Журнальный клуб Интелрос » НЛО » №159, 2019
22—25 апреля 2019 года состоялась Х Международная конференция «Способы мысли, пути говорения», организованная Школой философии НИУ ВШЭ. В этом году она получила название «Время войны и время мира». В ее рамках обсуждались изменения представлений о времени («Темпоральная проблематика в античной философии: к новой философии времени», «Парадоксы исторического времени», «Метафизика и феноменология времени», «Социально-философская футурология»), философии войны («Технологическая сингулярность: “война миров” или мир за пределами времени», «Мир, война и политика: история и теория понятий», «Пацифизм как господствующее умонастроение рубежа XIX—ХХ вв.») и современные тренды философской мысли («Нейронауки и моральная ответственность: перспективы нейроэтики», «Критическое мышление в информационную эпоху: модели суждения и аргументации», «Хронотоп империи в контексте медиареальности» и т.д.). Каждое из этих направлений вызвало серьезный интерес и привлекло исследователей не только из России, но и из США, Великобритании, Германии, Италии и Сербии. Поэтому организованное Александром Мареем мероприятие можно назвать скорее конгрессом, чем конференцией. Безусловно, анализ изменений восприятия времени в современном мире, влияние на них «новых» или «гибридных» войн и проблематизация разных аспектов этой взаимосвязи в гуманитарных исследованиях в равной степени интересны и актуальны. К сожалению, охватить все эти проблемы и направления работы конференции в рамках небольшого обзора не представляется возможным, и мы остановимся лишь на работе нескольких секций.
Как отмечает известный исследователь Франсуа Артог, современный или презентистский «режим историчности» пересматривает идею необратимости прошлого, его независимости и несовместимости с настоящим, принципиально важную для темпоральных представлений эпохи модерна. С 1980-х годов memory и trauma studies говорят о мультитемпоральности или равноправном соприсутствии прошлого, будущего и настоящего. Более того, попытки разведения «старого» и «нового» все чаще рассматриваются как политические по своей природе акты темпорального дистанцирования, перформативным образом производящие прошлое через исключение «отживших» явлений, сбрасывание их с «парохода современности». Такое понимание «политики времени» (Йоханнас Фабиан) и критика темпорального неравенства в интеллектуальной истории, постколониальных и гендерных исследованиях завоевывают все большее признание в социальных и гуманитарных науках. Эти тренды и оказались в центре внимания секции Андрея Олейникова и Игоря Кобылина «Парадоксы исторического времени», работа которой была разделена на две части: в первый день рассматривались в основном теоретические вопросы, во второй отдельные кейсы и историографические сюжеты. Такая организационная рамка предопределила характер развернувшихся на секции дискуссий.
Доклад Зинаиды Чеканцевой (ИВИ РАН) «Время и история в интеллектуальной культуре эпохи антропоцена» был посвящен изменению содержания понятия историчности в условиях «антропоцена». Этот термин активно обсуждается сегодня как гуманитариями, так и представителями естественных наук и маркирует современность как эпоху, когда деятельность человека меняет ландшафт и саму геологию Земли, стирая границу между природой и культурой. Масштабные дискуссии по этому поводу, как отмечает автор доклада, ведут, с одной стороны, к расширению междисциплинарных связей, а с другой — к признанию историка самостоятельным актором политики времени, что ярче всего проявляется в исследованиях памяти. Разрывы между настоящим и прошлым, понятие исторической дистанции, множественная темпоральность влияют сегодня не только на внутреннюю дисциплинарную политику в исторической науке, но и на отношения в обществе — историки все чаще отказываются от академической нейтральности и признают перформативный характер своей активности, изменяющей современность.
Ирина Савельева (НИУ ВШЭ) в докладе «The time is out of joint: множественность времен как ключ к новым историческим интерпретациям» предложила рассматривать современные изменения в историописании как продолжение теоретической полемики 1950—1970-х годов. С ее точки зрения, распад «связи времен» и отказ от линейного времени характерен для всего ХХ века, на протяжении которого либеральный нарратив прогресса подвергался ревизионистской критике с самых разных сторон. Исчезновение будущего как финалистской телеологии, интерес к исторической памяти с характерной для нее проблематизацией границ между прошлым и настоящим сегодня не просто стали более влиятельными в академической историографии, но оказались связаны со спадом теоретических работ по философии истории и переводом этой проблематики в сферу микроистории. При этом модернизация «ядра» исторической науки (до сих пор позитивистского, не очень рефлексирующего о времени) несколько ускорилась, но идет по-прежнему достаточно медленно. Вместо обсуждения теоретических моделей и режимов темпоральности внимание исследователей привлекают скорее исследования памяти, от которых ожидать серьезных достижений, по мнению И.М. Савельевой, вряд ли перспективно. Более того, увлечение «мемориальным бумом» ведет к росту оценочных суждений в историографии, конфликтам и манипулятивному использованию травм прошлого. В этом контексте задачей историка автор доклада считает отстаивание дисциплинарных и темпоральных границ между прошлым и настоящим — защиту «прошлости прошлого». Академические исследователи в этом смысле напоминают пограничников, которые защищают сложившиеся территориальные границы и не готовы к их отмене или радикальному переносу.
