Журнальный клуб Интелрос » НЛО » №133, 2015
1. АВТОПОРТРЕТ
Хайль семе нкоми
Ихайль кохайль альсе комих
Ихай месен михсе охай
Мх йль кмс мнк мих мих
Семенко енко нко михайль
Семенко мих михайльсе менко
О семенко михайль!
О михайль семенко!
11 — VII. 914. Киев
Текст не требует перевода, публикуется в оригинальном виде. На приеме разложения и анаграммирования слов построено несколько стихотворных миниатюр Семенко, в том числе «Вай тра / рам та / трам…», «Город» («Осте сте / би бо / бу…»), «Стало льо тало…» (реализует принцип логогрифа), — которые датированы апрелем—маем 1914 года. Интересно, что эти же приемы использовал Василий Каменский в своих «железобетонных поэмах» «Константинополь», «Бани», «Скэтинг-рин», — вошедших в знаменитую книгу «Танго с коровами. Железобетонные поэмы» (М., [март] 1914).
Через восемь лет молодой соратник Семенко, девятнадцатилетний Гео Шкурупий, создаст собственный выразительный «Avtoportret» — по схожей модели, путем трансформаций своего имени/псевдонима — и включит его в свой первый поэтический сборник «Психєтози: Вiтрина третя» (Київ, 1922). Однако если «Автопортрет» Михайля Семенко тяготеет к зауми (с проблесками «тайного» эротического смысла — словами «семя», «охай», «кохаю»), то в «Avtoportretе» Гео Шкурупия обнаруживаются в ходе трансформаций такие элементы, как «ego», «geometr», «geograf», а весь текст в целом тяготеет к visual-poetry.
Остроумный и витальный «Автопортрет» Семенко неоднократно включал в свои книги. В 1930 году художник Георгий Дубинский включил в альбом карикатур на украинских писателей и шаржированный портрет Семенко, обыграв в заглавии работы («Хайль Се Менко Ми») именно это стихотворение[2].
2. СЕГОДНЯ
Я сегодня курю и курю папиросы
я сегодня смутный
я сегодня смутный я сегодня смертельно смутный
ведь я люблю ее косы
Вечер притих зачарованный месяцем сонным
где одиночит наш парк —
я сегодня не там ах я хочу в этот парк
не хочу быть безмолвным
Но я буду молчать ожидая четверг
несколько тусклых дней
ведь не могу же я первым признаться ей
месяц вечер без мер
За одною — одна — я курю папиросы
я сегодня смутный
я сегодня смертельно смертельно смутный
я люблю ее косы.
29 — VIII. 916. Владивосток
Стихотворение относится к лирическим вершинам Семенко, созданным во время прохождения военной службы на Дальнем Востоке (1915—1917). Отголоском ученичества у Игоря-Северянина можно считать неологизм во второй строфе («одиночит»; в оригинале — «самотить»). Анафоры и кольцевая композиция придают стихотворению песенный характер, недаром в наши дни украинская женская группа «Dakh Daughters Band» создала на основе поэзии Семенко эффектную композицию «Я люблю її коси»[3]. Отмечу, что в своем сценическом облике все семь участниц этой группы используют элементы образа Пьеро (выбеленные лица, белые или черные платья-балахоны) — во многом наследуя именно Михайлю Семенко, избравшему Пьеро своей лирической маской и даже выпустившему в 1918—1919 годах три сборника «интимных стихотворений» под заглавиями «Пьеро задается», «Пьеро любит» и «Пьеро мертвопетлюет». По-видимому, для Семенко был важен тот комплекс смыслов, который на рубеже веков стал нести «архетипический» образ Пьеро — меланхоличного невротика, персонажа, которому неуютно в мире, который прячет свою сентиментальность за ироническими эскападами и имморализмом, пытаясь совладать с экзистенциальной «заброшенностью в мир». Все это мы видим в лирике Семенко вплоть до 1920-х годов.
3. ОРИОН. Этюд
Люблю нюхать осень.
Люблю вдыхать осеннюю прану.
Зеленые пятна быстро износит
сад, что трепещет заранее.
