Silke Reeploeg. Women in the Arctic: Gendering Coloniality in Travel Narratives from the Far North, 1907—1930 [1]

Сегодня появляется все больше работ, посвященных рассмотрению Северного региона с точки зрения его колониального прошлого, в понимании которого остается немало «слепых пятен» [Vuorela 2009; Mattson 2014]. Однако исследования Скандинавии как область академических изысканий оказывают недюжинное сопротивление попыткам связать историографию Северных стран с колониализмом — если только последний не предстает маргинальным и альтруистическим предприятием [Scandinavian Colonialism 2013]. Идеи о скандинавской исключительности в этом вопросе нередко используются для того, чтобы уйти от ответственности и оправдать историческую причастность к панъевропейским колониальным идеологиям и практикам. Таким образом, осознание ответственности подменяется смутным чувством стыда и вины за то, что называют «привилегией незнания» [Körber 2018: 27]. Подобные стратегии не только оставляют в современных дискурсах об истории Северных стран лакуны и спорные трактовки, но и побуждают нас задаться вопросом о том, как подобные нарративы создаются и приживаются — и участвуют в поддержании существующих по сей день разновидностей северного колониализма. Принимая во внимание различные роли, которые играли женщины в истории Крайнего Севера, будучи и колонизаторами, и колонизируемыми, мы в этой статье используем путевые заметки, написанные женщинами, для изучения женских стратегий колонизации и противодействия ей. Рассматриваемые здесь примеры демонстрируют многообразие колониальных практик в Северном регионе: от более традиционных форм датской североатлантической территориальной экспансии, достигшей Гренландии, до заселения Лапландии различными скандинавскими народами, финнами и русскими. Вдохновляясь использованием концепта «колониальность гендера» в работах Марии Лугонес [Lugones 2008], мы рассмотрим биографические тексты в постколониальной перспективе, чтобы показать, как гендерно-специфическая колониальность производится и опосредуется путевыми заметками, написанными женщинами и повествующими о женщинах на Крайнем Севере. Если критика Лугонес в первую очередь направлена на расизм и насилие, неотъемлемо присущие современным колониальным гендерным системам, то в нашей статье ее понимание колониальности как живого опыта господства европоцентризма будет использоваться для прояснения гендерной природы пособничества колониализму со стороны белых женщин из высших слоев общества.

Женщины в контексте северного колониализма выступали элементами значительно более обширной сети социальных ожиданий и гендерных стратегий. Как показала Суви Кескинен с соавторами [Complying 2009], эта сеть по-разному участвует в структурных процессах колонизации. Культурные парадигмы и стратегии включают в себя очерчивание и одомашнивание экзотических периферийных областей, в которых могут иметь место «арктические приключения». Поэтому, хотя нет никаких сомнений в том, что «женщины в антураже арктического приключения традиционно считаются либо отсутствующими, либо беспомощными» [Pierce Erikson 2009: 103], столь же несомненно и то, что извлечение на свет их историй как элемента исторического ландшафта Крайнего Севера должно способствовать пониманию сообщнического характера их деятельности, а также тех сил, которые они представляют в колониальных процессах и дискурсах. Путевые заметки, оставленные женщинами, демонстрируют историческую и социальную обусловленность гендера, так как (некоторые) женщины могли использовать свой публичный образ, чтобы одновременно и артикулировать, и поставить под вопрос свою гендерную роль в колониальном контексте. Прочитанные в постколониальной оптике женские тексты позволяют нам приблизиться к колониальным архивам и обнаружить альтернативные интерпретации среди множества одновременно звучащих голосов, смещающих существующие имперские репрезентации с главенствующих позиций и способствующих их переосмыслению.

Понятие «колониальность» отсылает к тому, как европейские нормы в вопросах гендера, класса, расы и сексуальности применялись к обществам во всем мире на разных этапах колонизации, но также и в процессе последующего написания историографических и антропологических работ о колонизированных народах [Arnfred, Bransholm Pedersen 2015]. Транснациональный аспект формирования идентичности и культурной памяти означает, что колониальные конструкции гендера распространены во всем мире, но нередко они представляются существующими в контексте специфических национальных или региональных европейских колониальных проектов. Таким образом, межкультурные характеристики, пересекающие национальные и региональные границы, часто игнорируются, а сравнительные исследования редки. Используя сочинения датчанки Эмилии Демант (1873—1958; впоследствии она была известна как Демант-Хатт) и шотландки Изобел Уайли Хатчисон (1889—1982), мы проанализируем и «скандинавскую», и «транснациональную» стратегии колонизации — как они выражаются и воплощаются в одном или нескольких колониальных пространствах Северного региона при посредничестве биографических нарративов. На уровне как формы, так и содержания эти тексты демонстрируют многообразие пересечений глобальной и имперской власти с локальными иерархиями и системами знаний, — пересечений, формирующих гетерогенные и конкурирующие региональные колониализмы.

Статья состоит из четырех частей. В первой будут рассмотрены исторические взаимоотношения гендера и колониальности в биографических сочинениях, созданных женщинами на Севере. Как будет показано в этом разделе, женские путевые заметки с конца XVIII века вносили весомый вклад в колониальный проект. Женщины из высших слоев общества, которые могли устанавливать и поддерживать колониальные границы в своих путевых заметках, сами являлись продуктом дискурсов гендера, класса и этничности. Однако, помимо пособнической роли, которую играли их биографические тексты в нарративной легитимации империи, они также служили откликом на возросшее беспокойство по поводу гендера, овладевшее европейскими обществами к концу XIX века, выявляя противоречия в патриархальных дискурсах, которые требовали от женщин быть «достойными империи» и в то же время ограничивали их участие в публичной сфере [Castro Borrego, Romero Ruiz 2011].

Во второй части статьи мы поместим в исторический контекст форму и содержание опубликованных заметок путешественниц по Скандинавии, начиная с «писем, написанных в ходе краткого пребывания в Швеции, Норвегии и Дании» Мэри Уолстонкрафт [Wollstonecraft 1796]. В этом разделе гендер будет исследован как исторический процесс и перформативный акт в рамках истории национальных идентичностей, включавший в себя создание утопических, антимодернистских образов Севера. Утверждения, касающиеся женственности и мужественности, являются основополагающими аспектами колониальности и тесно связаны с процессом распространения порядков капиталистической/патриархальной/имперской метрополии на весь остальной мир. Поэтому исторический подход к проблемам гендера и колониализма требует анализа производства знания и того, как это знание влияет на культурные взаимодействия в определенных зонах контакта.

В третьем разделе этот подход применяется на практике — для анализа конкретных текстов, которые были написаны двумя женщинами, путешествовавшими по северным колониальным территориям в начале XX века. Критический разбор выдержек из их произведений (как текстовых, так и визуальных), по которым видно, как каждая из путешественниц вырабатывает персональные стратегии для встраивания своих социальных реалий в специфические контексты Севера, покажет, как колониальная женственность сочетает в себе неповиновение и послушание. В последней части статьи содержится критическая оценка применимости биографических и историографических текстов о Севере в качестве инструмента постколониальных исследований и практик деколонизации. Этот раздел завершается предложением использовать историю женщин как основание для разновидности Vergangenheitsbe-wältigung [2], которая способствовала бы непрерывной дестабилизации и переосмыслению северного колониализма.