Доклад Игоря Кобылина (ШАГИ ИОН РАНХиГС / Приволжский исследовательский медицинский университет, Н. Новгород) «Геология истории: новый материализм и политика времени в эпоху антропоцена» был посвящен переосмыслению историчности в работах сторонников «нового материализма», рассматривающего материю не в эссенциалистском ключе, но как радикальную случайность и «безосновность» мира. В работах одного из основателей этого направления, М. Деланды, оппозиция между историей и природой полностью стирается не только по отношению к современности (антропоцену), но и по отношению к прошлому. Сама идея истории человечества оказывается здесь иллюзией, поскольку события прошлого творились в равной степени людьми и нелюдьми — гибридными акторами или делёзианскими ассамбляжами. Докладчик предлагает скорректировать эту радикальную позицию, отталкиваясь от идей Д. Чакрабарти, отмечающего равную важность материализма и истории. В эпоху модерна история человечества из простого воспроизводства превратилась в деятельность, меняющую жизнь всей планеты. Но время истории прошло. Дальнейшее эмансипационное движение к свободе и прогрессу ведет к гибели и самой Земли, и человечества. Последнее должно осознать себя как один из видов, населяющих планету. В пределе эта стратегия предполагает выход к «негативному универсальному», образ которого «вспыхивает перед нами в момент опасности» (В. Беньямин) и опыта которого у нас пока нет. Биологическая, а не историческая сфера оказывается центром агентности человечества. История при этом остается «дамокловым мечом», возможностью совершить самоубийство, если выхода из заколдованного круга преобладания политических и социальных конфликтов над общими интересами вида не произойдет. В этом случае умные крысы займут наше место и через двадцать тысяч лет будут изучать ископаемые останки человечества и его историческую культуру эпохи антропоцена. Такой пессимистичный сценарий интересен, наверное, не своим алармизмом, но как показатель того, насколько далеко современные гуманитарные науки готовы зайти в переосмыслении историчности и мультитемпоральности. В этих условиях морализаторский пафос memory studies и оборонительная политика отстаивания дисциплинарных границ в академической историографии кажутся в равной степени малопродуктивными, поскольку игнорируют агентность человечества и современные угрозы его выживанию.
Александра Запольская (МВШСЭН) в одном из самых интересных докладов, прозвучавших на секции, «Плюрализация темпоральности и синхронизм в практике постколониальных исследований», постаралась развести понятия синхронизма и синхронизации, важные, соответственно, для постколониальной теории и классической историографии. Современный глобальный капитализм использует синхронизацию как пространственно-временную компрессию для управления рынками товаров, услуг и новостей. Историография и исследования памяти делают примерно то же самое по отношению к прошлому — формируют канон исторического наследия и общего для всех культурного достояния. Хотя такая синхронизация дает возможность соотнести между собой разные события прошлого и настоящего, она не предполагает равенства агентов, но скорее формирует единую «тарифную сетку» для разных времен и ритмов. Постколониальные теоретики же настаивают на множественной и гетерогенной темпоральности, борьбе разных календарей и современностей. Точнее, речь идет не о какой-то единой концепции, но об отдельных идеях: понимании времени как перформативного результата нарративных практик (Х. Баба), переплетении разных темпоральных практик на уровне отдельного индивида (П. Чаттерджи) и т.д. Однако все эти идеи, по справедливому замечанию А. Запольской, включают внутреннее противоречие: они одновременно предполагают критику модерна и нежелание с ним расставаться. Как можно это противоречие преодолеть? Способна ли множественная темпоральность противостоять времени капитала? Для ее концептуализации весьма актуальным представляется, с одной стороны, переосмысление генезиса историзма в XVIII в., когда проект Гердера долгое время конкурировал с другими вариантами синхронизации или соотнесения темпоральностей. С другой, — современный интерес к антиэтатистским (анархистским) дискурсам, противостоящим как национальным государствам, так и формируемой ими версии историзма, в поздних работах Б. Андерсона; идеям квиртемпоральности как «солидарности сквозь время» или аффективному контакту между маргиналами настоящего и прошлого К. Диншоу; перспективы «встречи темпоральностей» в онтологии Т. Ингольда и ряд других концепций, признающих равенство агентов мультитемпоральности.
