Журнальный клуб Интелрос » НЛО » №132, 2015
Современная русская литература создала необычайно богатый и показательный спектр прогнозов грядущей эволюции общества, поскольку многие поколения русских интеллектуалов, главным образом писателей, таким образом обращались к сложной истории своей страны. В этом контексте революции зачастую представали неизбежными вехами на пути к будущему. В нашей статье рассматриваются изображения революционных обществ на Земле и Марсе в научно-фантастических романах «Красная звезда» (1908) Александра Богданова и «Аэлита» (1923, 1937) Алексея Толстого. Оба романа выстроены вокруг открывающих протагонистам глаза путешествий с Земли на Марс, куда спроецировано будущее человечества. В этих текстах Земля представ лена Россией в состоянии революционного брожения незадолго до 1917 года, равно беспокойном и полном надежды. Проблема населения играет ключевую роль в обоих утопических повествованиях о революции, которые в тематическом и структурном планах могут быть связаны с контрфактическими мысленными экспериментами, начало которым положил «Опыт закона о народонаселении» (1798) Томаса Мальтуса.
В «Красной звезде» описывается высокоразвитое и процветающее социалистическое общество на Марсе. Главная его проблема — перенаселение, вызванное намеренно неограниченным ростом населения. Для решения этой проблемы требуются новые территории и ресурсы: оказавшись перед трудным выбором между Землей и Венерой, марсиане в конце концов выбирают куда более опасную колонизацию последней, дабы избежать уничтожения населения Земли. Марсиане приступают к реализации своего плана, революция на Земле идет своим путем, но межпланетная любовная связь может способствовать взаимодействию двух миров. В «Аэлите» же, напротив, показана смесь феодализма с организованным капитализмом на Марсе. Главная проблема — вырождение, так как население буквально вымирает, несмотря на технологический прогресс, и для того, чтобы возродить это застойное общество, требуется свежая кровь и молодая энергия. Двое пришельцев с Земли, главные герои романа, пытаются совершить на Марсе социалистическую революцию. В итоге революция терпит поражение на Марсе, зато удается на Земле, и — интересная параллель к «Красной звезде» — переживает невзгоды межпланетный роман, сулящий Марсу обновление в будущем.
Можно считать, что и в том, и в другом тексте содержится контрфактический мысленный эксперимент, иными словами — систематическое и, в сущности, правдоподобное повествование, основанное на фантастических предпосылках. Повествования такого рода можно определить как «умственные конструкции… не могущие воплотиться в действительность», обладающие следующей логической структурой: «Если а, то б, где предшествующее а и вытекающее из него б представляют собою более или менее проработанные словесные выражения, [и где] по крайней мере одно из предположений, будучи сделано и отнесено к сфере того или иного (общего) знания, является явно ложным и для автора, и для адресата» (Albrecht and Danneberg 2011: 13— 14[1]). Ради поставленной в этой статье задачи я также допущу, что (литературный) мысленный эксперимент имеет целью вызвать у читателя некую реакцию и основывается на определенной научной или идеологической гипотезе, которую он призван подтвердить или опровергнуть посредством ряда стилистических и риторических средств. В обоих романах контрфактический сценарий строится на следующей фантастической предпосылке: «В настоящее время мы думаем, что Марс необитаем. В сугубо экспериментальных целях давайте предположим, что на Марсе живут гуманоиды. В таком случае случилось бы то-то и то-то…» В двух основанных на этих предпосылках литературных мысленных экспериментах очень по-разному ставится проблема населения и делается попытка найти конструктивное ее решение. Я утверждаю, что в этих текстах авторы проигрывают контрфактический сценарий, чтобы выяснить, может ли социалистический строй установить жизненный и демографический баланс в пределах страны или даже планеты. В статье эти повествования анализируются на структурном и стилистическом уровнях, чтобы показать, какую эпистемологическую и культурную ценность эти эксперименты имеют внутри и вне своей фикциональной «рамки», главным образом для читателя XXI века.
Хорошо известно, что Богданов был убежденным последователем австрийского философа Эрнста Маха, поэтому, прежде чем переходить к подробному анализу двух романов, стоит вспомнить знаменитое определение мысленного эксперимента, которое дает Мах: он описывает мысленный эксперимент как метод, наводящий мост между действительностью и воображением и, следовательно, применяемый и в научной сфере, и в сфере искусства. Эта концепция явно сказалась на Богданове и его творчестве:
Кроме физического эксперимента существует еще другой, получающий широкое применение на более высокой ступени умственного развития, — мысленный эксперимент или эксперимент в уме. Прожектер, фантазер, писатель романов, поэт социальных или технических утопий — все экспериментируют в уме. Но то же самое делают солидный [предприниматель], серьезный изобретатель или исследователь. Все они представляют себе известные условия и с этим представлением связывают ожидание [или] предположение [определенных] последствий… Наши представления у нас под рукой и нам легче и удобнее оперировать ими, [нежели] физическими фактами. [Таким образом, мы] экспериментируем [в мыслях] с меньшими затратами. Нет поэтому ничего удивительного, что умственный эксперимент предшествует физическому и подготовляет его (Мах 2003: 194. Исправления в квадратных скобках принадлежат мне. — Н.Г.).
