Alexander Samarin. “A Friend of Freedom, Innocent of the Lies and Anger of Our Days”: Sergei Vavilov’s Pushkin Speech in the Pillar Hall of the House of the Unions

Важно не то, что вас победили.
Важно, что вы сопротивлялись.
Л. Зорин.
Покровские ворота

Выдающийся ученый-физик, президент Академии наук СССР академик Сергей Иванович Вавилов (1891—1951) — одна из ключевых фигур научной и культурной жизни эпохи позднего сталинизма. В ряде публицистических и научных работ можно найти жесткие оценки С.И. Вавилова как одного из проводников сталинского курса «на научном фронте». Например, высказывание А.И. Солженицына в «Архипелаге ГУЛАГ»: «Академик Сергей Вавилов после расправы над своим великим братом пошел в лакейские президенты Академии наук» [Солженицын 2011: 590]. Историк науки К.В. Иванов, проанализировав официальные статьи С.И. Вавилова, содержащие общую оценку советской науки, приходит к выводу, что именно он «сформулировал четыре главные особенности сталинской науки» как «народной, партийной, практической и плановой» [Иванов 2001: 99]. «Руководящая роль Коммунистической партии во главе со Сталиным была для Вавилова главным мобилизующим фактором роста научных достижений», — утверждает исследователь [Иванов 2001: 111].

А.Б. Кожевников, напротив, считает, что С.И. Вавилов вынужденно выполнял ритуальную функцию в качестве президента Академии наук, носил «маску», поскольку «политические публикации в сталинском обществе были не столько предпосылкой успешной карьеры, сколько неизбежным придатком к административной должности, начиная с определенного уровня» [Кожевников 2002: 34]. Историк делает вывод:

Чтобы сыграть свою роль образцового сталинского политика, Вавилов должен был в совершенстве овладеть языком и правилами игры той культуры. При поверхностном взгляде на его сочинения кажется, что в них наука подчинена политике. Если же проанализировать эти публикации как литературные тексты, с учетом стиля и жанровых правил эпохи, в них можно найти и другой уровень смыслов: полемику в пользу теории относительности и квантовой механики, защитный идеологический образ науки, проведение границы между сферами компетенции экспертов и политиков [Кожевников 2002: 55].

Представляется, что подобный подход имеет серьезные перспективы. Прямое цитирование вавиловских текстов, действительно наполненных идеологическими штампами эпохи, мало что может дать для понимания его реального отношения к советской действительности, положению советской науки в обществе и обстановке в самом научном сообществе. А вот помещение их в более широкий контекст, в частности сопоставление с его достаточно откровенными дневниками, показывающими весь внутренний трагизм личности ученого, вынужденного постоянно идти на компромиссы ради сохранения возможности научной работы для себя и коллег, ради всей науки как отрасли, а также для элементарного сохранения своей жизни (трагическая судьба брата была для Сергея Ивановича постоянным источником размышлений и переживаний), может позволить увидеть более объективную картину.

Предметом нашего анализа стал комплекс текстов выступлений С.И. Вавилова на юбилейных торжествах по случаю 150-летия со дня рождения А.С. Пушкина в июне 1949 года. В личном архиве академика хранятся их машинописные оригиналы с рукописной правкой, а также рукописные черновики некоторых из них [Вавилов 1949а]. Все они (кроме речи на митинге около памятника А.С.Пушкину в Москве 5 июня 1949 года) были своевременно опубликованы [Самарин 2020а]. Первый раз в июльском номере «Вестника Академии наук СССР» за 1949 год [Вавилов 1949б; В пушкинских местах 1949: 32— 33, 37—38, 40—42, 46—47], а позднее в сборнике материалов юбилейных торжеств в 1951 году [Вавилов 1951; Материалы юбилейных торжеств 1951: 307— 310, 336—337, 349—351, 367—370].

Творчество Пушкина сопровождало Вавилова с самого детства. В своих незаконченных воспоминаниях он упоминает об одной из первых собственных книг — сочинениях Пушкина [Вавилов 1979: 84]. Ранние дневники ученого сохранили множество свидетельств серьезного чтения пушкинских текстов. Например, 4 марта 1911 года он фиксирует:

Я читаю сейчас Пушкина, читаю основательно, хочу его постигнуть, как постиг Толстого, хочу найти формулу, сущность Пушкина; меня занимает довольно странный вопрос: Пушкин и наука… Да, это именно так, я знаю, что всю жизнь буду я под действием двух полюсов «зеркального» существования: наукой и Пушкиным [Вавилов 2016: 109].

Судя по дневникам, С.И. Вавилов часто использовал цитаты и образы из произведений Пушкина для оценки происходивших с ним событий, внутренних переживаний. Например, 2 апреля 1947 года, давая оценку своей деятельности в качестве руководителя Академии наук, он записывает:

Я — президент, «но счастья нет измученной душе». задерган. Больная голова. Мелочи. Кругом несчастные люди (вчера депутатский прием). Некогда по-настоящему подумать, нет совсем больших мыслей. Машина. Трата времени, вероятно, что-то государству приносящая, но где я почти машина [Вавилов 2012: 306].

Чтобы описать свое состояние, С.И. Вавилов использует фразу из монолога Бориса Годунова из одноименной пушкинской драмы.

Публичные выступления Вавилова о Пушкине в 1949 году произвели определенное впечатление на современников. Ближайший ученик Вавилова лауреат Нобелевской премии, академик И.М. Франк вспоминал:

Разумеется, не только поэтическая образованность Сергея Ивановича, но и его отношение к Пушкину было нам хорошо известно. Что касается меня, то я должен признаться, что Вавилова-пушкиниста я узнал и оценил, только услышав доклад Вавилова, президента Академии наук, на Пушкинском юбилее, посвященном 150-летию со дня рождения поэта [Франк 1979: 13—14].