Андрей Олейников (ШАГИ ИОН РАНХиГС) в докладе «Что такое “презентизм” и стоит ли его бояться?» рассмотрел современную критику презентизма в академической историографии. Как известно, этот термин появился в работах Ч. Бирда и К. Беккера. В первой трети ХХ века он не вызывал опасений, которые стали распространяться лишь в начале 2000-х годов, когда презентизм стали обвинять в отрицании инаковости прошлого (Л. Хант), в поглощении настоящего и будущего (Х.У. Гумбрехт). Кризис модерного режима времени предполагает ревизию отношения к будущему, которое теперь перестает восприниматься с оптимизмом. И сменяющее его в качестве темпоральной доминанты настоящее также оказывается монструозным, катастрофическим или дистопийным. По мнению докладчика, Ф. Артог как автор этой модели, а вслед за ним и большинство академических историков становятся сегодня заложниками девелопментальной, или линеарной, модели исторического времени. Настоящее для них рассматривается не просто как современность, но и как единственное время жизни. Альтернативой такой трактовке может стать взгляд на настоящее как эффект работы инструментов синхронизации. С этой точки зрения современное недоверие к настоящему оказывается производным от кризиса политических инструментов синхронизации, упорядочивающих наш опыт. А перспективы его реабилитации связаны с восстановлением отношений с прошлым и будущим, лишь один из вариантов которых был артикулирован в эпоху модерна. Иные варианты, допускающие интерференцию прошлого и настоящего (З. Шифман), лишь начинают разрабатываться и менять наше мировосприятие.
Второй день работы секции был посвящен обсуждению конкретных историографических кейсов и примеров работы мультитемпоральности. Мария Сидорова (НИУ ВШЭ) в докладе «Плюрализация современности: герменевтический подход П. Рикёра» рассматривала критическую герменевтику П. Рикёра, для которого идея многообразия интерпретаций исключает абсолютизацию настоящего времени и ведет к «плюрализации» нашей современности, понимаемой как совместное существование и взаимодействие смыслов в пространстве интерсубъективности.
Ника Кочековская (НИУ ВШЭ) в докладе «Теория анахронизма Ж. Диди-Юбермана» обратилась к взаимосвязи идей этого французского философа с концепциями «ауры» В. Беньямина и «пафоса» А. Варбурга. Современность у Диди-Юбермана, с одной стороны, относится ко взгляду и визуальности, с другой — сопряжена с принципом монтажа единичностей. Для него сохраняющееся внутри анахронизма противостояние между историей и морфологией имеет визуальную основу. Такое понимание анахронизма докладчик сравнивает с теорией кино у Ж. Делёза как «перефразом монтажа», воссоздающего время. Анахронизм при этом из темпоральной плоскости переводится в контекстуальные отношения, меняет в нашем восприятии прошлого отношения фигуры и фона.
Роман Сундуков (Нижегородское художественное училище) в докладе «Горизонт культурной памяти и идея темпоральной многослойности исторического опыта» предложил использовать для переосмысления современного режима историчности понятие «горизонт культурной памяти». В условиях, когда граница между коммуникативной и культурной памятью («лакуна Вансина») все сильнее приближается ко времени письма / речи, важно осмысление долговременных структур, которые позволяют накапливать исторический опыт. С этой точки зрения формирование горизонта культурной памяти происходит в XVI в., когда возникает констелляция трех ключевых элементов проекта модерна: секуляризации, использования исторического наследия (античности) для решения новых задач и соотнесения темпоральной протяженности с пространственной (в связи с Великими географическими открытиями). Культурная память становится тройной взаимосвязью этих элементов, предполагающей постоянную работу по переосмыслению старых культурных форм, соотнесению их с современностью и определяющей весь проект Нового времени.
Доклад Александра Шевченко (Институт философии Сибирского отделения РАН, Новосибирск) «Справедливость “сквозь время” и ее субъекты» несколько отличался от предыдущих выступлений по проблематике и был посвящен вопросу: насколько можно переносить современные моральные концепты и юридические нормы в прошлое. Можно ли провести сквозь время принципы восстановительной и исторической справедливости? По мнению докладчика, правовая альтернативность носит сегодня скорее технический или прагматический характер, выйти за рамки которого оказывается почти невозможно. Именно поэтому моральный пафос исследований памяти и традиционалистской философии в равной степени не срабатывает, — они выстраивают свой проект на других (этических) основаниях.
Федор Николаи (НГПУ им. К. Минина) в докладе «“Гибридные войны” и исчезновение будущего» поставил под сомнение разграничение «времени войны» и «времени мира» применительно к современным вооруженным конфликтам. В условиях «новых» или «гибридных» войн конструирование темпоральных разрывов по отношению к прошлому (например, позиционирование событий 11 сентября 2001 года как начало новой эпохи); использование линейного времени при освещении контртеррористических операций (в настоящем) и проблематизация окончания конфликтов в Ираке и на Ближнем Востоке (в будущем) имеют политическую природу и подчиняют репрезентацию военных действий неоконсервативной политике идентичности. Современные конфликты способствуют исчезновению будущего — его редукции к аффективному отыгрыванию прошлого. Этот тезис был обоснован в докладе на основе анализа полуформализованных интервью с российскими ветеранами локальных войн и феноменологии их темпоральных представлений.