А ночью темень и хочется погибнуть.
Душу мою возьмите за пару корон!
...Весело, весело, когда ветер гонит в спину,
а из-за горы вонзается Орион.
18—31 — VIII. 917. Владивосток
Стихотворение написано в последние месяцы пребывания во Владивостоке и относится к пейзажной и медитативной лирике Семенко. Известно, что в это время он интересуется восточными учениями и искусством, покупает японские гравюры. Не случайно в его поэзии появляется упоминание «праны», одного из центральных понятий йоги (на санскрите означает «дыхание» или «жизнь») — жизненной энергии, пронизывающей всю вселенную. Стихотворение войдет в первый же сборник, который Семенко выпустит после возвращения в Киев: «П’єро задається. Фрагменти. Інтимні поезії. Кн. 1» (Київ, 1918); в эту книгу войдет около трети из 200 стихотворений, написанных во Владивостоке.
4. ВЕЛОСИПЕД
Холодные обтирания утром солнечным
и расслабляющие солнечные ванны.
Пролетите по улице велосипедом гоночным,
блеснут в глаза промелькнувшие панны.
Смеряйте взглядом самонадеянного англичанина,
выступите как Пьеро на ажурном вечере.
На экваторе распалитесь отчаянно
и остыньте на глетчере.
16 — VI. 918. Киев
Стихотворение вошло в сборник «Blok-Notes. Поезiї 1919 року» ([Київ]: Флямiнго, 1919). Несмотря на то что стихотворение отчасти «северянинское» по духу, в нем присутствуют особые авторские маркеры — «экватор» и «глетчер» (ледник, кристаллический лед — одно из любимых слов раннего Семенко).
Примеряя на себя маску декадентского Пьеро, Семенко попытался ее радикализировать, и хотя эта маска неминуемо тянет за собой предсказуемый ассоциативный ряд (имена от Бердслея и «мирискусников» до Блока, Евреинова, Мейерхольда, Чурилина, Вертинского и ряда других современников), все это не слишком согласуется с его репутацией. Черты классического печального любовника, неудачливого соперника Арлекина, также представляются мало подходящими для Семенко. Тем не менее радикал и экспериментатор использует маску именно Пьеро, культом которого была пропитана артистическая атмосфера двух российских столиц. Целый ряд стихотворений Семенко снабжает однотипными заглавиями: «П’єро загрожує», «П’єро кохає», «П’єро наївить», «П’єро рїшучить», «П’єро сантїменталить», «П’єро страждає» и др. Не исключено, что Семенко мог знать пантомиму Ж.-К. Гюисманса и Л. Энника «Пьеро сомневающийся» (Pierrot Sceptique. Paris, 1881) с иллюстрациями Жюля Шере (имя Гюисманса неоднократно встречается в текстах Семенко). Также ему мог быть знаком цикл из 50 стихотворений «Лунный Пьеро» бельгийского поэта Альберта Жиро (Pierrot lunaire: Rondels bergamasques. Paris, 1884), по мотивам которого в 1912 году Арнольд Шёнберг создал одноименный вокально-инструментальный цикл, своеобразный манифест атонального периода его творчества.
Стоит упомянуть, что на закате футуризма в Москве отдельным изданием вышла пьеса Жюля Лафорга «Пьеро» в переводе Вадима Шершеневича и с иллюстрациями Обри Бердслея. Интересно, что у Лафорга Пьеро — Fumiste[4] (то есть разгильдяй, мошенник, трепач; отмечу попутно неумышленное созвучие слов «футурист» и «фьюмист»). Лафорговский Пьеро-разгильдяй коррелирует с маской влюбленного Пьеро-трампа (бродяги, клоуна), которую использовал Семенко на протяжении всего творчества.
В 1919 году одну из своих теоретических работ Семенко опубликует под созвучным псевдонимом: П. Мертвопетлюйко — причем под инициалом «П.» здесь, полагаю, следует понимать именно Пьеро.
5. ТОЛЬКО КРОВЬ
Глаза крепко, крепко стиснуты
губы изломаны.