В дополнение к мысли о том, что умственные эксперименты столь же важны, сколь настоящие, физические эксперименты, Мах утверждает, что экспериментирование в уме характеризуется абстракцией, или идеальным процессом (Мах 2003: 199). Все эти составляющие вновь обнаруживаются в рассуждениях Богданова о процедуре мысленного эксперимента, которую в своем главном теоретическом труде «Тектология: Всеобщая организационная наука» (1922) он называет «абстрагированием». В этой книге излагается универсально приложимая теория организации, релевантная для всех общественных и естественных наук и предвосхищающая общую теорию систем, использующуюся сегодня во множестве дисциплин. Вот что пишет Богданов:
Высшие ступени исследования достигаются методом абстрактно-аналитическим. Он устанавливает основные законы явлений, выражающие их постоянные тенденции. Средством для этого служит «абстрагирование», т. е. отвлечение, удаление осложняющих моментов <…> Абстрагирование выполняется иногда реально, как это бывает в точных «экспериментах» естественных наук; иногда же только идеально, т. е. мысленно, чем в огромном большинстве случаев принуждены ограничиваться науки социальные («Тектология»: 85—86).
Не случайно Богданов интересовался и тектологией, буквально — «учением о строительстве», и социалистической утопией, которую он изобразил в «Красной звезде»: как отметила в 1994 году Ирина Паперно, Богданов создал свою тектологическую теорию «под прямым влиянием Федорова» и, таким образом, не только продолжил начатое утопической «философией общего дела», но и приумножил наследие «жизнетворчества» символистов, а также «новых людей» — важного типа, возникшего в романе Чернышевского «Что делать?» (1863)[2]. Общая черта всех этих утопических традиций — плодотворное изменение человеческой жизни к лучшему посредством мысли, языка и искусства. Более того, большинство писавших о Богданове сходятся на том, что писатель «проигрывал»[3] или «излагал»[4] некоторые основные идеи тектологии через воображаемые миры «Красной звезды» (см.: Stites 1984: 1— 6; Ягодинский 1989: 35; Прашкевич 2007: 73—75; Andrews 2009: 66—67). Теперь можно просто сделать логичный следующий шаг и заявить, что в своем романе Богданов проводит мысленный эксперимент, нацеленный на проверку своих представлений о грядущей эволюции (русского) общества: такой ракурс позволит нам проследить за тем, как проигрываются его идеи, и увидеть, какой достигается результат (и достигается ли он вообще).
Далее в своей книге Богданов констатирует, что метод мысленного эксперимента («абстракции») широко применялся в классических работах западных экономистов, среди которых Мальтус, как мы знаем, занимает почетное место рядом с Адамом Смитом и прочими; разумеется, окончательный вывод автора «Красной звезды» таков, что наилучший пример такого рода исследований — это труды Карла Маркса, оказавшего на Богданова решающее влияние[5]:
В общественных науках… решающая роль принадлежит мысленной абстракции, образцы которой дала сначала буржуазная классическая экономия, а затем, в гораздо более совершенной и обоснованной форме — исследования Маркса («Тектология»: 87).
Впрочем, при всем уважении, взгляды Богданова на теорию народонаселения Мальтуса были по большей части скептическими — несомненно, под влиянием Маркса; они выражены в рукописи каприйских лекций Богданова 1909 года:
В политической экономии «дарвинизм» существовал еще до Дарвина: Р.Мальтус, манчестерцы и т. под. социологи-дарвинисты, совершенно упуская из виду трудовое единство социальной системы, приравнивают экономическую деятельность людей к индивидуальной и видовой борьбе животных за их существование… и пытаются не столько объяснить, сколько оправдать законы выживания приспособленных, истребительную конкуренцию капитала с мелким производством и экономическое подавление им пролетариата...[6]
Виктор Ягодинский специально указывает на то, что в «Красной звезде» Богданов отвергает идеи Мальтуса и предлагает альтернативные решения проблемы перенаселения[7].
Действительно, и «Красная звезда», и «Аэлита» относятся к огромному числу литературных произведений, принадлежащих к долгой традиции критики Мальтуса в России, хотя оба романа и находятся в стилистическом долгу у Мальтусовой процедуры мысленного эксперимента. Оба романа напоминают об «Опыте закона о народонаселении», в котором череда мыс -ленных экспериментов — из первых в своем роде — демонстрирует в живой повествовательной форме упадок и разрушение изначально идеального воображаемого общества (Nicolosi 2013: 55). Свой мысленный эксперимент Мальтус ставит с полемической целью, стремясь убедить читателя в верности своей теории народонаселения и негодности прочих социальных теорий, таких, как, например, теория эгалитаризма Уильяма Годвина, описанная в его книге «Исследование о политической справедливости» (1793). Теория Мальтуса основывается на двух постулатах: «Первый: для существования человечества необходима пища. Второй: половая страсть необходима и пребудет практически в неизменности» (Malthus 1993: 12). Далее он выводит следующее положение: «Если население растет беспрепятственно, то умножается в геометрической прогрессии. Средства существования умножаются лишь в арифметической. Самое поверхностное знакомство с цифрами покажет колоссальное превосходство первого в сравнении со вторым» (Malthus 1993: 13). По Мальтусу, численность населения удерживается на уровне его средств существования благодаря ряду препятствий: предупредительных (таких, как воздержание) и разрушительных (таких, как эпидемии и войны) (Malthus 1993: 31, 45). В «Опыте…» Мальтус утверждает, что в процветающем обществе, производящем столько пищи, сколько возможно, численность населения стремительно растет, что приводит к резкому спаду процветания, за которым следует снижение роста численности населения. Соответственно, сохранение численности населения на уровне мировых ресурсов предполагает вечное существование нищеты и горя. Он наглядно демонстрирует это в Х главе при помощи нарративного мысленного эксперимента, показывающего, что идеальное общество Уильяма Годвина, в котором «все равны» (Malthus 1993: 77), неизбежно будет отброшено к социальному устройству Европы примерно 1800 года — с царящим неравенством вкупе с институтами частной собственности и брака[8].