Пётр Сафронов (частная школа «Наши пенаты», Москва) начал свой доклад «Административное время: парадоксы историчности в современных деловых практиках» с критики темпоральной логики школьного электронного дневника-журнала. Задачи административного контроля за учебным процессом подталкивают к рассмотрению такого журнала как «кармана времени», предполагающего возможность мгновенного возвращения в прошлое для коррекции настоящего. Однако вместо ускорения настоящего и модернизации инфраструктуры учебного процесса (равно как и в процессах социально-политических) время начинает течь еще медленнее. По мнению докладчика, сама логика темпоральных складок или карманов бесполезна и порочна — она предполагает «хирургическую археологию», парадигматическим символом которой становится камера видеонаблюдения. Любая технологическая система стремится вернуться в исходную точку, к устойчивому состоянию. Такое механическое возвращение замедляет настоящее и исключает будущее— делает его предсказуемым слепком прошлого проекта. Исчезновение будущего оказывается здесь результатом не злонамеренных действий элит или чьих-то еще целенаправленных усилий, но неизбежным эффектом существующей технологической системы. Альтернативой такой темпоральной логике докладчик считает «неметодический» диалог с учащимися и уклонение от инструментализации времени.
Секция завершилась оживленной дискуссией, в ходе которой обозначились две основные позиции. С одной стороны, в теоретической историографии сегодня преобладает стремление сохранить дисциплинарную дистанцию по отношению к «мемориальному буму» и политически ангажированным проектам ревизии границ между прошлым и настоящим. С другой — значительная часть сторонников теории в гуманитарных исследованиях настаивает на радикальной проблематизации консервативной политики «очуждения прошлого». Эпоха «антропоцена» становится новой глобальной рамкой, оправдывающей масштабы предполагаемой ревизии темпоральных границ ради модернизации научных исследований и биологического выживания человечества. При этом сама оппозиция «историков» и «сторонников теории» демонстрирует свою поразительную устойчивость и способность к воспроизводству. Устойчивость парадоксальную, поскольку и тех, и других интересуют механизмы взаимосвязи прошлого и настоящего, в том числе политические. Однако артикулировать эти механизмы оказывается не так просто, поскольку их характер сегодня меняется. Они лишь частично артикулируются на политическом языке, но большей своей частью связаны с избыточностью исторического письма и неметодичностью образовательных, этических, повседневных практик. Подобные практики не вписываются в сложившиеся дисциплинарные демаркации и символические рамки, требуют их переосмысления. Поэтому дискуссии о политике времени 1980—1990-х годов, включая идеи Ф. Артога и Р. Козеллека, должны стать лишь одной из линий обсуждения. Не менее важен сегодня анализ современных культурных практик и запросов на будущее. Серьезный разговор о мультитемпоральности возможен лишь при пересмотре разделения на «теоретиков», «античную историю», «социально-философскую футурологию» и актуальные политические исследования. В этом смысле ревизия темпоральных границ не может идти отдельно от пересмотра границ дисциплинарных. Необходимы новые сюжеты и коллаборации, которые бы позволяли преодолеть старые рамки — комфортные и привычные, но оставляющие проблематику исторического времени в разряде «парадоксов».
Федор Николаи
Основные направления работы секции отражали социальные измерения как «времени войны», так и «времени мира». В качестве тем было предложено обратиться к наиболее актуальным и во многом болезненным вопросам существования человека в современном мире, который не замедляет темпов развития, но лишь ускоряется; к теоретическим возможностям социальной философии и теории по описанию и осмыслению происходящего. Помимо этого, к обсуждению были приняты основные тренды развития и общественные трансформации, связанные с изменениями в культуре, развитием науки и техники.
Секцию открыл доклад Валентины Веряскиной (ИФ РАН) «Будущее как проблема: методология исследования и возможные сценарии развития». Выступление, подготовленное с опорой на широкий эмпирический материал, концептуально затрагивало две основные темы. Была обозначена актуальность мышления о будущем как ответ на кризисные вопросы современности. С опорой на разработки теоретиков «сложных систем» (Б. Латур, И. Пригожин, И. Стенгерс и Э. Ласло) были обрисованы контуры социально-материального развития, когда данностью становится факт того, что техника меняет общественное устройство. Эти закономерности до сих пор не стали ясностью для современных теоретиков. Но в возможных сценариях развития важен не только социальный уровень, но и индивидуальный. Повседневность преобразуется не менее радикально (А. Гринфилд, Дж. Урри), и эти трансформации ставят вопрос о гуманистическом будущем человека в мире новых технологий.
Григорий Канарш (ИФ РАН) в своем докладе «Перспективы российской модернизации» предложил отойти от универсалистской, западной перспективы инструментального взгляда на современность. На примере российской модернизации было показано, что темпоральность мышления о будущем обращается к понятию «справедливость». Общественные преобразования и модернизация, необходимость в которых понимается российским обществом как приоритет, получают новое прочтение. Вопрос о справедливости должен стать ключевым в мышлении о будущем, поскольку без него «национальная модель модернизации» (В. Федотова), в которую включаются и построение демократической политической системы, и капиталистическое развитие экономики, обречена на неудачу. Проективное мышление о будущем должно включать в себя понимание национальной и культурной специфики.
