(НИУ ВШЭ; ведущий научный сотрудник Института гуманитарных историко-теоретических наук имени А.В. Полетаева, кандидат исторических наук)

(National Research University Higher School of Economics (Moscow); leading research fellow in the A. Poletaev Institute for Theoretical and Historical Studies in the Humanities (IGITI), Candidate of History) 

glukist@mail.ru

Ключевые слова: история университетов, Российская империя, диссертации, ученые степени, рецензии, экспертиза, профессора, Министерство народного просвещения
Key words: history of universities, Russian Empire, academic degrees, dissertations, reviews, expertise, professors, Ministry of Education

УДК/UDC 94 (47).07

Аннотация: В статье реконструирована история появления в университетах Российской империи рецензий на диссертации. Исследование основано на делопроизводственной документации, извлеченной из архивов Министерства народного просвещения, Московского, Санкт-Петербургского и Казанского университетов. Собранный комплекс источников позволил проанализировать практики рецензирования квалификационных сочинений и изменение критериев оценки научной продукции, выявить участие чиновников Министерства народного просвещения в экспертизе научных сочинений, а также рассмотреть обстоятельства закрепления процесса правового требования диссертационной рецензии.

Abstract: The article reconstructs the history of the appearance of dissertation reviews in the universities of the Russian Empire. This research is based upon records kept in the archives of the Ministry of National Education in the Universities of Moscow, Saint Petersburg, and Kazan. This collection of sources allows the author to analyze the practice of reviewing qualifying essays and changes in the criteria for evaluating scholarly production, to reveal the participation of officials from the Ministry of Popular Enlightenment in the formal review of scholarly writings, and to examine the circumstances in which a process was fixed for legally demanding a dissertation review.  
 

Kira Ilina. The Evaluation of Masters’ and Doctoral Dissertations in Russian Universities During the First Half of the Nineteenth Century[1]
 

Оценивание является одной из важных функций университетов. Размышления ученых о репрезентативности источников, о результатах и методах исследовательской работы наиболее ярко отражаются в рецензиях — специальных текстах, написанных с целью оценки исследований коллег. Сегодня активно обсуждается статус жанра рецензии. С одной стороны, исследователи поднимают вопрос о функциональности рецензии и говорят об упадке жанра, связанном, в том числе, и с рутинизацией практики рецензирования. С другой стороны, ученые отмечают роль рецензии в развитии профессиональной коммуникации, формировании научных школ и сообществ[2]. Обретение навыков их создания и договор о структуре и содержании таких текстов являются частью академической культуры. Что касается исследований, посвященных истории рецензирования, то их крайне мало. В литературоведческих исследованиях поднимаются вопросы об истории литературной критики, о роли журнальных рецензий, о связи истории литературы, журналистики и критики, а также функции рецензирования в этом процессе [Bloom 1957; Дубин, Рейтблат 1990; Хализев 1999: 119—120; Недзвецкий 1994].

В статье мне хотелось бы сосредоточиться на процессе появления в университетах Российской империи рецензий на диссертации. Изучение зафиксированных в протоколах внутренних оценочных высказываний и первых рецензий на диссертации позволяет выявить обстоятельства запуска механизма оценивания научной продукции в университете, проанализировать формирование критериев научности, научных репутаций и авторитетов, проследить развитие оценочных риторических формул и общего формуляра рецензии.

Рецензии на российские докторские и магистерские диссертации, а также причины их появления не обсуждались в литературе, посвященной истории ученых степеней. В исследованиях по истории научной аттестации мне не удалось обнаружить сведений о практике рецензирования диссертаций. В то же время упоминания о рецензиях на диссертации есть в юбилейных биографических словарях профессоров и преподавателей университетов и в публикациях по истории науки[3]. Дело в том, что в поле внимания ученых чаще попадает регламент академической аттестации, а не анализ ее отдельных процедур. И даже в тех редких, но важных случаях, когда исследуются практики защиты (челябинские историки под руководством Н.Н. Алеврас и Н.В. Гришиной занимаются изучением так называемой «диссертационной культуры» историков второй половины XIX — ХХ веков), мы получаем реконструкцию диспута, анализ речей соискателей, замечаний оппонентов, заключений совета, но не рецензий [Алеврас, Гришина 2010; 2011; 2014].

