Трудно полемизировать с оппонентом, который приписывает тебе то, чего ты совершенно не собирался утверждать. В своем отклике на мое выступление при обсуждении книги Франко Моретти Михаил Журавлев пытается выставить меня противником использования математических методов в изучении литературы, в то время как я являюсь их горячим сторонником, о чем и писал в своей заметке. Я критиковал не математических методы, а методологически некорректное их использование Ф. Моретти, приводящее к дискредитации подобных методов. Почему-то М. Журавлев считает, что, ознакомившись с другими работами Моретти, я пришел бы к иным выводам. Но если Моретти в нескольких включенных в сборник «Дальнее чтение» своих работах продемонстрировал методологическую некорректность, зачем мне читать другие его книги[1]. Поэтому не буду возвращаться к книге Моретти, а скажу подробнее о статье М. Журавлева и его соавторов «Формулы любви: математическое моделирование литературных сюжетов» в № 147 «НЛО», которую упомянул с своем выступлении в качестве примера вульгаризации математического подхода к литературе.

Авторы статьи видят свою задачу в том, чтобы «продемонстрировать возможности применения систем дифференциальных уравнений для моделирования динамики литературных сюжетов, преследуя при этом традиционную литературоведческую цель — расшифровку смыслов, заключенных в конкретной художественной модели мира» (с. 153). Моделирование это не количественное, а качественное. Нам приводят различные математические формулы, но в формулы для математических действий нужно что-то заложить. И вот тут-то начинаются вопросы к авторам. Они говорят о «задуманной конкретным автором структуре любовного сюжета» (с. 153—154), о том, что основа для них — «художественное время и пространство, сюжетные линии и мотивы, т.е. структуры, выделяемые теорией композиции и прочими разделами науки о художественном тексте», и о том, что они опираются на «реперные точки — те черты развития сюжета, которые представляются бесспорными» (с. 154).

Однако подобные заявления сразу порождают много вопросов, и прежде всего: для кого эти «реперные точки» являются бесспорными? Мой-то опыт чтения литературоведческих исследований показывает, что существует масса интерпретаций классических книг, причем разные авторы, в том числе весьма компетентные и уважаемые, по-разному структурируют одни и те же произведения и видят в них разные«реперные точки». В том-то и дело, что основной проблемой в подобных работах является не математика (будь то количественная, будь то качественная), а правильное структурирование и моделирование объекта изучения. Когда средневековые теологи вели диспуты о том, сколько чертей может поместиться на острие иглы, дело было не в том, кто применял лучший математический аппарат, а в том, что черти не существуют и так поставленный вопрос не имеет смысла.

Что делают авторы статьи? Начинают они с «пристального чтения текста» (например, пишут, что «пристальный взгляд на художественное пространство “Венеры в мехах” выявляет два основных подпространства», с. 156). Мы должны поверить авторам, что их взгляд — «пристальный» (а если это не так, то все дальнейшие выкладки будут безосновательны). Но ведь чтение, как давно уже показали исследователи, работающие в парадигме рецептивной эстетики, зависит от горизонта ожидания реципиента, т.е. от уровня его общих и литературных знаний, начитанности, социального и культурного опыта, определяемого возрастом, полом, образованием, профессией и т.д. Один читатель вычитывает из текста одно, другой из этого же текста — другое. Если бы исследователи опросили несколько десятков лиц из одной социокультурной среды и на этой основе зафиксировали некоторое понимание текста, тогда бы они могли претендовать на некоторую объективность (с оговоркой, что речь идет об одном из вариантов понимания). Но они исходят из своего понимания, почему-то считая его универсальным. Дальше они могут использовать какие угодно графики, модели, формулы, но «загруженная» информация на выходе позволит характеризовать только исследователей, но никак не произведения Тургенева и Захер-Мазоха.

Но пойдем дальше. На следующем этапе (после «пристального чтения») авторы статьи начинают работать с таким параметром, как «сила привязанности». Но ведь привязанность может носить самый разный характер: это может быть привязанность матери к ребенку, жертвы к палачу и т.д. Если здесь идет речь о силе любовной привязанности, то не нужно пояснять, что общим словом «любовь» принято обозначать массу самых разнообразных чувств, которые имеют мало общего между собой. Авторы интерпретируют содержание рассматриваемых произведений с точки зрения психологии — дисциплины, не более строгой и четкой, чем литературоведение, исходя из того, что «предположение о глубинно-психологической, архетипической предрасположенности обоих писателей [Тургенева и Захер-Мазоха] к мазохизму представляется весьма правдоподобным» (с. 155). Но ведь предположение, «представляющееся правдоподобным», — это еще не истина. Исходя из него, исследователи добавляют еще более неопределенности в свою работу.

На протяжении многих лет литературоведы постепенно избавлялись от прямолинейной биографической интерпретации литературных произведений и учились пониманию, что связь биографии автора и его произведений чрезвычайно сложна и нужен специальный инструментарий для ее анализа. Но авторы статьи забывают об этом и готовы к прямолинейным трактовкам («Стала более очевидной автобиографическая составляющая “Вешних вод”», c. 158).

Таким образом, в основе предложенной в статье модели, которая потом подвергается математической обработке, лежат как различные гипотезы и предположения, позаимствованные из различных дисциплин, так и собственные представления авторов о произведениях. Никакой методологической критики всех этих предпосылок авторы не производят и работают с ними как с объективной данностью.

Они, по-видимому, не подозревают, что проблематика точного изучения (моделирования и количественного измерения) литературных произведений уже более полувека является предметом заинтересованного методологического обсуждения исследователей, и пишут так, будто до Моретти никто не занимался математическим и структурным анализом литературных произведений.

Во-первых, игнорируется опыт использования в гуманитарных науках (в том числе и в литературоведении) метода контент-анализа, который возник в середине XX века. Метод этот основывается на количественных подсчетах наличия в тестах одних и тех же слов, мотивов, тем, сюжетов и т.д. При осмыслении этого опыта одной из ключевых проблем было обоснование выбора адекватных, подходящих единиц для подсчетов. Критики подчеркивали, что одно и то же слово в разных контекстах может значить далеко не одно и то же.

Во-вторых, игнорируется история развития структурализма, где одной из ключевых (так и не решенных) проблем было обоснование того, почему при структурном моделировании произведения выбираются те или иные элементы.

И, наконец, в третьих, игнорируется опыт рецептивной эстетики, которая продемонстрировала, что нет единого, всегда равного себе произведения, что его смысл, который авторы статьи хотят «раскрыть», меняется в зависимости от культурного горизонта читателей (социальной среды, эпохи и т.д.).

Забывая обо всех проблемах, возникающих в ходе подобных исследований, авторы статьи некритически исходят из существовавших ранее интерпретаций и собственных впечатлений от рассматриваемых произведений. Почему они считают полученные в результате математической обработки результаты «объективными» — для меня загадка.