Софья Коваль (НИУ ВШЭ) в своем выступлении «Прошлое, настоящее и будущее в англо-американской философии права» затронула вопрос о статусе философско-правовых концептов в мире будущего. Аналитическая философия права на начальном периоде своего развития создавалась как вневременная аналитика правовых понятий, но современные тенденции имеют другую направленность — рассматривать темпоральность как одну из важнейших характеристик права. Актуальные вопросы помещаются в сферу рассмотрения возникающей субдисциплины «правовая футурология». Попытка ее определения была предпринята в 1980-е годы Дэвидом Фанком, который полагал, что необходимо заниматься изучением наиболее вероятных сценариев будущего и дальнейшим конструированием правовой реальности с опорой на эти прогнозы. В качестве одного из уже имеющихся примеров влияния технологий на правовую реальность докладчица предложила кейс мобильного приложения “DoNotPay”, с помощью которого за короткий срок было оспорено 160 тысяч штрафов.
Николай Афанасов (ИФ РАН) в докладе «Свободное время как новая форма труда» предложил размышление о будущем свободного времени в мире цифрового капитализма. Обратившись к утопической мысли прошлого (Дж. Кейнс), утверждавшей, что развитие технологий избавит подавляющее большинство людей от необходимости трудиться, докладчик поставил под сомнение подобный футурологический оптимизм. Современность предлагает социальным теоретикам тенденции, свидетельствующие об изменении характера труда, но не о его исчезновении. Труд становится пористым, нервирующим, с необходимостью творческим, что только больше изматывает человека. Цифровой капитализм помещает субъекта в необходимость конкурировать со всем миром, что описывается экономической моделью «победитель получает все» (Б. Латур). Отчуждение творческой энергии происходит и во время потребления, смешивая последнее с производством/воспроизводством (Ф. Джеймисон, Н. Срничек). Взамен отмирающих традиционных профессий появляются цифровые профессии, связанные с интернетом, упраздняющие разделение между свободным временем и трудом.
Юрий Олейников (ИФ РАН) в своем выступлении «Мировоззрение — матрица социально-философской футурологии» затронул ряд вопросов, связанных с готовностью культуры принять происходящие технологические изменения и их влиянием на общество. Адекватное понимание происходящего обусловливается особенностями познания целостной картины мира и ее отражения в мировоззрении. Но есть ли у современного человека эта целостность восприятия? Каково его мировоззрение? Докладчик предположил, что у философии, которая традиционно выполняла роль теоретического обоснования и построения картины мира, впереди большая работа. Она должна вернуть себе проективный характер, отталкиваясь от имеющих место тенденций, и стать полноправным элементом философской футурологии. Такое место философия уже занимала в ряде проектов прошлого, к примеру в русском космизме.
Модератор и организатор секции Александр Павлов (ИФ РАН / НИУ ВШЭ) подготовил доклад на тему «Будущее как предмет социальной теории». Докладчик, с опорой на идеи британского социального теоретика Джона Урри, подчеркнул, что «будущее» до настоящего времени не стало полноправным — наравне с «капитализмом», «революцией» или «современностью» — предметом социальной теории. Тем не менее необходимость наукообразного понимания тенденций общественного развития очевидна, и в своих работах Урри так или иначе стремится подступиться к проблеме с научных позиций. Одной из основных идей доклада стала констатация факта, что будущее может быть доступно нашему пониманию, потому что чаще всего не производится из «ничто», а является продуктом комбинаторики уже имеющихся представлений (Н. Срничек). Эти представления существуют в популярной культуре как образы будущего, к которым мы привыкаем. И, в результате, когда прогнозы сбываются, мы оказываемся к ним готовы и не испытываем удивления. Самые нереальные темы и проблемы, раз они были озвучены и репрезентированы, встраиваются в нашу повседневную жизнь и представления о ней. Кажется, что сегодня эта тенденция сохраняется и тем самым темпоральные режимы, референтом которых должно быть будущее, оказываются на деле лишенными измерения будущего как такового и остаются вечным настоящим (Ф. Джеймисон). Таким образом, обращение к популярной культуре становится необходимым элементом встраивания «будущего» в социальную теорию.
В выступлении Бориса Подороги (ИФ РАН) было предложено обратиться к французской социально-философской футурологии 70-х и 80-х годов и проблеме экзистенциальной необходимости развития технологии. Жан-Франсуа Лиотар, провозгласивший упадок метанарративов, в более позднем своем творчестве обращается к понятию «солярная катастрофа». Рассуждая в рамках радикального прогнозирования, философ берет за точку отсчета неотвратимость солярной катастрофы, когда солнце по астрофизическим причинам неизбежно погаснет. Перспектива коллапса, пусть и отдаленного, должна восприниматься реальной. И техническое мышление способно помочь человеку его пережить. В связи с этим Лиотар, отталкиваясь от теоретических наработок французского философа техники Бернарда Стиглера, размышляет о возможности извлечь из ограниченного человеческого мышления универсальные технологические функции. По Лиотару, таких функций, которые может воспроизвести технология, три: привычка, припоминание и анамнесис. Им соответствуют технологические операции: «передача», «сканирование» и «проработка». В конечном итоге вывод Лиотара неутешителен: либо через пять миллиардов лет появится гибридная технорациональная вариация человека, способная выжить в космическом пространстве, либо человека не будет вообще.