Наиболее значимым по объему и по содержанию является текст выступления С.И. Вавилова на Торжественном заседании Академии наук в Колонном зале Дома Союзов 7 июня 1949 года. Он сохранился в четырех вариантах: рукописный черновик [Вавилов 1949а: 33—36 об.], машинописный оригинал с правкой от руки [Вавилов 1949а: 1—9], публикация в «Вестнике Академии наук» [Вавилов 1949б] и воспроизведение в материалах юбилейных торжеств [Вавилов 1951]. При их сопоставлении оказывается, что машинописный оригинал и публикация в юбилейных материалах практически идентичны. А вот текст в «Вестнике» был сокращен и отредактирован. Разночтения между ними заставляют сделать предположение, что С.И. Вавилов отредактировал свой текст для официального издания Академии наук, поскольку понимал, что он находится в зоне особого внимания партийных функционеров и других компетентных органов.

Почему более полный текст все же попал в сборник юбилейных материалов? Том вышел уже после смерти С.И. Вавилова (подписан в печать 1 августа 1951 года), но президент Академии значится его ответственным редактором. Первое возможное объяснение — С.И. Вавилов еще при жизни решился дать расширенный вариант, полагая, что в огромном томе юбилейных материалов до некоторых его высказываний будет труднее докопаться. Второе возможное объяснение — текст был набран по машинописному оригиналу уже после кончины Вавилова, и сотрудники издательства просто максимально точно передали его.

Во всех сохранившихся вариантах имеется фрагмент о революционности как ведущей линии творчества А.С. Пушкина:

Чем шире благодаря усилиям и находкам науки о Пушкине раскрывается перед нами литературное наследство поэта, тем яснее вырисовывается революционный лейтмотив творчества Пушкина. Десятая глава «Онегина», связь Пушкина с декабристами, глубокое реальное понимание необходимости всенародной поддержки революции — вот некоторые открытия и выводы пушкиноведения [Вавилов 1949б: 9; 1951: 30].

В варианте «Вестника» есть фраза:

В результате великой революционной победы в Октябре 1917 года на развалинах царской буржуазно-дворянской России основалось великое советское социалистическое государство, взошла, наконец, прекрасная заря социализма [Вавилов 1949б: 9].

А вот в варианте сборника читаем:

Великая революционная победа в октябре 1917 г., превратившая царскую, буржуазно-дворянскую Россию в социалистическое государство, осуществила мечту Пушкина. Над его родиной взошла, наконец, прекрасная заря социализма [Вавилов 1951: 29].

Возможно, что Вавилов, редактируя текст речи для журнала, осознал, что Пушкин, мечтающий о социалистической революции, некоторый перебор, и изменил фразу.

Вслед за обязательной революционностью Пушкина идет актуальная для конца 1940-х годов, времени кампаний по борьбе с низкопоклонством перед западом и безродным космополитизмом, мысль о патриотизме великого поэта. В обоих печатных вариантах выступления находится текст:

Вольнолюбие Пушкина, как и всего русского народа, сочеталось с глубоким патриотизмом. Тому же Чаадаеву, пессимистически оценивавшему историю России, Пушкин ответил: «Клянусь честью, я ни за что не хотел бы переменить отечества или иметь другую историю». Любовь к родине выразилась и в известных строках стихотворения «Клеветникам России» — в строках, которые в современных условиях звучат как жгучая пощечина врагам нашей Родины. Поэт обращается к западным «витиям» с вопросом, за что они ненавидят Россию [Вавилов 1949б: 9— 10; 1951: 30].

Процитировав далее фрагмент из стихотворения, С.И. Вавилов заключает: «Такие слова и сейчас советский народ обращает к лжедемократам западного капиталистического мира [Вавилов 1949б: 10; 1951: 31].

Далее С.И. Вавилов продолжает «обосновывать» революционную направленность творчества Пушкина. В обоих вариантах выступления можно прочитать:

Современное пушкиноведение с несомненностью доказало, что легенда о Пушкине как «чистом поэте», рожденном «для звуков сладких и молитв», лишена всякой почвы. Чудесное художественное мастерство Пушкина — это органическая, неотъемлемая для него форма действенной мысли, направленной прежде всего на проповедь свободы. Этот якобы «эстет», желая указать главную свою заслугу, сказал: «в мой жестокий век восславил я свободу» [Вавилов 1949б: 10; 1951: 31].

Пушкинские тексты С.И. Вавилова кажутся сегодня уродливым продуктом сталинской идеологической машины, но они были далеко не самыми яркими образцами жанра юбилейного политического выступления. Главным событием юбилейного марафона в июне 1949 года стало торжественное собрание 6 июня в Большом театре, которое открывал генеральный секретарь Союза советских писателей А.А. Фадеев, руководивший комитетом по организации пушкинских празднований, а с центральным докладом выступил поэт К.М. Симонов. С.И. Вавилов присутствовал на этом заседании, сидел в его президиуме, но не выступал [Величайшая гордость 1949].

Фадеев посвятил заключительную треть своего небольшого доклада вопросу об ответственности советской интеллигенции перед народом: Велики заслуги нашей интеллигенции перед советским народом. И нет другой такой страны в мире, где интеллигенция была бы так обласкана народом и окружена такой его любовью. Но в торжественный день, посвященный памяти Пушкина, народ вправе мерить каждого из нас великой народной пушкинской мерой. И народ вправе сказать нам: «Ждем от вас большего! Вперед и выше, славные сыны и дочери народа! Шире, глубже овладевайте всеми передовыми знаниями и богатствами культуры в свете ленинско-сталинского учения!» [Фадеев 1949]. К.М. Симонов говорил о гибели поэта:

Посредине своего великого поприща, в разгаре благородной и многосторонней деятельности, Пушкин пал от руки наемного убийцы, не умевшего двух слов связать по-русски, великосветского прощалыги (так! — А.С.), безродного космополита Дантеса» [Симонов 1949: 2].

