(МГУ, ВГБИЛ им. Рудомино, 24—25 октября 2019 года)

Классики и классика нередко ассоциируются с ситуацией нечтения (именно так, слитно) и цитирования-узнавания общих мест. Возможен и иной контакт с классическим текстом — взывающий всякий раз к личной ответственности воспринимающего, когда предпринимается попытка прочесть текст вне сложившихся интерпретаций, как будто бы «в первый раз», чтобы затем подвергнуть ревизии и уточнению комплекс устоявшихся суждений по поводу текста. Переключение между этими режимами обращения с текстом позволяет ему оставаться в статусе классического — и служить источником осмыслений более позднего культурного контекста.

В какой из режимов национальный классик чаще всего вписывается при рецепции более поздними поколениями и в рамках иноязычных культур? Казалось бы, там, где скорее всего ожидается считывание-узнавание, имеет место и обратная ситуация — пристального чтения, отрешающегося (на время) от автоматизмов культурной привычки, побуждающего к диалогу с текстом частично вне устоявшихся представлений о нем. Примером служит поэтическая деятельность Уолта Уитмена, 200-летний юбилей которого пришелся на 2019 год.

Пристальному освещению Уитмена как «немузейного» классика была посвящена конференция «Поэтический опыт и языковой эксперимент: к 200-летию Уолта Уитмена», которая состоялась 24—25 октября 2019 года. Конференция проводилась на двух площадках: филологическом факультете МГУ и в ВГБИЛ им. Рудомино при поддержке соорганизаторов (программы «Литературное мастерство НИУ ВШЭ» и отдела культуры посольства США в Москве). В работе конференции приняли участие зарубежные и российские ученые: исследователи из Парижа, Тулузы, Айова-Сити, университетов Москвы и Петербурга (МГУ, РГГУ, НИУ ВШЭ, СПбГУ).

Оммаж юбилею американского классика определил тематический профиль конференции, но в фокусе оказались проблемы самые живые, — связанные с новым типом эстетического опыта, открытого Уитменом и с тех пор сочувственно «переоткрытого» многими другими, с рецепцией уитменовского поэтического эксперимента. В чем именно этот опыт состоял? Как магистральные линии уитменовского эксперимента опознавались, как продолжают опознаваться и присваиваться в иноязычных литературных культурах за счет перевода, творческого переписывания текстов поэта? И как поэтические инновации, «уроки письма» от Уитмена могут быть использованы сегодня в прикладных практиках обучения творческому письму (Creative Writing)?

Работу конференции можно условно разделить на несколько тематических блоков. В рамках первого, под условным названием «Уитмен как глобальный поэт-классик», речь шла о рецепции Уитмена в англоязычной культуре и культурах иноязычных. Второй блок в центр выводил потенциал создания новых социальных общностей в процессе совместного чтения и интерпретации творчества Уитмена.

Третий блок был сосредоточен на взаимодействии поэтического языка и медийного субстрата — в практиках чтения и адаптации текста визуальным, звуковым рядом. Наконец, четвертый блок включал обсуждение практических вопросов, сопряженных с педагогическим посылом уитменовской поэзии, — вопросов обучения практикам и методам творческого письма.

О присутствии Уолта Уитмена в разных национальных культурах и о межкультурном, межъязыковом трансфере уитменовской поэзии рассуждали Крис Меррилл (Университет Айовы), Елена Рыбакова (независимый исследователь), Андрей Филатов (СПбГУ), Анастасия Гладощук (журнал «Иностранная литература»), Юрий Орлицкий (РГГУ), Ян Пробштейн (Туро-колледж), Эрик Атено (Университет Париж XII), Владимир Коровин (МГУ), Дельфин Рюмо (Университет Тулузы).

С докладом о феномене Уолта Уитмена в американской и мировой поэзии выступил Крис Меррилл, прокомментировав издание «Листьев травы» 1855 года — первое и наиболее радикальное из серии прижизненных изданий этой книги [1]. Стихотворения в первом издании уитменовской поэмы, казалось бы, наследуют нескольким традициям. Они написаны привычным размером, пятистопным ямбом (им писал свои трагедии Шекспир), цитируют распространенные в англоязычной культуре тексты (песенные псалмы, переводы Библии [2], пословицы). При этом стихи выглядели радикальным отступлением от принятого канона литературности в целом. Уитмен включил фрагменты известных текстов в диалог с читателем, который словно бы совершался «здесь и сейчас», нарочито вне любых жанровых конвенций, так, как будто поэт изобретает литературный текст с нуля. Переживание «прямоты», предельной «непосредственности» поэтического высказывания — тщательно разыгранный перформативный эффект, создаваемый за счет настойчивой апелляции к «ты» читателя как участнику диалога, использования риторики «каталога» и т. д. Эта поэтико-коммуникативная стратегия будет подхвачена поэтами последующих поколений, также стремившимися к «преодолению» традиции (А. Гинзберг, Ч. Милош, К. Рэнкин).

