Прощин Евгений. txt.

Чебоксары: Free Poetry, 2017. — 40 с.

Формат txt — самый простой, основа любого текста. И самый сложный — потому что в нем уже есть содержание, семантика, а какой визуальностью, каким шрифтом это будет расцвечено, уже менее важно. Первая книга живущего в Нижнем Новгороде Евгения Прощина вышла в 2007 году под псевдонимом Егор Кирсанов[1], и тогда автор определенно разделял две персоны: «Евгений Прощин — это филолог, кандидат наук, преподаватель университета, а также литературтрегер. Егор Кирсанов — это поэт»[2]. Но с января 2015 года на сайте «Полутона» стихи Прощина появляются под его собственным именем, теперь под ним же вышла книга. Поэт и филолог смогли встретиться?

Подзаголовок книги: «это не может быть завершено» (с. 1). Потому что человек в текучести мира, «девочка на ртутном шаре» (с. 28). Книгу можно рассматривать как поэтическое исследование противоречий, перемен, превращений. Внутренне противоречив язык: «у тебя» — у человека, но и в месте, где он живет, и можно сказать: «была у тебя но тебя не было» (с. 3) (и всегда ли человек в себе, даже если физически присутствует?). Противоречивы важные действия: «я сжигала руками письмо тебе писала» (с. 3) — здесь письмо одновременно и нагрето жаром ожидания, и сжигается, отменяется теми же руками, что его пишут. И от другого требуют невозможных одновременно действий. «Стой. Жди. Уходи не оглянувшись» (с. 3) — но, видимо, только так и можно действительно встретиться. И сама ожидающая «оглянулась. / чтобы увидеть как не увидеть» (с. 3). Потому что событие не гарантировано, увидеть глазами не означает увидеть и встретить. Все это говорится без форсирования, со спокойной горечью, как совершенно обычное. Оно и есть обычное для тех, кто привык так жить. Эта горечь и есть огонь. «означает ли пламя? может ли остановиться его / горьковатый вкус?» (с. 4). Огонь — начало, как у Гераклита: «все горело / и начиналось» (с. 10). Голос — одновременно статичное и движущееся. Наиболее значимое вырастает в запинании и пошатывании: «как сразу после / рождения лошадь встает на ноги как говорят “люблю” / примерно так же только шатаясь» (с. 25).

Некоторые из старых противоречий уходят в сторону. Единство сознания и тела настолько очевидно, что над ним можно поиронизировать: «человеку подвластны ногти и поворот мыслей» (с. 3). Не стоит противопоставлять слово и вещь, они в равной мере несут значения: «мы стояли в тени категорий и старого дома» (с. 27). Противоречие «природное/искусственное» тоже не так важно. Река с «запахом гниющих подводных лодок / и плеском неоновых рыб» (с. 7) — искусственные предметы, распадаясь, принимают жизнь природного, а природное в своей яркости концентрируется как сделанное.

Важнее иные противоречия. «два призрака три привидения подошли, о» (с. 8) — и в том же тексте: «и я говорю я люблю тебя, о» (с. 8); «о» здесь и обращение, и возглас удивления происходящим событиям и себе самому, и указание на призрачность той/того, к кому обращаешься. Происходит столкновение призрачности всего существующего, его вероятной обманчивости — и действия поверх этого: «вдруг повернулась и поцеловала. бостона нет. нет его, / не существует» (с. 15). Важна точность и внимательность: «как между половина ветра и замечать различение» (с. 17), нужно заметить в прозрачности ветра, что это только его половина, — но важно и различие между событием ветра и событием замечания, между различием и событием различения. Страх — не негативная эмоция. Это и показатель близости (страх за близкого человека), и соприкосновение с чем-то огромным в своей красоте (о таком страхе писал Рильке в «Дуинских элегиях»). «тебя отказали до / той минуты. когда ты проснешься в потоке двояком» (с. 9). «Ты» — и объект отказа, и «отказанный», то есть отданный кому-то — пока не проснешься именно в раздвоении. Есть красота нецелостности — в то время как целостное неподвижно. Еще применительно к книге Егора Кирсанова Е. Суслова говорила о моделировании пространства на основе множественности и проницаемости всех элементов системы[3]. «шуршишь / бумажку смотрится в зеркало кто» (с. 14) — бумага не инструмент (которым, «чем», действуют), а нечто, с чем происходит событие. «свет который нашел в нас» (с. 4) — это свет что-то находит в нас одновременно с тем, как кто-то находит в нас свет. Не приходит извне «слово которое как рука / берет и вытягивает нас из пропасти из пустоты одежд» (с. 27) — оно создано нами же. Речь — пробоина, ответы возможны только в движении, рождение — в разрыве, «где рвется пленка распадается видение. / но голос еще какое-то время стоит вокруг тебя» (с. 13). Находясь на грани между хаосом и описательностью, Прощин уверен, что есть чему рождаться, «в разрушенных смыслах как в просторной родильне где / вскрывается крик и срабатывает механизм паруса» (с. 26). В настоятельности вопросов и энергии реакции на них.

Это поэзия встречи с многообразной сложностью происходящего. Не уклоняющаяся от мира, где солдаты могут встать в проеме двери, — просто видящая еще многое другое. Разнообразие пространства, «там где садится солнце два полотна кричащие / цапли разрез в половину» (с. 15). Поэзия, не теряющая доверия непосредственности: «цыпки ракушки нежность предметов влажность / ветер не хочется уходить» (с. 23).

