Журнальный клуб Интелрос » НЛО » №116, 2012
В конце лета 1951 года читатели немецкого глянцевого еженедельника «Квик» («Quick») обнаружили в свежем номере журнала сенсационное сообщение. «Я снова знаю, что там было... Гипноз возвращает память только что вернувшемуся из России военному» — так называлась статья, посвященная Генриху Герлаху, бывшему офицеру немецкой 6-й армии, которая была окружена и уничтожена во время Сталинградской битвы зимой 1942/43 года[2]. За годы пребывания в советском плену Герлах написал автобиографический роман, в котором описывались подробности сражения.
После освобождения в 1950 году Герлах не смог забрать с собой рукопись романа. Две запасные рукописи, одна — в записной книжке, в которую автор сумел вместить 600 книжных страниц, были также конфискованы советскими властями. Вернувшись в ФРГ, Герлах попытался восстановить текст по памяти, но вынужден был констатировать, что «годы в лагерях создали непроницаемую завесу для воспоминаний». Осенью 1950 года он прочитал в том же «Квике» про метод восстановления «бессознательной памяти» при помощи гипноза. Некий доктор Карл Шмиц из Мюнхена утверждал, что достиг «впечатляющих результатов» в этом деле[3]. Герлах связался со Шмицем и попросил о помощи. Случай показался доктору интересным, но у Герлаха не было денег на переезд в Мюнхен, поэтому он обратился в журнал за материальной поддержкой в обмен на право об этом написать[4].
Итоги проведенного эксперимента были подведены в богато иллюстрированном репортаже. На фотографиях загипнотизированный Герлах беседует с врачом, а секретарь записывает в блокнот. «Мост сознания, — говорилось в репортаже, — соединил собой годы, разорванные бездной забвения». Доктор Шмиц выразил удовлетворение результатами терапии: «Герлаху удалось вспомнить ряд ярких картин, так что по окончании лечения он восстановил не менее двух третей книги. Когда мы расставались, работы у него было на несколько месяцев»[5].
Окончательный успех эксперимента стал очевиден в 1957 году, когда Герлах опубликовал свой роман о Сталинграде. Книга сразу же стала бестселлером, была переведена на восемь языков и до сих пор переиздается на немецком и английском. Роман Герлаха считается одним из самых авторитетных свидетельств о Сталинградской битве[6].
Впервые столкнувшись с книгой Герлаха, я был заинтригован историей ее написания, утраты и обретения, изложенной в предисловии. Мне стало интересно, что случилось с оригиналом: есть ли вероятность того, что он где-то сохранился и его можно будет отыскать? И нельзя ли усмотреть во фрагментарности работы Герлаха важный симптом, в котором нашли отражение особенности Сталинградской битвы и ее места в истории? Сражение под Сталинградом интересует меня как поворотный момент войны, точка, в которой сошлись два идеологических режима и два представления о человеческой личности — сошлись, вступили в конфликт и переплелись друг с другом. С немецкой стороны мы имеем дело с эксклюзивной, не лишенной оборонительных ноток, «расовой этикой», в рамках которой солдаты вермахта воспринимались как арийские воины, защищавшие немецкую культуру от недочеловеческой «еврейско-большевистской» угрозы. С советской стороны — идеология исторического оптимизма, укорененная в философии Просвещения с ее верой в торжество Разума. Центральным понятием этой идеологии была индивидуальная воля. Считалось, что она, будучи мобилизована и направлена в исторически верное русло, может творить чудеса. Эта идеология апеллировала к человечеству в целом и поэтому распространялась и на советских, и на вражеских солдат. Советские политруки звали красноармейцев на невероятные подвиги во имя своего народа и самой мировой истории; немцев же они пытались убедить в том, что те сделали неправильный исторический выбор.
Документальный след, оставленный Герлахом, начинается только после капитуляции немцев под Сталинградом в феврале 1943 года. Далее он проходит через события последних двух лет войны и вплетается в жизнь послевоенной, разделенной Германии. Большая часть свидетельств о Сталинградской битве сообщает о дальнейшей судьбе участвовавших в ней солдат в лучшем случае в форме эпилога. Предметом моего интереса, однако, является не сражение как таковое, а взаимодействие двух идеологических режимов и их влияние на судьбы участников войны[7]. Попытки Герлаха написать и переписать свою автобиографию в 1943—1957 годах представляют собой весьма интересный для исследователя палимпсест, несущий на себе отпечатки противостоявших друг другу идеологий личности, актуализировавшихся в военной и послевоенной Европе: нацистской и советской, фашистской и антифашистской, коммунистической и антикоммунистической. Признаки этих идеологий возникали, видоизменялись и исчезали по мере работы Герлаха над текстом[8].