О значении пушкинского наследия в современном мире Симонов высказывался также ярко:

Тем, кто вешает негров, незачем вспоминать Пушкина! Тем, кто на глазах у голодных жжет пшеницу, незачем вспоминать Пушкина. Тем, кто хочет купить совесть народа за яичный порошок, незачем вспоминать Пушкина! Тем, кто хочет залить мир кровью, незачем вспоминать Пушкина, он их враг, враг каждой их мысли, каждого их слова, каждого их гнусного поступка [Симонов 1949: 2].

Анализ вариантов речи С.И. Вавилова на торжественном заседании Академии наук приводит к выводу, что академик, используя свою огромную эрудицию, направлял в аудиторию совсем нетривиальные сигналы.

В черновике, машинописном оригинале и варианте сборника практически в самом начале своего выступления С.И. Вавилов, уже сказавший о «социалистической мечте» Пушкина, заявляет:

Уместно вспомнить стихи Я.П. Полонского, написанные в 1880 г. по случаю открытия памятника Пушкину в Москве:

Ничего не презирая,
В дымных хатах изучая
Дух и склад родной страны,
Чуя русской жизни трепет,
Пушкин — правды первый лепет,
Первый проблеск старины…
Пушкин — это эхо славы,
От Кавказа до Варшавы,
От Невы до всех морей,
Это сеятель пустынный,
Друг свободы, неповинный
В лжи и злобе наших дней.

Полонского надо поправить только в одном. Пушкин был не первый лепет правды, а полная правда» [Вавилов 1949: 2, 33 об.; 1951: 29—30].

А затем уже идут рассуждения о революционности, патриотизме, разоблачение «легенды о Пушкине-эстете». Можно предположить, что основная роль цитаты состоит в том, чтобы слушатели уловили последнюю фразу — поэт не виноват в «лжи и злобе наших дней». Интересно, что Вавилов из множества вариантов для цитирования выбрал именно Якова Полонского.

«Правильные авторы», трактующие Пушкина, были перечислены в докладе К.М. Симонова: «Великая русская литература в лице Белинского, Добролюбова, Чернышевского, Щедрина, Глеба Успенского, Короленко, Горького законно и твердо объявила Пушкина своим и только своим, вела от него новое литературное летоисчисление и настойчиво подчеркивала великое общественное значение творчества Пушкина» [Симонов 1949: 3]. Этот набор авторов широко использовался для цитирования при проведении пушкинских торжеств в 1949 году. В одном из отчетов можно прочитать: «Утром 10 июня делегации выехали в город Пушкин. Весь путь от Ленинграда до города, носящего имя поэта, и сам этот город, утопающий в зелени парков, были украшены щитами и стендами с портретами Пушкина, с цитатами из его произведений и из работ о Пушкине Белинского, Чернышевского, Добролюбова, Горького» [В пушкинских местах 1949: 31].

Были и фигуры, которые позиционировались как ретрограды, противостоящие этой прогрессивной линии. Константин Симонов в своем докладе озвучил ряд таких имен применительно к пушкинистике: П.В. Анненков, А.В. Дружинин, А.А. Фет, В.С. Соловьев, В.В. Розанов, Н.М. Минский, Д.С. Мережковский, В.Ф. Ходасевич [Симонов 1949: 2].

Таким образом, далеко не на каждого автора, писавшего о Пушкине, можно было спокойно ссылаться в 1949 году. Какую же репутацию в советском литературоведении сталинского времени имел Яков Полонский, которого решил цитировать С.И. Вавилов?

О ней красноречиво говорит статья о Полонском из девятого тома литературной энциклопедии, увидевшего свет в 1935 году:

Творчество П. было различным на разных этапах. В пору «реформ» П. пел дифирамбы правительству и выступил против польского восстания с пасквильной пьесой «Разлад», где смыкался с лагерем Каткова. Реакционный курс после 1866 толкал влево идеолога либеральных земцев. П. этого периода не чужд заигрыванию с революционерами, выхолащивая, однако, из их образов боевые, действенные черты, возводя на пьедестал их жертвенность («Что мне она»). <…> В 80—90-х гг., как и в эпоху «реформ», Полонский снова правеет, совершенно отойдя от оппозиции. Мистицизм, поповщина, уход в сверхъестественное, мрачная ипохондрия становятся преобладающими в его творчестве [Грушкин 1935: стб. 66—67].

В том же, 1935 году в серии «Библиотека поэта» увидел свет том стихотворений Я.П. Полонского. Автором вступительной статьи в этом издании был Б.М. Эйхенбаум, который писал: «Поэзия Полонского — поэзия промежуточного, социально неполноценного слоя, стоящая между поэзией Некрасова с одной стороны и поэзией Фета — с другой» [Эйхенбаум 1935: ХХХ].

Следовательно, для начала своей пушкинской речи на торжественном заседании Академии наук С.И. Вавилов выбрал автора, который не был представителем революционно-демократического лагеря и по многим параметрам мог быть отнесен к стану реакционеров. А цитируемое стихотворение Я.П. Полонского «А.С. Пушкин» не вошло в том его сочинений в «Библиотеке поэта» 1935 года, поскольку не считалось ценным в его творческом наследии в контексте советского времени. В машинописном оригинале речи С.И. Вавилова оно приведено без ссылки на конкретное издание. А в публикации 1951 года дана отсылка к первому тому полного собрания сочинений Я.П. Полонского, увидевшего свет в 1885 году. Пожалуй, только такой библиофил, как С.И. Вавилов, для которого постоянные визиты в букинистические лавки были образом жизни [Самарин 2019], мог в 1949 году апеллировать к подобному источнику.

