Олеша Ю.К. Зависть. Заговор чувств. Строгий юноша
Подгот. текстов А.В. Кокорина, коммент., статья Н.А. Гуськова и А.В. Кокорина. Краткая хроника жизни автора составлена Н.А. Гуськовым. Ил. и ст. М.С. Карасика.
СПб.: Вита Нова, 2017. — 624 с. — (Рукописи).

Издательство «Вита Нова» известно своими книгами, которые сделаны не просто тщательно и серьезно. Эти книги сделаны с любовью. Паспорт издания — традиционный их элемент — сразу же сообщает, что для данного издания использованы натуральная кожа, золотая и цветная фольга и бумага 115 г. Любой справочник добавит, что эта бумага — двухсторонняя, чистоцеллюлозная, мелованная, обладающая повышенной прочностью, допускающая все виды печати, включая шелкотрафаретную. И эту книгу не просто приятно брать в руки. Она приятно удивляет своей цельной оформительской концепцией, погружающей читателя в кулинарные и иные реалии эпохи, создаваемые и воспроизводимые Юрием Олешей в его текстах. Плакаты, фотографии, рекламная продукция — все это прекрасно подобрано Н.А. Гуськовым и А.В. Кокориным и органично вплетено в ткань книги, превращая ее в единое целое.

Собственно, единым целым представляется и «своеобразная трилогия» (так ее в предисловии называют составители, поскольку автор ее прямо так никогда не называл), состоящая из знаменитого романа «Зависть», его инсценировки «Заговор чувств» и «пьесы для кинематографа» «Строгий юноша».

Больше всего подход составителей и комментаторов напоминает серию «Литературные памятники», хотя аппарат книги, конечно, существенно уступает аппарату лучших книг знаменитой серии. Тем не менее присутствуют основные элементы научного издания. Прежде всего следует отметить большую статью о Юрии Олеше и его творческом пути. Пожалуй, со времени известных книг М. Чудаковой и А. Белинкова [1]не было столь обстоятельной работы, содержащей целостную концепцию личности и творчества Олеши. Она написана в наилучших академических традициях: биография основана на мемуарных, эпистолярных и иных источниках, часть которых вводится в научный оборот впервые и сочетается при этом с тщательным текстологическим анализом произведений. Лучшее из этого — анализ набросков и редакций «Зависти», которые в совокупности с фрагментами его дневника и переписки позволяют уточнить явственный автобиографический план романа [2]. В самом же публикуемом тексте представлены некоторые элементы динамической транскрипции: для читателя синхронно вводятся самые значимые примеры авторской правки. Составители указывают, что речь идет не о любой правке, а о самой важной: влияющие, по их мнению, на смысл заголовки, предложения, относительно самостоятельные части фраз или даже фрагменты слов, если они были опущены при издании «Зависти» отдельной книгой (по сравнению с журнальной публикацией 1927 г.) или при последующем ее переиздании (всего учитывается 7 прижизненных изданий). С этой целью элементы текста выделяются синим цветом, некоторые текстологические комментарии даются в сноске (что, заметим, не вполне соответствует устоявшимся принципам презентации истории текста) и т.п. Вообще же описание истории текста надо признать очень качественным: работа проведена очень большая, изучены как издания, так и архивные источники (минимум из четырех архивов).

Объединяя в «трилогию» произведения разной природы (роман, драму и «пьесу для кинематографа», то есть фактически киносценарий), составители подошли к ним в высшей степени аккуратно. В «Заговоре чувств» приводятся цензурные изъятия, а в «Строгом юноше» тщательно указываются расхождения со снятым по нему фильмом А.М. Роома.

Однако, пожалуй, самым значительным разделом книги надо назвать комментарий. Именно эта часть работы заставляет говорить о ней как о научном событии. Комментарий по объему сопоставим с комментируемыми текстами и является результатом тщательной филологической и источниковедческой работы. Благодаря ему читатель погружается в целый ряд контекстов: исторический, бытовой, культурный, кинематографический, театральный, литературный, биографический и т.д. Учтена прижизненная критика, поздние научные работы, раскрываются подтексты, аллюзии, возможные прототипы. Присутствует в комментарии и не самый канонический аспект, связанный с элементами интерпретации, выявлением текстовых параллелей и т.д. При этом следует признать, что интерпретация не выходит за рамки допустимого в научном издании. Однако именно по причине своей обширности и ориентации почти на исчерпание материала комментарий вызывает некоторые вопросы и замечания.