Общий тезис американского исследователя получил развитие и конкретизацию в ряде докладов. Андрей Филатов предложил образец «пристального чтения» уитменовского интертекста в творчестве Аллена Гинзберга (в стихотворении «Супермаркет в Калифорнии») и, шире, американском культурном авангарде 1950-х годов. Елена Рыбакова сосредоточилась на том, как уитменовское демократически-всеобъемлющее стремление к свободному творческому проявлению у Чеслава Милоша реализуется в прозаической форме, — польский поэт вступает с Уитменом в диалог на правах «ученика». О концептуальном переводе — на уровне смыслов и эффектов, а не тропов — поэтики Уитмена рассуждала Анастасия Гладощук, освещая «эффект Уитмена» в латиноамериканской поэзии первой половины XX века. Восприятие поэта шло по двум тематическим векторам: с одной стороны, поэтов привлекал интерес американского автора к физиологической конкретности опыта, с другой — провозглашаемая в «Листьях травы» поэтическая идеология. Пабло Неруда, Октавио Пас, Гарсиа Лорка воспринимали Уитмена как певца «американскости» и одновременно как поэта мира, — они же экспериментировали вослед Уитмену с приемами создания поэтической иллюзии телесного соприсутствия. О другом сценарии рецепции — переводе для современного читателя — говорил Эрик Атено, использовавший в названии своего доклада строку поэмы Уитмена: «Осторожно смотря внимательным взглядом, вбирая в себя, переводя» [3]. Докладчик анализировал собственный, относительно недавний опыт перевода первого издания «Песни о себе» (1855) на французский язык, в центр вынося стратегии, воссоздающие эффект «неопосредованности». Каждое переводческое решение ситуативно и может быть осуществлено как дублированием формального приема, так и воспроизведением игры с внутренним смыслом. В отдельных случаях (например, при переводе начала «Песни о себе») переводчик старался сохранить ритм, потому что именно динамика ритма, близкого к разговорной речи, моделирует импульс переживания. Но нередко, напротив, важнее «вес» конкретного слова — перебор, в поисках точного эквивалента, разновременных лексических пластов. Несколько докладов были посвящены переводам Уитмена на русский язык.

Юрий Орлицкий представил доклад о том, как русские переводчики, в частности Константин Бальмонт, работали со «свободным стихом». Верлибр, непривычный для русского стихосложения, начал осваиваться в начале ХХ века, когда в нашей стране Уитмена читали активно, как никогда ранее и, кажется, никогда позднее. Пионерский опыт перевода свободного стиха Бальмонтом сейчас находится в тени перевода Корнея Чуковского: считается, что Бальмонт сглаживал стих оригинала, даже и не стремился передать уитменовский синтаксис. Но в некоторых случаях, отметил докладчик, Бальмонт, ориентируясь на воспроизведение смыслового эффекта, а не поэтических форм, оказывался ближе к оригиналу, чем Чуковский. Перед нами парадокс, требующий своего осмысления.

Разговор о том, как Чуковский-переводчик стал медиатором творчества Уитмена в русской культуре, продолжил Ян Пробштейн. Автор нового перевода «Песни о себе самом» (именно так, в версии Пробштейна, нужно переводить «Song of Myself») сосредоточился на различиях между «Уитменом Чуковского» и Уитменом на языке оригинала. Анализируя образ канонического «русскоязычного Уитмена», Пробштейн подчеркнул, что при переводе стихов поэта К.И. Чуковским искажен (предсказуемым образом) гендерный пласт уитменовской тематики: эротическое обращение лирического героя к любовнику-мужчине в переводе Чуковского последовательно преобразуется в призыв к «товарищу»-другу. Встречаются и фатальные для понимания ошибки в переводе культурных реалий [4].