Выбор Полонского был необходим Вавилову, чтобы провести чужими словами свою мысль о несовершенстве окружающей его действительности, над которой возвышается гений Пушкина. Возможно, С.И. Вавилов хотел этой цитатой сказать, что Пушкин остается великим поэтом и он не виноват в использовании его имени в повседневных практиках сталинского режима. О негативном восприятии С.И. Вавиловым того, как повседневность представлялась в советских медиа, свидетельствуют, например, его дневниковые записи о советских газетах: «Газеты как отвратительная микстура» (20 июля 1947 года) [Вавилов 2012: 317]; «Просмотрел около сотни газет. Пароль “самопрославление”. Не нравится мне это и не так культура завоевывает мир» (21 августа 1947 года) [Там же: 323]; «В газетах извращенная лысенковская свистопляска. Вальпургиевая ночь» (9 августа 1948 года, в период августовской сессии ВАСХНИЛ) [Там же: 362]. Знаком неприятия окружающей советской действительности были и немногочисленные, но крайне резкие высказывания С.И. Вавилова о произведениях советской художественной литературы в дневниках [Самарин 2020б].

Неслучайный выбор стихотворения Полонского и акцент именно на словах «о лжи и злобе наших дней» подтверждает машинописный оригинал речи С.И. Вавилова у памятника А.С. Пушкину 5 июня 1949 года. Здесь цитата приведена в урезанном виде:

Это — сеятель пустынный,
Друг свободы — неповинный
В лжи и злобе наших дней
[Вавилов 1949а: 20].

Выступление на митинге, проходившем на открытом воздухе, где С.И. Вавилов был не главным лицом, выглядит немного более свободным. В частности, это единственный из пушкинских текстов С.И. Вавилова, который не заканчивается здравицами И.В. Сталину и Коммунистической партии, а лишь содержит восхваление великого поэта [Вавилов 1949а: 21; Самарин 2020а: 555]. Характерно, что ни одна из многочисленных советских газет, поместивших репортаж о митинге у памятника Пушкину 5 июня, в пересказе выступления С.И. Вавилова цитату из Полонского не упоминает [Самарин 2020а: 556—557].

Другой пример использования эзопова языка можно увидеть во фрагменте выступления С.И. Вавилова, посвященном теме «Пушкин и наука». В версии, опубликованной в «Вестнике АН СССР», приведено следующее высказывание: Пушкин был членом Российской Академии, вошедшей затем в состав Академии наук. Было бы ошибочно судить об отношении Пушкина к академиям и, в частности, к Академии наук по эпиграмме на князя Дундукова. Дундуковы были, к сожалению, в академиях. Но это эпизоды. Об истинном отношении Пушкина к академиям лучше всего свидетельствует его большая статья «Российская Академия», напечатанная в 1836 году в «Современнике» и полная почтительного отношения к этому учреждению [Вавилов 1949б: 11].

А в машинописном оригинале и версии сборника 1951 года этот фрагмент выглядит еще красноречивее:

Дундуковы, к сожалению, были и до сих пор иногда встречаются в академиях [Вавилов 1949а: 5; 1951: 32].

С.И. Вавилов очевидно размышлял над данным фрагментом. В рукописном черновике он подвергся правке, из-за которой текст трудно читаем [Вавилов 1949: 35 об.], а в машинописном оригинале во фразу «но это эпизоды» добавлено «к счастью» [Вавилов 1949а: 5].

Фрагментом своей речи о Дундукове С.И. Вавилов явно хотел высказать свое отношение к ситуации в Академии наук, которой он уже четыре года руководил. Для понимания смысла его демарша надо обратиться к пушкинской эпиграмме:

В Академии наук
Заседает князь Дундук.
Говорят не подобает
Дундуку такая честь;
Почему ж он заседает?
Потому что есть, чем сесть.
[Пушкин 1977: 321]

Речь у Пушкина идет о князе М.А. Дондукове-Корсакове, председателе Петербургского цензурного комитета. Поэт вполне прозрачно намекает на гомосексуальные отношения своего героя с министром народного просвещения С.С. Уваровым, благодаря которым он получил пост вице-президента Академии наук. Т.Г. Цявловская, проведшая глубокий анализ контекста этого произведения, делает вывод:

Эпиграмма заключает в себе два острия. С одной стороны, тут издевательство над человеком, который прошел в Академию благодаря своей связи с президентом. С другой — выражение «Дундук» не только сокращенное обозначение фамилии князя Дондукова-Корсакова (которую Пушкин ошибочно, даже в официальных письмах, писал через «у»); это слово имеет и другое значение, зафиксированное в «Толковом словаре» Даля: бестолковый человек. Употребляется и поныне в живом языке — в смысле дурак [Цявловская 1973: 100].

Статья Т.Г. Цявловской была опубликована в 1973 году. Но схожие характеристики эпиграммы неоднократно появлялись и ранее. Например, в «Путеводителе по Пушкину», вышедшем в свет в 1931 году, была дана следующая справка: Дондуков-Корсаков, «князь Дундук», кн. Мих. Алдр. (1794—1869) — попечитель петербургского учебного округа, председатель цензурного комитета. 7 марта 1835 г. Д., не имея никаких научных заслуг, был назначен вице-президентом Академии наук единственно по протекции гр. Уварова, как было с назначением и на прежние должности. Стихи «В академии наук» не только выпад против неучености Д., но и намек на интимную близость Д. с Уваровым [Пушкин 1931: 128].

С.И. Вавилов не мог не понимать смысловой нагрузки своей фразы о том, что Дундуковы «до сих пор иногда встречаются в академиях», произнесенной с трибуны Колонного зала Дома Союзов. Фактически он утверждает наличие среди лиц с академических званием неумных людей, получивших место не за научные заслуги, а за связи с вышестоящим советским руководством.