Изучение архивных фондов, связанных с историей университетов и образования, позволяет предположить, что рецензирование развивалось отдельно внутри факультетов и дисциплин. Публикации Е.А. Вишленковой и З.С. Гатиной о медицинских рецензиях показали специфику развития этой дисциплинарной области. Они обнаружили в двух университетских архивах почти три сотни аттестационных дел по медицине, из которых 122 содержат письменный отзыв на диссертационное исследование [Вишленкова, Гатина 2015: 157—158]. В таком объеме сохранившихся отзывов можно усмотреть свидетельство ранней профессионализации медиков. Вполне вероятно, хорошая сохранность объясняется тем, что врачебные факультеты не только присуждали степени, но и утверждали в них. После этих открытий актуальным остался вопрос о том, как и когда зародилась практика рецензирования среди представителей немедицинских специальностей.
 

Становление жанра

Научная аттестация сопровождалась производством специфических текстов, зафиксировавших полемику и подготовку к ней. Центральным документом в диссертационном деле была диссертация (и извлеченные из нее «тезы» — положения). За полстолетия она превратилась из заключительного этапа письменного экзамена в самостоятельное научное сочинение [Вишленкова, Ильина 2013]. Магистр писал ее после успешно сданных экзаменов, доктор должен был предоставить текст на «предварительный искус» (обсуждение).

Утверждение самоценности диссертации отразилось на ее внешнем виде. Если в начале столетия это были короткие рукописные тексты на синей бумаге размером в четвертушку, то уже к середине 1830-х годов диссертации представляли собой отпечатанные или, по крайней мере, начисто переписанные объемные трактаты.

В 1840-е годы в университетской среде обсуждалась необходимость издания диссертационной рукописи. Казанские словесники ратовали за это:

Не обнародовать диссертаций значило бы показать страх суда публики и желания скрыть свои недостатки. <…> Молодым ученым, которых работы были бы печатаемы, открылся бы способ вступать достойным образом под покровительством одобрительных мнений факультета в мир литературы и не страшиться воплей критики. <…> И даже в таком случае, когда бы судия был слишком строгим, наука будет иметь преимущество оживленным и более тонким разбором предмета[4].

То есть в противостоянии «воплей критики» и «мнения факультета» рецензент, представляющий «разбор предмета», должен был сыграть роль арбитра.

Протоколы защит в Московском университете в первой трети XIX века чаще всего содержат фиксацию этапов академической аттестации (прошение, экзамен, одобрение и защита диссертации). Нет оценочных суждений — лишь регистрация факта прочтения диссертации всеми членами отделения и ее одобрения[5]. Пометки «читал» часто делались прямо на титульном листе диссертации и заверялись подписью профессора или адъюнкта. Позднее на специальном заседании отделения проходило устное обсуждение диссертации, после которого выносилось решение («одобрили» или «не одобрили»).

В противоположность Московскому университету, в котором присуждение степеней происходило регулярно[6], профессора Казанского университета чувствовали необходимость договориться о соответствии ожиданий от своих первых «профессорских воспитанников» и полученных в итоге научных результатов. Так, 29 ноября 1824 года декан отделения словесных наук профессор Ф.И. Эрдман доносил в совет университета о результатах совместной экспертизы и обсуждения диссертации кандидата Ф.Е. Кондакова «О складе языка российского»:

Сочинение сие, хотя не во всех частях в желаемом виде обработано, не вполне удовлетворяет требованиям излагаемого им предмета; имеет много промежуточных мыслей, кои, стороною только касаясь его материи, прерывают, некоторым образом, связь главных идей; да и по терминологии слог оного тяжел и недовольно вразумителен; но, как при изложении такового рода материй, требующих ученых, глубоких разысканий, не всегда можно удержаться в пределах строгой точности, а тем менее молодому человеку, желающему ознакомиться с своим предметом; а равно весьма трудно сохранить чистоту слога, при недостатке в языке нашем терминов, до наук относящихся; то факультет, принимая в уважение похвальный труд кандидата Кондакова, в котором при всей обширности материи, умел он показать, с здравым суждением, весьма хорошие сведения и обширную начитанность, полагает, признав его достойным степени магистра словесных наук, допустить к публичному защищению своей диссертации[7].

В постановлении оценивается вклад соискателя в научную разработку темы, а также сформулированы требования к академическому письму. Через несколько лет министерство поручит факультетам озаботиться также «чистотой языка и правильностью выражения... мыслей» в квалификационных сочинениях[8].

Другим поводом для появления письменных рецензий на диссертации было желание министра народного просвещения иметь независимую оценку сочинения. В 1830-е годы К.А. Ливен и С.С. Уваров стали использовать Санкт-Петербургский университет как своеобразный экспертный центр империи. Начало этому, судя по всему, было положено серией переданных Ливеном в совет столичного университета магистерских диссертаций, подготовленных в Виленском университете[9]. Например, кандидату А. Лешкевичу, сдавшему все экзамены и успешно защитившему в Виленском университете диссертацию, не повезло, так как его документы пришли в министерство после официального указа о закрытии университета. Поэтому его сочинение было передано на рассмотрение профессорам физико-математического отделения Санкт-Петербургского университета. В их заключении говорилось, что диссертация «составлена из текстов, заимствованных из сочинений» французских астрономов с устаревшей научной позицией, и «не заключает в себе ничего нового, собственно принадлежащего» соискателю[10].