Обращает на себя внимание, что иногда в него почему-то не включаются существенные и важные находки, которые ранее были отмечены в статьях самих же комментаторов. Так, например, А. Кокорин в статье «Кондитерский контекст „Зависти“ Ю.К. Олеши: опыт комментирования» указывает на строки поэмы М. Цветаевой «Егорушка» (1928), в которой упоминается персидский горошек как растение [3]. В комментариях к книге (с. 389) подробно описываются место изготовления пата (разновидность мармелада) «Персидский горошек» и способы его фасовки, однако нет ни слова о «растительном» происхождении названия (представляется, что название пата, несмотря на все сомнения А. Кокорина, восходит именно к названию растения). Упоминаемое же в комментарии стихотворение Н. Асеева «Из чего приготовляются конфеты» как раз излишне, так как в нем говорится не о пате «Персидский горошек», а о конфетах с таким же названием, которые можно легко найти в торговых справочниках 1920–1930-х гг. Кстати, эта книжка Асеева без объяснений датируется так: [1925]. Эта датировка, взятая, видимо, из биобиблиографического словаря Б.П. Козьмина «Писатели современной эпохи» [4], неверна. Достаточно было посмотреть «Материалы для библиографии» Л. Турчинского, где справедливо указан 1924 г. [5] Эта датировка подтверждается и «Книжной летописью» [6].

Сообщается о том, что возможным прототипом «дальневосточного консервного треста», с уполномоченным которого разговаривал Бабичев, «схватив жестянку крабов» (с. 397), может являться Дальневосточный государственный трест рыбной промышленности. Однако никак не комментируется любопытный анахронизм: этот трест до 1928 г. добычу и консервирование крабов практически не вел — и вообще никакого краболовного флота у Советской России не было. Только 15 марта 1928 г. был поднят советский флаг на «Первом краболове» — именно так называлась первая отечественная крабоконсервная база Дальгосрыбтреста. В 1928 г. «Первый краболов» произвел 20 тысяч ящиков крабовых консервов. Видимо, Ю. Олеша реализует в романе известные ему планы развития крабовой отрасли на Дальнем Востоке.

Говоря о примусе как о символе советской действительности 1920–1930-х гг., конечно, следовало бы вспомнить о том, что «примус» наряду с «признанием Америки» и т.д. входит в «голоса улицы» — набор слов и фраз, которые автоматически воспроизводит в «Собачьем сердце» Булгакова очеловечивающийся пес Шарик, поскольку именно их он слышал чаще всего, бегая по городу.

Трудно согласиться с утверждением о том, что слово «глетчер» употреблялось в основном до революции. В качестве поэтизма оно нередко использовалось и в поэзии советского периода, что легко увидеть хотя бы по Национальному корпусу русского языка.

Образ века-зверя из стихотворения О. Мандельштама (с. 405) полемически был отражен в поэме Вольфа Эрлиха «Симбирск» (1933): «И уподобить век свой зверю, / И умереть, и не понять...» Разговор о теме самоубийства (с. 406, 443), конечно, должен был бы включать в себя и знаменитые «эпидемии самоубийств» [7]. Литературным источником желания Кавалерова «подвеситься у вас под подъездом» является не только и не столько упоминаемый комментаторами эпизод из поэмы Н.А. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо», сколько специфически трансформированный миф о харакири, который излагает в «Идиоте» Ф.М. Достоевского Птицын Тоцкому: обиженный мстит обидчику, приходя к нему и совершая у него на глазах это ритуализованное самоубийство.

Что же касается слова «мещанин», то разделение связанных с ним двух значений (с. 439) было актуально уже у Маяковского, который в стихотворении «О дряни» (1920–1921) вынужденно оговаривал: «Меня не поймаете на слове, / я вовсе не против мещанского сословия. / Мещанам без различия классов и сословий / мое славословие».

Давая информацию о происхождении имени Анна, с научной точки зрения, конечно, правильно было поставить помету «др.-евр.», а не «ивр.» (с. 408), так как это имя встречается еще в Танахе. То же самое относится и к имени Елизавета (Элишева), которое носила жена первосвященника Аарона. Точный перевод имени Элишева — «Б-г — моя клятва», перевод «почитающая Б-га», приводимый комментаторами, неверен (с. 475).

Комментируя производство сосисок в СССР, стоило вспомнить, что в написанном в том же 1927 г. романе «Двенадцать стульев» Ипполит Воробьянинов угощает Лизу в образцово-показательной столовой МСПО именно сосисками. Сосиски, вопреки утверждению комментаторов, массово производились и в 1920-е гг., хотя, конечно, в 1930-х объем их производства вырос. Цитируется известное выступление А.И. Микояна 1936 г., посвященное этой проблеме, но уже в 1932 г. появился один из первых плакатов «Требуйте всюду сосиски!».

Самым ярким примером перенаселенности Москвы, конечно, является рассказ М. Зощенко «Кризис» (1925) — он, кстати, упоминается в комментариях, но в другой связи и с ошибкой: действие рассказа происходит не в Ленинграде, а именно в Москве (с. 449). Что же касается примера с Алоизием Могарычем (с. 420), он неудачен: там речь идет о политическом доносе с целью захватить квартиру Мастера. Этот пример повторяется в комментариях дважды — и на с. 505 он уже более уместен.

Дворянская фамилия Шемиот имеет польское происхождение, что, видимо, и следовало указать (с. 437), ее носители жили далеко не только в Одессе (ср., например: Валериан Шемиот — поэт, связанный с кругом Дельвига). Эффект отчасти связан с тем, что в Одессе поляк ухаживает за гречанкой.