С.И. Вавилов высоко ценил академические звания, полагал, что именно члены Академии наук — главные действующие лица в научном процессе. Стараясь выкроить время для личной научной работы, он подал в Президиум АН СССР записку с просьбой освободить его от участия в ряде академических комиссий. В Архиве РАН она датируется как созданная не ранее 1935 года и не позднее апреля 1937-го. В ней Вавилов достаточно четко сформулировал свое представление о члене Академии:

Тривиальная истина, что опорой Академии должны быть академики, т.е. лица достаточно высокого научного уровня, не должна очутиться в положении парадокса. Академики должны иметь достаточную возможность лично вести научную работу и достаточно много читать, чтобы иметь право оставаться академиками. Для меня совершенно ясно, что академики должны много руководить, учить и реально участвовать в организационной работе, но все это возможно только при условии достаточной личной научной работы и работы над собою по повышению собственных знаний [Вавилов 1935—1937: 2]

Судя по дневникам, С.И. Вавилов часто резко отзывался о своих коллегах-академиках, давал им нелицеприятные характеристики. Так, например, после академических выборов в Свердловске Вавилов записал в дневнике 4 мая 1942 года: «Скучно, тошно, не чувствуется и следа Академии. Сборище кем-то, зачем-то выдвинутых случайных людей» [Вавилов 2012: 149]. 20 сентября 1942 года появляется запись: «В Казани — холод. Визит к Деборину. Жалостно нелепая фигура, запуганная, трусливая, без единой мысли, импотент во всех смыслах — почему-то “академик”, которого даже силком выбирали» [Там же: 161].

Перед выборами в Академию наук в 1946 году С.И. Вавилов, организовавший их как президент, отмечал в дневнике от 24 ноября: «Каждый день в нижней квартире совещания с академиками по отделениям по поводу выборов. Картина грустная, в основном средние бесталанные люди, знающие свой участок, и уже совсем не Фаусты или Прометеи, просто Вагнеры среднего сорта» [Вавилов 2012: 294].

Следует помнить, что среди таких «незаслуженных» академиков был Т.Д. Лысенко, злой гений старшего брата Вавилова — Николая. Избрание Т.Д. Лысенко в состав Президиума Академии наук в 1942 году с минимальным перевесом стало поводом для дневниковой записи С.И. Вавилова от 7 мая: Вчера светлое пятно, признак того, что «категорический императив» нравственный в академическом сборище не совсем умер. На выборах в Президиум Лысенко «за» было подано 32 голоса, «против» 28. Я был в счетной комиссии, юридически «за» было 36, «против» 24, но из 36 «за» вместо плюсов имели минусы. Правда, эта пощечина дана по полену, но, может быть, кто-нибудь об этом узнает. Тень Николая для меня все заслонила [Вавилов 2012: 149].

Мог ли С.И. Вавилов подразумевать какие-то сексуальные контексты, имевшиеся в явном виде у Пушкина? Сказать трудно. Но позднее целый ряд членов Академии наук, философы академик Г.Ф. Александров и член-корреспондент М.Т. Иовчук, филолог, член-корреспондент А.М. Еголин, получившие академические звания в 1946 году, оказались фигурантами секс-скандала, так называемого «дела гладиаторов». В 1955 году участие в деятельности подпольного притона разврата закончилось особым постановлением Президиума ЦК КПСС «О недостойном поведении т.т. Александрова Г.Ф., Еголина А.М. и других» и лишением постов министра культуры СССР для Г.Ф. Александрова и директора ИМЛИ для А.М. Еголина [Дружинин 2012: 503].

О «высокоморальных» характеристиках этих членов Академии наук было известно задолго до этих событий. К.И. Чуковский записал в своем дневнике 11 марта 1955 года в связи с началом «дела Александрова — Еголина»:

Рассказывают сенсационную новость. Александрова, министра культуры, уличили в разврате, а вместе с ним и Петрова, и Кружкова, и (будто бы) Еголина. Говорят, что Петров, как директор литинститута, поставлял Александрову девочек-студенток, и они распутничали вкупе и влюбе. Подумаешь, какая новость! Я этого Александрова наблюдал в Узком. <…> Нужно было только поглядеть на него пять минут, чтобы увидеть, что это чинуша-карьерист, не имеющий никакого отношения к культуре [Чуковский 2013: 188—189].

Похожую характеристику «философа» М.Т. Иовчука можно найти в письмах- жалобах в ЦК ВКП(б), датированных 1948—1949 годами, о которых пишут Г.С. Батыгин и И.Ф. Девятко. В них говорилось о том, «как ловко Иовчук в недельный срок заработал звание профессора, доктора и влез в члены-корреспонденты Академии наук СССР», что все его статьи писались подчиненными, диссертация сфабрикована, жена ходит в бриллиантах и золоте» [Батыгин, Девятко 1993: 95].

Вавилов не мог не знать о деятельности этих и им подобных членов Академии. В дневнике он неоднократно нелицеприятно отзывался о «методологе Александрове», с которым ему приходилось сталкиваться по академическим делам, когда последний занимал посты начальника Управления агитации и пропаганды ЦК ВКП(б) и директора Института философии АН СССР. Характеризуя общее собрание АН СССР в Свердловске в мае 1942 года, он записывает: «Остапы Бендеры, устроившие все Vergnügungsreise (увеселительные поездки (нем.). — А.С.), Гальперин, Кузнецов растолстели раза в два по сравнению с нормальным состоянием. Это в то время, когда все прочие отощали и иногда обратились в скелеты. Такое же увеличение объема у приехавших из Москвы преуспевающих в последнее время «методологов» Александрова, Юдина и Митина» [Вавилов 2012: 148]. 18 августа того же года фиксирует в дневнике: «Пустопорожняя болтовня методолога Александрова по радио» [Там же: 158]. 10 декабря 1944 года Вавилов отметил свои впечатления о докладе Г.Ф. Александрова «Сто лет марксистской философии» на научной конференции в МГУ. Его слушатели были охарактеризованы академиком как «благочестиво записывающие великие мысли т. Александрова и тут же засыпающие от скуки и пошлости» [Там же: 228]. Интересно, что слово «философия» применительно к Г.Ф. Александрову, возглавившему в 1947 году академический Институт философии, С.И. Вавилов в своих дневниковых записях берет в кавычки, подчеркивая этим свое отношение к содержанию его творчества. Так, 23 ноября 1947 года он фиксирует: «Дни заполнены пестрейшей мозаикой, составленной из чего угодно… “философия” с новым директором Г.Ф. Александровым» [Там же: 331].