Профессора юридического факультета в середине 1830-х годов проводили экзамены на степень и обсуждали диссертационные тексты студентов-правоведов, подготовкой которых во II Отделении собственной Его императорского величества канцелярии руководил М.М. Сперанский. Так, после долгой подготовки 8 февраля 1835 года произошла первая защита: К.А. Неволин блестяще защитил диссертацию «О философии законодательства у древних» на трех языках (русском, латинском и немецком)[11]. Известно также, что в ноябре 1835 года профессора факультета рассматривали диссертацию еще одного студента Сперанского — А.А. Благовещенского[12].

В 1839 году в столичном университете защищали диссертации В.С. Порошин и Н.А. Безобразов. Выпускник второго набора Дерптского профессорского института Порошин представил в факультет докторскую диссертацию «Критические исследования об основаниях статистики», которая, «согласно с отзывом подробно рассматривавшего ее ординарного профессора Устрялова, признана факультетом вполне соответствующею цели, для коей написана»[13]. Магистерскую диссертацию кандидата Безобразова рецензировал профессор по кафедре общенародного права и дипломатии Санкт-Петербургского университета и выпускник Профессорского института И.И. Ивановский[14]. Его донесение, написанное по поручению факультета, фактически представляет собой краткий пересказ диссертации и заканчивается констатацией: «Рассуждение это, хотя я и не во всем согласен с автором, по моему мнению, совершенно соответствует своему назначению»[15].

В 1840—1842 годах столичные юристы выступали экспертами по диссертациям, написанным вторым набором студентов М.М. Сперанского. Представленные в конце 1840 года в юридический факультет столичного университета докторские диссертации Я.И. Баршева и А.И. Кранихфельда сразу же были переданы для рассмотрения профессорам В.В. Шнейдеру и барону Е.В. Врангелю[16]. В феврале 1841 года барон Врангель в своем представлении отмечал, что соискателем Кранихфельдом «богатые материалы тщательно собраны и с критикою и умением обработаны», а также обращал внимание на полезность рецензируемого сочинения не только для науки, но и для «государственных людей»[17]. В мае 1842 года попечитель представил министру тексты этих диссертаций, отметив диссертацию Кранихфельда, «содержащую обзор исторического развития российских финансов, замечательную не только в ученом отношении, но и в приложении практическом, [которую] положено отпечатать на счет университетских сумм, по недостатку оных в нынешнем, в 1843 году»[18].

Любопытно, что присланные учениками Сперанского из Московского (С.И Баршева), Харьковского (И.В. Платонова) и Киевского (А.А. Федотова-Чеховского) университетов диссертации были также отправлены на рассмотрение профессорам юридического факультета Санкт-Петербургского университета и найдены «вполне достаточными для присвоения сочинителям их степеней доктора прав»[19]. В Российском государственном историческом архиве сохранился отзыв профессора И.И. Ивановского, написанный им 30 ноября 1842 года на докторскую диссертацию П.Д. Калмыкова «О символизме права вообще и русского в особенности»[20]. Рецензент подробно анализировал структуру и содержание диссертации коллеги (Калмыков был профессором по кафедре энциклопедии законоведения и русского государственного права в столичном университете). Ивановский отмечал научный вклад в развитие темы, который заключался в широком сравнительном характере исследования, объяснении «бывших до сих пор темными терминов нашего древнего права»[21], а также в опровержении точки зрения варшавского профессора римского права В.А. Мацеёвского о происхождении некоторых славянских обычаев от немцев. Рецензент поощрительно писал:

Автор с необыкновенным трудом собрал множество исторических фактов, рассеянных по различным источникам, с величайшею разборчивостью соединил их в одно систематическое целое и сделанным им основательными выводами и догадками оказал большую услугу не только для истории русского права, но и раздвинул пределы науки права вообще… эта диссертация, по моему мнению, вполне достаточна для дополнения экзамена на степень доктора[22].

Профессорам юридического факультета Уваров переправлял спорные диссертации из других университетов. Например, весной 1839 года юристу В.В. Шнейдеру, хорошо зарекомендовавшему себя при работе с юными правоведами Сперанского, было поручено отрецензировать защищенную в Казанском университете, но вызвавшую подозрение местного попечителя диссертацию Л.Ф. Камбека[23].