После поражения 6-й армии в руки Советской армии попало множество немцев — больше, чем когда-либо с начала войны. Многие из них, как свидетельствуют недавно рассекреченные протоколы, пали жертвой ненависти победителей[9]. Что касается выживших, то они подверглись процессу «перевоспитания», предполагавшему как прямое психологическое воздействие, так и политическое просвещение. Михаил Бурцев, заведующий главным политическим управлением армии (ГлавПУР РККА), писал, что перед советским командованием стоит задача помочь обманутым солдатам из империалистических армий обрести правду[10]. Множество захваченных в плен офицеров готовились к тому, чтобы стать образцовыми гражданами новой Германии; некоторые из них впоследствии заняли посты в руководстве ГДР. В Третьем рейхе и, позже, в ФРГ эта «перековка» подвергалась резкому осуждению и осмыслялась как разновидность пытки.
Как сказал один русский писатель, «рукописи не горят». НКВД, ответственный за лагеря военнопленных (немцев, румын, венгров, итальянцев, японцев и т.д.), сохранил обширную документацию, свидетельствующую о большой работе по контролю за «политико-моральным состоянием» и «настроениями» заключенных, о попытках воздействия на их дух[11]. Процесс политического образования требовал, чтобы заключенные размышляли о себе в письменной форме — в газетных статьях, памфлетах, стихотворениях, песнях. Доходило до организации театральных постановок и написания романов. Именно среди этих культурных артефактов, хранящихся в Российском государственном военном архиве (РГВА) в Москве, я и обнаружил машинописный оригинал романа Герлаха[12].
Рукопись позволяет глубже проникнуть в суть сталинградского опыта автора, проследить, как этот опыт постепенно оформился в текст, и понять роль советских ценностей и личностных практик в этом процессе. Версия, написанная в лагере, существенно отличается от опубликованной — прежде всего в том, что касается рефлексивной установки и мотивов раскаяния. Покаянный тон во многом был результатом «воспитательной работы» в лагере. Она привела к тому, что Герлах обвинил себя как солдат фашистской армии, и придала его роману характерные черты. Мотивы вины, раскаяния, критического самоанализа и духовного перерождения были важнейшими элементами автобиографического нарратива сталинской эпохи — как до, так и во время войны. В соответствии с правилами этого нарратива Герлах взял на себя вину за нацистские военные преступления и свое в них участие. После освобождения и возвращения в ФРГ Герлах постарался преуменьшить испытанный им эффект советского «воспитания» и роль, сыгранную вермахтом в военных преступлениях на территории России. Опубликованная версия подана как самостоятельная интроспекция и размышление над трагедией немецких солдат, ставших заложниками войны, развязанной Гитлером и Сталиным. Из его свидетельства — как и из многих других свидетельств о том, как после Гитлера в Германии формировалось коллективное чувство вины, — ушли упоминания о значительных усилиях, приложенных советским руководством к тому, чтобы немецкие солдаты осознали совершенные их армией преступления, и о роли советского руководства в формировании послевоенного немецкого сознания, которую оно начало играть уже во время войны[13].
I
Исследование некоторых нюансов личности Герлаха во время и после войны я начну со сравнения двух версий его романа: рукописи, подготовленной в плену, и опубликованного варианта. Прочитав оба текста впервые, я был поражен сходством между ними. Структура глав и основная сюжетная линия практически совпадают — вплоть до отдельных сцен и многочисленных текстуальных совпадений. В обоих вариантах повествование начинается накануне советского контрнаступления 19 ноября 1942 года и ведется с точки зрения попавших в окружение немцев. Описывается драматическое положение оказавшейся в ловушке 6-й армии: недостаток еды, боеприпасов, топлива, нарастающее ощущение беспомощности перед советскими силами и суровым морозом.