С.И. Вавилов гордился своим глубоким знанием пушкинского наследия. По свидетельству автора очерка о книжных увлечениях Вавилова Е.Г. Киселевой, Пушкин был особенно близок ученому: «Сергей Иванович собирал все его прижизненные издания и издания последующих лет, литературу о нем» [Киселева 1978: 22].

В этой связи становится понятным, почему ученый-физик не очень высоко оценивал профессиональных советских литературоведов. Например, 22 мая 1949 года С.И. Вавилов фиксирует в своем дневнике события, связанные с подготовкой проведения пушкинских торжеств: «Вчера разговоры с горе-пушкинистами Еголиным, Бельчиковым о цитатах из Пушкина. Что не цитата — скандал. Пропущенные строки в Памятнике, Арион, “эхо русского народа”. <...> за неделю два отрадных момента. По утрам перелистывал Пушкина, разыскивая цитаты для юбилея. Какая красота, глубина, гармония сознания. Был ли другой такой поэт?» [Вавилов 2012: 390]. «Горе-пушкинистами» Вавилов называет руководителей двух профильных институтов Академии наук— Института мировой литературы (член-корреспондента АН СССР А.М. Еголина) и Института литературы в Ленинграде (Н.Ф. Бельчикова).

Аргументом в пользу того, что С.И. Вавилов мог вести сознательную «игру смыслами» в своей пушкинской речи, является мемуарное свидетельство физика, академика АН СССР Б.А. Введенского о характере работы С.И. Вавилова со своими текстами:

Подписывая много разных бумаг и рукописей, он с обычным юмором говаривал: «А здесь нет беспамятной собаки»? (под этим заглавием в одном из томов «Энциклопедического словаря» Брокгауза и Ефрона можно найти коротенькую, но злейшую заметку, направленную против главного редактора «Словаря», который подписал ее в ряду других, не читая). Но слова Сергея Ивановича были ясной для всех шуткой: он-то уж очень внимательно читал то, что подписывал [Введенский 1991: 169].

Как видим, С.И. Вавилов хорошо знал творчество А.С. Пушкина, владел литературой о нем. Президент Академии наук был крайне внимателен к любым своим текстам, понимая, чем может ему грозить любая «идеологическая ошибка». Следовательно, подбирая цитаты и контекст для них в своей пушкинской речи, Вавилов хотел, пусть не впрямую (такой возможности у него, естественно, не было), эзоповым языком, но публично высказать свое негативное отношение как к процессам, происходящим в стране в целом, так и к ситуации, складывающейся в Академии наук.

Возникает вопрос, насколько подтексты из пушкинской речи С.И. Вавилова могли быть считаны его современниками. По всей видимости, одной из причин довольно смелых высказываний академика было понимание, что на это способны немногие. В дневниковой записи, сделанной в поезде, у Любани, 9 июня 1949 года по дороге в Ленинград на продолжение пушкинских торжеств, читаем: задерганность, главным образом, пушкинскими торжествами до последних пределов. На юбилейном вечере Академии в Колонном зале, 7-го июня самое большое впечатление оставил вопрос проф[ессора] А.А. Соколова (теор[етическая] физика, сподвижник Иваненки, декан физ[ического] ф[акульте]та [МГУ]) после исполнения «Моцарта и Сальери» на концерте. «А чьи это слова?» — обратился ко мне с вопросом А.А. Соколов. Пушкин, оказывается, ошибся, мечтая о тунгусах и калмыках. Сущий у нас язык проф[ессора] Соколова, оказывается, не в состоянии назвать Пушкина [Вавилов 2012: 392].

Тем не менее из публикации вступительного слова в «Вестнике Академии наук» цитата из Я.П. Полонского и слова о наличии Дундуковых в современных академиях были убраны. Любая игра имеет пределы. Одно дело слово сказанное, другое — напечатанное. И осторожный Вавилов не рискует. Ведь почетным членом Академии наук с 1939 года являлся И.В. Сталин. В 1946 году, уже в бытность С.И. Вавилова президентом Академии наук, такого же почетного звания удостоился В.М. Молотов. Так что реплика о современных Дундуковых могла вызвать уже совсем ненужные президенту Академии ассоциации. Анализ пушкинской речи С.И. Вавилова показывает, что он не только не был бездумным проводником сталинской политической линии, но в виде цитат и ассоциаций пытался публично выразить свое негативное отношение к процессам в общественно-политической и научной жизни. Понимая, что подобного рода высказывания не будут иметь никакого действия, окажутся, по выражению самого же Вавилова, «пощечиной полену», президент Академии наук, видимо, делал это для себя самого, не имея других возможностей сопротивляться гнетущей обстановке последних лет правления И.В. Сталина.

 

Библиография / References

 

[Батыгин, Девятко 1993] — Батыгин Г.С., Девятко И.Ф. Дело профессора З.Я. Белецкого: эпизод из истории советской философии // Свободная мысль. 1993. № 11. С. 87—102.