В отличие от Богданова, изложившего свои взгляды на идеи Мальтуса, мысленный эксперимент и множество других предметов в своих основательных теоретических работах, Алексей Толстой теоретиком не был: он был неустанным читателем и сочинителем художественной прозы. Свое литературное происхождение он ведет одновременно от реалистического и символистского направлений русской литературы: хотя его романы всегда прочно укоренены в действительности, напоминая этим эпические повествования Льва Толстого, стиль его прозы подчас бывает так же выразителен, как стихи Андрея Белого или Александра Блока, и в «Аэлите» эта тенденция проявляется особенно сильно[9]. Установлено, что Алексей Толстой читал «Красную звезду», изданную примерно за пятнадцать лет до первой публикации «Аэлиты», и, действительно, многочисленные параллели между этими романами подтверждают, что второй из них был творчески вдохновлен тем, как Богданов изобразил Марс[10]. Большинство исследователей сходятся на том, что в первую очередь благодаря «Красной звезде» Богданов стал родоначальником жанра научно-фантастической утопии в советской литературе (см.: Бритиков 1970; Suvin 1971, 1979; Stites 1984, 1989; Andrews 2009, и др.)[11]. Ричард Стайтс отмечает, что «сочинения Богданова подготовили невероятный расцвет революционной научной фантастики 1920-х годов», в том числе «некогда знаменитую “Аэлиту” А. Толстого», в которой «тоже показаны две планеты, Земля и Марс, и две революции, хотя политические предпосылки в отношении Марса противоположны тем, что у Богданова» (Stites 1984: 14).
Предметом дальнейшего избирательного анализа будут структурные, стилистические и тематические черты «Красной звезды» и «Аэлиты» как мысленных экспериментов; наше внимание будет сосредоточено на трех аспектах: предсказуемом, неожиданном и вариации. Вариацию можно возвести к Эрнсту Маху, другие же два аспекта вдохновлены теорией реакции читателя по Мишелю Риффатеру. Предсказуемость и непредсказуемость — основные понятия, которыми пользуется Риффатер для реконструкции процесса чтения. Он утверждает, что элементы, которые обнаруживает читатель, — практически каждый читатель, — как правило, элементы непредсказуемые: «Поскольку именно предсказуемость делает достаточной для читателя даже эллиптическую расшифровку, элементы, которые обязательно привлекут к себе всеобщее внимание, должны быть непредсказуемыми» (Riffaterre 1971: 35). Соответственно, исследователю имеет смысл сосредоточиться на контрасте между предсказуемым и непредсказуемым в литературном тексте, дабы выявить то, что с наибольшей вероятностью вызовет реакцию читателя.
Некоторые структурные элементы наших двух текстов предсказуемы в том (положительном) смысле, что они создают правдоподобную иллюзию реальности, тем самым заставляя читателя принять фантастические элементы повествования наравне с реалистическими. Следовательно, повествования большей частью имеют вид дневника космического путешествия, временами напоминающего научный отчет («Красная звезда» написана от первого лица, «Аэлита» — от третьего): события отражаются по мере того, как они происходят, иногда делаются отступления на тему устройства космического корабля или истории Марса. Собственно, к весьма схожему хронологическому развитию повествования с равными интервалами прибегает Мальтус в своем мысленном эксперименте в X главе и других местах «Опыта…»: это не удивительно, поскольку такой метод свойствен многим хорошим историям, а научно-фантастическим — особенно. В этом размеренном ходе сюжета оба романа приобретают структуру из трех частей, состоящую из пребывания на Земле, путешествия на Марс и возвращения обратно на Землю; все это осуществляется главными героями: интеллигентным революционером Леонидом в «Красной звезде», инженером-изобретателем Мстиславом Лосем и солдатом Гражданской войны Алексеем Гусевым в «Аэлите». Эта трехчастная структура позволяет авторам высветить идеи, обретенные героями во время путешествия на Марс, которое в итоге заставляет их совершенно по-новому взглянуть на жизнь на Земле; нам предстоит увидеть, в какой мере читатель разделяет с ними опыт этого откровения.