Более чем спорно однозначное определение репутации портвейна в 1920-е гг. как «дамского сладкого напитка» (с. 441). Приведу два примера из прозы тех лет: «Сергей пил портвейн из стакана. Он один выпил почти всю бутылку...» («Конец хазы» В.А. Каверина, 1924); «Есенин не спеша налил портвейн» («Есенин» И.В. Грузинова, 1926). Комментаторы подробно сообщают не имеющие отношения к сюжету повести обстоятельства захвата Трои с помощью деревянного коня (с. 452), однако никак не комментируется явный анахронизм в сознании поэта, который думает, что во время осады Трои применялись осадные башни (с. 127).

Фамилию американского таксидермиста, чья книга «В сердце Африки» была издана в СССР в русском переводе в 1929 г., следовало, конечно, приводить так же, как и в книге: Экли, а не «Эйкли» (с. 479).

Произведение А.Н. Толстого называется «Повесть о многих превосходныхвещах» (с. 482). Заглавие книги И.К. Авраменко выглядит правильно так: «Поэма о Самарской Луке», разъясняющие сюжет слова «о Волгострое» надо давать в квадратных скобках, то же самое и со словами «Поэма о Донбассе», которые не входят в заглавие книги П.Е. Резникова «Шахта» (с. 482). «Поэма о хлопке» была выпущена известным врачом В.Я. Арутюновым под псевдонимом В. Лантэ, настоящее имя автора в издании не указано, кроме того, поэма была написана на армянском языке и данное издание является переводом, поэтому ее не очень корректно упоминать в контексте русской литературы (с. 482). Поэма А. Безыменского «Комсомолия» вышла не в 1923-м, а в 1924 г., причем с предисловием Л. Троцкого (с. 540) [8].

Приводя примеры несостоявшихся дуэльных поединков 1920-х гг., комментаторы забывают указать на один из самых ярких и свежих для Ю. Олеши литературных примеров — убийство Сергеем своего друга Фролова на дуэли в повести В.А. Каверина 1925 г. «Конец хазы» (с. 498).

Выражение «Довлеет громадная кровать» в «Заговоре чувств» комментируется (с. 499) с помощью отсылки к теме кровати в «Зависти» (обсуждается цена, за которую Кавалеров продал свою кровать, а также «анечкино ложе»). Между тем это один из первых случаев литературного употребления слова «довлеет» в новом значении — «преобладать, господствовать».

Весьма странно выглядит в комментариях наименование общежития в «Двенадцати стульях»: «им. Монаха Бертольда Шварца» — особенно учитывая, что это был лишь плод фантазии Остапа Бендера (с. 504).

Всячески проводя историко-культурные параллели имени героя «Строгого юноши» Юлиана Николаевича Степанова и толкуя его фамилию, комментаторы оставляют без внимания вариант его фамилии в наброске сценария — Гильдебрант (с. 533). Помимо явной ассоциации с Ольгой Гильдебрандт-Арбениной, включался и этимологический механизм, связанный со значением этой немецкой фамилии (два корня: «битва» и «огонь»). Отказ Олеши от предварительного замысла сделать своего героя немцем по происхождению, да еще с такой героической семантикой фамилии, надо считать существенным.

Приводя примеры распространенности мотива человека в шкафу, комментаторы, в частности, отсылают к обэриутам (с. 565). Однако это не совсем верно. Дело в том, что у обэриутов не было шкафа! У них был исключительно «шкап», представлявший собой специфический обэриутский «иероглиф». Поэтому как в случае визуализации (на упомянутом вечере «Три левых часа»), так и в случае употребления в текстах (стоит указать, например, рассказ Хармса «Мальтониус Ольбрен» (1937)) данное слово возникает только в архаизированной форме — «шкап».

Комедия Леонида Леонова «Обыкновенный человек» датируется 1939 г. неверно (с. 567), она писалась в 1940–1941 гг., а была опубликована в 1942-м.

Вряд ли в комментариях к подобному изданию следовало подробно объяснять выражения типа «не всегда враги оказываются ветряными мельницами» (с. 448) или «Вавилонская башня» (с. 451).

Тем не менее, как это обычно говорится в отзывах о хороших диссертациях, «все приведенные замечания не снижают впечатления о высоком уровне работы». Нельзя не упомянуть также впервые составленную хронику — «Основные даты жизни и творчества Юрия Олеши», без которой теперь не сможет обойтись ни один филолог, решающийся писать об этом авторе.

Как, впрочем, и без всего этого издания.

Нельзя не сказать в заключение о художнике этой книги — Михаиле Карасике (1953–2017). Нечасто художник помимо замечательного оформления сопровождает книгу еще и статьей, в которой рассказывает о визуальном ряде эпохи, связанном с фабриками-кухнями, альбомами, посвященными колбасам, фантастическими машинами и существовавшем как в творчестве художников того времени, так и в массовом сознании. Михаил Карасик был тонким и глубоким знатоком русского художественного и литературного авангарда, любителем розыгрышей и жизнетворческой игры (в моем архиве хранится выданный им в свое время членский билет «Методурха» — придуманного им «Международного товарищества друзей Хармса»). К глубокому сожалению, работа над этой книгой оказалась для Михаила Карасика последней...