(Batygin G.S., Devyatko I.F. Delo professora Z.Ya. Beletskogo: epizod iz istorii sovetskoy filosofii // Svobodnaya mysl’. 1993. № 11. P. 87—102.)

[В пушкинских местах 1949] — В пушкинских местах // Вестник Академии наук СССР. 1949. № 7. С. 31—48.

(V pushkinskikh mestakh // Vestnik Akademii nauk SSSR. 1949. № 7. P. 31—48.)

[Вавилов 1935—1937] — Вавилов С.И. Письмо в Президиум АН СССР с просьбой об освобождении от обязанностей члена некоторых академических комиссий [1935— 1937] // Архив РАН. Ф. 596. Оп. 2. Д. 1а.

(Vavilov S.I. Pis’mo v Prezidium AN SSSR s pros’ boy ob osvobozhdenii ot obyazannostey chle na nekotorykh akademicheskikh komissiy [1935— 1937] // Arkhiv RAN. Coll. 596. Aids. 2. Item 1a.)

[Вавилов 1949а] — Вавилов С.И. Выступления на пушкинских торжествах в связи с 150-летием со дня рождения поэта [1949] // Архив РАН. Ф. 596. Оп. 1. ед. хр. 213.

(Vavilov S.I. Vystupleniya na pushkinskikh torzhestvakh v svyazi s 150-letiem so dnya rozhde niya poeta [1949] // Arkhiv RAN. Coll. 596. Aids. 1. Item 213.)

[Вавилов 1949б] — Вавилов С.И. Вступительное слово президента Академии наук СССР академика С.И. Вавилова [на Торжественном заседании Академии наук в Колонном зале Дома Союзов 7 июня 1949 г.] // Вестник Академии наук СССР. 1949. № 7. С. 9—12.

(Vavilov S.I. Vstupitel’noe slovo prezidenta Akademii nauk SSSR akademika S.I. Vavilova [na Torzhestvennom zasedanii Akademii nauk v Kolonnom zale Doma Soyuzov 7 iyunya 1949 g.] // Vestnik Akademii nauk SSSR. 1949. № 7. P. 9—12.)

[Вавилов 1951] — Вавилов С.И. Вступительное слово [на Торжественном заседании общего собрания Академии наук] // А.С. Пушкин. 1799—1949. Материалы юбилейных торжеств. М.; Л.: Издательство АН СССР, 1951. С. 29—35.

(Vavilov S.I. Vstupitel’noe slovo [na Torzhestvennom zasedanii obshchego sobraniya Akademii nauk] // A.S. Pushkin. 1799—1949. Materialy yubileynykh torzhestv. Moscow; Leningrad, 1951. P. 29—35.)

[Вавилов 1979] — Вавилов С.И. Начало автобиографии // Сергей Иванович Вавилов. Очерки и воспоминания. М.: Наука, 1979. С. 79—101.

(Vavilov S.I. Nachalo avtobiografii // Sergey Ivanovich Vavilov. Ocherki i vospominaniya. Moscow, 1979. P. 79—101.)

[Вавилов 2012] — Вавилов С.И. Дневники. 1909—1951. М.: Наука, 2012. Кн. 2: 1920, 1935—1951.

(Vavilov S.I. Dnevniki. 1909—1951. Moscow, 2012. Vol. 2: 1920, 1935—1951.)

[Вавилов 2016] — Вавилов С.И. Дневники, 1909—1951. М.: Наука, 2016. Кн. 1: 1909— 1916.

(Vavilov S.I. Dnevniki, 1909—1951. Moscow, 2016. Vol. 1: 1909—1916.)

[Введенский 1991] — Введенский Б.А. Из воспоминаний о Сергее Ивановиче Вавилове // Сергей Иванович Вавилов. Очерки и воспоминания / Предисл. и вступ. ст. И.М. Франка. М.: Наука, 1991. С. 164—169.

(Vvedenskiy B.A. Iz vospominaniy o Sergee Ivanoviche Vavilove // Sergey Ivanovich Vavilov. Ocherki i vospominaniya. Moscow, 1991. P. 164—169.)

[Величайшая гордость 1949] — Величайшая гордость наша. Торжественное заседание в Большом театре Союза ССР // Литературная газета. 1949. № 46. 8 июня. С. 3.

(Velichayshaya gordost’ nasha. Torzhestvennoe zasedanie v Bol’shom teatre Soyuza SSR // Literaturnaya gazeta. 1949. № 46. June 8. P. 3.)

[Грушкин 1935] — Грушкин А. Полонский Яков Петрович // Литературная энциклопедия. Т. 9. М.: ОГИЗ РСФСР, 1935. Стб. 65—68.

(Grushkin A. Polonskiy Yakov Petrovich // Literaturnaya entsiklopediya. Vol. 9. Moscow, 1935. Stb. 65—68.)

[Дружинин 2012] — Дружинин П.А. Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы: Документальное исследование. Т. 2. М.: Новое литературное обозрение, 2012.

(Druzhinin P.A. Ideologiya i filologiya. Leningrad, 1940-e gody: Dokumental’noe issledovanie. Vol. 2. Moscow, 2012.)

[Иванов 2001] —Иванов К.В. Как создавался образ советской науки в постсталинском обществе // Вестник Российской академии наук. 2001. Т. 71. № 2. С. 99—113.

(Ivanov K.V. Kak sozdavalsya obraz sovetskoy nauki v poststalinskom obshchestve // Vestnik Rossiyskoy akademii nauk. 2001. Vol. 71. № 2. P. 99—113.)

[Киселева 1978] — Киселева Е.Г. Московские друзья книги. М.: Книга, 1978.

(Kiseleva E.G. Moskovskie druz’ya knigi. Moscow, 1978.)