В соответствии с ожиданиями большинства любителей научной фантастики, в обоих текстах на Марсе обнаруживается цивилизация гуманоидов, стоящая на высокой ступени технологического развития, о чем свидетельствует, в частности, сложная система каналов, соответствующая наблюдениям с Земли. Люди могут научиться у этой цивилизации очень многому из области науки и технологий, но они также могут и марсиан научить чему-то новому, особенно из сферы эмоций. В облике обитателей Марса и тамошней природы также сочетаются элементы успокоительного сходства с Землей и колоритные особенности, которых от Марса и ожидаешь: в «Красной звезде» марсиане похожи на людей всем, кроме ненормально больших глаз («Красная звезда»: 24) и несколько неопределенных телесных пропорций, которые вкупе с «бесполой» одеждой стирают различия между мужчинами и женщинами («Красная звезда»: 82); в «Аэлите» Марс населен двумя расами гуманоидов, с оранжевой и голубоватой кожей соответственно («Аэлита»: 68—72), по своим пропорциям очень близких к жителям Земли. Весьма существенно, что в обоих текстах марсиане достаточно схожи с людьми и физически, и умственно, чтобы между ними могли начаться межпланетные любовные отношения: Леонид влюбляется в Нэтти, Лось проникается чувством к Аэлите, а Гусев заводит непринужденный роман с Ихошкой. То же с природой: Богданов описывает растения с красной листвой («Красная звезда»: 68), а герои Толстого любуются голубыми лесами («Аэлита»: 56); при всем этом марсианские пейзажи, какими бы экзотичными они ни были, являются всего лишь разительными вариациями того, что мы знаем по Земле. Цвето -вая символика тут существенна, поскольку она отражает различия в точках зрения авторов, которые тем не менее состоят друг с другом в творческом интертекстуальном диалоге. Для Богданова «красная звезда» — это, несомненно, Марс, а красный цвет марсианской флоры у Леонида прямо ассоциируется с красным социалистическим знаменем: Марс является воплощенной в жизнь социалистической утопией, образцом, которому Земля должна подражать («Красная звезда»: 65, 68—69). В романе же Толстого «красной звездой» и Ихошка, и Аэлита называют Землю («Аэлита»: 74, 82): символика Богданова обращается тут вспять, возможно, даже намеренно — Земля обладает всеми возможностями для осуществления светлого социалистического будущего и, вероятно, представляет собою образец, которым должен восхищаться Марс. Аналогичным образом, не исключено, что Толстой избрал в качестве одного из основных цветов планеты Аэлиты холодный голубой просто потому, что он противопоставляется теплому красному, цвету человеческой крови. В то же время, несмотря на различия между текстами и планетами, утешительная иллюзия реальности и сходства в обоих романах способствует рефлексии, так как мы сопереживаем персонажам на драматических поворотах повествования. Читатель Богданова хочет выяснить, действительно ли проблема перенаселения социалистического Марса решится, когда Венера будет колонизирована благодаря экспедиции Мэнни; наблюдая за социалистической революцией, начатой Гусевым на Марсе, мы задумываемся, окажется ли приток свежих сил с Земли достаточно силен, чтобы оживить это феодально-капиталистическое общество, члены которого вымирают.
Неожиданное на знакомом фоне выполняет задачу привлечения внимания читателя и воздействия на его/ее мнения и эмоции в важнейшие моменты обоих романов: заставляющие задуматься фантастические элементы беспрепятственно вплетаются в реалистическую ткань повествования. Так, поразительная, галлюцинаторная душевная болезнь Леонида балансирует на грани между действительностью и забытьем:
С этого момента началась оргия призраков. Многого я, конечно, не помню, и, кажется, сознание часто спутывалось у меня наяву, как во сне. <…> Призраки не разговаривали со мной, а ночью, когда было тихо, слуховые галлюцинации продолжались и усиливались, превращаясь в целые связные, но нелепо-бессодержательные разговоры большею частью между неизвестными мне лицами… («Красная звезда»: 116)
Сочетание дискурса поэтически-сверхъестественного («призраки») с сухой медицинской терминологией («слуховые галлюцинации») усиливает смешение реального с нереальным. Таким образом, болезнь Леонида подчеркивает разрыв между высокоорганизованным, основанным на ответственном взаимодействии социализме на Марсе и отсталым индивидуализмом жителей Земли, который не дает им достигнуть гармонии и мира: даже Леониду, одному из лучших представителей своей планеты, непросто свыкнуться с марсианским совершенством. Из контекста романа мы можем сделать вывод, что жестокие революции на Земле отчасти обусловлены этой варварской отсталостью (с точки зрения высших культур). Иными словами, в «Красной звезде» предполагается — довольно смело для советских 1920-х годов, — что постепенная эволюция общества вкупе с технологическим прогрессом и оптимальной организацией труда, представленная Марсом, гораздо продуктивнее свирепых войн и революций. В то же время выздоровление Леонида благодаря невероятной самодисциплине и любви Нэтти все-таки оставляет человечеству надежду.
В «Аэлите» фантастическое принимает форму греческого мифа об Атлантиде, который внезапно оживает в рассказах Аэлиты о марсианской истории, сияя золотом и бронзой воинов-атлантов, чьи космические корабли садятся на Марсе после того, как их родину на Земле поглотил океан:
Они были в высоких шлемах с колючим гребнем, в панцирных поясах, без щитов. Правой рукою они бросали бронзовые шары… За оплотом стен великого города с вершины уступчатой, обложенной золотом пирамиды Магацитлы продолжали улетать сквозь океан падающей воды, из дыма и пепла в звездное пространство («Аэлита»: 94—95).
Эти воины зовутся Магацитлами, что, как Аэлита говорит Лосю, означает «беспощадные» («Аэлита»: 94). В этом пассаже они изображены сверхлюдьми в своей беспощадной силе, поэтически передаваемой их колючими шлемами, такими же острыми очертаниями пирамиды, которую они используют для запуска своих кораблей, а также тем, как они спасаются от воды и пламени («сквозь океан падающей воды, из дыма и пепла») и покоряют космос («звездное пространство»). И все же именно человечности недостает цивилизации, созданной ими на Марсе, планете, названной в честь римского бога войны. Символично названные «Сынами Неба» автохтонной оранжевой расой марсиан, атланты со временем порождают голубую расу, к которой принадлежит сама красавица Аэлита. Нелишне будет вспомнить, что легенда об Атлантиде впервые звучит в одном из диалогов Платона, в котором Атлантида служит образцом утопического общества. Следовательно, поразительная идея земного происхождения населения Марса содержит в себе предостережение: кажется, что без большой социальной революции, или трансформации, даже самое развитое (утопическое) общество, скорее всего, придет в упадок и погибнет наподобие Атлантиды.