 

Гендер и колониальность в биографических текстах

 

Рассматривая роль женских биографических текстов в истории арктического колониализма, крайне важно учитывать тесную и запутанную связь колониальности гендера с практикой исторического и историографического письма как такового. Такие исследователи, как Хайди Ханссон, утверждают, что путешественницы создают образ «феминизированной Арктики» и посредством своих публикаций конструируют собственное гендерно-специфическое «пространство» путевых заметок.

Такие роли или позиции доступны мужчинам и женщинам в различной степени, и понятие гендерно-специфического путешествия определяется не полом автора путевых заметок, а отношениями между авторской ролью и объектами описания. Основной принцип заключается в том, что властные отношения между первооткрывателем и территорией напоминают отношения между мужчинами и женщинами в патриархальном обществе [Hansson 2007: 78].

Американский историк Джин Бойдстон давно призывала к критической переоценке категории гендера:

Повсеместно используемый в качестве аналитической категории, практически независимо от времени, места и культуры, о которых идет речь, гендер, по-видимому, почти никогда не становится объектом критического пересмотра с учетом темпоральной, региональной и культурной специфики. В некотором смысле опора на гендер как категорию исторического анализа препятствовала нашим попыткам написать историю — или множество историй — гендера как исторического процесса [Boydston 2008: 559].

Таким образом, исторически специфичные социальные, эстетические и символические процессы, посредством которых конструируются и переопределяются гендерно-дифференцированные географии, необходимо также принимать во внимание при анализе соотношения этих последних с существующими колониальными практиками и идеологиями. Гендер является динамическим и изменчивым историческим процессом, который пересекается с другими исторически и культурно обусловленными концептами наподобие класса, расы и сексуальности. В этой связи особенно полезен биографический метод, поскольку он «иллюстрирует хрупкость аналитических абстракций, показывая конкретное историческое лицо включенным в сеть социальных отношений, чаяний, эмоций, здоровья, образования и занятий» [Boydston 2008: 558]. Индивидуальные биографии выявляют многочисленные противоречия, с которыми сталкивается человек, лавируя внутри социальных рамок и исторических процессов, производящих «женщин» и «мужчин» в различных европейских дискурсах о гендере. Очевидным образом, некоторые аспекты европейских гендерных дискурсов становятся менее обязывающими в арктическом пограничье, образ которого в рассказах, зарисовках и фотографиях подвергается авторскому «ретушированию». Поэтому необходимо использовать комплексную методологию, не ограничиваясь текстами, а обращаясь также к визуальным биографическим источникам, таким как зарисовки, живописные полотна, фотографии, фильмы, специально составленные фотоальбомы и персональные архивы (scrapbooks), которые помещают индивида в более широкие дискурсивные рамки и различные колониальные контексты [Biography 2016]. Вместо того чтобы способствовать закреплению существующих колониальных дискурсов и практик, внимательный к гендеру исследователь осознает ценность и значимость интерсекциональной природы гендера [Jessen Williamson 2011; Bodenhorn 1990; Pierce Erikson 2013]. Гендерно-дифференцирующий подход также открывает путь к многослойным интерпретациям истории, которые позволяют переосмыслить колониальные нарративы [Öhman 2017].

С точки зрения истории колонизации путевые заметки воспроизводят знакомую общеевропейскую литературную эстетику, включая утвердившиеся в западной культуре экзотические и утопические образы. Что еще более важно, в качестве разновидности биографического письма путевые заметки также конструируют пространство, в котором можно работать с различными аспектами «кризиса модерности», выражающего англо-европейскую тревогу по поводу дегуманизирующего воздействия индустриализации и модернизации [Eglinger 2016]. писатели и художники рубежа XIX—XX веков нередко откликались на эту ситуацию, экзотизируя первобытность и представляя традиционные общества как подлинные, не затронутые порчей культуры, которые необходимо одновременно «спасать» и идеализировать. Путевые заметки о Крайнем Севере образуют важную часть дискурсивного словаря, посредством которого этот кризис воспроизводится в формате «арктицизма» [Arctic Discourses 2010]. В качестве литературного дискурса арктицизм пересекается со многими другими дискурсами, опосредующими представления об империализме, национализме, модерности и гендере. Например, арктическое Приполярье как транснациональный регион часто репрезентируется как «гипермаскулинная» территория, история изучения и колонизации которой «произвела устойчивые модели гомосоциальной среды» [Lewander 2009: 91]. В течение XIX и особенно в начале XX века саморепрезентация женщин на этом фоне менялась: корпус биографических текстов о Севере теперь включал в себя опубликованные путевые заметки, написанные женщинами от своего лица, — книги и статьи в журналах. Эти нарративы создавались писательницами, чей публичный образ совмещался с доминирующими дискурсами о гендере той эпохи [Women 2014] [3]. Однако, поскольку в женских путевых заметках часто встречаются описания представительниц коренных народов и женщин из рабочего класса, эти тексты также наглядно демонстрируют исторически специфичные представления и дискурсы, которые связаны с колониальными пространствами Севера и наследие которых можно наблюдать в колониальных идеологиях и практиках до сих пор [Pratt 1992; Whiteness 2012]. Женские путевые заметки, таким образом, иллюстрируют перенос на «особые регионы» мира выявленных Эдвардом Саидом техник ориентализации, применяемых предвзятым, но влиятельным внешним наблюдателем. Подобная ориентализирующая оптика поддерживает сильнодействующую смесь ностальгии и патернализма по отношению к периферийному, лиминальному пространству «Севера», которое, в соответствии с этой идеологией, еще лишь предстоит в полной мере покорить и познать [Stadius 2001; Barraclough et al. 2013].

 

Нордистские фантазии: национализм и гендер в ландшафтах Севера

 

Начиная с «Писем…» Мэри Уолстонкрафт Скандинавские страны превратились в своего рода утопическую цель для европейских путешественниц [Mulligan 2016]. Аспекты гендера здесь могли одновременно экзотизироваться (например, в описаниях семейной жизни на фермах в горах) и переопределяться (что нередко влияло на развитие женского движения в родных странах путешественниц) [Byrne 2013; Johnston 2013]. Библиографический очерк Яльмара Петтерсена «Путешественники в Норвегии» [Pettersen 1897] позволяет составить представление о количестве путевых зарисовок и дневников об одной только Норвегии, увидевших свет во второй половине XIX века. Из 658 публикаций 46 явно вышли из-под пера женщин [4]. К их числу относятся «Приключения на коньках в Норвегии и на Балтийском море» (статья в журнале «Das Ausland»); «Очерки жизни, пейзажей и развлечений в Норвегии и Старой Норвегии» Мордонта Роджера Барнарда; «Путешествие на воздушном шаре из Парижа в Норвегию» Эмиля Картальяка; «Тур по Норвегии на велосипеде- тандеме» С. Голдера; «Путешествия кайзера Вильгельма II в Норвегию в 1889 и 1890 годах» Пауля Гюсфельдта, «Описание нового каноэ “Роб Рой”, построенного для путешествия по Норвегии, Швеции и Балтийскому морю» Джона Макгрегора; «Наш дом среди викингов» (статья в журнале «Belgravia») и «Юбилейная поездка трех девушек в Норвегию» Вайолет Кромптон-Робертс.