В хлесткой, натуралистичной манере автор описывает превращение победоносной 250-тысячной армии в неорганизованную толпу. Изначальная уверенность многих немцев во временном характере поражений и слабости советских войск сменяется сомнениями, паникой и чувством обреченности. Некоторые до последнего верят, что Гитлер их спасет, но большинство чувствуют себя преданными и брошенными на произвол судьбы бездушным тираном. Проверка на прочность и разрушение нацистского мировоззрения (Weltanschauung) под Сталинградом становится основной темой романа. Сосредоточившись на узком круге людей и их реакциях на катастрофу, Герлах также пытается написать общую картину ужасного сражения и его воздействия на всю армию. В обеих версиях автор подчеркивает документальный характер повествования: оно основано на собственном опыте рассказчика, полученном им в Сталинградском «котле», а также на беседах с товарищами по несчастью в русском плену. Он сообщает читателю, что вымышленные имена даны только второстепенным персонажам: члены высшего и верховного командования выступают под настоящими именами[14].
Главный герой, старший лейтенант, начальник разведки дивизии Рихард Бройер, — альтер эго автора[15]. На фоне остальных персонажей он выделяется умеренностью взглядов, относительным спокойствием и интеллектуальной собранностью. Вокруг него мы видим «правых» — пламенно верующих в нацизм и ненавидящих большевиков лейтенанта Дирка и переводчика Фрёлиха. Последний, выходец из Прибалтики, был вынужден покинуть родину после Октябрьской революции. «Слева» от Бройера находятся лейтенант Визе, глубоко верующий христианин, с самого начала критиковавший нацизм, и водитель Лакош, в силу некоторой интеллектуальной робости не имеющий собственного мнения по поводу происходящего, впоследствии, впрочем, склоняющийся к коммунистическим идеям. Бройер, пребывающий в межеумочном состоянии, предстает перед читателем как человек, мучающийся своим положением нацистского офицера. С одной стороны, он завидует способности Дирка верить в нацистский идеал, а с другой — оказывается неспособен заглушить свою «эгоистическую» тоску по дому и усталость от войны. Он втайне симпатизирует Визе, но прилюдно распекает его, чувствуя, что тот слишком далеко зашел в критике нацизма[16].
В отличие от опубликованного варианта, оригинальная рукопись содержит больше психологических деталей — в том числе за счет использования приема, сходного с «потоком сознания». Основная задача рукописной версии — не фактологическое описание военных событий, а изображение того, как немецкие солдаты интернализуют, расшифровывают и интерпретируют для себя зловещий знак — «Сталинград»: без этого им не выжить. Автор четко отделяет тех, кто сумел угадать в Сталинградской битве зловещее предзнаменование и изменить свой взгляд на мир, от тех, кто продолжил слепо упорствовать в своих заблуждениях. Прочесть «Сталинград» как знак означало спастись, отказ от подобного интерпретативного усилия влек за собой неминуемую гибель в котле схватки.
В опубликованном варианте мотив Сталинграда как мощной исторической силы значительно ослаблен. Также скупо, в значительно сокращенном виде, воспроизводятся обширные пассажи рукописи, посвященные критике и настойчивому переосмыслению этических норм, принятых в вермахте. Сильнее всего рукопись отличается от книги в том, что касается главного героя, старшего лейтенанта Бройера. Будучи не единственным персонажем, переживающим внутреннюю эволюцию, Бройер изменяется основательнее всех остальных — как психологически, так и интеллектуально. «Сила Сталинграда» проявляется в его случае максимально интенсивно, полностью меняя его жизнь. Эта сила вместе с вызванными ею у лейтенанта моментами интроспекции в значительной степени отсутствует в опубликованном варианте романа. По рукописи, в первые дни и недели окружения Бройер лишь смутно чувствует, что в вермахте что-то не так. Его мучают «темные сомнения и горькие вопросы», но быстрое отступление не позволяет ему сконцентрироваться на своих ощущениях[17]. Лишь когда передвижение войска замедляется из-за холода и недостатка продовольствия, Бройер начинает размышлять. Постепенно он осознает масштаб несчастья, постигнувшего Германию. Гибель армии кажется неотвратимой — такова цена, которую Бройер и миллионы немцев должны заплатить за потворство преступным замыслам Гитлера.