Рецензент отнес работу соискателя к сочинениям, написанным «без особенных успехов для учености», и обнаружил в ней обширные заимствования из работ немецких правоведов. Столичный профессор был возмущен тем, что местами диссертация представляла собой

буквальный перевод мест, часто даже целых страниц, заимствованных из сочинений Савиньи, Швеппе и других юридических писателей. Извлеченные эти места соединены иногда даже без надлежащей связи, а иногда г[осподи]н Камбек, желая казаться самостоятельным, переделывает их не самым выгодным для них образом. <…> Один взгляд на рассуждение г[осподи]на Камбека удостоверит и не юриста в том, что оно есть просто только компиляция, ибо пестрота слога и разбросанные там и сям мысли рождают легко во всяком случае несколько опытном читателе предположение, что он имеет пред собою смесь отрывков из разных писателей[24].

Для доказательства оппонент представил в виде таблицы результаты параллельного анализа текстов диссертации Камбека и перевода изданий, из которых он заимствовал обширные фрагменты. Отзыв содержал убийственное заключение: «Приведенные мною примеры, кажется, достаточны для того, чтобы составить себе понятие о достоинстве компиляции, для которой подробнейшая ученая критика была бы совершенно излишняя»[25].

Получив в канцелярии факультета известие об отказе в утверждении докторской степени «на основании рецензии», Камбек подготовил для заседания юридического факультета особое представление-ответ на рецензию[26]. Соискатель упрекал оппонента в поспешности и неосновательности экспертного суждения. Оскорбленный адъюнкт считал, что единственным выходом является издание его собственного сочинения и «критики» Шнейдера с тем, чтобы «вся ученая публика» беспристрастно могла сравнить их. Сетуя на отсутствие поддержки и права публично возражать рецензенту, Камбек беспокоился о том, «чтобы сохранить неприкосновенным свое доброе имя в мнении тех членов университета, которые, к сожалению, не знают моего произведения, а знают одно только о нем произнесенное суждение»[27]. Получив упрек рецензента в пересказе труда знаменитого профессора Берлинского университета, специалиста по истории римского права и основателя исторической школы права Фридриха-Карла Савиньи, Камбек недоумевал:

Как мало заботился я скрыть свой источник, равно как столь же мало опасался того, что его откроют, это явствует из моих ссылок, <…> [одна из них,] прямо указывающая на моего автора и намеренно обращающая читателя к тому, в какой мере считал своею обязанностью обогатить свой труд лучшим украшением — вставкою мест из такого ученого, творения которого доселе не имели в России переводчика, тогда как знакомство с ним, в этом случае, для большей части читателей должно бы скорее казаться одобрительным приношением в область знания[28].

Данный пассаж явно фиксирует расхождение взглядов на критерии научности и сущность диссертации у рецензента и рецензируемого.

Обвиняя столичного профессора в нежелании и даже несостоятельности привести подробные примеры упрекам в «пестроте слога», соискатель с апломбом заявлял: «...рассматривая эту бездоказательную рецензию, неудивительно, если кто-нибудь подумает, что рецензент писал ее, руководствуясь не беспристрастным обсудом моего сочинения, а как бы личностью, в ученом сословии нетерпимою»[29].

Упомянув, что его сочинение было одобрено «надлежащим судилищем» (курсив мой. — К.И.), Камбек выражал надежду на заступничество министра, который «как беспристрастный ценитель труда и усердия, конечно, не оставит оградить меня своим покровительством против рассмотрения моего рассуждения сказанным рецензентом»[30].

Переправляя донесение Камбека в совет университета, профессора-юристы напоминали, что этот ученый имел «уже звание доктора прав Кёнигсбергского университета», а также приводили список изданий, в которых помещены похвальные отзывы на сочинения соискателя. Не соглашаясь с «унизительным мнением» петербургского коллеги, казанцы считали, что «диссертация сия написана отчетливо, с знанием новейшей литературы права и с новыми взглядами на науку. Факультет, приняв все сие в уважение, не мог не сделать снисхождения на счет худого языка, коим писана диссертация»[31]. Тем не менее, рассмотрев донесение Камбека, представления советов юридического факультета и университета, а также донесение попечителя учебного округа, Уваров не счел нужным изменить вынесенный приговор.

Среди историков и филологов также наблюдалась подобная тенденция. Общеизвестен казус с первой магистерской диссертацией Н.И. Костомарова «О причинах и характере Унии в Западной России». В апреле 1842 года помощник попечителя князь Н.А. Цертелев в специальном донесении обратил на нее внимание чиновников министерства. Составить «разбор содержания» сочинения Костомарова было поручено профессору российской истории Н.Г. Устрялову. Рецензент отнес диссертацию

к разряду тех произведений современной литературы, в которых молодые, малоопытные писатели, увлекаясь примером полуученых софистов, заботятся не о подтверждении или лучшем развитии давно признанных истин, по их мнению, устаревших, а о новости воззрения на предмет, стараются блеснуть остроумием или особенным взглядом, дозволяют себе странные парадоксы и впадают в непостижимые противоречия[32].