Как показывают тексты Уолстонкрафт о женской эмансипации, в XVIII веке уже наблюдалась растущая вовлеченность женщин в дискурсы просвещения, связывавшие историю с прогрессом (включая феминистские идеи касательно женского образования, женской рациональности и свободы морального выбора). Уолстонкрафт была первой британской писательницей, опубликовавшей отчет о своих путешествиях по Норвегии, Швеции и Дании. Переведенная на немецкий, голландский, шведский и португальский и опубликованная в Северной Америке, эта книга снискала огромную популярность. Повествование, сочетающее в себе черты автобиографии и травелога, вдохновляло таких поэтов-романтиков, как Уильям Вордсворт и Сэмюэл Тейлор Кольридж, а также других британских путешественниц, последовавших по стопам Уолстонкрафт [Walchester 2014].

Ее сравнения первобытных и цивилизованных обществ предвосхищают полевые наблюдения антропологов. В том, что она замечает, проявляется ее ум, ведь «искусство путешествовать представляет собой лишь разновидность искусства думать». Она обращает внимание на женщин, ткущих и вяжущих, чтобы согреться долгой зимой; на запах детских тел, ощущаемый сквозь слои льняной ткани; на теплое гостеприимство крестьян и на многозначительные улыбки, которыми обмениваются женщины, не имеющие общего языка [Gordon 2006: 267].

По мере того как в конце XIX века участились путешествия на Крайний Север, возросло и количество романтических зарисовок и путевых заметок, написанных женщинами. Как и аналогичные мужские сочинения, эти тексты были посвящены преимущественно древним, староевропейским аспектам некоторых скандинавских обществ (особенно Исландии и Норвегии) и в то же время открывали экзотические коренные народы северной Канады и Лапландии. Кэтрин Уолчестер полагает, что в повествованиях о сельской «Старой Норвегии» (Gamle Norge) сказываются два фактора. Во-первых, описания были сфокусированы на домашнем укладе и сельских пейзажах, которые «воплощают в себе ностальгическое понимание нации и средневековой, пасторальной демократии» [Walchester 2014: 6]. Во-вторых, устойчивое противопоставление этих мест крупным городам подчеркивало географическую удаленность индустриальной Британии от норвежской глуши. В поездках на север Европы женщины-писательницы чувствовали, будто путешествуют во времени или переносятся в потусторонний мир, нередко описывая такие странствия как окно в воображаемое прошлое германских народов. Так, Норвегия представала утопической игровой площадкой для британских путешественниц, где они могли наслаждаться свободой движения, предоставляемой такими занятиями, как рыбалка и охота, — совершенной «противоположностью их зарегламентированной и полной ограничений жизни в Британии» [Walchester 2014: 7]. Тем самым женщины «участвовали в создании привлекательного образа европейских социальных и культурных практик для британской аудитории, что побуждало и автора, и читателя сравнивать их с соответствующими британскими практиками и приводило к обостренному осознанию национальной идентичности, которое стало яркой чертой этой эпохи» [Johnston 2013: 35]. На более общем уровне Север для женщин-путешественниц и их читательниц представлял собой не просто место, где можно было предаваться воспоминаниям о древних традициях и укладе прошлого, а пространство, в котором гендер мог одновременно воспроизводиться (в качестве аспекта имперской власти) и критически оцениваться (для отечественной аудитории).

Путевые заметки помещают исполнение в высшей степени гендерно-специфических публичных ролей, таких как «леди», в различные национальные и транснациональные контексты. Фигура леди допускает частичное нарушение гендерных границ, в то же время поддерживая превосходство колониальных европейских стандартов поведения [Women 2014]. Например, Эмили Лоу, автор «Женщин без сопровождения в Норвегии» (1857), соединяет в этом тексте многие аспекты противоречивого образа викторианской путешественницы, который транслирует прогрессивные взгляды на гендер через призму британского превосходства. И в провокационном названии, и в содержании книги гендер используется как иронический троп, одновременно утверждающий и подрывающий господствующие гендерные нормы. Так, Лоу настаивает на мужской позе при верховой езде вместо использования «женского» седла. Этот выбор может показаться незначительным, однако он, очевидно, дает автору чувство уверенности в своих силах (а на родине, в Британии, эта подробность вызвала немало пересудов). Продемонстрировав свою свободу (ездить верхом как мужчина), Лоу немедленно объясняет этот проступок как составляющую своей роли носителя цивилизации за рубежом: «Леди всегда должны поступать по-своему в Норвегии — этого от них ожидают. Одно их присутствие доставляет удовольствие местным, а также показывает новые моды» [Lowe 1857: 151]. В этом проявляется сообщническая природа колониальности гендера: женщины-писательницы меняют маски в соответствии с национальным колониальным контекстом, в то же время подчиняясь транснациональным представлениям о современности и цивилизации. Поэтому, например, хотя все женщины внесли вклад в аналогичный жанр транснационального этнографического путевого очерка, такие работы, как «Высоко в горах с лопарями» (1913) [5] датской художницы и писательницы Эмилии Демант-Хатт [Demant- Hatt 2013], нередко классифицировались как антропологические и включались в корпус ранних датских или шведских сочинений в этой области [Kuutma 2003] [6]. С другой стороны, произведения шотландки Изобел Уайли Хатчисон, автора «Гренландской лирики» (1935), не только дают нам уникальную возможность увидеть датский колониализм из транснациональной перспективы, но и официально включаются в поле британской всемирной географии.

 

Встречи в Арктике: «датский» и «шотландский» Крайний Север

 

Недавно опубликованная биография раскрывает мультидисциплинарный характер творчества Эмилии Демант-Хатт, плодом которого, среди прочего, стало большое количество произведений изобразительного искусства [Sjoholm 2017]. Демант родилась в датском местечке Селле в 1873 году, училась в Женской художественной академии в Копенгагене. Путешествуя на поезде в 1904 году (по недавно открывшейся Рудной железной дороге из Лулео в Нарвик), она встретила Юхана Тури (Йоханнеса Ольсена Тури), саамского охотника и гида из окрестностей озера Турнетреск (коммуна Кируна). В 1907 году она вернулась в эти края, первоначально остановившись в доме Тури на другой стороне озера. Прожив какое-то время рядом с саамскими семьями, Демант выступила соавтором Тури, отредактировав и опубликовав двуязычное издание «Рассказа о саамах» в 1910 г. [7] Датское название вышедшей в 1913 г. версии этой книги — «Высоко в горах с лопарями» — использовалось также в английском переводе Барбары Шёхольм, увидевшем свет столетием позже. В книге описываются путешествия Демант, сопровождавшей две саамские семьи [8], по северным регионам Швеции в 1907—1908 годах. Затем, в 1912 и 1914 годах, Демант путешествовала по Лапландии со своим мужем, Гудмундом Хаттом. Итогом этих поездок стала публикация саамского фольклора в сборнике «У костра» (1922), а также художественные выставки, показавшие, как пейзажи и люди Крайнего Севера повлияли на творчество Демант-Хатт. Таким образом, и ее публикации, и картины проявляют множество аспектов колониальности гендера, включая имплицитное соучастие в применении расовых идеологий той эпохи.

