликованных в годы Революции, есть стихотворный текст, озаглавленный «Придворные ноэли 1696 года». Он начинается с традиционного зачина: «Чтобы хорошенько отпраздновать / Этот торжественный день, / Друзья, пусть каждый приготовится / Спеть ноэль! / Все спешат увидеть Бога, ставшего человеком! / И к моему рассказу / Пусть тот, кто знает больше, / Добавит еще том» [Nouveau siècle 1793: 291]. Далее выстраивается не менее традиционная процессия тех, кто пришел поклониться младенцу, возглавляемая Людовиком и госпожой де Ментенон:

Le grand Louis s’avance

Avec la Maintenon;

Faisant la révérence,

lI s’adresse au poupon:

Avec la Montespan, ah ! que j’ai fait d’offense!

J’ai péché tout de bon, don don;

Mais avec celle-la, la la,

J’en fais la pénitence.

 

Plus vieille qu’aucun mage,

La Scarron d’autrefois,

Grace a son mariage,

Prit le pas sur les rois;

Le poupon qui la vit, avec son air magique,

Appela le démon, don don,

Et dit: Reportez-la, la la,

Au fond de l’Amerique.

 

                          [Nouveau siècle 1793: 291].

 

Большой Людовик входит

С своею Ментенон;

Отвесивши поклон,

Младенцу произносит:

Ах, с Монтеспан, бог мой, я жил в любодеянии,

Грешил с ней без труда, да-да;

А с этою крагой, ой-ой,

теперь на покаянии.

 

Древнее всяких магов

Скаррон минувших дней

теперь, спасибо браку,

идет впредь королей.

Малютка закричал, колдунью увидавши,

и повелел чертям, там-там,

В Америку скорей, ей-ей,

Снести ее подальше.

 

Всего в стихотворении 42 строфы, примерно 55 индивидуальных персонажей (герцог Орлеанский, Фенелон, Данжо, Расин, Нинон де Ланкло и проч.) и несколько коллективных (святоши, иезуиты). Значительную часть перечня составляют духовные лица — кардиналы, архиепископы, епископы, видные проповедники и наставники. Так, кардинал де Буйон интересуется у младенца его происхождением и не приходилось ли тому подделывать исторические грамоты, чтобы провести Мабийона и всех окружающих [Nouveau siècle 1793: 294], а архиепископ Реймсский признается в инцестуальных связях со своими племянницами [Nouveau siècle 1793: 296]. Это, пожалуй, одно из самых серьезных обвинений, которое звучит в ноэле; все прочее более или менее сводится к злоязычию.

Тот ли это ноэль, из-за которого пострадала мадемуазель де Ла Форс? Как мы помним, Дюбо называл некоторые его куплеты «чудовищными», а Бейль находил, что они «почти безбожны». Последняя характеристика плохо подходит к известному нам тексту, который скорее антиклерикален. Даже оставляя за скобками вопрос об убеждениях самого Бейля — протестанта, обвинявшегося в религиозной индифферентности, — вряд ли бы ему почудился атеизм в критике иерархов католической церкви, причем направленной против их личных пороков. Что касается несколько фамильярного обращения с младенцем Иисусом, Девой Марией и святым Иосифом, то оно не выходило за пределы школярской непочтительности, все менее приемлемой для посттридентской религиозной чувствительности, но едва ли «чудовищной». В целом сатира имела скорее политический уклон, но и тут ноэль 1696 года более умерен, чем, скажем, «Аллилуйя» из «Любовной истории галлов» (1664) Бюсси-Рабютена[8], хотя бы за счет отсутствия намеренной грубости и непристойностей.

Все эти тонкости можно было бы оставить без внимания, поскольку для осуждения текста хватало его интенции и нынешняя исследовательская оптика слишком отличается от взгляда человека XVII столетия. Но мы располагаем еще одним отзывом читателя-современника, что сильно меняет дело. Если верить изложению Куртиля де Сандра, центральное место в известных ему куплетах было отведено неумеренно любвеобильным дамам: «…история каждой была изложена со всей откровенностью, без каких-либо прикрытий. Это бы было не страшно, ибо хотя нехорошо выставлять чужие недостатки на всеобщее обозрение, но, может быть, побудило бы их взяться за ум. Чем эти ноэли были действительно плохи, так тем, что в них царило столь великое нечестивство, что ужаснулись даже те, кто был не слишком религиозен» [Annales 1701: 28]. Опять-таки, об оттенках «нечестивства» можно спорить, однако комментарий по поводу любвеобильных дам не оставляет сомнений: речь идет о другом тексте, поскольку в том, что был опубликован в 1793 году, женщины практически не упоминаются[9].