Эдуард Сафронов (ИФ РАН) начал свой доклад «Капитализм высоких технологий и его социальное влияние (в концепциях диджимодернизма и автомодернизма)» с констатации ключевого значения высоких технологий для современного капитализма. Именно они определяют и формируют его облик. Влияние технологических инноваций становится важнейшим предметом исследований экономистов и социальных теоретиков (Р. Болдуин, Н. Срничек и А. Гринфилд). Но эти наблюдения не абстрактно, а качественно характеризуют современный капитализм. Смартфон, ставший ключевым технологическим средством повседневности (А. Гринфилд), создает рынок нового «сырья», — рынок данных, которые обеспечивают развитие и существование «цифрового» капитализма. В докладе были представлены теории диджимодернизма (А. Кирби) и автомодернизма (Р. Сэмюэлс), которые модернизируют концепцию постмодернизма как культурной логики позднего капитализма (Ф. Джеймисон), подчеркивая ключевое значение цифровых технологий.
Георгий Шулико (ИФ РАН) эксплицировал марксистскую природу мышления о будущем в докладе «О марксистской футурологии и будущем посткапитализма». Докладчик сделал акцент на том, что футурологическое и утопическое мировоззрения в корне различаются: если утопист исходит из образа желаемого будущего, задаваясь вопросом, как мир настоящего может прийти к этому состоянию, то футуролог исходит из осмысления тех актуальных факторов, которые могут помешать миру настоящего остаться таковым в будущем. Оптика марксизма, в его связи с революционной практикой, предлагает инструментарий определения продуктивности мышления о будущем. Сама марксистская футурология непредставима вне связи с успехами и поражениями революционной практики. Именно поэтому ситуация в марксистской футурологии последних 20—30 лет лучше всего описывается известным афоризмом Ф. Джеймисона: «Легче представить конец света, нежели конец капитализма».
О ранее казавшихся футурологическими тенденциях в сфере высшего образования говорил Юрий Шляков (НИУ ВШЭ) в докладе «Исследовательская деятельность в стенах высшей школы: вызов диджитализации». Диджитализация образования и контроля над проведением исследований описывается термином «менеджеризация образования». Она, опираясь на новые технологии, приводит к тому, что преподаватели высшей школы оказываются вынуждены публиковать результаты своих исследований и одновременно вести активную преподавательскую деятельность. Парадоксальным образом, оказывается, что новые технологии лишь увеличивают нагрузку на ученых, принося пользу институции, но ухудшая качество труда научных сотрудников.
В докладе Антона Гребенникова (НИУ ВШЭ) «Расширяя возможности публичной оценки: делиберативная и мониторная демократия» был рассмотрен кейс преодоления кризиса современных западных демократий в будущем через обращение к идеалу делиберативности. Перспективы развития режима были проблематизированы при обращении к работам Д. Рансимена и Д. ван Рейбрука. Идеи о возможном пути преодоления грядущих затруднений были прослежены в текстах Ф. Петтита и Дж. Кина. Основным выводом доклада стал тезис о том, что потенциальным способом решения проблемы легитимности признается поворот от демократического участия в сторону делиберации, а проблема эффективности может быть минимизирована через усиление механизмов наблюдения и контроля за деятельностью государства, действующих в рамках совещательной демократии.
Владислав Демидкин (НИУ ВШЭ) предложил проблематизацию современного политико-философского языка в докладе «Очень “странная” левая политика: власть экспертов или народная демократия». Современные политико-теоретические диспуты затрагивают проблему будущего демократий. Но если одна сторона (П. Розанваллон, Р. Анкерсмит) хочет полностью отказаться от привычных для эпохи модерна демократических принципов и институтов, то для другой стороны, представляющей позицию “экстраординарной демократии” (Ш. Муф, А. Каливас),— важно оставить и преобразовать старые формы политической конкуренции и массовой публичной политики на местах. Таким образом, будущее социально- политического пространства нужно рассматривать через призму вопроса о демократии и политическом как «устаревших» формах социальных отношений.
Секцию завершил доклад Даниила Морозова (НИУ ВШЭ) «Статус философского предсказания: будущее по Хайдеггеру». Доклад обратился к парадоксальному факту — в одном из интервью Мартин Хайдеггер утверждает: «Будущее, вот что важно», однако в своих поздних работах философ отказывается от любого прогнозирования. Приоритет онтологического вопроса о бытии упраздняет социальную и политическую проблематику. Обнаружение опасности, которая является сущностью «техники», также не ведет к футурологической конкретике. Доклад, однако, резюмирует вышесказанное как то, что Хайдеггер, будучи критиком футурологии, на самом деле делает философское предсказание. Лишенное конкретных деталей и тем самым неуязвимое для эмпирической критики, оно провозглашает рождение будущего, нового мышления, которое не может быть описано из перспективы сегодняшнего дня.