Вера в расовые иерархии, основанные на природных, биологических и эволюционных доводах, играла центральную роль в имперском проекте, посредством которого всему миру навязывались представления о превосходстве европейской цивилизации, занимавшей в то же время «отеческую» позицию. Мэри Луиз Пратт во влиятельной книге «Глаза империи: путевые заметки и транскультурация» прослеживает историю европоцентристской классификации природы и народов шведским натуралистом Карлом фон Линнеем (также известным как Линнеус) [Pratt 1992: 32—155]. Эта предложенная в 1735 году классификационная система включала в себя категории не только для природных явлений, но и для расовых «типов», которые систематизировались в соответствии с физическими чертами и поведением. Таким образом, не только европоцентристские принципы сравнения и построения иерархий получали «природное» обоснование, но и главенствующее положение «европейской расы» объяснялось с «научной» точки зрения. В результате развития научного расизма расовые характеристики описывались как биологические детерминанты, а дискурсы модерности вводили концепты чистоты и расовой гигиены в качестве условий прогресса. Колониалистская идеология объединяла расу и нацию, причем раса становилась одной из примет национальной принадлежности, а также легко интерпретировалась в категориях классовых иерархий внутри конкретной нации [History of Eugenics 2010; Mattson 2014].

Путешествуя по северной Скандинавии, Эмилия Демант-Хатт описывала свои впечатления от людей вокруг, а также собак, оленей, смену сезонов и ландшафтов. И в датское, и в англоязычное издания книги включены фотографии и рисунки собственнических меток на оленях, а также пояснительные примечания о языке и традициях. Сам же процесс биографического письма раскрывает также многие аспекты колониальной идеологии, в частности представления Демант-Хатт об отдельных сферах мужского и женского и ее оценку этнических и социальных иерархий (например, в описаниях «финских поселенцев», принадлежащих к низшим слоям общества). И муж Демант-Хатт, Гудмунд, и главный спонсор публикации ее работ, промышленник из Кируны Яльмар Лундбом, поддерживали исследования отдельных расовых типов и иерархий (rasbiologi). Это подразумевало веру в то, что генетическое качество населения можно улучшить посредством расовой гигиены и селекции, — представление, связанное с глобальной программой научного расизма, развернувшейся начиная с 1920-х годов. Изначально в повествовании Демант-Хатт этот контекст пере осмысляется за счет использования специфической точки зрения (женщины/простеца/чужака) в качестве стратегии, позволяющей критиковать некоторые из трудностей, с которыми, по ее мнению, сталкивались саамы. Она отмечает: «Удивительно, что лопари смогли выжить сами как народ и сохранить свои расовые характеристики в столь высокой степени, несмотря на сильное давление и влияния со всех сторон» [Demant-Hatt 2013: 51]. В этой, по всей видимости, сочувственной оценке Демант-Хатт явственно «утверждает свою позицию незаменимого, хотя и подчеркнуто скромного посредника», — позицию, которая впоследствии находит выражение и в ее совместной работе с Юханом Тури, и в ее собственных сочинениях о саамах [Kuutma 2003: 172]. Однако, как отмечает биограф Демант-Хатт, ее позднейшие взгляды на расу также демонстрируют однозначное принятие европоцентристской расовой классификации, в рамках которой различия и конфликты представали неустранимыми аспектами скандинавского общества [Sjoholm 2017: 297].

Книга «Высоко в горах с лопарями» открывается сравнением родной местности Демант-Хатт в Дании с описываемым, но еще не названным таинственным краем, где в июне лежит снег. В конце этой романтической зарисовки сообщается, что речь идет об озере Турнетреск, на берегу которого автор ждет, пока ее отведут «к лопарям» [Demant-Hatt 2013: 3]. Почти мгновенно Демант отмечает различия между туземным, экзотическим, кочевым Другим, посмотреть на которого она приехала, и бедным финским населением этой местности. Описание первой встреченной ею семьи отнюдь не лестное. Войдя в жилище, она немедленно опознает хозяйку, которая не только олицетворяет низший класс и бедность, но и являет собой образец неряшливого бесстыдства: «Ее голые ноги торчали из-под короткой серой юбки, а свободный лиф из хлопка был расстегнут на груди». Женщины старшего возраста, которых она встретила по дороге к семейному стойбищу тури, «выглядели, как сказочные ведьмы» [Demant-Hatt 2013: 4, 5]. Саамы Сара и Никки, у которых остановилась Демант [9], описываются совсем иначе. Так, в день отплытия они гр через озеро, и «красно-желтая кайма на их выцветших голубых рубахах, или “кофтах”, горела на солнце, как и теплые тона их коричневой кожи» [Demant-Hatt 2013: 5—6]. Таким образом, первые страницы повествования не только утверждают авторский голос, который познакомит читателя с экзотическими пейзажами и народами, но и характеризуют саамов как этнос, «не испорченный» бедностью или индустриальным развитием близлежащей местности [10]. Чтобы донести эту мысль, автор использует символы женственности (парфюмерию): «Инга, однако, не хотела брать мыло, если это haksesáibbo (душистое мыло). Для их неиспорченного восприятия парфюмерная отдушка отвратительна» [Demant-Hatt 2013: 9].

Стоит подробнее рассмотреть противоречия, которые для Демант-Хатт Как автора путевых заметок содержатся в северных колониальных идеологиях и структурах. Ее положение сочувственного, но причастного к колонизации субъекта устроено сложным образом и подвергается постоянному переопределению. Например, почти каждую главу Демант-Хатт заканчивает предполагаемыми причинами конфликтов и разногласий, встречающихся на ее пути. Приводимые ею объяснения варьируются — от набора неудачных коммуникативных стратегий, выбранных саамами, которые «отчасти сами виноваты», потому что никогда не жалуются «кому следует», до указаний на злостное невежество прибывших с юга поселенцев — отношение, требующее пересмотра:

Но фермерам нужно запретить разбрасывать яд на путях кочевья лопарей в период миграции. Каждый год от этого гибнет по нескольку собак; кроме взрослых животных я слышала о двух больших щенках, принадлежавших одной вдове из нашего сыйта. Если бы вы знали, как сложно выращивать щенков в жилищах лопарей зимой, а затем брать их с собой в кочевье, вы бы поняли чувство утраты и гнев, которые испытывают хозяева, и избавили бы их от этого разочарования. Но, возможно, лопари отчасти сами виноваты в том, что это повторяется из года в год. Они никогда не жалуются кому следует. Когда я упрекнула их в этом, они ответили: «А что толку? Кому есть до нас дело?» [Demant-Hatt 2013: 144].

Притязания Демант-Хатт на авторитет и глубокие познания в области культуры саамов, очевидным образом, основываются на «сочувственном личном отношении и разделенном опыте» [Kuutma 2003: 172—173]. Книга «Высоко в горах с лопарями», несомненно, опирается на наблюдения и замечания, которыми она обменивалась со своим саамским соавтором Юханом Тури при написании «Рассказа о саамах». Однако ее позиция как агента колонизации также наглядно проявляется в том, как она решает сменить приютившую ее саамскую общину на другую, чтобы побывать на «новых территориях»:

Тальмские лопари, с которыми я кочевала до сих пор, направлялись обратно, на те же пастбища, где они были осенью, что было бы немного скучно. А здесь, напротив, новые люди, новые условия, новые территории [Demant-Hatt 2013: 116].