Значит ли это, что процитированное выше сочинение не имеет ничего общего с ноэлем, который приписывался мадемуазель де Ла Форс? Его величина, отсутствие очевидной — тематической или иерархической — последовательности куплетов и персонажей[10] свидетельствуют о случайной компоновке, скорей всего, возникшей при наращивании объема. Тут стоит вспомнить о начальном призыве «Пусть тот, кто знает больше, / Добавит еще том», который следует воспринимать буквально, как своего рода описание композиционного приема. Не исключено, что перед нами один из возможных вариантов пресловутого ноэля, сохранившийся в силу относительной безобидности. В других версиях могли быть те же первые куплеты (скажем, зачин и первые три строфы, описывающие короля, госпожу де Ментенон и герцога Орлеанского) и совершенно иное продолжение. В таком случае поиск автора вполне бессмыслен, поскольку речь идет о коллективном творчестве, в высшей степени характерном для салонной культуры XVII века. Ноэль 1696 года мог начаться как салонная игра, когда каждый из участников предлагал свой куплет на задан­ную тему: именно так в свое время возникла знаменитая «Гирлянда Юлии» (1633—1641), составленная из мадригалов в честь мадемуазель де Рамбуйе. Не менее известная битва сонетов (1649—1650) показывает, что в силу своеобразной цепной реакции эти игры выходили за рамки интимного круга и оборачивались серьезным (с литературной точки зрения) противостоянием.

Мадемуазель де Ла Форс — одна из немногих авторов XVII столетия, кто оставил нам подробное описание салонных игр. Для этого она использовала форму «прогулки», восходящую к ренессансным обрамленным повествованиям («Декамерон», «Гептамерон» и проч.), отчасти переработанную госпожой де Скюдери[11]. «Игры ума, или Прогулка принцессы де Конти» мадемуазель де Ла Форс переносит читателя в эпоху регентства Марии Медичи; ее персонажи, среди которых принцесса де Конти, герцог де Гиз, принцесса Генриэтта (незаконнорожденная дочь Генриха IV), маршал де Бассомпьер и маркиз де Креки, проводят несколько недель в городе Э, где «их занимали и развлекали охота, прогулки, приятные беседы, музыка и стихи» [La Force 1862: 2]. Кроме того, каждый из описываемых дней посвящен одной игре: «за и против» (персонажи по жребию сначала выступают в защиту той или иной страсти, а потом — с ее обличением), «толкованию снов», «почте» и т.д. Апофеозом становится «игра в роман», правила которой объясняет принцесса де Конти: «…давайте возьмем подлинный исторический сюжет, который всем хорошо известен. Мы все знаем, как в нее играть, но давайте на сей раз, сохраняя характер персонажей, расширим ее несколько больше, чем принято» [La Force 1862: 73]. После выбора эпохи и событийной канвы рассказ начинает Бассомпьер, который, представив основных героев, передает эстафету маркизу де Креки: «Маркиз де Креки будет говорить за герцога Нормандского, — сказал тогда Бассомпьер, — и поведает нам о его любовных приключениях» [La Force 1862: 78]. Через пару страниц маркиз де Креки называет в качестве следующего повествователя герцога д’Эльбефа и т.д.

Как отметил первый публикатор этого примечательного текста, в списке игр, который приводит мадемуазель де Ла Форс, почему-то отсутствуют попу­лярные в ту эпоху стихотворные лотереи [La Force 1862: xxxi]. Кроме того, с точ­ки зрения нашего сюжета важно, что «Прогулка» была написана в 1701 году, то есть уже во время опалы, и осталась в рукописи, хотя нет никаких признаков того, что мадемуазель де Ла Форс было запрещено печататься. Напротив, ее очередной исторический роман, «Густав Ваза» (1698), выходит тогда, когда она уже находится в ссылке, равно как и упоминавшийся сборник «Сказки сказок», а в 1703 году она публикует написанный в изгнании «Галантный анекдот, или Тайную историю Екатерины де Бурбон, герцогини де Бар». Все это позволяет предположить, что «Прогулка» предназначалась не широкой публике, а тому узкому кругу персонажей, чьи досуги описывались. Тогда исключение стихотворных игр становится обдуманным жестом, напоминанием о себе и о хранимых секретах.