Этим неожиданным просветлением он обязан не только работе своей мысли, но и своему другу, лейтенанту Визе. Умирая от раны, полученной во время воздушной атаки, Визе исповедуется Бройеру — именно в этой сцене впервые звучит слово «вина»[18]. Верующий человек, не сделавший во время войны ни единого выстрела, Визе тем не менее берет на себя вину за происходящее, потому что не сделал ничего, чтобы предотвратить трагедию, приближение которой было для него очевидно[19]. Попрощавшись с другом, «Бройер побрел по заледеневшей дороге, над которой все еще стоял фиолетовый дым после обстрела. Ему то и дело попадались изувеченные тела, обрывки плоти, оторванные конечности. Повсюду краснели дымящиеся лужи свежей крови. Мимо, подобно испуганным животным, спешили грузовики. Бройер ничего этого не замечал. Он до сих пор думал о разговоре с другом. "Виновен, — это слово горело в нем. — Да, мы все здесь виновны!"»[20]
Вскоре после смерти Визе Бройер получает серьезное ранение в висок и слепнет на один глаз. В полевом госпитале он получает официальный приказ об эвакуации. Но когда последние самолеты покидают Сталинград, его в неразберихе сбивают с ног, и его самолет улетает без него. Это 23 января 1943 года. С этого дня воздушное сообщение с осажденным городом прекращается. Ночью Бройер со всей ясностью понимает, что покинуть Сталинград у него не получится. С этого момента его личная судьба неразрывно связана с этим городом. Бройер чувствует, что его прежнее «я» умирает, чувствует, что все его прошлое, все прежние идеалы, все, что приносило ему радость, потеряло смысл. «Ужасное прозрение под Сталинградом» положило прежнему Бройеру конец. Сталинград стал символическим узлом, связавшим воедино преступление, высокомерие и вину. «Грубая рука стерла пестрые знаки ложного счастья. Осталась голая черная стена»[21]. Через несколько дней ему снимают повязку. «Вам крупно повезло, — говорит врач. — Глаз не вытек, только зарубцевался. Поверните голову к свету. Вы что-нибудь видите?» «Вижу, — вполголоса отвечает Бройер. — Какой-то тусклый свет. Кажется, он становится ярче». Сложно не разглядеть в этой сцене метафору постепенного прозрения, которое наступает у Бройера после травмы, полученной в Сталинграде — символе падения нацистской Германии[22].
В обеих версиях романа Гитлер изображается главным злодеем, ответственным за сталинградскую трагедию; и та и другая заканчивается изобличающей его сценой: «Весной 1943 года главнокомандующий расформированной группой армий Б и его начальник штаба нанесли прощальный визит в ставку фюрера. К тому моменту были получены первые письма от сталинградских военнопленных. Это означало, как заметили за обедом офицеры, что многие из солдат выжили, что не может не обрадовать их родственников. Гитлер посмотрел на своих гостей с таким выражением лица, что те сразу же замолчали: "Долг сталинградских солдат — умереть"»[23].
В опубликованном варианте ответ Гитлера утверждает сталинградских солдат в статусе жертв режима: он хочет, чтобы они погибли как трагические герои, и бессердечно жертвует целой армией. На протяжении всей книги поддерживается четкое этическое разделение между Гитлером (а также представителями верховного командования, в частности командующим 6-й армией фельдмаршалом Паулюсом, который слепо — или с готовностью — выполнял приказы фюрера[24]) и войсками, состоявшими по большей части из хороших, но обманутых людей. Ситуация в оригинальной рукописи сложнее. В ней солдаты описаны одновременно как жертвы преступного замысла Гитлера и как активные участники развязанной нацистами наступательной войны. Именно потому, что на них лежат вина и ответственность за содеянное, они должны выжить, чтобы искупить свои грехи — как в мыслях, так и на деле. Лаконичнее всего это различие выражено в заглавии двух вариантов. Книга Герлаха вышла и стала известна под названием «Преданная армия», оригинал же был озаглавлен «Прорыв под Сталинградом», что, несомненно, отсылает читателя к психологической драме, пережитой Бройером.
II
Причины, по которым вопрос вины ставится в опубликованной версии именно так, а не иначе, становятся понятны, если обратиться к западногерманской «политике памяти» 50-х годов XX столетия. Я вернусь к этой проблеме в заключительной части статьи. Сейчас меня больше занимает вопрос о том, откуда возникла четко прослеживаемая в оригинальной версии линия «внутреннего преображения», структурирующая повествование, которая была значительно ослаблена, едва ли не уничтожена, в книжном варианте. Под действием каких обстоятельств Герлах написал свой роман? Какую роль сыграл в работе его лагерный опыт? Как интерпретировать значительную роль интроспекции в повествовании — и бросающуюся в глаза тему личной вины?