Устрялов ставил в вину автору недоказанность и опрометчивость суждений, противоречивость аргументации и недостаточное внимание к источникам[33]. В результате в Харьковский университет ушло предписание министра о том, что подобная постановка исследовательской проблемы не одобряется. Факультету была поставлена «на вид несообразность такого с их стороны распоряжения, с подтверждением быть впредь в подобных случаях осмотрительнее»[34], а соискателю приказано уничтожить тираж диссертации и написать новую.

Судя по всему, на рецензию столичным специалистам передавалось достаточно много работ. Профессора вынуждены были выкраивать время на чтение этих текстов. Так, 26 января 1843 года профессор славянских наречий П.И. Прейс жаловался своему коллеге-слависту из Харьковского университета И.И. Срезневскому на дефицит времени из-за чтения и экспертизы диссертационных сочинений: «Обе рукописи (одна из них — магистерская диссертация В.И. Григоровича. — К.И.) получили: damnatur. Эти, хотя и лестные, поручения министра довольно неприятны. Оскорбляешь самолюбие людей. Сколько предвижу, этим поручениям не будет конца...» [Петровский 1897: 743—744].

В то же время подобные поручения и специфический статус, видимо, порождали у петербургских профессоров эйфорию избранности, уверенность в собственной научной непогрешимости. Осенью 1842 года казанский попечитель М.Н. Мусин-Пушкин послал Уварову рукопись магистерской диссертации слависта В.И. Григоровича[35] «Опыт изложения литературы словен в ее главнейших эпохах». Уваров поручил профессору П.И. Прейсу, одному из самых ярких славистов первой половины ХIX века, разобрать диссертацию. Прочитав сочинение Григоровича, профессор написал достаточно объемную рецензию, которая представляла собой пересказ основных выдвинутых Григоровичем положений, снабженный едким оценивающим комментарием. Рецензент, руководимый, вполне вероятно, профессиональной ревностью, задался целью найти в диссертации все существующие недостатки научного труда:

автор не заботился о ясном, отчетливом и последовательном изложении; <...> он, говоря или терминами философскими, или выражениями слишком общими, едва представляет читателю возможность догадаться, на какой именно факт автору хотелось указать. К тому еще следует присоединить неточность языка, беспрестанные отступления от главного предмета и постоянные повторения одних и тех же мыслей <...> Григорович вместо свободного, непринужденного исследования, руководствовался подготовленным взглядом; <...> передавая мнения других, не подвергает их самостоятельной критике; <...> рассматриваемое рассуждение не может выдержать строгого разбора. Причина неудовлетворительности диссертации находится отчасти в выборе самой темы обширной, чрезвычайно сложной и неразработанной. О многих памятниках литературы автор мог говорить только по сказам других. Эти памятники еще не напечатаны или очень редки, следовательно, о них до времени нельзя иметь самостоятельного мнения. Некоторых книг, изданных разными учеными в разные времена... Григорович не имел под рукою, и таким образом не мог ими воспользоваться в надлежащих местах. <...> Григорович изложил избранный им предмет не полно, не везде ясно, частию поверхностно; <...> автор нередко жертвовал истиною в пользу философских предубеждений; <...> рассматриваемое рассуждение есть большею частию сборник чужих мнений, неисследованных критически. Основываясь на таком выводе, я полагаю необходимым предложить... Григоровичу вновь заняться пере[ис]следованием предмета и, если можно, отложить изложение его до времени, когда автор будет иметь под рукою все источники, относящиеся к предмету его рассуждения [Петровский 1897: 728—730].

Критическая рецензия была передана Уварову. Министр отослал ее как анонимный отзыв столичного эксперта Мусину-Пушкину с требованием ознакомить с ней Григоровича, чтобы тот при печати своей диссертации учел высказанные замечания. 19 марта 1843 года письмо министра было получено в Казани, а 2 июля Григорович написал на имя попечителя ответ, в котором обвинял рецензента в пристрастности и в нежелании давать конструктивную критику. Григорович последовательно ответил на все замечания рецензента, в том числе на обвинение Прейса в недостаточном знакомстве с исследованиями по предмету и о некритическом отношении к литературе. «Смею сказать, — писал он, — что мой Опыт заключает результаты исследований известных ученых, подведенные под общие начала. Мне кажется, есть разница между приведением результатов и повторением чужих мнений» [Петровский 1897: 739, 741] (курсив автора. — К.И.).