Если прагматика «Прогулки» была действительно такова, то кому предназначалось это послание? Однозначного ответа тут нет. Не случайно Куртиль, пытаясь разгадать загадку происхождения ноэлей, составил своего рода социокультурный портрет предполагаемого автора: это человек, «принадлежащий ко двору, причем один из придворных первого разряда, поскольку другой не знал бы до такой степени историю тех, о ком там идет речь, или, по крайней мере, допустил бы какие-то ошибки» [Annales 1701: 29]. В качестве наиболее подходящего кандидата он называет шевалье де Буйона (Фредерика-Жюля де Ла Тур де Буйона), третьего сына герцога де Буйона и племянника уже упоминавшегося кардинала де Буйона — того самого, которого ноэли обвиняли в подделке родовых грамот. Последнее отнюдь не является доводом против авторства шевалье, который славился полным отсутствием уважения к каким-либо авторитетам и даже как-то заявил герцогу де Буйону, что не будет выслушивать его нотации, поскольку все знают, что он ему не отец [Dangeau 1854: 264n]. Такая готовность говорить вслух о том, о чем принято молчать, указывает на его принадлежность к либертенским кругам, даже если не знать, что он был дружен с аббатом де Шолье, маркизом де Ла Фаром и рядом других одиозных персонажей. Но с этими же кругами была связана и мадемуазель де Ла Форс [Dauphiné 1980: 23].

О причастности мадемуазель де Ла Форс к либертенским сообществам 1680—1690-х годов пишут все исследователи, однако отсутствие ссылок на ис­точ­ник не позволяет судить, в какой степени это — отзвуки устной традиции, а в какой — документированные факты. Безусловно, она входила в окруже­ние принца де Конти. Это подтверждает письмо Лафонтена (июль 1689 года), в шутливом тоне рассказывающее принцу о ее матримониальных злоклю­чениях [La Fontaine 1835: 664—665]. О том же свидетельствует словесный автопорт­рет мадемуазель де Ла Форс, адресованный этому блестящему представителю младшей ветви королевского рода [La Force 1862: xix-xxiv], не пользовавшемуся симпатией Людовика XIV. Как известно, в 1685 году Франсуа-Луи де Бурбон, тогда еще носивший титул графа де Ла Рош-сюр-Йон, разгневал короля сперва самовольным отъездом в императорские войска, а затем, когда был перехвачен курьер с письмами к нему, вольностью выражений и тех характеристик, которые он и его друзья давали высшим лицам государства. Именно там, по легенде, якобы было сказано, что Людовик — «театральный король, когда надо представительствовать, и шахматный, когда надо сражаться» [Maintenon 1757: 7]. Это гораздо более едкая сатира, чем предлагаемые в известном нам ноэле затертые шутки по поводу прегрешений монарха с маркизой де Монтеспан и госпожой де Ментенон, что еще раз заставляет усомниться в том, располагаем ли мы «правильным» текстом.

С именем Конти связана еще одна возможность, которую подсказывает титул главной героини «Прогулки». В эпоху мадемуазель де Ла Форс его носили две дамы, Мария-Анна, вдовствующая принцесса де Конти, и Мария-Терезия, жена Франсуа-Луи[12]. Первая, любимая дочь Людовика, славилась не только своей многократно воспетой красотой и покровительством искусствам, но и незадачливой склонностью к галантным и придворным интригам [Vernet 2016]. В начале 1690-х годов, когда по распоряжению короля была перехвачена переписка ее возлюбленного, шевалье де Клермона, разыгрался громкий скандал, имевший неприятные последствия не только для нее, но и для дофина и целого ряда придворных. Мадемуазель де Ла Форс явно была вхожа к этой принцессе, которой она посвятила свой первый роман «Тайная история Бургундии» и, что показательно, стихотворение «Замок на песке», написанное уже в изгнании, где, желая «на мгновение позабыть о своих страданиях», она воображает себе «небольшой двор, состоящий из избранных и достойных людей» [Vertron 1703: 278—279][13], что весьма напоминает завязку «Прогулки». Однако связать окружение вдовствующей принцессы де Конти с интригой вокруг ноэлей вроде бы не позволяет дошедший до нас вариант текста, едко ее высмеивающий: «Утратив свою прелесть, / Без надежды на возврат, / С глазами, полными слез, / Конти говорит: / Господь, прости мне прегрешение, оно не столь велико, / Я любила Клермона / И, увы, боюсь, / Что этот грех был последним» [Nouveau siècle 1793: 298].

