Оба вопроса важны, и вот почему. В книге, опираясь на оппозицию, введенную Джоном Сёрлем, я стараюсь удерживать различие между «сырым» фактом (brute fact) и фактом, институционально опосредованным (institutional fact), то есть включенным в некоторую систему убеждений, или, по Т. Веблену, в общую «привычку мысли». В свете этого различения очевидна недостаточность трудовой теории ценности, которая рассматривает затрату трудовых усилий и их возмещение как «сырой» факт. За рамками жестокой нужды характер ценообразования и ценности меняется, поэтому их исследование требует других подходов и инструментов… И да, действительно, это создает проблемы для мысли, развивающейся в междисциплинарном пространстве: философ Дональд Дэвидсон отмечает, что «факты» одной дисциплины не обязательно и даже как правило не сравнимы с «фактами» другой. Напряжение в междисциплинарных исследованиях возникает, но оно не обязательно пагубно, оно может быть также и продуктивно. Например, мои занятия музыковедением на фоне базовой специализации в литературе и языкознании позволили мне увидеть в языке то, чего языкознание не замечает, а музыковедение как раз позволяет заметить. В своей новой книге я трактую экономику и политэкономию как науки о ценностях, при этом гомологии ищу в других областях — в искусстве, литературе, где ценности значат, безусловно, иное, чем в экономике. И тут опять-таки возникает продуктивное напряжение и расширение исследовательской перспективы, полезное для всех дисциплин.

Могут ли констелляции, будучи социальными конструктами, претендовать на истинность или хотя бы на возможность верификации? Трудный вопрос. Само противоположение позитивной «истины» и «ценности» мне представляется сомнительным. Здесь можно вспомнить мысль Левинаса об этике как первой философии, о том, что этика первична по отношению к онтологии и эстетике, поскольку отвечает за выделение ценностно важных аспектов существования или опыта.

Идея моя состоит в том, что в царстве нужды — а именно в нем, как заметил когда-то Эдмунд Бёрк, обитало девяносто процентов человечества на протяжении всей истории — позитивная истина, «сырой» факт важнее ценности. Но в условиях относительного изобилия, которые создал промышленный капитализм, преодолев фазу первоначального накопления, и «истина», и «верификация» социального факта начинают пониматься иначе… Конечно же, «институционально опосредованная» истина не просто вытесняет сегодня «позитивную», они сосуществуют, и их сосуществование порождает продуктивное напряжение, привлекая внимание к социальному измерению этики, к специфической реальности социального.

Констелляции политической экономии позволяют нам различать природу ценностей в разных социальных формациях. Посмотреть на экономику сквозь призму искусства — не значит ли отчасти переоценить природу экономического? Социальная полезная стоимость/ценность, которой занимается полиэкономия, ведь не обязательно ограничена эгоистическим интересом.

На ваш другой вопрос: можно ли «прорулить» между некритичной апологией неолиберальной рациональности и ее огульным отрицанием? — отвечу так: можно, разрабатывая науку о ценностях. Такую науку, которая позволила бы замерить ценность рациональности (производительной способности, способности преобразовывать мир) и вред, то есть отрицательную ценность, эксплуатации.

Пер. с англ. Т. Венедиктовой