Напряженная работа секции «Социально-философская футурология», на которой состоялось тринадцать полноценных докладов, каждый из которых сопровождался обсуждением и, часто, уточняющими вопросами, завершилась заключительной репликой Александра Павлова. Он отметил, что продемонстрированный со стороны участников интерес к мышлению о будущем во всех его аспектах свидетельствует о возможности и необходимости создания предметного поля социальной футурологии. Разнообразные подходы, от количественной социологии до философской критики любой возможной футурологии с онтологических позиций, представляют друг для друга интерес. Это позволяет утверждать, что секция должна быть продолжена в следующем году, что стало бы лучшим вариантом завершающей дискуссии. В рамках социально-философского прогнозирования, опирающегося на актуальные тенденции, предположим, что центральными сюжетами останутся вопросы посткапитализма, вторжения новых технологий в повседневность, марксистский инструментарий работы с современностью и ее отражениями в популярной культуре.
Николай Афанасов
В рамках конференции Школы философии НИУ ВШЭ «Способы мысли, пути говорения» теме русской интеллектуальной истории были посвящены круглый стол «Пацифизм как господствующее умонастроение рубежа XIX — XX вв.», состоявшийся 22 апреля, и секция «Места и модели философствования в российской империи (XIX — начала XX века)» (организатор и модератор Андрей Тесля), прошедшая 24 апреля.
Попадание в фокус проблем русской интеллектуальной истории XIX — начала XX века представляется глубоко закономерным, поскольку именно в это время во многом складывается тот словарь общественной мысли, которым мы продолжаем пользоваться по сей день, — и прослеживание как генеалогии идей, так и внимание к разрывам, интеллектуальным траекториям, не получившим продолжения, не только оказываются «исследованием древностей», но и служат прояснению текущих споров в их теоретических основаниях.
На круглом столе по проблематике пацифизма, модерировавшемся Любовью Бибиковой (МГУ им. М.В. Ломоносова), в центре внимания оказались причины и условия достаточно быстрой трансформации российского интеллектуального ландшафта в период с 1870-х по 1900-е годы, когда «пацифистское умонастроение» из в большей степени периферийного и маловлиятельного становится едва ли не господствующим. Вместе с тем участники, в частности Модест Колеров, отметили, что такого рода перемена требует более сложного, многомерного описания — по- скольку сам «пацифизм» этого времени, рубежа XIX — начала XX веков, не исключает войны. Иными словами, война из «способа решения споров», «крайнего аргумента» переосмысляется в приемлемую как преследующая исключительно «пацифистские» цели, куда входит достаточно широкий набор задач — от цивилизаторской миссии до войны ради прекращения войны/насилия.
Доклад Бориса Межуева (МГУ) был посвящен истолкованию ссоры Вл.С. Соловьева и Л.Н. Толстого, вызванной статьей первого (одной из глав «Оправдания добра») о моральном смысле войны. Согласно Межуеву, как реакция Толстого, так в особенности реакция широкой публики для Соловьева оказалась неожиданной — поскольку сам Соловьев в своем тексте воспроизводил соображения, еще в 1860—1870-е имевшие характер глубокого общественного консенсуса, во-первых, о возможности осмыслять войну в моральных категориях, видеть в ней благое и, во-вторых, о возможности, соответственно, отделить «справедливые» войны от «несправедливых». Докладчик обратил особенное внимание на то, что текст Соловьева, вызвавший громкую реакцию, самим автором не рассматривался как потенциально полемичный — Соловьев не уловил перемен, происшедших в русской либеральной и социалистической мысли в отношении к войне, и потому реакция на его выступление оказалась столь неожиданной для него самого.
В докладе Андрея Тесли (БФУ им. И. Канта, Калининград) рассматривался «Балканский цикл» В.В. Верещагина в контексте споров о выражении «правды войны» в русском искусстве и литературе 1870-х годов. По мнению докладчика, все основные участники общественной дискуссии, независимо от их политических предпочтений, сходились во мнении, что современная им живопись не выражает искомой «правды», что связано во многом с ориентацией представлений о последней на литературные образцы, в первую очередь на толстовскую прозу, и противоречием, возникающим в рамках живописи, — между нарративными ожиданиями и совмещением планов и существующими изобразительными моделями (которые Верещагин, в частности, пытается преодолеть через условия экспонирования: создание особых выставочных пространств). Контекстуально «Балканский цикл» начинает вскоре после создания восприниматься как «пацифистское» высказывание, не совпадая в этом отношении ни с артикулированными самим художником целями, ни с первоначальным восприятием аудиторией, в частности — на первой, лондонской выставке.
В докладах Федора Гайды (МГУ), Модеста Колерова и Кирилла Соловьева (ИРИ РАН) анализировались проблемные сюжеты, связанные с пацифизмом и милитаризмом в русской общественной мысли конца XIX — начала XX века. В частности, Модест Колеров обратил внимание на определяющее для российской социал-демократии значение в качестве образца социал-демократии немецкой — и существующий «зазор» между провозглашаемым принципом интернационализма и глубокой традицией общенациональной солидарности и патриотизма. Федор Гайда, со своей стороны, подчеркнул, что основной причиной роста пацифистских настроений в русском либерализме стало нарастание противоречия между прогрессом и гуманизмом, каждый из которых был важной либеральной ценностью, а внешнеполитический пацифизм сочетался с внутриполитическим — стремлением снизить масштаб социальных конфликтов в российском обществе. Однако поиски путей реализации пацифистских взглядов приводили либералов к конфликту как с властью, так и с левыми. Пацифистская идеология наиболее ярко разошлась с реальностью в революционном 1917 году, в период вхождения либералов во власть.