Влажные колени с болью раздвинуты
в час сладкой истомы.
Не было начала — не будет
конца-краю.
Секретность одеял.
В этой волне чувствую тебя
в крови сгораю.
1918. Кибинцы — Киев
Эта миниатюра входит в цикл «Белая студия», состоящий из 33 стихотворений. В эротических стихах Семенко умудряется быть одновременно застенчивым и грубым, эпатирующе откровенным и нежным. Попытки передать страсть приводят поэта к ломающейся метрике, а также к верлибру.
Неизменная печаль, «смертельная грусть» (см. выше стихотворение «Сегодня»), невозможность вернуть утраченную идиллию, «опаленность» любовью, одиночество перед лицом судьбы — чувства, характерные для интимной лирики Семенко. При этом поэт все более тонко использует систему полутонов и намеков, «лирический сюжет» тяготеет к абстракции. Отчаяние шифруется. Как правило, такие стихи имеют форму чрезвычайно емких, концентрированных восьмистиший — см. далее стихотворение «Слов» 1921 года.
6. ГНАТУ МИХАЙЛИЧЕНКО
Надвинулась ночь.
Много ночей будет.
Казалось, никто не покличет,
покой слов не разбудит.
И вырвется боль в слезах.
Никто схваченному не поможет.
И лишь одно в ушах — страх.
И ни к чему здесь: «боже, боже».
Лишь в последний жизни момент
вырвет стон пуля одна.
Но простит такой рудимент
любви волна.
4 — I. 920. Киев
Сформированная после Февральской революции Центральная Рада 26 января (6 февраля) 1918 года была свергнута большевиками, но уже через три недели Киев оккупировали германские войска, приведшие к власти гетмана Скоропадского. Вскоре после этого Семенко возвращается в Киев. Петлюровские войска заняли Киев в декабре 1918 года, изгнав Скоропадского и немецкие оккупационные части и несколько последующих месяцев определяя судьбу Украины. Уже к февралю 1919-го петлюровцев изгнали большевики, а через месяц была провозглашена Украинская Советская Социалистическая Республика (УССР) как самостоятельное государство. В августе части Красной армии были выбиты из Киева войсками Деникина и город перешел под контроль Вооруженных сил Юга России (ВСЮР); 1 октября большевики буквально на три дня захватили город, затем вновь сдав его деникинцам, но в декабре Киев вновь был взят большевиками (в январе 1920-го Киев возьмут польские войска, но продержатся только до июля, когда город уже окончательно перейдет к большевикам).
Таким образом, значительную часть 1919 года Семенко, чья связь с эсерами («боротьбистами») и большевиками была очевидна, подвергался опасности. Организованная им литературная группа «Фламинго» почти сразу же прекратила существование, поскольку вошедшие в нее Гнат Михайличенко и Василий Чумак 21 ноября были расстреляны деникинскими властями как большевики-подпольщики. (Впоследствии двадцатисемилетний Михайличенко и восемнадцатилетний Чумак на некоторое время были провозглашены основоположниками украинской советской литературы[5]). Сам Семенко был арестован деникинской контрразведкой, однако спустя две недели освобожден. Освобождение поэта из застенков до сих пор остается загадкой; возможно, он был слишком известной личностью в литературных кругах (редактировал журнал «Мистецтво») и возымели действие ходатайства о его освобождении — например, со стороны руководства Украинской академии художеств и/или со стороны Ильи Эренбурга, который при белых был в Киеве заметным публицистом, напечатавшим ряд антибольшевистских статей.
Обоим своим расстрелянным товарищам Семенко посвятил реквиемы — стихотворения «Гнату Михайличенко» и «Василию Чумаку» датированы 4— 8 января 1920 года, то есть созданы буквально через две-три недели после изгнания деникинских войск из Киева; оба реквиема вошли в книгу Семенко «Лучи угроз» (Харьков, 1921).
7. СЛОВ
Сильней чем мы ветер
дождь надписи смыл
не знали магических
литер однодневки мы
избитая сказка
решила все в ответ
а я разве что-то сказал?
у меня слов нет.