[Кожевников 2002] — Кожевников А.Б. Президент сталинской академии (маска и ответственность Сергея Вавилова) // Исследования по истории физики и механики. 2001. М.: Наука, 2002. С. 11—61.

(Kozhevnikov A.B. Prezident stalinskoy akademii (maska i otvetstvennost’ Sergeya Vavilova) // Issledovaniya po istorii fiziki i mekhaniki. 2001. Moscow, 2002. P. 11—61.)

[Материалы юбилейных торжеств 1951] — А.С. Пушкин. 1799—1949. Материалы юбилейных торжеств. М.; л.: Издательство АН СССР, 1951.

(A.S. Pushkin. 1799—1949. Materialy yubileynykh torzhestv. Moscow; Leningrad, 1951.)

[Пушкин 1931] — Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: В 6 т. М.; Л.: Государственное издательство художественной литературы, 1931. Т. 6: Путеводитель по Пушкину.

(Pushkin A.S. Polnoe sobranie sochineniy: In 6 vols. Moscow; Leningrad, 1931. Vol. 6: Putevoditel’ po Pushkinu.)

[Пушкин 1977] — Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: В 10 т. л.: Наука, 1977. Т. 3: Стихотворения. 1827—1836.

(Pushkin A.S. Polnoe sobranie sochineniy: In 10 vols. Leningrad, 1977. Vol. 3: Stikhotvoreniya. 1827— 1836.)

[Самарин 2019] — Самарин А.Ю. «Стандартный антикварный сон». Академик С.И. Вавилов как библиофил и коллекционер // Про книги. 2019. № 1. С. 56—69.

(Samarin A.Yu. «Standartnyy antikvarnyy son». Akademik S.I. Vavilov kak bibliofil i kollektsioner // Pro knigi. 2019. № 1. P. 56—69.)

[Самарин 2020а] — Самарин А.Ю. «На фоне Пушкина»: речь С.И. Вавилова на митинге у памятника поэту в июне 1949 г. // Обсерватория культуры. 2020. Т. 17. № 5. С. 550—559.

(Samarin A.Yu. «Na fone Pushkina»: rech’ S.I. Vavilova na mitinge u pamyatnika poetu v iyune 1949 g. // Observatory of Culture. 2020. Vol. 17. № 5. P. 550—559.)

[Самарин 2020б] — Самарин А.Ю. С.И. Вавилов — читатель советской литературы // Библиотековедение. 2020. Т. 69. № 3. С. 281—287.

(Samarin A.Yu. S.I. Vavilov — chitatel’ sovetskoy literatury // Bibliotekovedenie. 2020. Vol. 69. № 3. P. 281—287.)

[Симонов 1949] — Симонов К.М. Александр Сергеевич Пушкин. Доклад К.М. Симонова на торжественном заседании в Большом театре Союза ССР 6 июня 1949 года // Литературная газета. 1949. № 46. 8 июня. С. 1—3.

(Simonov K.M. Aleksandr Sergeevich Pushkin. Doklad K.M. Simonova na torzhestvennom zasedanii v Bol’shom teatre Soyuza SSR 6 iyunya 1949 goda // Literaturnaya gazeta. 1949. № 46. 8 June. P. 1—3.)

[Солженицын 2011] — Солженицын А.И. Архипелаг ГУЛАГ. 1918—1956: Опыт художественного исследования. М.: ПРОЗАИК, 2011. Т. 2. Ч. 3—4.

(Solzhenitsyn A.I. Arkhipelag GULAG. 1918—1956: Opyt khudozhestvennogo issledovaniya. Moscow, 2011. Vol. 2. Part. 3—4.)

[Фадеев 1949] —Фадеев А.А. Светлый, всеобъемлющий гений. Речь А.А. Фадеева на торжественном заседании в Большом театре Союза ССР // Литературная газета. 1949. № 46. 8 июня. С. 1.

(Fadeev A.A. Svetlyy, vseob”emlyushchiy geniy. Rech’ A.A. Fadeeva na torzhestvennom zasedanii v Bol’shom teatre Soyuza SSR // Literaturnaya gazeta. 1949. № 46. 8 June. P. 1.)

[Франк 1979] — Франк И.М. Что мы хотим рассказать о Сергее Ивановиче Вавилове // Сергей Иванович Вавилов. Очерки и воспоминания. М.: Наука, 1979. С. 5—17.

(Frank I.M. Chto my khotim rasskazat’ o Sergee Ivanoviche Vavilove // Sergey Ivanovich Vavilov. Ocherki i vospominaniya. Moscow, 1979. P. 5—17.)

[Цявловская 1973] — Цявловская Т.Г. «Князь Дундук» // Искусство слова: Сб. статей к 80-летию члена-корреспондента АН СССР Д.Д. Благого. М.: Наука, 1973. С. 97—101.

(Tsyavlovskaya T.G. «Knyaz’ Dunduk» // Iskusstvo slova: Sb. statey k 80-letiyu chlena-korrespondenta AN SSSR D.D. Blagogo. Moscow, 1973. P. 97—101.)

[Чуковский 2013] — Чуковский К.И. Собрание сочинений: В 15 т. М.: Агентство ФТМ, Лтд., 2013. Т. 13: Дневник (1936— 1969).

(Chukovskiy K.I. Sobranie sochineniy: In 15 vols. Moscow, 2013. Vol. 13: Dnevnik (1936—1969).)

[Эйхенбаум 1935] — Эйхенбаум Б.М. Поэзия Полонского // Полонский Я.П. Стихотворения и поэмы / Редакция и примечания Б.М. Эйхенбаума. М.: Советский писатель, 1935. С. V—XXXI.

(Eykhenbaum B.M. Poeziya Polonskogo // Polonskiy Ya.P. Stikhotvoreniya i poemy / Ed. by B.M. Eykhenbaum. Moscow, 1935. P. V— XXXI.)