Статус Демант-Хатт, привилегированной дамы из Копенгагена, определял возможности, которые были у нее для представления итогового труда, включая финансирование публикаций: она получила щедрую спонсорскую поддержку на издание своих сочинений от крупнейшего промышленника Швеции [Kuutma 2003: 177]. Прибывшая на Север в качестве туристки, она выражала неодобрение по поводу того, как к саамскому населению относятся чужестранцы (udlændingene), прибывающие в район Тромсё в Норвегии, для которых коренные местные жители представляют собой «стадо забавных и “милых” зверушек» (en flok kuriøse og ‘søde’ dyr) [Demant-Hatt 1913: 10]. Однако ее картины воспевают мир, который кажется не затронутым модернизацией, сказочную реальность первобытных созданий, живущих в гармонии с природой, для которых (как для народа) не существует ролей, гендерных или каких-то еще, в современном скандинавском обществе [11]. Кари Хордер Экман недавно описала такой способ взаимодействия с колонизированными народами как разновидность «медленного насилия», которое ставит целью «спасти» определенные образы жизни или этнические группы, преднамеренно удаляя их из всех сфер современной жизни [Haarder Ekman 2018: 189].

Эти, на первый взгляд, альтруистические аспекты северной колониальности разворачиваются в дискурсивном пространстве скандинавских национальных территорий, прибегающих к взаимосвязанным, но самостоятельным практикам добычи природных ресурсов и колониальной экспансии. Северная колониальность как дискурсивное пространство представляет захват саамских земель естественным результатом действия необъяснимых, но прогрессивных внутренних сил. Благодаря этой стратегии освоение Лапландии отделялось от других, более откровенных колониальных проектов по присоединению заморских территорий, таких как Гренландия. Путешественники по колониальным пространствам Севера, подобные Изобел Уайли Хатчисон, демонстрируют сближение этих различных типов североколониальных стратегий с более общими стратегиями колониальности гендера.

Произведения Хатчисон передают глубокую зачарованность Севером как вдохновляющим магическим местом, вызывающим чувство романтического сродства с северным пейзажем и народами. Колониальный Север был для нее пространством, предоставлявшим путешественницам возможность изведать новые ландшафты и территории, а также новые аспекты эмансипации и самоопределения как женщин.

Я должна вновь поехать на Север! Мое сердце
Там, где лежит белый туман
У подножия скал в лунном свете
Под небом Крайнего Севера
[Hutchison 1935: 8]

Хатчисон увлекалась ботаникой, живописью и журналистикой и публиковала свои путевые дневники и заметки как в виде газетных статей, так и в виде отдельной книги. Подобно многим своим современникам, она видела в Арктике романтическую страну сказок — периферийное пространство, куда можно было сбежать от жизни дома, в шотландском замке Карлаури. Благодаря небольшому наследству, полученному после смерти отца, Хатчисон могла много путешествовать, заводя дружбу с широким кругом людей, которых она встречала на своем пути. В их числе был Кнуд Расмуссен, который написал предисловие к книге Хатчисон «На далеком берегу гренландии: сказочная страна Крайнего Севера» [Hutchison 1930]. На ил. 1 — фрагмент рекомендательного письма, которое Расмуссен написал губернатору Северной Гренландии Филипу Р. Росендалю, называя Хатчисон «шотландской дамой» (Skotsk Dame).

Ил. 1. Отрывок из письма Кнуда Расмуссена датскому губернатору Гренландии, июнь 1926 г. Национальный музей и архивы Гренландии (Nunatta Katersugaasivia Allagaateqarfialu), NKA 01.02/19.50/13. Архив Северного инспектората, Экспедиции и путешественники, 1916—1928 гг. (Nordre Inspektoratsarkiv, Ekspeditioner og rejsende, 1916—1928).

Хатчисон живо интересовалась встречавшимися людьми, фотографировала и писала портреты многих своих знакомых. Она регулярно приобретала рисунки, живописные полотна и всевозможные предметы во время путешествий, отправляя растения и ботанические образцы в Великобританию при помощи различных почтовых служб [12]. Пожалуй, наилучшей иллюстрацией того, как проявляется колониальность во взгляде Хатчисон, этой англосаксонской «путешествующей леди», служит один из ее короткометражных фильмов — «Цветы и кофе в Уманаке» 1935 года (Архив движущихся изображений, Национальная библиотека Шотландии, ед. хр. 3011). Этот фильм — одна из лент, снятых во время второй поездки Хатчисон в Гренландию в 1933—1935 годах,— очевидно, задумывался как дополнение к публикациям ее путевых заметок и публичным лекциям, демонстрируя мультимедийный аспект колониальности [13]. Режиссер перемежает изображения цветов интертитрами с занимательными надписями: «Комары и мухи терзают ботаника в Гренландии», затем титр: «Что еще растет в Гренландии», за которым следует портрет двоих детей, кадр с собаками и короткий фрагмент, демонстрирующий сезонные занятия: «Воронику собирают и запасают на зиму женщины и дети» (гренландка с двумя детьми изображают соответствующую деятельность). Затем фильм документирует употребление кофе на свежем воздухе: «Губернатор Гренландии устроил прием с кофе в Уманаке». Один из титров гласит: «Kavfiliorniarum— agaluarpugut! У гренландских слов довольно сложное написание! Конкретно это значит: “Мы хотим сварить кофе”». После этого Хатчисон описывает разнообразных участников приема, как если бы представляла гостей, собравшихся на чаепитие в шотландском поместье. В соответствии с приличиями она начинает с других присутствующих «леди», затем постепенно двигается вниз по лестнице гренландской колониальной иерархии, как она ее понимает: «Леди-доктор из Дании — жизнерадостная гостья!»; «Юдита — одна из последних женщин в Уманаке, убирающих волосы в старомодный узел на темени»; «Профессор Уильям тальбицер — еще один именитый гость, которому нравится кофе». И, конечно же: «Устроитель приема, губернатор Гренландии (герр Даугор Йенсен) пьет кофе с судьей Северной Гренландии (герр Росендаль)». И еще: «Круусе, школьный учитель и органист». Последний титр фильма гласит: «Солнце прячется за горы, время сказать: “Inuvdluaritse!” “Pivdluaritse!” [“Доброй ночи и удачи!”]». Фильм завершается кадрами, на которых гренландские дети танцуют вдалеке.

Как путешественница, прибывшая не из Дании, Хатчисон в этом фильме не просто с удовольствием документирует свои впечатления, но и инсценирует и режиссирует образ датской колонии, которая предстает «природным» явлением. «Актеры» этой ленты участвуют в создании представления, которое выглядит как своего рода «групповое селфи» или любительский снимок датского колониального сообщества в Гренландии, увиденного глазами шотландской/ британской путешественницы. Персонажи «гренландской пьесы» Хатчисон используют визуальный и текстуальный словарь шотландского поместья, перенесенный в датскую колониальную ситуацию. В колониальном контексте фильм представляет датскую колонию — ее классовые, гендерные и расовые иерархии — как знакомые, но улучшенные в соответствии с представлениями о норме отечественные реалии. Однако тем самым фильм одновременно меняет динамику ситуации: простое регистрирование исторического события превращается в срежиссированное представление, которое, пожалуй, может быть наилучшим образом описано как прославление колониальности и гендерно-специфического пособничества ей.