Многочисленные подробности о пребывании Герлаха в советских лагерях известны нам из продолжения его сталинградского романа, «Красной одиссеи», опубликованного им в 1966 году. Написанная в той же документальной манере, эта книга изображает жизнь лейтенанта Бройера, начиная с немецкой капитуляции под Сталинградом 31 января 1943 года до его освобождения из лагеря и возвращения на родину в начале 50-х годов[25]. Документальная ценность этого произведения представляется мне сомнительной, особенно в части описания лагерного руководства, чье участие в осознании им сущности гитлеровского режима Герлах (Бройер) последовательно преуменьшает или отрицает. (Вероятно, у Герлаха не было выбора, так как вынесение на суд западногерманской публики середины 60-х годов рассказа о продуктивности советского «перевоспитания» могло бы повлечь за собой обвинения в коммунистической пропаганде и предательстве.) Тем не менее в контексте многочисленных документов, составленных заключенными советских лагерей для военнопленных в 40-е годы или для них, «Красная одиссея» и исходная сталинградская рукопись рисуют другую картину: картину энергичной и целенаправленной перестройки мышления, «перевоспитания» «фашистов» в убежденных «антифашистов». Весьма вероятно, что именно эта установка советских органов способствовала созданию романа и определила характер повествования.
В «Красной одиссее» Герлах намекает читателю, что его представление о сыгранной им роли немецкого солдата на Восточном фронте (включая Сталинград) существенно изменилось в процессе допросов, которым он подвергся сразу после попадания в плен. Буквально через несколько недель после капитуляции Бройер был перевезен в Москву, помещен в Бутырку и допрошен сотрудниками НКВД. Следователи были весьма заинтересованы в получении сведений у немецкого разведчика — и запустили в нем работу памяти. Разговаривая с ним по-немецки, они попросили его написать подробный рассказ о том, чем он занимался в СССР. Бройер принимается за записи, взяв за точку отсчета сентябрь 1939 года, когда он в ранге капрала участвовал в оккупации Польши. Несколько страниц он посвящает своему пребыванию в Варшаве, жизни в гостинице «Европейская», посещению кабаре и рассказу о складе меховых изделий, конфискованном его напарником у евреев, отправленных в гетто:
«Первые увиденные мною эсэсовцы, в новых серых мундирах на меховой подкладке, сапогах из мягкой кожи, с кнутиками в руках. Они скупали товары на черном рынке у бледных еврейских продавщиц. "Хочешь, чтобы я тебе заплатил, грязная свинья?" — "Пожалуйста, дорогой господин!" — Удар. Удар. Горе и снег. Беззвучный плач. Повсюду мрачная тишина, взгляды... "Вы что- то сказали, капрал?" — "Нет, господин гауптштурмфюрер!" Щелкаю каблуками, отдаю честь. Тот уходит, посмеиваясь. Это была репетиция. Вы что-то сказали, капрал? Ничего я не сказал, ничего не сделал…»[26]
Следователи из НКВД теряют терпение: «Напишите, что вы делали в СССР!» Память Бройера переключается на события июня 1941 года.
«Перо скрипит по бумаге. "Утром 22 июня 1941 года дивизия пересекла Западный Буг". Смотри-ка, левый глаз снова видит! Нужно просто немножко наклонить голову влево и повернуть шею. Мышцы. снова срослись, сами по себе, без всякого лечения».
Обратим внимание на повторение метафоры глаза. Хотя Герлах настаивает на том, что его новое, «усовершенствованное» понимание фашистских зверств на Восточном фронте приходит к нему само, без какой-либо профессиональной помощи, очевидно, что, если бы не требования сотрудников НКВД, он бы не взялся за перо, чтобы описать кровавый след, оставленный 6-й армией. Размышления Бройера заводят его еще дальше — он вспоминает первых пленных, захваченных дивизией летом 41-го, ненависть в их глазах и глазах схвативших их немцев: «В Польше, Франции или Югославии захват в плен означал конец войны. "Привет, товарищ! Сигаретку?" Здесь все было по-другому. Вот они, большевики, недочеловеки. Два мира смотрели друг на друга и понимали: началась война, война не на жизнь, а на смерть». Бройер вспоминает также, как они расстреляли комиссара и продвигались вперед, мимо Бердичева и Белой Церкви, не распространяясь о зверствах, учиненных 6-й армией в отношении еврейского населения[27].