Стихи Прощина — попытка получить доступ к бесконечному миру возможностей. В «ритуале открывания рта» (с. 20) из хаоса алфавита постепенно концентрируется: «мы еще толком / не начали говорить, но уже почему-то решили, / что все уже сказано». Алфавит общий для всех, да и словарь, но индивидуальные возможности комбинаций из них бесконечны, и действительно, мы только начали говорить, отходя от стандартов речи. Книга кажется подготовкой дальнейшего пути. Он и разворачивается в текстах, охарактеризованных Прощиным как «стримы» (видимо, от английского stream, поток). Первый из них, озаглавленный «стрим (руководство)», завершает книгу, еще четыре опубликованы на сайте «Полутона».

В «стримах» связь все более переносится с синтаксиса на ассоциации и на расположение слов на странице (видимо, современная русская поэзия переходит к освоению того, что было начато в «Броске игральных костей» Малларме и что Ч. Олсон назвал пространственной композицией[4]; как параллель поискам Прощина можно упомянуть, например, стихи Н. Азаровой, И. Соколова, А. Фролова).

(горящая палуба)          произнесение: утрата травы деревьев          воды

          шрамами остров                    (сетчатка)

;вокруг во мне раскрылся огонь (С4) 

Авторская пунктуация предлагает интонацию: точка с запятой — возможно, дополнительная пауза перед строкой, двоеточие — знак пояснения (разветвления потока). Много разветвлений в скобках. «(имя стрекозы) обманывать свой собственный знак» (С3). Синтаксическая многозначность ведет к уплотнению смыслов. «следы (которые) потеряли» (С1) — потерянные и одновременно теряющие. Об уплотнении смыслов Прощин говорит в «стриме 1», представляя язык как «зрение во рту» (С1). Но в то же время язык жив нами. «;мы должны знакам» (С2). И, увеличивая объем смысловых соприкосновений, Прощин вспоминает и о предметности речи и письма.

—                                                                                               речь как ее (здесь) нет

буква с головой быка        буква дыра в стене (С2)

«Стримы» — именно потоки, не дробность мира (как у Ники Скандиаки, например), а его связность. Поиски формы, которая могла бы уловить текучесть, вариативность. Текста, который был бы самодостаточен не за пределами понимания, а за пределами однозначного понимания. Текста, сохраняющего в себе потенциальность сознания — при постоянном ощущении недостаточности сущего. Оно — всего лишь попытка. Будущее открыто, «кровь из нас еще не родилась» (С4).

Этому соответствует понимание объекта как возможности. Постоянное взаимопроникновение текста и предметного мира. Предметность абстрактного в стримах уже сама собой разумеется. «они спустились к равнине / с яблоками и зрением» (С2). Предмет и текст — направления, векторы сил. «копье древа стола <текста>» (С1). Происходит переплетение пространства встречи с предметами и пространства любви — видимо, они только вместе и возможны, иначе любовь будет слепа в прямом смысле этого слова и не сможет встретить ни себя, ни кого-то или что-то еще. «цветок между глаз / сломанные влюбленные» (С3). Это переплетение и дает возможность быть более, чем собой: «в час моей тьмы / камни для крови / зрачки рук» (С3). В стримах меньше интертекста, меньше самоописания текста. О тенденциях в современной поэзии к отходу от них писал М. Ямпольский на примере Драгомощенко[5]. Их заменяют скорее предметные ассоциации.

;кто заглянет в глаза коню

кто подарит ему лицо

[в этом случае переход всегда тоннель] (С2)

Встреча человека с предметом дарит встреченному индивидуальность, лицо, являясь при этом проходом сквозь тяжесть разделения человека и иного. Слова в состоянии коснуться предметов не прямым называнием, а новыми и новыми обходами с разных сторон, обтеканием, потоком. Не случайна новая отсылка к Гераклиту: «лук станет лирой» (С3). Смерть — возвращение к началу и одновременно ежемгновенная исчерпанность при встрече. «как ты меня обнимаешь и как я пепел и след» (С2). В боли девочки, которая летит и поводит пустым рукавом. В тяжести движения: «;ладони быка / сломанные кости сломанной лестницы» (С2). В переменчивости: «возьми сегодня-красное небо» (С3) — в другой момент небо будет другим. Произнесение — одновременно утрата и способ встретить (С1). Потому что «стих / или хор /или возможно мост» (С4). Столь же невозможное, как «веревка из песка» (С4), но необходимое.

Можно рассматривать стримы как продолжение традиции «Дуинских элегий» Рильке и «Квартетов» Т.С. Элиота. И одновременно — как стремление найти средства и методы (не хотелось бы употреблять модное «машины», так как они не функционируют автономно, но потому и не отрываются от сознания) перестройки чувственности, создания ее новых форм. Путь в мир в его яркости и наполненности, «где лицо начинает тысячу кораблей / и / где любовь начинает писать книгу сквозь мое лицо» (С4), где «так много вещей чтобы быть» (С4). То, во что удается войти, — ослепляет богатством возможностей. «что меня не останавливает — слепит меня» (С3).

Прощин, скорее всего, будет меняться дальше, «txt» отличаются от первой его книги, «стримы» отличаются от «txt». Прощин стремится не застывать и в своей организаторской деятельности — благодаря ему в Нижнем Новгороде происходит множество литературных событий, но это куратор, старающийся не быть куратором. «Дело в том, что фигура куратора, который не только устраивает фестивали, но и каким-то образом актуализирует и легитимизирует местных авторов, выглядит чересчур значимой. Получается так, что вся сложная конструкция региональной поэтической жизни оказывается замкнутой на нем, а куратор чересчур сильно замкнут на этой самой своей функции. И в какой-то момент возникает не стагнация, конечно, но приходит момент, который настойчиво требует перестановки акцентов»[6]. Слушать мир, не придавать себе слишком много значения, изменяться, не останавливаться — это и есть работа современного поэта.