10 — III. 921. Рига
Стихотворение написано в Риге, где Семенко был в составе украинской делегации для подписания Рижского мирного договора (18 марта 1921 года) между РСФСР и УССР, с одной стороны, и Польшей — с другой. Договор завершил советско-польскую войну (1919—1921); к Польше отходили обширные территории Западной Украины и Западной Белоруссии.
Стихотворение вошло в цикл «Зок»[6], десять стихотворений из которого также были созданы в Риге[7], все они относятся к лирическим шедеврам Семенко, имеют, по сути, дневниковый характер и совершенно свободны от актуальной политической злободневности.
Отсутствие пунктуации приближает целый ряд миниатюр Семенко к традициям дальневосточной поэзии, прежде всего к японским хайку и танка. Своеобразной симультанностью и медитативностью лирика Семенко обогащается во время его военной службы на Дальнем Востоке. Его «пренебрежение» пунктуацией способно резко повышать информационный потенциал текста, в значительной мере избавляя его от однозначности и логической предзаданности, допуская иной раз двузначное, а то и четырехзначное прочтение одних и тех же фрагментов строк, стыков строк, размытых строфических границ.
Позднее, в 1920-е годы, оппоненты пролеткультовского толка упражнялись в остроумии по поводу ненормативной пунктуации Семенко; в одном из стихотворений 1922 года поэт адресует литературным противникам ряд обвинений в ретроградности, в том числе и такое: «Пока учились двоеточия или там запятые ставить — / бах — / а вон уже и отменяются знаки препинания...» (здесь у него, возможно, отголосок дискуссий того времени о возможности использования украинцами латинского алфавита, а также отзвук языковых утопий эпохи; ср., например, с тезисом Льва Троцкого «Эсперанто — язык мировой революции»). Значимое отсутствие пунктуации в еще большей степени важно для следующего стихотворения.
8. ДУРА
Осенью чувствуешь
что можешь по-разному думать
и если ты
не дурак
то
не стесняйся некоторых тем
каждый твой неясный жест
намек будущему —
потом
разберутся.
Если ты не такой —
не выходи на улицу
ибо на улице
обтешут оботрут.
ЧЕГО ТОЛКАЕТСЯ — ДУРА
А по тротуару ходит порой море народу
и мысль осенью
очень честно работает
и в груди
в такт:
как замечательно умирать —
если б тебя расстрелял петлюра!
3 — Х. 922. Киев
Стихотворение автобиографично; было включено автором в цикл «Решта». При внешней простоте оно сложно организовано; при очевидной авторской самопогруженности текст выходит (и выводит читателя) вовне — в буквальном смысле «на улицу», в ее толкотню, тротуары и обрывки чужих разговоров.
Суггестия, смутно ощущаемая читателем даже при беглом прочтении, во многом объясняется формальной структурой стихотворения, ее многоуровневой закольцованностью.
Во-первых, рифмующиеся два слова — самое первое (заглавие) и самое последнее: дура—петлюра. К ним примыкает еще раз повторенное слово «дура», поставленное в сильной позиции — в композиционно выделенной строке «ЧЕГО ТОЛКАЕТСЯ — ДУРА».
Во-вторых, эта «спрятанная» (за счет удаленности друг от друга) зарифмованность указанных трех слов поддерживается девятикратным повторением буквенных комплексов Д(Т)+У+Р по мере чтения от заглавия к финалу (русский перевод в этом смысле полностью соответствует оригиналу). При этом полную или усеченную анаграмму слова «ДУРА» мы обнаружим в словах: ДУРАк, рАзбеРУТся, АбАТРУТ, ТРАТУАРУ, нАРоДУ, гРУДи.
В-третьих, если в начале автор лишь только на пути к откровенности и признанию (по-видимому, прежде всего признанию самому себе): «Осенью чувствуешь, что можешь по-разному думать <…> не стесняйся некоторых тем…», — то к финалу эта мучительная проблема преодолена, причем вновь буквально повторяются исходные концепты «осень/мысль/откровенность»: «…и мысль осенью очень честно работает…»
В-четвертых, закольцованность композиции реализована также и графически, за счет лесенки, задающей визуальную последовательность ритма строк.