Но тут есть еще одна возможность. По словам Куртиля, молва приписывала авторство ноэлей «даме самого высокого положения, поскольку ее ум имел весьма похожий оборот» [Annales 1701: 29]. В этой характеристике угадываются черты другой дочери Людовика XIV, на сей раз от маркизы де Монтеспан. Луиза-Франсуаза, выданная за герцога де Бурбон-Конде, была известна своим насмешливым (или, как тогда говорили, «сатирическим») нравом. Образчик его можно видеть в мемуарах госпожи де Келюс, дальней родственницы и воспитанницы госпожи де Ментенон; примечательным образом, он связан с «игрой в роман». В 1691 году, когда король осаждал Монс, в Версале остались только принцесса де Конти и герцогиня де Бурбон, каждая со своими придворными дамами. Последняя «придумала сочинить роман и перенести характеры и нравы нынешнего времени ко двору Августа. Характер Юлии сам по себе имел довольно сходства с принцессой де Конти — конечно, согласно тому, что рисует Овидий, а не рассказам историков о ее разврате. Как легко догадаться, канва была удачно выбрана, и не без ехидства. У нас у всех были свои эпизоды, но в хорошем духе, по крайней мере у тех, кто принадлежал ко двору герцогини» [Caylus 1986: 107]. Теоретически, мадемуазель де Ла Форс могла попасть в этот круг благодаря протекции все того же принца де Конти, у которого была многолетняя связь с герцогиней, хотя прямых подтверждений ее присутствия там нет. Но возможно, что «игры в роман» были таким же предметом соперничества между сестрами, как и многое другое, и что параллельно в окружении принцессы де Конти разрабатывался альтернативный сюжет про герцогиню де Бурбон. Тогда — позволим себе еще одну гипотезу — и известный нам ноэль мог быть ответом на «чудовищный», тем более что Луизе-Франсуазе посвящены в нем примечательные строки: «Госпожа герцогиня / С веселым видом, / Тоном принцессы / Говорит новорожденному: / Хотя ничто тут не вызывает у меня смех, / Это бедное жилище / Едва ли избежит / Стрел моей сатиры» [Nouveau siècle 1793: 298]. Это звучит почти как признание.

Возможная причастность дочерей Людовика к сочинению скандальных ноэлей многое объяснила бы в судьбе мадемуазель де Ла Форс. В таком случае ее удаление от двора было наказанием не только ей, но и провинившейся принцессе, лишавшейся тем самым преданной конфидентки. Это проверенная временем тактика, которой придерживались и Людовик XIII, и Людовик XIV, а связь романистки с либертенскими кружками и история с аннулированным браком позволяла представить ее ссылку как еще одну меру по исправлению нравов. Возможно, такое решение было поддержано семьей, которая тем самым избавлялась и от забот по ее содержанию, и от «скандала», вызванного странностью ее матримониального статуса. И если причиной ссылки были действительно ноэли, то вряд ли можно считать случайным появление стихотворного прошения королю, как бы искупавшего поэтическую вину мадемуазель де Ла Форс.

 

Библиография / References

[Лабрюйер 1964] — Лабрюйер Ж. де. Характеры или нравы нынешнего века. М.; Л.: Художественная литература, 1964.

(La Bruyère J. de. Les Caractères de Théophras­te / Traduits du grec, avec les Caractères ou les mœurs de ce siècle, par M. de La Bruyère, et la Clef en marge et par ordre alphabétique. Paris: E. Michallet, 1697. — In Russ.)

[Стогова 2012] — Стогова А.В. Эпистолярные практики в XVII в.: между частным и публичным // Адам и Ева: Альманах гендерной истории. Вып. 20. М.: ИВИ РАН, 2012. С. 37—51.

(Stogova A.V. Epistolyarnye praktiki v XVII v.: mezh­du chastnym i publichnym // Adam i Eva: Al’­manakh gendernoy istorii. Issue 20. Moscow, 2012. P. 37—51.)

[Annales 1701] — Annales de la cour et de Paris pour les années 1697 et 1698. T. I. Cologne: P. Marteau, 1701.

[Bayle 1714] — Bayle P. Lettres choisies de Mr. Bayle, avec des remarques. T. II. Rotterdam: Fritsch et Böme, 1714.

[Bayle 1890] — Choix de la correspondance inedite de P. Bayle 1670—1706 / Ed. Emile Gigas. Copenhague: G.E.C. Gad, 1890.

[Caylus 1986] — Caylus M.-M. de. Souvenirs de madame de Caylus / Ed. B. Noёl. Paris: Mercure de France, 1986.