Как и в свое время Атлантида, марсианское общество, во главе которого стоит Тускуб, отец Аэлиты, несомненно, развито, доказательством чего служат его технологические достижения, примечательно предвосхищающие наш XXI век: отметим, например, повседневные воздушные путешествия и видеосвязь. Тем не менее Марс определенно находится в состоянии застоя и даже вырождения, так как численность его населения стремительно сокращается: атлантическая утопия, несшая в себе мудрость многих столетий, похоже, превратилась в антиутопию. Тускуб использует демографический кризис, чтобы объявить о скором конце марсианской цивилизации: «История Марса окончена. Жизнь вымирает на нашей планете. Вы знаете статистику рождаемости и смерти. <…> Мы бессильны остановить вымирание. <...> Первое и основное — мы должны уничтожить город» («Аэлита»: 101). Для Тускуба это повод уничтожить города и обречь множество их обитателей на рабство и смерть ради того, чтобы правящая элита могла выжить и удержать власть. Существенно, что местное население сразу начинает называть обоих пришельцев с Земли, Лося и Гусева, «Сынами Неба»: подобно тому, как раса Аэлиты символически унаследовала упадок Атлантиды, новые «Сыны Неба» предстают носителями обновленческого потенциала, в далеком прошлом реализованного на Марсе воинами-атлантами. Эту надежду высказывает инженер Гор, лидер антитускубской оппозиции, после того как Тускуб оглашает свои жестокие планы: «Мы не хотим умирать. Мы родились, чтобы жить. Мы знаем опасность — вырождение Марса. Но у нас есть спа сение. Нас спасет Земля, люди с Земли, здоровая, свежая раса с горячей кровью» («Аэлита»: 102). Впрочем, природа этого живительного потенциала остается загадкой.
Тут задействуется метод вариации. По Эрнсту Маху, вариация, или проигрывание некоторого количества альтернативных сценариев, — основная отличительная черта большинства мысленных экспериментов:
Итак, мы видим, что основным методом [мысленного] эксперимента, [как и эксперимента физического], является метод [вариации]. Изменением условий, по возможности непрерывным, область применения связанного с ними представления (ожидания) расширяется… (Мах 2003: 197)
Далее мы рассмотрим творческое литературное применение этого метода в «Красной звезде» и в «Аэлите» через одновременно представленные там альтернативы. Имплицитный вопрос, положенный в основу сюжетов обоих романов, можно сформулировать так: кто спасет мир, точнее, цивилизации Солнечной системы? В «Красной звезде» Земля пребывает в революционном потрясении и, возможно, нуждается в спасении не меньше Марса, но, поскольку Марс является проекцией отдаленного будущего Земли, судьба Красной планеты и будет решаться в первую очередь. На первый взгляд Марс Богданова — это продвинутая социалистическая утопия, построенная на принципе равноправия: население интеллектуально развито, живет в достатке, избавлено от страданий, материальной нужды, алчности; взаимоотношения между региональными сообществами и внутри них гармоничны и мирны, и на всей планете говорят на общем языке; наука и технологии — самые передовые, имеется обширный опыт космических полетов. Благодаря оптимальному распределению труда, которым занимается система сродни глобальной компьютерной сети, промышленность, сельское хозяйство, образование, культура и прочие жизненно важные сферы функционируют и развиваются так, чтобы приносить всем и каждому максимальную пользу («Красная звезда»: 59, 72—98). Оружие массового поражения существует, но не применяется («Красная звезда»: 150—151). Впрочем, в соответствии с теорией Мальтуса, именно успех этого социалистического государства ведет к перенаселению и нехватке пространства и ресурсов. Следствие этого — постоянная борьба с природой, как объясняет Леониду марсианка Энно:
За последний период нашей истории мы в десятки раз увеличили эксплоатацию (sic) нашей планеты, наша численность возрастает, и ещё несравненно быстрее растут наши потребности. Опасность истощения природных сил и средств уже не раз вставала перед нами то в одной, то в другой области труда. До сих пор нам удавалось преодолеть её, не прибегая к ненавистному сокращению жизни — в себе и в потомстве; но именно теперь борьба приобретает особенно серьёзный характер («Красная звезда»: 98).
Но прежде, чем начнет действовать то, что Мальтус называл предупредительными препятствиями, сверхлюди вроде инженера Мэнни и его товарищей заранее составляют планы и используют свои превосходные научно-технические знания для поиска новых территорий для соотечественников-марсиан. Рассматривается ряд вариантов: что лучше колонизировать — Землю или Венеру? Если колонизировать Землю, то уничтожать ее население, как советует Стэрни (!), или склонять его к сотрудничеству с пришельцами с Марса, как предлагает Нэтти? Стэрни и его убийственный проект представляют собою «неровность» в повествовательной ткани — утопия грозит перейти в кошмарную антиутопию; впрочем, гуманные взгляды несогласного со Стэрни большинства не дают эксперименту Богданова принять это направление. Далее проигрываются другие альтернативы. Если предпочесть сотрудничество с Землей, то кто — лучшая кандидатура для установления контакта: интеллигент Леонид или революционный рабочий? Как Леонид в конце концов реагирует на план Стэрни по уничтожению населения Земли: убивает он его в действительности — или в своем расстроенном воображении? В противоположность «Аэлите» с ее открытым финалом, о котором речь пойдет ниже, эти дилеммы в основном завершаются выбором, что, пожалуй, больше в духе мысленного эксперимента Мальтуса, обычно предполагающего результат: «колониальная группа», во главе которой стоит Мэнни, решает колонизировать Венеру, а не Землю, смирившись с неизбежными потерями («Красная звезда»: 165); население Земли пощадят, и сотрудничество с ним будет продолжаться через Леонида, хотя тот и не уверен, что является лучшей для этого кандидатурой («Красная звезда»: 190); несмотря на устойчивую неопределенность относительно судьбы Стэрни, существует немалая вероятность того, что в действительности Леонид его не убивал, так как и доктор Вернер, и Нэтти утверждают, что воспоминания героя романа об убийстве — всего лишь плод его воображения под действием душевной болезни («Красная звезда»: 176, 190). В итоге мысленный эксперимент Богданова завершается в пользу альтернативы Мальтусову закону необходимости, не дающему обществу достичь стабильного благоденствия (Malthus 1993: 14).