Скрупулезность и продолжительность допросов объяснялись тем, что Бройер служил в разведке. Но вообще политическое руководство Красной армии стремилось допросить каждого немецкого солдата, попавшего в плен. Пленные допрашивались несколько раз: на уровне батальона, полка, дивизии и, наконец, армии. На самом высоком уровне допросы проводились, как правило, политработниками. Те руководствовались сборником из 140 вопросов, направленных, среди прочего, на выяснение политических взглядов пленного, его оценки фашистского и коммунистического режимов[28]. После перевода в лагерь военнопленные допрашивались снова — на этот раз при помощи другого сборника, содержащего еще больше вопросов биографического и мировоззренческого характера. Допросы должны были подтолкнуть пленного к размышлению над своими взглядами и системой ценностей, к их переосмыслению. Случай Бройера косвенным образом доказывает результативность такого подхода — даже если Герлах и отрицает наличие связи.
Из Бутырки Бройера переводят в лагерь для военнопленных в Красногорске, предназначенный для высшего командного состава. Именно в Красногорске весной 1943 года создается Центральная антифашистская школа, целью которой была «подготовка из среды военнопленных стойких антифашистских кадров, способных не на словах, а на деле проводить работу на подрыв гитлеровской клики и ее вассалов»[29]. Проведя в Красногорске совсем немного времени, в августе 1943 года Бройер отправляется в лагерь под Суздалем, ни словом не упоминая о своем участии в деятельности школы. Впрочем, он пишет о своем участии в Национальном комитете «Свободная Германия», образованном в Красногорске в июле того же года. Мысль о создании организации по инклюзивному принципу «народного фронта», которая бы апеллировала не к классовым, а национальным чувствам немцев, принадлежала немецким коммунистам, эмигрировавшим в СССР при Гитлере. Под предводительством комитета немецкие военнопленные должны были начать наступление на Гитлера во имя создания новой Германии[30]. В Суздале Бройеру попадается в руки первый номер «Свободной Германии», газеты комитета, где он читает:
Германия не должна погибнуть! Это вопрос жизни и смерти нашей немецкой родины. Если немецкий народ и впредь будет послушно позволять вести себя к гибели, он не только растратит впустую свои силы, но и примет на себя еще большую вину. Но если немцы вернут себе свое мужество и докажут, что хотят быть свободными, то завоюют право определять свое будущее самостоятельно. Это — единственный путь к спасению свободы и чести немецкой нации[31].
На Бройера манифест произвел положительное впечатление — он увидел в нем «честную» немецкую инициативу: «Во мне что-то зашевелилось от этих слов, от этого ощущения общности языка, истории и культуры. Из кровавой бойни на Волге в час небывалой нужды пришло спасение для нашего на- рода»[32]. Бройер был не одинок в своих упованиях: Национальный комитет смог «достучаться» до многих немцев, переживших Сталинград, придав новый смысл их травматическому опыту, который прежде был опытом предательства и отчаяния[33]. Гитлер не пришел на помощь своим войскам. В последние дни Сталинградской битвы Бройер и его товарищи в гневе слушали по радио, как Геринг воспевает их героическую кончину[34]. Национальный комитет дал военнопленным надежду на переосмысление прошлого и «разворот» его в будущее. «Кровавая жертва», принесенная под Сталинградом, ознаменовала рождение новой Германии.
Бройера это воззвание подкупило как непосредственное проявление немецкого патриотизма, хотя использованный в нем дискурс «преображения» последовательно конструировался немецкими и советскими коммунистами, о работе которых широкая публика не знала[35]. Через несколько недель после создания комитета Бройер (Герлах) начал работать в редакции газеты «Свободная Германия», насчитывавшей на тот момент 6 человек[36]. Еженедельно газета призывала соотечественников, оказавшихся в плену, порвать с фашизмом и посвятить себя строительству новой Германии[37]. Кроме того, в газете печатались фронтовые репортажи членов комитета, которым поручалась задача анализировать боевой дух и политические настроения противника и призывать военнопленных на сторону врагов фашизма. В некоторых из этих статей звучали недоверие и негодование в отношении того, что говорили или писали в письмах и дневниках пленные немцы. В отдельных случаях для иллюстрации приводились пространные цитаты из дневниковых записей. Осенью 1943 года лейтенант гр. Генрих фон Айнзидель, бывший офицер люфтваффе, чей самолет был сбит над Сталинградом[38], прислал репортаж из только что освобожденного советскими войсками Мелитополя.