В-пятых, читатель сталкивается с невозможностью однозначного понимания не только количества героев стихотворения, но даже их пола: слово «дура», казалось бы, должно относиться к женщине, но оно также могло употребляться и по отношению к мужчине, как южнорусский диалектизм, с оттенком снисходительности, но не оскорбления. Таким образом, с равными основаниями мы можем реконструировать ситуацию, в которой героем стихотворения будет один-единственный персонаж (альтер эго автора), либо два (он и его собеседник), либо три (включая кого-то, толкнувшего героя на улице). Однако восклицание «Чего толкается — дура»[8] вполне может быть и репликой представителя безликой толпы («моря народа»), обращенной к автору/герою — поэту, опрометчиво «вышедшему на улицу». Представляется, что эта амбивалентность (в эпизоде «на улице» речь о мужчине? о женщине? или же «дура» — это обращение к самому себе?) была запрограммирована — то есть тревожащая читателя ситуация непонимания смоделирована автором намеренно.
В-шестых, сразу после констатации «…и мысль осенью очень честно работает…» наступает драматическая развязка: «как замечательно умирать — если б тебя расстрелял петлюра!» Собственно, именно к этому самопризнанию — к шокирующему заявлению о желанном и утраченном шансе достойной смерти — и шел герой стихотворения.
Фамилия Семена (Симона) Васильовича Петлюры[9], главы Директории Украинской Народной Республики (УНР), дана с маленькой буквы, как имя нарицательное, и отсылает к реалиям только что завершившейся Гражданской войны на Украине (1918—1921), когда там постоянно менялась власть. О судьбе быть расстрелянным, которую в 1919 году Семенко избежал, см. выше комментарий к стихотворению «Гнату Михайличенко».
9. [СЕМЬ]
Понеділок
Вівторок
Середа
Четвер
П’ятниця
Субота
Неділя
2 - XII. 922. Киев
Стихотворению «Семь» Семенко и его соратники по панфутуризму придавали программный характер, предлагая в качестве литературного текста простое перечисление дней недели[10]. Нечто подобное в 1913-1917 годах делал, например, Марсель Дюшан, провокативно выставляя как художественные произведения велосипедное колесо, сушилку для бутылок, лопату или писсу ар (знаменитый «Фонтан», выставленный с подписью-псевдонимом R. Mutt, т. е. «Р. Дурак»). При этом Дюшан демонстративно дистанцировался от роли художника, свои реди-мейды считал насмешкой над искусством, расширяя, исследуя на прочность и проблематизируя понятие эстетического. Существует немало общего между провозглашенной Семенко в 1920 году «смертью»/«ликвидацией» искусства и теорией лефовцев, а также некоторыми предшествующими практиками дадаистов.
Стихотворение «Семь» закрывало этапную книгу Семенко «Кобзарь» (Киев, 1924; Харьков, 1925) - большой 650-страничный том, куда Семенко включил все сочиненное с 1910 по 1922 год. Стихотворение не имело заглавия, будучи предварено лишь порядковым номером «VII» (финальное седьмое стихотворение финального цикла «Решта»[11]). Через пять лет Семенко вновь ставит это стихотворение в качестве финального аккорда, завершая им второй том своего «Полного собрания сочинений» (Харьков, 1930). По-видимому, стихотворение несет и библейскую символику — поэт выступает творцом мира, подытоживая сделанное на «седьмой день». Во многом это действительно итог — после 1922 года Семенко практически оставляет лирику.
Первоначально стихотворение «Семь» было опубликовано в русском переводе в газете «Катафалк искусства» (1922) - в качестве пародийно-эпатажного жеста — под заглавием «Стихотворение». Здесь мы оставляем его в первозданном виде; можно констатировать, что стихотворение в виде перечня семи дней недели переведено на все языки мира…
10. ЗАВОД ИМЕНИ МИХ. СЕМЕНКО
Снова
пришел
предназначенный час —
не замкнуть его —
не обойти.
Флаг
на воротах
уже
рыжий.