[La Clef du Cabinet 1713a] — La Clef du Cabinet des princes de l’Europe, ou Recuёil historique et politique sur les matieres du tems. T. XVIII. [Luxembourg]: Jacques le Sincere, 1713.

[La Clef du Cabinet 1713b] — La Clef du Cabinet des princes de l’Europe, ou Recuёil historique et politique sur les matieres du tems. T. XIX. [Luxembourg]: Jacques le Sincere, 1713.

[Dangeau 1854] — Dangeau Ph. de. Journal du marquis de Dangeau / Publié en entier pour la première fois par MM. Soulié, Dussieux, de Chennevières, Mantz, de Montaiglon / Avec les additions inédites du duc de Saint-Simon publiées par M. Feuillet de Conches. T. III: 1689.—1690.—1691. Paris: Firmin Didot frères, 1854.

[Dangeau 1856] — Dangeau Ph. de. Journal du marquis de Dangeau / Publié en entier pour la première fois par MM. Soulié, Dussieux, de Chennevières, Mantz, de Montaiglon / Avec les additions inédites du duc de Saint-Simon publiées par M. Feuillet de Conches. T. VI: 1696.—1697.—1698. Paris: Firmin Didot frères, 1856.

[Dangeau 1858] — Dangeau Ph. de. Journal du marquis de Dangeau / Publié en entier pour la première fois par MM. Soulié, Dussieux, de Chennevières, Mantz, de Montaiglon / Avec les additions inédites du duc de Saint-Simon publiées par M. Feuillet de Conches. T. XIV: 1711—1713. Paris: Firmin Didot frères, 1858.

[Dauphiné 1980] — Dauphiné Cl. Charlotte-Rose de Caumont de La Force, une romancière du XVIIe siècle. Périgueux: Pierre Fanlac, 1980.

[Le dictionnaire de l’Académie 1694] — Le dictionnaire de l’Académie françoise, dédié au Roy. T. I. Paris: J.B. Coignard, 1694.

[La Fontaine 1835] — La Fontaine J. de. Œuvres complètes / Avec des notes et une nouvelle notice sur sa vie / Par M. Walckenaёr. Paris: Lefèvre, 1835.

[La Force 1862] — La Force Ch.-R. de. Les jeux d’esprit, ou La promenade de la princesse de Conti ] à Eu / Publiés pour la première fois, avec une introduction / Par M. le Mis de La Grange. Paris: Au. Aubry, 1862.

[Furètiere 1690] — Furetière A. Dictionaire universel, contenant généralement tous les mots françois tant vieux que modernes et les termes de toutes les sciences et des arts. T. I. La Haye; Rotterdam: A. et R. Leers, 1690. 

[La Gazette; France 1766] — Table ou Abrégé des cent trente-cinq volumes de la Gazette de France, depuis son commencement en 1631 jusqu’à la fin de l’année 1765. T. I. Paris:  Impr. de la Gazette de France, 1766.

[Lombard 1969] — Lombard A. L’abbé Du Bos: un initiateur de la pensée moderne (1670—1742). Genève: Slatkine reprints, 1969.

[Maintenon 1757] — Mémoires pour servir à l’his­toi­re de Mme de Maintenon et à celle du siècle passé. T. I. La Haye; Leide: P. Gosse; E. Luzac, 1757.

[Mercure galant 1684] — Mercure galant, dedié à Monsegneur le Dauphin. Mars 1684. Lyon: Thomas Amaulry, 1684.

[Nouveau siècle 1793] — Nouveau siècle de Louis XIV, ou Poésies-anecdotes du règne et de la cour de ce prince: avec notes historiques et des éclairicissemens. T. IV. Paris: F. Buisson, 1793.

[Saint-Simon 1829] — Saint-Simon L. de. Mémoires complets et authentiques du duc de Saint-Simon sur le siècle de Louis XIV et la régence. T. I. Paris: A. Sautelet, 1829.

[Trinquet 2010] — Trinquet Ch. Mademoiselle de La Force, une princesse de la République des Lettres // Œuvres et critiques. 2010. Vol. XXXV. № 1. P. 147—157.

[Vernet 2016] — Vernet Th. Solemque parentem quis neget. La figure de Marie-Anne de Bour­bon Conti au miroir de la mythologie // Dix-septième siècle. 2016. № 3. P. 471—486.

[Vertron 1703] — Vertron C.-Ch Guyonnet de. La nouvelle Pandore ou les femmes illustres du siècle de Louis Le Grand: ouvrage dédié au beau sexe. Seconde Edition. Paris: Nicolas Le Clerc, 1703. P. 278—280.