В «Аэлите» непосредственная опасность опять же угрожает Марсу, а разные варианты спасения представляют собою Лось и Гусев. Оживет ли Марс благодаря верности Гусева делу революции или через семейный союз Лося и Аэлиты? Что решит судьбу вымирающего населения: пролетарское начало или интеллигентское, сила оружия или совместные усилия науки, технологии и культуры? На эти вопросы, кажется, нет определенного ответа: революция Гусева начинается весьма впечатляюще, но потом ее совершенно подавляет Тускуб; роман Лося и Аэлиты кажется обреченным с самого начала, но потом оба чудесным образом остаются в живых и даже устанавливают радио связь друг с другом, оказавшись на разных планетах. Ввиду того, что явного преимущества за социалистической революцией не признается, автору повезло, что советские цензоры упустили эти обстоятельства из виду. Как показывают Ван Дунмэй и Мария Михайлова, в советском литературоведении Гусев традиционно трактовался как всецело положительный герой революции, а Лось оценивался как фигура двусмысленная, содержащая в себе опасный элемент (буржуазного) индивидуализма[12]. Восприятие этого романа как мысленного эксперимента, характеризующегося вариацией, помогает избавиться от этих стереотипов, «высветив» открытый финал повествования, побуждающий читателя критически задуматься. Эта философская глубина «Аэлиты» контрастирует с установкой на однозначные решения, которую мы видим в «Красной звезде». Если в романе Богданова нам предлагается тщательно смоделированный сценарий, в своей дотошности практически научный, то «Аэлита» предстает текстом, весьма модернистским по своей эстетике, поскольку предоставляет читателю на выбор некоторое количество смыслов и вариантов. Тем не менее в своем романе Толстой показывает, что, какой бы путь ни избрал Марс, необходимы фундаментальные перемены, чтобы капиталистическое общество могло избежать неумолимого сокращения численности населения и апокалиптического финала. Это весьма отличается от постоянного прироста населения по Мальтусу, против которого бессильны все социальные преобразования, но который при этом является частью очень устойчивого status quo. После поражения пролетарского восстания Гусева прощальные слова инженера Гора, похоже, означают, что Марс упустил возможность устроить справедливую социальную революцию. Гор уверен, что этой возможностью следовало воспользоваться раньше; подразумевается, что жителям Земли еще не поздно преобразовать свое общество:
Прощайте. Если вернетесь на Землю, расскажите о нас. Быть может, вы на Земле будете счастливы. А нам — ледяные пустыни, смерть, тоска... Ах, мы упустили час... Нужно было свирепо и властно, властно любить жизнь… («Аэлита»: 131)
Словно в ответ на слова Гора о любви к жизни, в финале романа Лось тоскует по Аэлите, чей голос он, кажется, слышит в сигналах из космоса. Опыт, полученный героями романа на Марсе, и упадок этой планеты заставили их отчетливее осознать жизнь на Земле как уникальную и осмысленную даже в самые тяжкие времена.
Мы видим, что в двух романах о Марсе по-разному оспаривается Мальтусово предположение, согласно которому нищета и горе будут существовать всегда. У Богданова получается, что социальное и техническое развитие вполне могут решить проблему перенаселения и привести ко всеобщему счастью, пусть и дорогой ценой, которую, скорее всего, придется заплатить тем, кто будет руководить этим процессом. Своим «дополняющим» мысленным экспериментом Толстой предупреждает, что если не будет установлен справедливый социальный (социалистический?) строй, то человеческая цивилизация, вероятно, начнет вырождаться и погибнет от внутренних вооруженных конфликтов и нехватки жизненных сил. В обоих романах политическая «программа» поразительным образом смешивается с мечтами о любви через расстояния и космических путешествиях с приключениями. Тут нет места мальтузианскому унынию: даже если мира и процветания сразу и не достигнуть, перспективы дают надежду на лучшее. Мы также обнаружили некоторые структурные и стилистические средства, благодаря которым мысленные эксперименты приводят к таким выводам: сочетание предсказуемого и неожиданного, реализма и фантастики идет рука об руку с символическими элементами и методом вариации, чтобы систематически воздействовать на читателя и вести его к, возможно, лучшему пониманию будущего и содержащихся в нем возможностей. Таким образом, сопоставление теории Мальтуса и ее литературной рецепции в России на примере этих двух романов дает свежие идеи, в первую очередь на метауровне логического мышления и когнитивных структур. Анализируемые параллельно, эти художественные тексты вписываются в международную эпистемологическую традицию, связующую литературу с наукой. Взгляд на выбранные тексты с этой новой точки зрения меняет то, как мы их читаем: они больше не кажутся исторически ограниченными утопическими или антиутопическими фантазиями, но начинают диалог друг с другом, а также с теорией Мальтуса и более широким междисциплинарным полем мысленного экспериментирования. Это диалогическое измерение позволяет нам увидеть в этих по большей части фантастических картинах куда больше, чем бесплодный идеализм или отжившее свой век крушение иллюзий. Как мы обнаруживаем, эти тексты могут служить пространством эксперимента, способствуя обсуждению, критическому осмыслению и творческому моделированию возможных социоисторических сценариев, что высвечивает актуальность этих произведений и по сей день.
Пер. с англ. Дмитрия Харитонова
ИЗБРАННАЯ БИБЛИОГРАФИЯ
«Аэлита»: Толстой А.Н. Аэлита // Толстой А.Н. Гиперболоид инженера Гарина. Аэлита. М.: Астрель, 2001.