Эй!
Иди!
Сколько ни есть
вас!
Спина
на смену спине
куёт —
опять пришло
время
моё —
заработала моя машина.
Кто сказал — что
без труб?
Кто это
сказал — что
без
дыму?
Тысячи полиняло
губ —
тысячи поэтов и
поэтенят
поставлено
к
овину.
Пройден
да
аж
до конца —
пройден
путь
от конца к
концу —
лишь та
выжила
птица
что спáла с
лица.
Так и
я:
снова живу —
встать —
лечь —
снова новую
мартенову
печь —
пропадай пропадом жисть
моя!
1925
Со второй половины 1920-х творчество Семенко мутирует, в русле общелефовских установок, в (само)принудительную агитку, но откровенные и мощные лирические всплески время от времени еще прорываются. В эти годы резко меняется не только тема, но и строфика, часто используется свободный стих, который Семенко оценил еще в пору раннего увлечения творчеством Уолта Уитмена. Стихотворение с амбивалентным заглавием «Завод имени Мих. Семенко» поэт включил в свой «Малый Кобзарь» (Харьков, 1928).
В строках «…заработала моя машина. / Кто сказал — что / без труб? / Кто это / сказал — что / без / дыму?..», по-видимому, аллюзия на Маяковского, в произведениях которого сравнение поэзии с производством встречается неоднократно; ср., например, в стихотворении «Поэт рабочий» (1918): «Я тоже фабрика. / А если без труб, / то, может, / мне / без труб труднее…»; в поэме «Рабочим Курска, добывшим первую руду» (1923): «Мне фабрика слов в управленье дана…»; в стихотворении «Домой!» (1925): «Я себя / советским чувствую / заводом, / вырабатывающим счастье…»
В упоминании «тысячи поэтов и поэтенят» также ощущается созвучность со знаменитым «Приказом № 2 армии искусств» Маяковского, где присутствуют схожие уничижительные суффиксы по отношению к легионам собрать -ев по перу: «Это вам — / прикрывшиеся листиками мистики, / лбы морщинка -ми изрыв — / футуристики, / имажинистики, / акмеистики, / запутавшиеся в паутине рифм…» (1921).
Индустриальная тема станет в стихах Семенко ключевым «социальным заказом» на последующее десятилетие, ведь с конца 1925 года курс на индустриализацию стал главным лозунгом СССР.
11. ПЕСНЯ ТРАМПА
С. Есенину
Выпил —
жизнь выпил —
и повесился на трубе.
Кинул
жизнь липовую
и папироску недокуренную
на столе.
Трижды
обнесли вкруг Пушкина
тело сухое
твое.
А моя —
и моя жизнь —
гнездовье кукушкино
и твое переплетается
будто мое.
Конечно
умирать не ново —
не ново и жить
тож —
жизнь наша не
всегда
бедова —
и кругла —
как манеж.
Но мозг и мысль в будущее —
бодрый —
я понесу
хоть мое тело — пудами
и унциями —
стоит каких-то пару су.
Выпью и я — выпью
и — пьяный — встречуся
с тем кого ищет душа моя.
Может — может тоже
повешуся,
но — к сожалению —
восьмидесятилетним — я.
I. 926. Одесса
Украинские панфутуристы во главе с Михайлем Семенко считали необходимым «сбрасывать с парохода современности» не только собственных украинских «литературных генералов», но и российских поэтов — прежде всего Маяковского и Есенина[12]. Но цену обоим они, безусловно, знали. О потрясении, которое вызвала смерть Есенина, говорит это стихотворение — написанное мгновенно после получения трагического известия и уже 10 января опубликованное в харьковской газете «Культура и быт»[13]. В стихотворении отразились подлинные обстоятельства гибели Есенина и детали его похорон (31 декабря гроб трижды был обнесен вокруг памятника Пушкину на Страстном бульваре). Как позднее и Маяковский в знаменитом стихотворении «Сергею Есенину», Семенко цитирует строки предсмертного восьмистишия Есенина; как и Маяковский, он пытается противопоставить/защититься от есенинской трагедии собственным оптимизмом («бодростью» социалистического строительства); как и у Маяковского, у него это не получается. Более того, Семенко примеряет есенинский способ ухода из жизни на самого себя, с горечью говорит о собственной неприкаянности и даже чужеродности в украинской литературе («и моя жизнь — гнездовье кукушкино…»).