В заключение Григорович, отмечая еще раз несправедливость рецензии, писал:

Своим мнением он (рецензент. — К.И.) слишком дал мне заметить, какого судью встретил мой труд. Произносить приговор без приведения оснований, решать судьбу труда, не потрудившись сделать хотя несколько указаний на требования, какие делает наука и не исполняет мой Опыт, — может лишь тот, кто ставит себя непогрешимым авторитетом. Авторитету конечно не стоит труда — в нескольких словах уничтожить то, о чем снисходительный критик, может быть, выразился бы отчетливее. Весьма вероятно, что г[осподин] ученый имел свои поводы обращать свое мнение лишь в таком тоне к моему опыту, но я с своей стороны вынужденным нахожусь доложить, что это лишило возможности найти в его мнении полезные замечания и что хотя и сам я признал мой труд слабым, чувствую, однако ж, я не заслужил безотчетливого осуждения в деле науки [Петровский 1897: 742].

Видимо, Уваров удовлетворился подобным ответом от уже утвержденного в степени магистра Григоровича. А профессор Прейс, узнав, что его рецензия не повлияла на ход аттестации, требовал отмены магистерства Григоровича.
 

Предписания о рецензировании диссертаций

Стимулированная министерством практика рецензирования диссертаций в конце 1830-х — начале 1840-х годов начала получать правовое закрепление. 10 октября 1838 года Уваров приказал университетам высказать свое мнение о «Временном положении о присуждении ученых степеней», принятом 28 апреля 1837 года.

В связи с этим 21 декабря 1839 года казанский попечитель представил «Проект перемен в положении на ученые степени». Согласно его предложению мнение о представленной соискателем магистерской или докторской степени должен был высказывать факультет, который «в суждении своем обязан сказать, в чем именно заключается достоинство представляемого сочинения»[36]. Особо прописывалось требование к докторской диссертации: это «должно быть такого рода произведение, которое бы доказывало собственный взгляд на предмет, или новость изобретения, или новость в заключениях, или, наконец, значительность с особую целью предпринятого труда»[37].

Профессора университета Святого Владимира в Киеве высказали пожелание, чтобы диссертация была

по крайней мере за четыре дня до дня диспута роздана между членами ученого университетского сословия, иначе невозможно будет с надлежащею основательностью делать возражения и притом такие, которые бы направлены были не против одних тезисов, не всегда представляющих вполне сущность рассуждения, но и против отдельных частей его и мыслей[38].

Харьковские профессора в своем донесении отмечали, что диссертация должна «приносить пользу науке»[39].

Летом 1842 года при Министерстве народного просвещения был учрежден особый комитет для «соглашения» мнений профессорских советов по поводу присуждения ученых степеней[40]. В Комитет вошли товарищ министра П.А. Ширинский-Шихматов, вице-директор Департамента народного просвещения П.И. Гаевский, академики П.Н. Фус и Э.Х. Ленц, ректор Санкт-Петербургского университета П.А. Плетнев, профессора этого же университета А.А. Фишер и П.Д. Калмыков[41]. Среди прочего комитет определял академический статус диссертации.

Калмыков считал, что диссертация должна представлять собой «самостоятельное, подробное и основательное исследование какого-либо специального предмета науки, а не выписку или компиляцию из ученых и учебных сочинений»[42]. Каждая диссертация должна рассматриваться всеми членами факультета, а оценка выноситься на основании подробного разбора, представленного одним из профессоров. Соискатель должен доказать, что диссертация — это действительно его собственное сочинение: для этого ему задаются вопросы. Диссертация должна быть защищена публично[43]. Философ Фишер вторил ему: «…диссертация сообщится по очереди всем профессорам факультета или отделения, особенно же профессору по принадлежности предмета, для составления подробного разбора, вследствие которого сама диссертация одобрится или отвергнется и ищущий степени допустится к дальнейшему испытанию или нет»[44].

В принятом 6 апреля 1844 года «Положении о производстве в ученые степени»[45] отразились основные требования профессоров. Впервые регламентировались требования по оценке диссертаций. Тема диссертации магистра выбиралась им самим и должна была быть одобрена факультетом или отделением, в котором он до этого сдал устные и письменные экзамены. Соискатель докторской степени сначала представлял декану факультета текст диссертации, причем она «должна подробно развивать такой предмет, который не входил в объем представленной для получения степени магистра»[46]. Диссертация «по распоряжению декана рассматривается всеми членами факультета или отделения порознь, а подробный разбор оной делает профессор или адъюнкт, к предмету коего принадлежит сочинение»[47]. «Разбор диссертации» — это служебный «пропускающий» документ, который давал допуск к диспуту («публичному защищению диссертации») для соискателей ученой степени магистра и к экзамену на степень доктора. Так впервые в официальном перечне документов академической аттестации появляется рецензия на диссертацию, которая в источниках того времени именовалась «мнение», «разбор», «отзыв», «донесение».