 

Переопределение роли женщины

 

Подобно другим женщинам того периода, и Хатчисон, и Демант-Хатт маневрировали между двумя противоположными дискурсами, один из которых требовал «действия и бестрепетной удали от рассказчика», а другой предполагал женственную «пассивность и озабоченность отношениями» [Mills 1993: 21— 22]. Таким образом, женские путевые заметки вступают в диалог со множеством более широких исторических и политических процессов гендерной дифференциации, специально направленных на переопределение роли женщины [Boydston 2008: 568—569]. Вследствие этого, обе наши героини стараются не бросать вызова гендерным нормам и «конвенциональным представлениям о женственности» своего времени [Hansson 2007: 75]. Другие элементы повествования, такие как юмор, самоуничижение и, в особенности, описание отношений, подчеркивают женственную, межличностную природу путевых заметок. Гарантиями женственности Демант-Хатт нередко служат скромность, умаление собственного достоинства и шутливый тон:

«Я не могу готовить для тебя», — сказала Сара, когда, из ложного смирения, я попросила дать мне что-нибудь поесть. «Откуда я могу знать, когда ты голодна и чего тебе захочется?» [Demant-Hatt 2013: 16].

Я шила себе лопарскую одежду и в субботу собиралась примерить часть своего наряда, но это невозможно было сделать в палатке, где меня в любой момент могли потревожить. Поэтому Инга решила, что мы пойдем в лес. Там, на верхушке плоского валуна состоялась примерка, причем мы от души веселились. Инга, которая не верила, что переодевание из «дамской одежды» в лопарский костюм меня красит, пела: «Diibmá don ledjet dego geasseloddi, dál don leat dego boares dorka» («В прошлом году ты была как птичка летом, в этом году ты как меховое нутро старой шубы») [Demant-Hatt 2013: 23].

Сознательно отмечая различия в повседневных практиках и перенимая «лопарскую одежду», Демант-Хатт потенциально теряет «преимущества» своего социального статуса. Это очевидно для ее саамской хозяйки Инги, но не для самой путешественницы, знающей, что ее статус привилегированного гостя/ колонизатора в действительности остается неприкосновенным (и подкрепляется финансовыми договоренностями с тури). Таким образом, женщины- путешественницы явно «принимают на себя коллективную ответственность за перенос колониальных культурных ценностей в арктическое пограничье, взамен пересылая домой образы экзотических мест и народов» [Reeploeg 2017: 39]. Однако, если с точки зрения позиционирования этих белых, принадлежащих к высшему классу женщин внутри пересекаемых ими колониальных пространств класс и раса часто играют более важную роль, чем гендер, последний является ключевым фактором для отечественной публики, в чьих глазах образы путешественниц — сильных женщин, которые не лезут за словом в карман, — все сильнее расходились с возросшим в это время вниманием к приличиям и семейным ценностям. Культурно и политически проблематичные попытки балансировать в противоречивом положении между независимостью и домашностью, пожалуй, ярче всего воплощаются в другом чрезвычайно гендерно-специфичном публичном образе этого времени — воинствующей британской суфражистки в огромной шляпе, которая громко требовала равноправия для женщин (и свою порцию имперского пирога). Подобная фигура не была нужна в контексте Севера, где женщины-путешественницы брали на себя роль благожелательного, сочувственного «учителя». В обоих рассматриваемых случаях «путешествующая леди» отнюдь не является первопроходцем — она использует уже существующую колониальную инфраструктуру [14]. Путешественницы старательно демонстрируют интерес, например, к «женственной» науке ботанике и домашней/личной жизни, языкам, культурам коренных народов, но никогда не «открывают» новых земель и не вступают в какое-либо подобие сексуальных отношений (типичный элемент мужских путевых заметок).

В этом контексте женские путевые заметки являются призмой, взгляд сквозь которую позволяет понять исторически специфичные социальные рамки и гендерные стратегии, образующие часть множественных пересекающихся процессов колонизации северных пространств. Если британский колониальный контекст требует появления фигуры сильной женщины, «достойной империи», то дидактический и благостный характер северного колониализма раскрывается при посредничестве дружелюбно настроенной очеркистки, чьи тексты нормализуют консенсус привилегированного незнания в том, что касается имперской экспансии. Однако женские путевые заметки также имеют дестабилизирующую функцию в колониальной системе. Путешествия по колониальным пространствам нередко становятся инструментом и трансгрессии, и эмансипации для женщины, которая считает себя одновременно и «леди», и «человеком» [Reeploeg 2017: 35]. Хатчисон, например, вернувшись из своих странствий в Канаде и Гренландии, приняла участие в праздничном ужине, посвященном двадцать первой годовщине обретения британскими женщинами избирательного права. На фотографии, документирующей это событие, она предстает полноправным членом группы влиятельных, требовательных женщин «у себя дома» [15].

Ил. 2. Изобел Уайли Хатчисон (четвертая справа) с группой бывших суфражисток из Глазго в 1939 г. Эта фотография была воспроизведена в газете «Glasgow Evening Times» в день шотландского референдума (18 сентября 2014 г.), а сопровождающий ее текст увязывал женскую эмансипацию с освобождением шотландской нации. См.: Glasgow Evening Times. 2014. 18 Sept. (http://www.eveningtimes.co.uk/lifestyle/13291723. Women_battled_to_win_the_ballot/, дата обращения: 10 апреля 2018 г.).

 

Заключение

 

В статье рассматривались произведения двух женщин, принадлежащих к элите общества, которые могли «путешествовать с ощущением свободы и самоопределения, доступным женщинам этого социального класса», но которые также непрерывно переосмысляли гендерно-дифференцированные и дифференцирующие аспекты самой колониальности [Reeploeg 2017: 39]. Путешественницы начала XX века в своих очерках воплощают в высшей степени гендерно-специфичные публичные образы в новом контексте. Не в последнюю очередь эти образы соответствуют идеологии героического белого имперского первопроходца — продукту «обществ в метрополиях, озабоченных следствиями чрезмерной цивилизованности, мягкостью, которая является результатом городского существования, в конце XIX — начале XX века пришедшего на смену жизни на земле» [Stuhl 2016: 3]. В то же время, даже непосредственно задействуя визуальный и текстуальный материал империализма и национализма, женщины-писательницы пересекали многие границы, установленные их собственной культурой.

В своих текстах и художественных произведениях и Изобел Уайли Хатчисон, и Эмилия Демант-Хатт переосмысляют колониальные социальные структуры, в рамках которых женщины воображались в колониальном контексте не полноправными действующими лицами, а лишь «символами дома и чистоты» [Mills 1993: 3]. Рассматриваемые здесь сочинения путешественниц противостоят этому дискурсу, наглядно демонстрируя активное участие женщин в имперском/колониальном проекте. Выступая проводниками колониальных идей и «культурных» практик, призванных укротить внешние рубежи империи, путешественницы в то же время контролируют свое исполнение роли «правильной женщины» в имперском пространстве [McKenzie 2012], — женщины, способной поддерживать свой социальный статус, перемещаясь внутри множества колониальных сетей взаимодействия. Жизнеописание в данном случае не только предполагает повышенное внимание к представлению своего «я» в рамках четко структурированных порядков эпистолярного и дневникового жанров, но также образует пространство, в котором женственность может стать одновременно ключевым активом и ироническим тропом [Mills 1993: 19]. Хатчисон, например, путешествует не налегке: в город Ном на Аляске она летит, взяв с собой три чемодана общим весом 300 фунтов, или 136 кг [Hoyle 2005: 117]. Сам факт, что женщины покидали свои дома, отправляясь в продолжительные поездки к окраинам империи, без сопровождения, как и то, что они решались описать свои путешествия и опубликовать заметки, противостоит и бросает вызов сформировавшимся в их обществах гендерным ролям. Как полагает Хайди Ханссон, «увеличение числа женщин-путешественниц во второй половине XIX века, таким образом, может быть истолковано и как следствие нежелания женщин соблюдать гендерный контракт, и как результат цивилизации, одомашнивания или феминизации диких земель» [Hansson 2007: 77].