Уход поэта от «жизни липовой» обретает символическое и сакральное измерение. Англицизм «трамп» (бродяга) в заглавии стихотворения — давно известная читателям самоаттестация Семенко, трампом он называл себя и в дореволюционных стихотворениях и будет называть себя так позднее, до конца 1920-х.
Посвященную Есенину «Песню трампа» Семенко перепечатает в 1928 году — в качестве финального стихотворения своей программной книги «Малый Кобзарь» — то есть вновь придавая ему особый, глубоко личный и символичный характер: текст выполняет роль экзистенциального финального аккорда в томе избранных произведений.
12. К ВЫХОДУ ТОМОВ МОЕГО
«ПОЛНОГО СОБРАНИЯ СОЧИНЕНИЙ»
Кому-то попадет и эта книжка.
Историю литературы — не обойти, —
как бы я ни закрывал глаза и ни опускал их низко.
Не обманешь историю, читатель, и ты.
Найдутся моськи, что будут плеваться,
имитируя
«революционность» свою:
хватит терпеть, мол, хфуториста нахальство
и чуждую нам его пачкотню.
Что им литература, история, даты.
Им бы хоть горстку писательских благ.
Я б и хотел им три горсти дать —
но все ж история — упряма и зла.
Кумовством обманешь только себя и кума.
Не все родились одинаковы. И опять
придется и дальше работать и думать.
Вот почему об истории у меня короткая речь,
но долгая память.
4 — Х. 930. Харьков
Это стихотворное обращение к читателю предваряло третий том «Полного собрания сочинений» Семенко, вышедший в сентябре 1931 года. Обращение для поэта важное и, по сути, итоговое.
Особой гордостью Михайля Семенко неизменно оставался тот факт, что именно он привил Украине «бациллу футуризма»: «…в украинском искусстве возникла бацилла великого, монументального процесса футуристической деструкции мирового искусства»[14]. Но если восемью годами ранее, в 1922-м, тоже подводя определенные итоги, он иронически констатировал, что «легче трем верблюдам с телочкой в ушко иглы пролезть, чем футуристу сквозь укрлитературу к своим продраться», то в конце 1930 года иронии уже нет места — разве что саркастическое передразнивание своих недругов, неспособных без ошибки произнести слово «футурист».
Поэт подводит итоги, думает о своем месте в истории и вновь говорит об одиночестве. Уже нет соратника и заочного соперника Маяковского, вот-вот будет распущена «Новая генерация» и все остальные литературные группировки. Уже состоялась почти полная трансформация поэзии в публицистику. Впереди — компромиссы, политическое шельмование, аресты соратников и даже символичный отказ от литературного имени: «Я / теперь / Семенко Михаил, / а до этого / был / Семенко Михайль…» Поэту будет отпущено еще семь лет жизни, но все главное он уже написал. Ровно через семь лет, после полугода пыток в застенках НКВД, с абсурдным клеймом «украинского фашиста» М.В. Семенко будет расстрелян.
Перевод с укр. и комментарий Андрея Россомахина
[1] При жизни М. Семенко лишь несколько его стихотворений было опубликовано в русских переводах. Много позднее ряд стихотворений был переведен дочерью поэта, И.М. Семенко (1921—1987), однако ее намерение опубликовать сборник русских переводов осталось нереализованным. В 1970—1980-х годах два десятка стихотворений было напечатано в журнальной периодике («Литературная Грузия», «Аврора», «Даугава», «Дружба народов»), еще столько же текстов вошло в поэтические антологии в 1990-е. Хочется надеяться, что перевод и издание на русском языке представительного тома лирики Михайля Семенко — дело обозримого будущего. Приведем здесь один из ранних переводов — стихотворение «Кондуктор», вошедшее в цикл «Пьеро любит» (1916), — этот верлибр в переводе Юрия Олеши был дважды опубликован при жизни поэта (Антология украинской поэзии в русских переводах / Под ред. А. Гатова и С. Пилипенко. [Киев], 1924. С. 186; Поэзия народов СССР: Сборник / Сост. С. Валайтис. М., 1928. С. 33):
КОНДУКТОР
Хорошо быть
кондуктором на товарном поезде!