Еще один неожиданный «привет из 1920-х», касающийся практики перевода и интерпретации, был освещен в докладе Владимира Коровина «Об одном раритете русской уитменианы». Коровин рассматривал изданную в 1922 году в Баку книжку с рассказом о Уолте Уитмене в 10 главах и переводом стихотворения «На смерть Линкольна». Это одно из последних высказываний о поэте досоветского периода, относимое к культуре Серебряного века: автор книжки, А. Бородин, входил в круг Хлебникова во время пребывания поэта в Баку. Неожиданная находка (два экземпляра упомянутого издания обнаружены в Библиотеке президента Азербайджана) обогащает представление о контексте творчества поэта и о культурной жизни города в 1920-е годы.

Дельфин Рюмо в докладе «“Высекая контуры реальности или принимая ее как есть”: дебаты об уитменовском наследии в европейской поэзии» [5] обратилась к сравнению рецепции Уитмена в Италии и России. Исследовательница сосредоточилась на конкретном аспекте уитменовской поэтики: лексической и концептуальной «всеядности» поэта, стремлении сводить вместе «высокие» и «низкие» регистры языка, примером чего является «каталог». Этот аспект творчества Уитмена в европейских культурах становится предметом споров. В полемике между Джованни Папини и Арденго Соффичи проблематизировалась — через призму философии Ницше — необходимость «отбора» событий для создания целостного эстетического эффекта. Интерпретируя Уитмена для аудитории соотечественников, Папини усматривал в творчестве поэта дионисийски «неопосредованное» воспроизведение событийного ряда (для создания «кинематографического» эффекта).

Соффичи же — как интерпретатор — приписывал поэту «аполлоническое» начало: иерархическое ранжирование смыслов и ценностей в поэтическом произведении. Сходная драма разыгралась и по-русски в диалоге Корнея Чуковского и Василия Розанова. Чуковский ассоциирует творчество Уитмена со следующим посылом: «...нет ни лучших, ни худших — никакой иерархии!» [6]. Розанов же видит серьезный недостаток в отказе Уитмена осуществлять эстетический отбор — для него стихи американского поэта остаются бесформенной поэтической материей.

Кирилл Корчагин (ИРЯ РАН), обратившись к современному российскому материалу, проанализировал поэтическую рецепцию Уитмена через призму постсоветской экономической ситуации. С точки зрения докладчика, именно структура субъекта в поэзии Уитмена, отсылающая к практикам первичного накопления в XIX веке, оказалась созвучна сегодняшним поэтам — Сергею Тимофееву, Артуру Пунте, Семену Ханину (группа «Орбита»), Виктору Iванiву, Наталье Азаровой. Обсуждение рецепции Уитмена как глобального поэта завершил круглый стол «Литературная классика и вызов к перемене мест: национальные каноны и время глобализации», в котором приняли участие докладчики, а также, в качестве приглашенного эксперта, Абрам Рейтблат («Новое литературное обозрение»). Начав с обсуждения фактологии — разрыва между Уитменом — советским классиком и Уитменом — классиком американским, — участники стола перешли к социологическим обстоятельствам становления классиком. Классическим может стать не любой текст, а тот, в котором даны противоположные системы культурных ценностей (тезис А. Рейтблата) — текст, открытый нескольким интерпретациям. Потенцию классичности предчувствовали в Уитмене еще его современники, хотя при жизни он располагал разве что статусом вызывающего маргинала. Его «текстуальная политика» (textual politics, по выражению Э. Атено) интересна тем, что несводима к фиксированным максимам и провоцирует интерпретаторов скорее избегать привычных решений, чем следовать им.

Несколько докладов были посвящены особому измерению рецепции уитменовских текстов: тому, как произведение становится основой для возникновения нового социального или социально-поэтического сообщества. О взаимоотношениях политики текста и социальной политики рассуждала Лариса Байбакова (МГУ) в докладе «Использование американскими социалистами поэтического наследия У. Уитмена (конец XIX—начало XX века)». Анализируя рецепцию Уитмена в Англии и Америке в кружках социалистов, докладчица показала, как один и тот же текст становится источником разных социальных программ. Разным трактовкам творчества Уитмена (в зависимости от исторических и политических обстоятельств) был посвящен доклад Ольги Пановой (МГУ) «Уитмен на страницах довоенной советской прессы». Докладчица осветила хронологию рецепции поэта — его превращение из поэта, вдохновлявшего русских революционеров, в образцового советского «попутчика», чьи тексты использовались «на всякий случай жизни».

Отдельным направлением в работе конференции было исследование наследия Уитмена в аспекте медийного многообразия и возможностей его адаптации, переписывания словесного текста в рамках другого медиума.