Постколониальные подходы, методологии и практики уже довольно давно предлагают альтернативу дальнейшему закреплению существующих колониальных дискурсов и практик [Andersen et al. 2015]. они предоставляют возможность раскрыть ценность и значение производства памяти с разных точек зрения, позволяющих потеснить и дестабилизировать привычные исторические нарративы [North 2013; Lewander 2009; Thisted 2017]. Однако постколониальные теории и подходы, хотя они нередко подталкивают ученых к участию в социально значимых проектах, сами по себе не приводят к практикам деколонизации. Исследователи, занимающиеся изучением деколонизации, указывают на устойчивые расхождения между принципами и практикой [Tuck, Yang 2012]. Критическое взаимодействие с колониальной историей Севера в академической среде, таким образом, требует также переоценки господствующих установок и систем знания, поддерживающих подобную разобщенность. Это предполагает понимание колониальности как значимой части наших современных ценностей и практик, но также осознание позитивного потенциала «проблемного» и неоднозначного колониального наследия [Messy Europe 2018]. Так, изучение личных и публичных стратегий женщин, путешествовавших по Северному региону, не только проливает свет на запутанную природу транснациональных колониальных историй, но и помогает нам осмыслить многие неявные аспекты северной колониальности, которые остаются в силе по сей день. В своих путевых заметках женщины представляли собственные разнообразные версии европейских идеологий цивилизации и колонизации, а также гендерно-специфическим образом откликались на колониальные идеи. Публикуя биографические повествования, женщины-писательницы не только оставляли исторические свидетельства о жизни и путешествиях в колониальных пространствах, но и артикулировали гендерно-дифференцированную позицию «колониального пособничества» [Vuorela 2009: 19]. Путевые заметки, как и другие дискурсивные стратегии, не только служат симптомом, но и активно переформулируют «гендерное беспокойство конца XIX века» [Hansson 2009: 107]. В этом смысле подобные тексты иллюстрируют более общие социальные и культурные процессы, способствовавшие установлению господствующих колониальных взглядов на гендер в различных колониальных сферах / зонах контакта [Jensen 2016].

Пер. с англ. Ксении Гусаровой

 

Библиография / References

 

[Andersen et al. 2015] — Andersen A., Hvenegård- Lassen K., Knobblock I. Feminism in Postcolonial Nordic Spaces // NORA — Nordic Journal of Feminist and Gender Research. 2015. Vol. 23. № 4. P. 239—245.

[Arctic Discourses 2010] — Arctic Discourses / Eds. A. Ryall, J. Schimanski, H.H. Wærp. Newcastle upon Tyne: Cambridge Scholars Publishers, 2010.

[Arnfred, Bransholm Pedersen 2015] — Arnfred S., Bransholm Pedersen K. From Female Shamans to Danish Housewives: Colonial Constructions of Gender in Greenland, 1721 to ca. 1970 // NORA — Nordic Journal of Feminist and Gender Research. 2015. Vol. 23. № 4. P. 282—302.

[Barraclough et al. 2013] — Barraclough E.R., Cudmore D., Donecker S. Der übernatürliche Norden: Konturen eines Forschungsfeldes // Norde uropa Forum. Jährliches Heft. 2013. P. 23—53.

[Biography 2016] — Biography, Gender, and History: Nordic Perspectives / Eds. E.H. Halldórsdóttir, T. Kinnunen, M. Leskelä-Kärki, B. Possing. Turku: University of Turku, 2016.

[Bodenhorn 1990] — Bodenhorn B. I’m Not the Great Hunter, My Wife Is // Etudes/Inuit/Studies. 1990. Vol. 14. № 1—2. P. 55—74.

[Boydston 2008] — Boydston J. Gender as a Question of Historical Analysis // Gender and History. 2008. Vol. 20. № 3. P. 558—583.

[Byrne 2013] — Byrne A. Geographies of the Romantic North: Science, Antiquarianism, and Travel, 1790—1830. N.Y.: Palgrave Macmillan, 2013.

[Castro Borrego, Romero Ruiz 2011] — Castro Borrego S.P., Romero Ruiz M.R. Cultural Migrations and Gendered Subjects: Colonial and Postcolonial Representations of the Female Body. Newcastle upon Tyne: Cambridge Scholars Publishing, 2011.

[Colbert 2017] — Colbert B. British Women’s Travel Writing, 1780—1840: Bibliographical Reflections // Women’s Writing. 2017. Vol. 24. № 2. P. 151—169.

[Complying 2009] — Complying with Colonialism: Gender, Race, and Ethnicity in the Nordic Region / Eds. S. Keskinen, S. Tuori, S. Irni, D. Mulinari. Farnham: Ashgate, 2009.

[Demant-Hatt 1913] — Demant-Hatt E. Med Lapperne i Höjfjeldet / Ed. H. Lundbohm. Stockholm: A.-B. Nordiska Bokhandeln, 1913.

[Demant-Hatt 2013] — Demant-Hatt E. With the Lapps in the High Mountains: A Woman among the Sami, 1907—1908 / Trans. B. Sjoholm. Madison: University of Wisconsin Press, 2013.

[Eglinger 2016] — Eglinger H. Nomadic, Ecstatic, Magic: Arctic Primitivism in Scandinavia around 1900 // Acta Borealia. 2016. Vol. 33. № 2. P. 189—214.

[Gordon 2006] — Gordon L. Vindication: A Life of Mary Wollstonecraft. L.: Virago Press, 2006.

[Haarder Ekman 2018] — Haarder Ekman K. Scandinavian Wilderness and Violence: Two Women Travelling in Sapmi, 1907—1916 // Nordic Narratives of Nature and the Environment: Ecocritical Approaches to Northern European Literatures and Cultures / Eds. R. Hennig, A.-K. Jonasson, P. Degerman. Lanham, MD: Rowman & Littlefield, 2018. P. 189—208.

[Hansson 2007] — Hansson H. Henrietta Kent and the Feminised North // Nordlit. 2007. Vol. 22. P. 71—96.

[Hansson 2009] — Hansson H. Feminine Poles: Josephine Diebitsch-Peary’s and Jennie Darlington’s Polar Narratives // Cold Matters: Cultural Perceptions of Snow, Ice, and Cold / Eds. H. Hansson, C. Norberg. Umeå: Umeå University; Royal Skyttean Society, 2009. P. 105—123.

[Heater 2006] — Heater D. Citizenship in Britain: A History. Edinburgh: Edinburgh University Press, 2006.

[History of Eugenics 2010] — The Oxford Handbook of the History of Eugenics / Eds. A. Bashford, P. Levine. Oxford: Oxford University Press, 2010.

[Hoyle 2005] — Hoyle G. Flowers in the Snow: The Life of Isobel Wylie Hutchison. Lincoln: University of Nebraska Press, 2005.

[Hutchison 1930] — Hutchison I.W. On Greenland’s Closed Shore: The Fairyland of the Far North. Edinburgh: William Blackwood & Sons, 1930.

[Hutchison 1935] — Hutchison I.W. Lyrics from Greenland. L.: Blackie & Son, 1935.