Таким образом, история научного рецензирования в России неразрывно связана с историей отечественных университетов. Анализ делопроизводственных документов защит, текстов рецензий и ответов на них, написанных членами университетских корпораций России в первой половине XIX века, показал, что именно в это время складывается жанр научной рецензии. Реконструкция практик рецензирования позволила зафиксировать несколько этапов развития жанра внутренней рецензии на диссертации.

В факультетских протоколах университетов середины 1820-х годов зафиксированы случайные развернутые определения, вызванные, видимо, желанием корпорации соотнести собственные ожидания от «профессорских стипендиатов» и полученные ими научные результаты.

В 1830-е годы появляются письменные рецензии, написанные профессорами Санкт-Петербургского университета на диссертации, выполненные в других университетах империи. Главным поводом появления этих рецензий было выполнение поручения министра об экспертизе научной продукции университетов. Подобный способ регулирования научной деятельности имел несколько последствий. Во-первых, в отрицательных рецензиях столичных профессоров были сформулированы критерии «антинаучности» диссертации (поверхностность и непоследовательность изложения, бездоказательность выводов и положений, компилятивность работы, недостаточное знакомство с историографией, некритическое отношение к литературе, повторение мыслей, неточность языка и т.п.). Во-вторых, этот процесс породил дискуссию об этических нормах экспертизы, в результате чего авторами рецензируемых сочинений и советами университетов были сформулированы критерии эффективности научной экспертизы (беспристрастность эксперта, конструктивность высказанных замечаний).

Начиная с 1844 года, согласно Положению о присуждении ученых степеней, право на экспертизу диссертаций, при непосредственном участии академических корпораций, было передано университетам. Дальнейшее развитие жанра рецензии проходило внутри факультетов и отдельных дисциплин. Более того, все чаще стали появляться альтернативные внутренним «разборам», напечатанные в журналах рецензии на вышедшие в виде книг диссертации. Авторами журнальных критических статей были выпускники и профессора университетов. Через публикацию и распространение своих рецензий они легитимировали выработанные внутри университетских корпораций в первой половине XIX века критерии научности диссертаций. Но это уже совсем другая история.
 

Библиография / References

[Азадовский 1963] — Азадовский М.К. История русской фольклористики. Т. 2. М.: Учпедгиз, 1963.

(Azadovskiy M.K. Istoriya russkoy fol’kloristiki. Vol. 2. Moscow, 1963.)

[Алеврас, Гришина 2010] — Алеврас Н.Н., Гришина Н.В. Диссертационная культура российских историков XIX — начала XX в.: замысел и источники исследовательского проекта // Мир историка: историографический сборник / Под ред. В.П. Корзун, А.В. Якуба. Вып. 6. Омск: Изд-во Омcкого гос. ун-та, 2010. С. 9—21.

(Alevras N.N., Grishina N.V. Dissertatsionnaya kul’tura rossiyskikh istorikov XIX — nachala XX v.: zamysel i istochniki issledovatel’skogo proekta // Mir istorika: istoriograficheskiy sbornik. Issue 6. Omsk, 2010. P. 9—21.)

[Алеврас, Гришина 2011] — Алеврас Н.Н., Гришина Н.В. Российская диссертационная культура XIX — начала XX веков в восприятии современников. К вопросу о национальных особенностях // Диалог со временем: Альманах интеллектуальной истории. М., 2011. Вып. 36. С. 221—247.

(Alevras N.N., Grishina N.V. Rossiyskaya dissertatsionnaya kul’tura XIX — nachala XX vekov v vospriyatii sovremennikov. K voprosu o natsional’nykh osobennostyakh // Dialog so vremenem: Al’manakh intellektual’noy istorii. Moscow, 2011. Issue 36. P. 221—247.)

[Алеврас, Гришина 2014] — Алеврас Н.Н., Гришина Н.В. Диссертации историков и законодательные нормы (1860—1920-е гг.) // Российская история. 2014. № 2. С. 77—90.

(Alevras N.N., Grishina N.V. Dissertatsii istorikov i zakonodatel’nye normy (1860—1920-e gg.) // Rossiyskaya istoriya. 2014. № 2. P. 77—90.)

[Биографический словарь 1904] — Биографический словарь профессоров и преподавателей Императорского Казанского университета (1804—1904). Том 1. Казань, 1904.

(Biograficheskiy slovar’ professorov i prepodavateley Imperatorskogo Kazanskogo universiteta (1804—1904). Vol. 1. Kazan, 1904.)