Богданов 1922: Богданов А.А. Очерки организационной науки // http://az.lib.ru/b/ bogdanow_aleksandr_aleksandrowich/text_0030.shtml. Первая публикация: Пролетарская культура. 1919—1921. № 7—20.
Каприйские лекции: Богданов А.А. Три лекции, прочитанные в Высшей социал-демократической пропагандистско-агитаторской школе для рабочих в 1909 году (Капри, Италия) // Houghton Library (archives), Harvard University. Grigorii Aleksinskii Papers, 1895—1913 (MS Russ 73).
«Красная звезда»: Богданов А.А. Красная звезда: Роман-утопия // Богданов А.А. Красная звезда: Роман-утопия. Инженер Мэнни: Фантастический роман. Hamburg: Helmut Buske, 1979.
Мах 2003: Мах Э. Познание и заблуждение: Очерки по психологии исследования. М.: БИНОМ, 2003.
«Тектология»: Богданов А.А. Тектология: всеобщая организационная наука /Tektology: Universal Organization Science. Берлин; С.-Пб.; М.: Изд-во З.И. Гржебина, 1922.
Malthus 1993: Malthus T.R. An Essay on the Principle of Population [1798] / Ed. by Geoffrey Gilbert. Oxford: Oxford University Press, 1993.
Albrecht 2005: Albrecht A. Kosmopolitismus. Weltbiirgerdiskurse in Literatur, Philosophie und Publizistik um 1800. Berlin: De Gruyter, 2005.
Albrecht and Danneberg 2011: Albrecht A., Danneberg L. First Steps Toward an Explication of Counterfactual Imagination // Counterfactual thinking - counterfactual writing / Ed. by Dorothee Birke, Michael Butter, and Tilmann Köppe. Berlin; Boston: De Gruyter, 2011.
Andrews 2009: Andrews J.J. Red Cosmos: K.E. Tsiolkovskii, Grandfather of Soviet Rocketry. College Station: Texas A & M University Press, 2009.
Dann 1955: Dann A.O. Malthus and the Principle of Population: A Reappraisal. Thesis, Harvard University.
Damasio 2003: Damasio A.R. Looking for Spinoza: Joy, Sorrow, and the Feeling Brain. N. Y.: Harcourt, 2003.
Gamper 2010: Experiment und Literatur. Themen, Methoden, Theorien / Michael Gamper (Hrsg.). Göttingen: Wallstein, 2010.
Grigorian 2013: Grigorian N. Thought Experiments in Vladimir Odoevsky’s «Russian Nights» // Vienna Slavic Yearbook (Wiener Slavistisches Jahrbuch). 2013. New Series 1.
Iser 1974: her W. The Reading Process: A Phenomenological Approach // Reader-Response Criticism: From Formalism to Post-Structuralism / Ed. by Jane P. Tompkins. Baltimore: The Johns Hopkins University Press, 1974.
Krause and Pethes 2005: Literarische Experimentalkulturen. Poetologien des Experiments im 19. Jahrhundert / Marcus Krause, Nicolas Pethes (Hrsg.). Würzburg: Königshausen & Neumann, 2005.
Kiihne 2005: Kühne U. Die Methode des Gedankenexperiments. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 2005.
Lewis 1973: Lewis D. Counterfactuals. Oxford: Blackwell, 1973.
Lewis 1978: Lewis D. Truth in Fiction // American Philosophical Quarterly. 1978. № 15.
Literarische Moderne 1995: Literarische Moderne: europäische Literatur im 19. und 20. Jahrhundert / Rolf Grimminger, Jurij Murašov, Jörn Stückrath (Hrsg.). Reinbek: Rowohlt, 1995.
Macho and Wunschel 2004: Science & Fiction. Über Gedankenexperimente in Wissensc-haft, Philosophie und Literatur / Thomas Macho, Annette Wunschel (Hrsg.). Frankfurt am Main: Fischer, 2004.
Maguire 2013: Maguire M. Aleksei N. Tolstoi and the Enigmatic Engineer: A Case of Vicarious Revisionism // Slavic Review. 2013. № 72. Vol. 2.
Nicolosi 2013: Nicolosi R. Kontrafaktische Überbevölkerungsphantasien. Gedankenexperimente zwischen Wissenschaft und Literatur am Beispiel von Thomas Malthus’ «An Essay on the Principle of Population» (1798) und Vladimir Odoevskijs Poslednee samoubijstvo (Der letzte Selbstmord, 1844) // Scientia poetica. 2013. № 17.
Paperno 1988: Paperno I. Chernyshevsky and the Age of Realism: a Study in the Semiotics of Behavior. Stanford: Stanford University Press, 1988.
Paperno and Grossman 1994: Paperno I., Grossman J.D. Creating Life: The Aesthetic Utopia of Russian Modernism. Stanford: Stanford University Press, 1994.
Reiss 2011: Reiss J. Empirical Evidence: Its Nature and Sources // The Sage Handbook of the Philosophy of Social Sciences / Ed. by Ian C. Jarvie and Jesús Zamora-Bonilla. London: SAGE, 2001.
Riffaterre 1966: Riffaterre M. Describing Poetic Structures: Two Approaches to Baudelaire’s «Les Chats» // Yale French Studies. 1966. № 36/37.
Riffaterre 1971: Riffaterre M. Critères pour l’analyse du style // Riffaterre M. Essais de stylistique structurale / Translated by Daniel Delas. Paris: Flammarion, 1971.
Robinson 2008: Robinson D. Estrangement and the Somatics of Literature: Tolstoy, Shklovsky, Brecht. Baltimore: The Johns Hopkins University Press, 2008.