В пасмурную ночь,
осеннюю, дождливую,
сидеть на тормозе
в тулупе,
согнувшись, съежившись,
глядеть в бегущую бездну.
О днях, что минули,
что в сердце остались,
как светлые пятна,
про образы милые,
заснувшие в груди навеки,
навеки, —
мечтать,
[мечтать,]
вглядываясь в мрак.
[2] Дубинський Г. Наш литературний Парнас. Харкiв; Київ, 1930.
[3] Группа использует в своих выступлениях тексты Т. Шевченко, Леси Украинки, М. Семенко, А. Введенского, И. Бродского, Ю. Андруховича, Ч. Буковски, тексты на нескольких диалектах украинского, английском, французском, русском и немецком языках. Участницы используют до пятнадцати музыкальных инструментов: контрабас, виолончель, фортепиано, гитару, скрипку, аккордеон, маракасы, барабаны, ксилофон, бубен и др. Музыкальные обозреватели находят сходство «Dakh Daughters» с Амандой Палмер, «Rammstein», «Laibach», «System of a Down» и «Dresden Dolls» (см., например: http://www.kp.ru/online/news/1506015).
[4] Лафорг Ж. Пьерро (Pierrot Fumiste) / Пер. В. Шершеневича. М., 1918. Первое французское издание вышло в 1882 году. Отмечу, что на русский язык стихи Жюля Лафорга (1860—1887) переводили не только символисты, но и футуристы: В. Шершеневич, К. Большаков и Б. Лившиц.
[5] В 1921—1925 годах в Киеве существовал Театр имени Гната Михайличенко, который возглавлял Марк Терещенко — его Семенко также рекрутировал в Ассоциацию панфутуристов.
[6] В «Кобзаре» этот цикл насчитывал 32 стихотворения, следующих под римской нумерацией, без заглавий. Во втором томе «Полного собрания сочинений» Семенко оставил в этом цикле 22 стихотворения, снабдив их заглавиями. Слово «Зок» — по-видимому, производное от слов «зойк» (вскрик, возглас отчаянья), «зокола» (вокруг да около, издалека) и «зокрема» (отдельно, лично; то, что не вошло в сборники).
[7] Переводы восьми из них, осуществленные дочерью поэта Ириной Семенко, были напечатаны в журнале «Даугава» (1987. № 11. С. 109—110).
[8] В 1924 году Семенко дает эту строку заглавными буквами (Кобзарь. Киев, 1924. С. 623), позднее отказывается от такого усиления, но добавляет вопросительный знак в конце строки (Повна збірка творів: [В 3 т.] Харьков, 1930. Т. 2. С. 247).
[9] Ранее Петлюра был упомянут в стихотворении «Наступление», созданном в июне 1920 года как отклик на события советско-польской войны.
[10] См., например: «Консерватизм в методах мышления и в теории вызывает чрезвычайно анекдотические последствия в практике, даже тогда, когда люди считают, что: “— Понедельник, / Вторник, / Среда и т. д.” - это не стихотворение» (Гадзинский В. Пятилетка и проблема литературной «фор мы» // Нова генерація. 1929. № 11. С. 41).
[11] Решта (укр.) — разное, другое, остаток.
[12] См. публикуемые здесь мистификации из альманаха «Семафор в будущее» (1922).
[13] Семенко М. Пісня трампа (С. Єсеніну) // Культура і побут (Харків), 1926. № 2. 10 січня. С. 3.
[14] Семафор у майбутнє. Aparat Panfuturystiv. № 1 / Ред. М. Семенко. Київ, 1922. С. 42.
- See more at: http://www.nlobooks.ru/node/6313#sthash.spD9xXUE.dpuf