Кирилл Соловьев, анализируя милитаризм в русской общественной мысли рубежа XIX—XX веков, акцентировал, что концепт войны присутствовал в теоретических построениях сторонников всех сегментов общественной мысли, от крайне левых до крайне правых — в виде, например, «войны против дворцов», «революции как гражданской войны», «здорового национализма» П.Б. Струве и его акценте на «силу» (от национальной до сильной личности), геополитических проектов П.Н. Милюкова и т.д. В этом отношении, подчеркнул докладчик, воодушевление, вызванное началом Первой мировой войны среди очень многих и весьма разных по своим общественно-политическим взглядам интеллектуалов Петербурга и Москвы, отнюдь не удивительно и не выглядит противоречием предшествующим воззрениям — в конкретной ситуации на передний план вышли те модели осмысления и те варианты эмоциональных реакций, которые присутствовали и разрабатывались в предыдущие годы, например, в войне видели «очищающую», «преобразующую» силу, способную дать начало новому историческому этапу — и в этом отношении ожидания оказались вполне оправданными.
На секции «Места и модели философствования в Российской империи (XIX — начало XX в.)», состоявшейся 24 апреля, обсуждались институциональные и социокультурные аспекты производства и распространения философского знания. В докладе Василия Ванчугова (МГУ) центральное внимание оказалось уделено политическому контексту положения философии в российском университетском пространстве XIX века — докладчик обратил внимание не только на меняющееся смысловое наполнение понятия «философия» как университетской дисциплины и статус профессора философии, но и на сложное совмещение ожиданий и угроз от этого рода знания со стороны тех институций и персоналий, которые на протяжении XIX века принимали решения о введении или исключении соответствующих курсов, найме и увольнении профессоров и т.д. При этом докладчик отметил, что указанный политический контекст отразился и в последующих историях русской философии — где значение тех или иных идей и персонажей во многом оказывалось производным от их положения в университетском пространстве, в дальнейшем став частью интеллектуальной традиции. Тем самым, согласно Ванчугову, современная история философии в качестве именно философской дисциплины предполагает радикальное переописание русской университетской философии XIX века, в первую очередь за счет рефлексии политических ожиданий от философии в прошлом — и стремлений университетской философии им соответствовать или попыток изменить, переопределить сами ожидания.
Светлана Волошина (РГГУ) и Алексей Панченко (СурГПУ) обратились к анализу конкретных сюжетов — в первом случае к истории газеты «Голос» А.А. Краевского, во втором — к народникам на государственной службе. В частности, Панченко отметил, опираясь на рассмотрение как синхронных, так и последующих эго-текстов, что для народников, в ссылке оказавшихся на государственной службе, последняя сама по себе не была противоречащей их целям и убеждениям. Прежде всего они осмысляли себя как носителей научного, нейтрального знания— и стремились к его наиболее эффективному применению в целях управления, не расходясь в целом с контролирующими их инстанциями в представлениях об «эффективности». Иными словами, государственная служба не воспринималась народниками 1880—1890-х годов как «компромисс» или «уступки» в смысле «сотрудничества с властью», а представала как ограничение целей — т.е. когда наличная власть мыслилась как неспособная решить фундаментальные проблемы и, соответственно, всякое действие в рамках существующего порядка оказывалось терапевтическим.
Сергей Шаулов (БашГУ) проанализировал философский дискурс Пушкинского праздника 1880 года, обратив особое внимание на речь А.Н. Островского — в его стремлении дистанцироваться от всех основных позиций без попытки занять метапозицию.
Анастасия Гачева (ИМЛИ РАН), анализируя «каталожную библиотеки Румянцевского музея как место рождения философских смыслов», показала значение «третьих мест», в данном случае каталожной Федорова, как пространства, обеспечивающего встречи и взаимодействие интеллектуалов, в своих основных контекстах не имеющих практически никакой возможности для встречи между собой и интеллектуального обмена, — каталожная в этом отношении функционировала и как «нейтральное пространство», относительно уравнивая участников коммуникации, поскольку все они представали в статусе одновременно и «гостей Федорова», и пользователей публичной библиотеки.
В докладе Модеста Колерова феномен «идейных сборников» получил рассмотрение в качестве особой институции философско-политических направлений, а в докладе Федора Гайды концепт «интеллигенции» был проанализирован с точки зрения инструмента самоорганизации русской общественности рубежа XIX — XX вв. Материалы выступлений на секции планируются к опубликованию в издании «Философия: Журнал НИУ ВШЭ» за 2020 г., № 2.
Андрей Тесля