[Jensen 2016] — Jensen L. Postcolonial Denmark: Beyond the Rot of Colonialism? // Postcolonial Studies. 2016. Vol. 18. № 4. P. 440—452.

[Jessen Williamson 2011] — Jessen Williamson K. Inherit My Heaven: Kalaallit Gender Relations // Inussuk — Arctic Research Journal. 2011 Vol. 1 (https://naalakkersuisut.gl/~/media/nanoq/ Files/attached%20Files/Forskning/inussuk/d K%20og%20enG/inussuk%201%202011%20 genoptryk.pdf).

[Johnston 2013] — Johnston J. Victorian Women and the Economies of Travel, Translation, and Culture, 1830—1870. Farnham: Ashgate, 2013.

[Kassis 2015] — Kassis D. Representations of the North in Victorian Travel Literature. Newcastle upon Tyne: Cambridge Scholars Publishing, 2015.

[Körber 2018] — Körber L.-A. “Gold Coast” (2015) and Danish Economies of Colonial Guilt // Journal of Aesthetics & Culture. 2018. Vol. 10. № 2. P. 25—37.

[Kuutma 2003] — Kuutma K. Collaborative Ethnography Before Its Time: Johan Turi and Emilie Demant Hatt // Scandinavian Studies. 2003. Vol. 75. № 2. P. 165—180.

[Lewander 2009] — Lewander L. Women and Civilisation on Ice // Cold Matters: Cultural Perceptions of Snow, Ice, and Cold / Eds. H. Hansson, C. Norberg. Umeå: Umeå University; Royal Skyttean Society, 2009. P. 89—104.

[Lowe 1857] — Lowe E. Unprotected Females in Norway. L.: G. Routledge, 1857.

[Lugones 2008] — Lugones M. The Coloniality of Gender // Worlds & Knowledges Otherwise. 2008. Vol. 2. P. 1—17.

[Mattson 2014] — Mattson G. Nation-State Science: Lappology and Sweden’s Ethnoracial Purity // Comparative Studies in Society and History. 2014. Vol. 56. № 2. P. 320—350.

[McKenzie 2012] — McKenzie P. The Right Sort of Woman: Victorian Travel Writers and the Fitness of an Empire. Newcastle upon Tyne: Cambridge Scholars Publishing, 2012.

[Messy Europe 2018] — Messy Europe: Crisis, Race, and Nation-State in a Postcolonial World / Eds. K. Loftsdóttir, A.L. Smith, B. Hipfl. N.Y.: Berghahn Books, 2018.

[Mills 1993] — Mills S. Discourses of Difference: An Analysis of Women’s Travel Writing and Colonialism. L.: Routledge, 1993.

[Mulligan 2016] — Mulligan M. Women’s Travel Writing and the Legacy of Romanticism // Journal of Tourism and Cultural Change. 2016. Vol. 14. № 4. P. 323—338.

[North 2013] — North by Degree: New Perspectives on Arctic Exploration / Eds. S.A. Kaplan, R. McCracken Peck. Philadelphia: American Philosophical Society, 2013.

[Öhman 2017] — Öhman M.-B. Kolonisationen, rasismen och intergenerationella trauman: Analys, reflektioner och förslag utifrån ett skrian de behov av samiskLEDD forskning och undervisning // Uppsala mitt i Sápmi—Sábme— Saepmie II / Eds. M.-B. Öhman, C. Hedlund, G. Larsson. Uppsala: Uppsam—föreningen für samiskrelaterad forskning i Uppsala, 2017. P. 99—113.

[Pettersen 1897] — Pettersen H. Utlændigers Reiser i Norge: Bibliografiske Meddelelser. Christiania: Thronsen, 1897.

[Pierce Erikson 2009] — Pierce Erikson P. Josephine Diebitsch Peary // Arctic. 2009. Vol. 62. № 1. P. 102—104.

[Pierce Erikson 2013] — Pierce Erikson P. Homemaking, Snowbabies, and the Search for the North Pole // North by Degree: New Perspectives on Arctic Exploration / Eds. S.A. Kaplan, R. McCracken Peck. Philadelphia: American Philosophical Society, 2013. P. 258—288.

[Pratt 1992] — Pratt M.L. Imperial Eyes: Travel Writing and Transculturation. L.: Routledge, 1992.

[Reeploeg 2017] — Reeploeg S. The Far Islands and Other Cold Places: Women Travelers in the Far North, 1850—1935 // International Journal of Arts and Sciences (IJAS). 2017. Vol. 10. № 2. P. 35—40.

[Scandinavian Colonialism 2013] — Scandinavian Colonialism and the Rise of Modernity: Small Time Agents in a Global Arena / Eds. M. Naum, J. Nordin. N.Y.: Springer, 2013.

[Sjoholm 2017] — Sjoholm B. Black Fox: A Life of Emilie Demant Hatt, Artist and Ethnographer. Madison: University of Wisconsin Press, 2017.

[Stadius 2001] — Stadius P. Southern Perspectives on the North: Legends, Stereotypes, Images, and Models. Gdańsk: Wydawn. Uniwersytetu Gdańskiego, 2001.

[Stuhl 2016] — Stuhl A. Unfreezing the Arctic: Science, Colonialism, and the Transformation of Inuit Lands. Chicago: University of Chicago Press, 2016.

[Thisted 2017] — Thisted K. The Greenlandic Reconciliation Commission: Ethnonationalism, Far North Resources, and Post-Colonial Identity // Arctic Environmental Modernities from the Age of Polar Exploration to the Era of the Anthropocene / Eds. L.-A. Körber, S. MacKenzie, A. Westerståhl Stenport. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2017. P. 231—246.

[Tuck, Yang 2012] — Tuck E., Yang K.W. Decolonisation Is Not a Metaphor // Decolonization: Indigeneity, Education & Society. 2012. Vol. 1. № 1. P. 1—40.

[Turi 2011] — Turi J.O. An Account of the Sámi / Trans., ed. Th.A. DuBois, 2011 (http://www. tadubois.com/varying- course- materials/ Muitalus-translation-without-articles.pdf).

[Turi, Demant 1910] — Turi J.O., Demant E. Muitalus sámiid birra: En bog om lappernes liv. Copenhagen: Græbes bogtrykkeri, 1910.

[Vuorela 2009] — Vuorela U. Colonial Complicity: The ‘Postcolonial’ in a Nordic Context // Complying with Colonialism: Gender, Race, and Ethnicity in the Nordic Region / Eds. S. Keskinen, S. Tuori, S. Irni, D. Mulinari. Farnham: Ashgate, 2009. P. 19—33.

[Walchester 2014] — Walchester K. Gamle Norge and Ninteenth-Century British Women Travellers in Norway. L.: Anthem Press, 2014.

[Whiteness 2012] — Whiteness and Postcolonialism in the Nordic Region: Exceptionalism, Migrant Others, and National Identities / Eds. K. Loftsdóttir, L. Jensen. Farnham: Ashgate, 2012.

[Wollstonecraft 1796] — Wollstonecraft M. Letters Written during a Short Residency in Sweden, Norway, and Denmark. L.: J. Johnson, 1796.

[Women 2014] — Women, Femininity, and Public Space in European Visual Culture, 1789— 1914 / Eds. T. Balducci, B.H. Jensen. Farnham: Ashgate, 2014.