В докладе Татьяны Венедиктовой (МГУ) разбирались понятия жеста и взгляда — их визуальная и вербальная (посредством дейктических маркеров) реализация в разных изданиях «Листьев травы» и ключевое значение в поисках Уитменом нового поэтического языка — интригующий столь многих эффект непосредственности создается в нем за счет «жестового» потенциала — косвенности, суггестивности смыслообразования.

Андрей Логутов (МГУ) рассмотрел феномен звучащей речи в поэме Уитмена в докладе «Зачарованность голосом в “Листьях травы”». В поэзии Уитмена докладчик выделил телесный голос как вокализуемый шум/ритм и бестелесный, абстрактный — голос — носитель поэтического высказывания. Оба типа голоса симбиотически сосуществуют: голос, рождающийся в телесном аффекте, усиливается звучащим поэтическим высказыванием как своего рода резонатором.

Ирина Сироткина (НИУ ВШЭ) в рамках доклада «Пляска на траве: Уолт Уитмен и ранний танец-модерн» проследила связь между творчеством поэта и революционерами танца начала ХХ века. В автобиографической книге «Моя жизнь» Айседора Дункан писала: «Когда я читала [стихотворение Уитмена “Слышу, поет Америка”. — А.К., А.Ш.], у меня тоже случилось видение: видение Америки, танцующей танец, который мог бы быть достойным выражением песни, которую слышал Уолт, когда слышал поющую Америку» [7]. К творчеству Уитмена обращались позже танцор Даниель Нагрин, композитор Пол Крестон. Доклад сопровождался демонстрацией видео танцев, что дало слушателям возможность обсудить, насколько удачны разные версии «перевода» Уитмена из поэзии в танец и музыку.

Полина Рыбина (МГУ) исследовала аудио- и киноадаптацию «Листьев травы» в длящемся амбициозном проекте режиссера Дженнифер Крэнделл «Уитмен, Алабама». В рамках этого проекта жители Алабамы зачитывают фрагменты из «Листьев травы» на камеру — из этих коротких монологов монтируется фильм. Докладчица показала, как динамика чувственного переживания, с завидной непосредственностью передаваемая уитменовским стихом, не столько передается, сколько оттеняется визуальными образами.

Наконец, в конференции затрагивались вопросы, связанные с педагогическим потенциалом уитменовской поэзии. Субъект Уитмена стремится вдохновить каждого читающего на то, чтобы стать автором собственной поэмы и собственной жизни. Насколько эта инициатива может быть развита в рамках современной дисциплины Creative Writing? Этот вопрос обсуждался на круглом столе, проводимом совместно с программой «Литературное мастерство» НИУ ВШЭ — «Singing Oneself: образцы и уроки самоповествования» (в работе круглого стола приняли участие Майя Кучерская, Дмитрий Харитонов, Александра Баженова-Сорокина, Арина Бойко, Екатерина Лямина). Обсуждались разнообразные современные практики письма-о-себе и в связи с этим следующие вопросы: присуща ли автофикциональному письму также и антификциональность? Отделим ли автор письма от пишущего субъекта? Грань между литературой и автофикшн, как выяснилось в обсуждении, — тонка и контекстозависима, но контекст всякий раз задается реальным автором как неуловимым гарантом аутентичности опыта.

Обсуждение практических аспектов самоповествования продолжилось на третий день конференции в Библиотеке иностранной литературы (ВГБИЛ им. Рудомино). Первым пунктом в программе стояла «Открытая мастерская творческого письма под руководством Криса Меррилла» [8]. Аудитории был предложен ряд упражнений с целью обострить восприятие литературного приема, ощутить потенциал этого литературного механизма. Завершился воркшоп краткой творческой сессией, в рамках которой «вослед Уитмену» участники сочиняли поэму-каталог. Сочинители поэм приняли активное участие и во втором заседании — «Приношение Уолту Уитмену: чтения и перформанс». С чтением собственных стихов и переводов Уитмена выступили Герман Лукомников, Елена Фанайлова, Екатерина Белавина, Ян Пробштейн. Вела заседание Ксения Голубович.

Дискуссии по поводу двухсотлетия заокеанского классика не ограничились, таким образом, ни чисто историческими, ни чисто поэтологическими проблемами— и не могли ограничиться. Уолт Уитмен, которого позднейшие американо-европейские авангарды «назначили» себе в предтечи, продолжает восприниматься как носитель импульса к «языковому эксперименту», автор, приглашающий к перечтению, переводу и адаптации на разные культурные языки. Так он сам определил когда-то суть «Листьев травы», сегодня «прорастающую» в разнообразии актуальных культурно-коммуникативных практик.

А.А. Кукина, А.В. Швец