[Вишленкова, Ильина 2013] — Вишленкова Е.А., Ильина К.А. Об ученых степенях и о том, как диссертация в России обретала научную и практическую значимость // НЛО. 2013. № 4. С. 84—107.

(Vishlenkova E.A., Ilina K.A. Ob uchenykh stepenyakh i o tom, kak dissertatsiya v Rossii obretala nauchnuyu i prakticheskuyu znachimost’ // NLO. 2013. № 4. P. 84—107.)

[Вишленкова, Гатина 2015] — Вишленкова Е.А., Гатина З.С. «Изложить предмет сциентифически»: русские врачи и их полевые исследования (первая половина XIX века) // Российская история. 2015. № 3. С. 154—169.

(Vishlenkova E.A., Gatina Z.S. «Izlozhit’ predmet stsientificheski»: russkie vrachi i ikh polevye issledovaniya (pervaya polovina XIX veka) // Rossiyskaya istoriya. 2015. № 3. P. 154—169.)

[Дубин, Рейтблат 1990] — Дубин Б., Рейтблат А. О структуре и динамике системы литературных ориентаций журнальных рецензентов (1820—1978 гг.) // Книга и чтение в зеркале социологии / Сост. В.Д. Стельмах. М.: Книжная палата, 1990. С. 150—167.

(Dubin B., Reytblat A. O strukture i dinamike sistemy literaturnykh orientatsiy zhurnal’nykh retsenzentov (1820—1978 gg.) // Kniga i chtenie v zerkale sotsiologii. Moscow, 1990. P. 150—167.)

[Климов 2008] — Климов И.А. «Сырое и приготовленное», или К апологии рецензий // Социальная реальность. 2008. № 1. С. 111—116.

(Klimov I.A. «Syroe i prigotovlennoe», ili K apologii retsenziy // Sotsial’naya real’nost’. 2008. № 1. P. 111—116.)

[Кричевский 2004] — Кричевский Г.Г. Магистерские и докторские диссертации, защищенные на историко-филологических факультетах университетов Российской империи (1755—1918): справочное пособие. 3-е изд., испр. и доп. Ставрополь: Изд-во «Ставропольсервисшкола», 2004.

(Krichevskiy G.G. Magisterskie i doktorskie dissertatsii, zashchishchennye na istoriko-filologicheskikh fakul’tetakh universitetov Rossiyskoy imperii (1755—1918): spravochnoe posobie. 3-e izd., ispr. i dop. Stavropol’, 2004.)

[Макарова 2007] — Макарова Н.И. Из истории первых университетских научных школ славяноведения в Казани: наследие В.И. Григоровича // Ученые записки Казанского университета. Серия: Гуманитарные науки. 2007. Т. 149. № 2. С. 24—35.

(Makarova N.I. Iz istorii pervykh universitetskikh nauchnykh shkol slavyanovedeniya v Kazani: nasledie V.I. Grigorovicha // Uchenye zapiski Kazanskogo universiteta. Seriya: Gumanitarnye nauki. 2007. Vol. 149. № 2. P. 24—35.)

[Недзвецкий 1994] — Недзвецкий В.А. Русская литературная критика XVIII — XIX веков: курс лекций. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1994.

(Nedzvetskiy V.A. Russkaya literaturnaya kritika XVIII — XIX vekov: kurs lektsiy. Moscow, 1994.)

[Петровский 1897] — Петровский М.П. Григорович и Прейс. К истории славяноведения на Руси // ИОРЯС ИАН. 1897. Т. II. Кн. 3. С. 743—744.

(Petrovskiy M.P. Grigorovich i Preys. K istorii slavyanovedeniya na Rusi // IORYaS IAN. 1897. Vol. II. Book 3. P. 743—744.)

[Форум о форуме 2009] Форум о форуме (или о состоянии дискуссионного поля науки) // Антропологический форум. 2009. № 10. С. 7—178.

(Forum o forume (ili o sostoyanii diskussionnogo polya nauki) // Antropologicheskiy forum. 2009. № 10. P. 7—178.)

[Хализев 1999] — Хализев В.Е. Теория литературы. М.: Высшая школа, 1999.

(Khalizev V.E. Teoriya literatury. Moscow, 1999.)

[Academic Evaluation 2009] — Academic Evaluation: Review Genres in University Settings / Ed. by K. Hyland, G. Diani. London: Palgrave Macmillan, 2009.

[Bloom 1957] — Bloom E.A. «Labors of the Learned»: Neoclassic Book Reviewing Aims and Techniques // Studies in Philology. 1957. October. Vol. 54. № 4. P. 537—563.