Slusser 2011: Slusser G. The Martians among Us: Wells and the Strugatskys // Visions of Mars: Essays on the Red Planet in Fiction and Science / Ed. by Howard V. Hendrix, George Slusser, and Eric S. Rabkin. Jefferson, N.C.: McFarland, 2011.
Stableford 2010: Stableford B. Ecology and Dystopia // The Cambridge Companion to Utopian Literature / Ed. by G. Claeys. Cambridge: Cambridge University Press, 2010.
Stites 1984: Stites R. Fantasy and Revolution. Alexander Bogdanov and the Origins of Bol she vik Science Fiction // Bogdanov A. Red Star: The First Bolshevik Utopia / Ed. by Loren R. Graham and Richard Stites. Translated by Charles Rougle. Bloomington: Indiana University Press, 1984.
Stites 1989: Stites R. Revolutionary Dreams. Utopian Vision and Experimental Life in the Russian Revolution. New York; Oxford: Oxford University Press, 1989.
Suvin 1971: Suvin D. The Utopian Tradition in Russian Science Fiction // Modern Language Review. 1971. Vol. 66. № 1. Р. 139-159.
Suvin 1979: Suvin D. Metamorphoses of Science Fiction. New Haven, Connecticut: Yale University Press, 1979.
Бритиков 1970: Бритиков А.Ф. Русский советский научно-фантастический роман. Л.: Наука, 1970.
Дунмэй и Михайлова 2006: Дунмэй В., Михайлова М.В. Героини А.Н. Толстого: типология образов и эволюция характеров. М.: МАКС Пресс, 2006.
Коростелев 1978: Критика мальтузианских и неомальтузианских взглядов: Россия XIX—начала ХХ в. / Под ред. Г.М. Коростелева, П.А. Бакало, Р.А. Башмаковой, Т.П. Нескромной. М.: Статистика, 1978.
Ковский 1990: Ковский В. Реалисты и романтики. М.: Худож. лит., 1990.
Крюкова 1990: Крюкова A.M. А.Н. Толстой и русская литература. Творческая индивидуальность в литературном процессе. М.: Наука, 1990.
Кузнецов 1989: В мире фантастики: Сборник литературно-критических статей и очерков / Под ред. А. Кузнецова. М.: Молодая гвардия, 1989.
Любутин и Толмачев 2005: Александр Богданов: от философии к тектологии / Под ред. К.Н. Любутина и В.Д. Толмачева. Екатеринбург: Банк культурной информации, 2005.
Михайлов 1984: Михайлов О. Страницы советской прозы. М.: Современник, 1984.
Паперно 1996: Паперно И. Семиотика поведения: Николай Чернышевский — человек эпохи реализма. М.: Новое литературное обозрение, 1996.
Прашкевич 2007: Прашкевич Г. Красный сфинкс: история русской фантастики от В.Ф. Одоевского до Бориса Штерна. Новосибирск: Изд-во «Свиньин и сыновья», 2007.
Толстая 2006: Толстая Е. «Деготь или мед»: Алексей Н. Толстой как неизвестный писатель. 1917—1923. М.: РГГУ, 2006.
Щербина 1956: Щербина В. А.Н. Толстой: Творческий путь. М.: Советский писатель, 1956.
Ягодинский 1989: Ягодинский В. Марсианин, заброшенный на Землю: О А. Богданове (1873—1928) и его утопиях // Кузнецов 1989.
[1] Как показывают Альбрехт и Даннеберг, определенный таким образом контрфактический мысленный эксперимент пересекается, даже совпадает с тем, что они называют контрфактическим воображением (Albrecht and Danneberg 2011: 12—14).
[2] См.: Paperno 1988: Introduction; Paperno and Grossman 1994: 5—9.
[3] Andrews 2009: 67.
[4] Stites 1984: 6.
[5] О Богданове и Марксе см., например: Любутин и Толмачев 2005: 74—77.
[6] Каприйские лекции. Ед. хр. 2. Л. 2.
[7] Ягодинский 1989: 41.
[8] Подробный анализ нарративных стратегий Мальтуса в Х главе, в первую очередь техники reductio ad absurdum, см. в: Nicolosi 2013: 55—66.
[9] Российские литературоведы, как правило, подчеркивают, что Алексей Толстой новаторски усвоил лучшее в классической традиции русской литературы; см. особенно: Щербина 1956; Михайлов 1984; Ковский 1990; Крюкова 1990; Дунмэй и Михайлова 2006.
[10] Подтверждение того, что Толстой читал «Красную звезду», а также о других источниках «Аэлиты» см. в: Maguire 2013: 254, Slusser 2011: 57—61, Прашкевич 2007: 145—148; Бритиков 1970: 68. Подробный анализ «Аэлиты» см. в: Дунмэй и Михайлова 2006. Обсуждение связи между «Аэлитой» и возвращением Алексея Толстого в Россию в 1923 году см. в: Толстая 2006; Maguire 2013.
[11] Хотя до «Красной звезды» в западной и русской литературах существовала богатая традиция повествований о космических путешествиях и других научно-фантастических произведений, в том числе социальных утопий, представленная такими именами, как Жюль Верн, Курд Лассвиц, Г.Д. Уэллс, Владимир Одоевский, Николай Чернышевский и Константин Циолковский, новаторство Богданова заключалось в том, что он прибавил к этой традиции «коммунистическую утопию на Марсе» (Stites 1984: 3—4).
[12] См.: Дунмэй и Михайлова 2006: 75.
- See more at: http://www.nlobooks.ru/node/6149#sthash.K0hPryuv.dpuf