Он был потрясен последствиями практикуемой немцами тактики «выжженной земли», массовыми убийствами местных жителей и тем, что немецкие солдаты, не стесняясь, рассказывали об этих зверствах в письмах на родину. В результате ему стала окончательно очевидна «звериная природа гитлеризма». «Разве могло все это разорение, — писал Айнзидель, — и убийство миллиона или полутора миллионов мирных жителей быть произведено силами исключительно специальных отрядов?» Если немецкие офицеры и солдаты быстро и решительно не порвут с гитлеризмом, то они ответят за соучастие в этих преступления, потому что "всемирная история — это всемирный суд!"»[39]
Цитата из Шиллера (потом эти слова повторил Гегель), которой Айнзи- дель закончил свой репортаж, созвучна общему тону советской пропаганды (к примеру, фраза о том, что фашистов ждет «мировой суд», была весьма распространена в военные годы). Более того, инвестигативные приемы и выводы, которые встречаются в публикациях Айнзиделя и других фронтовых корреспондентов Национального комитета, имеют разительное сходство с советским анализом немецких солдат. С самого начала войны Илья Эренбург, выдающийся военный публицист, писавший чуть ли не по заметке в день, изучал, желая лучше понять психологию и настроение противника, личные бумаги немецких военнослужащих и их семей. Одной из причин, почему Эренбурга тянуло к дневникам «фрицев» и письмам их «гретхен», была его уверенность в том, что сочинение писем и написание дневников должно возвышать человека, делать его существом мыслящим и нравственным. Немцы — точнее, немецкие дневники, которыми он занимался, — свидетельствовали об обратном. Инструменты культуры, перо и бумага, использовались для того, чтобы вести учет разрушительным оргиям на чужой земле. Вместо размышлений над своей человеческой сущностью солдаты отдавались во власть самым низменным инстинктам. Эренбург воспевал моральное превосходство бойцов Красной армии и советских людей вообще. В доказательство он приводил длинные цитаты из их дневников и переписки[40].
Аналогичный документальный метод, основанный на анализе писем и дневников, а также на беседах с немецкими военнопленными, применялся Теодором Пливье, немецким эмигрантом, жившим в России с начала 30-х годов и осенью 43-го начавшим писать роман о гибели 6-й армии. Как вспоминает Герлах, в начале ноября 1943 года он со своими коллегами по «Свободной Германии» начал подготовку номера, посвященного годовщине окружения 6-й армии. Один из присланных в номер материалов, за авторством Пливье, вызвал особый интерес Бройера. В жутком очерке, озаглавленном «По дороге в Питомник», описывалась неудавшаяся эвакуация раненых немецких солдат из полевых госпиталей на аэродром в Питомнике 13 января 1943 года. Талантливый слог и глубина рассказа заставили Бройера вспомнить о Сталинграде:
Сталинград — это поворотная точка для Германии. Этого нельзя забывать. Свой дневник, в котором были отмечены самые мелкие происшествия, он сжег в Дубинском 11 января 1943 года. Сможет ли он восстановить его по памяти? Воспоминания были свежи. Стоило попытаться.[41]
19 ноября 1943 года, в годовщину советского контрудара, Бройер начал писать свой сталинградский роман[42].
У Герлаха был еще один источник вдохновения для создания книги. Во время заседания редколлегии в ноябре 1943 года, на котором обсуждался рассказ Пливье, Бройер обращает внимание на сообщение ТАСС о Московской конференции. Оно размещалось на четвертой странице номера, прямо над текстом Пливье. В сообщении говорилось, что союзники «приняли декларацию об ответственности гитлеровцев за их преступления. Немцы, принимавшие участие в массовых убийствах мирного населения Советского Союза, должны знать, что они будут отправлены на места своих преступлений. Все три страны — члена союзнического договора предпримут все усилия для того, чтобы виновные предстали перед правосудием, где бы они ни скрывались». Прочитав сообщение, Бройер почувствовал, «как комок подступил к его горлу. Он вспомнил о том, что слышал, что видел, о всех отдельных случаях...»[43] Чувство вины впервые возникло у него на допросах в НКВД. Теперь оно вернулось с новой силой — теперь, когда Советский Союз перешел от обвинения «гитлеровской клики» к конкретным юридическим действиям, направленным на всех военных преступников. Покаянный, самообличительный тон, в котором Герлах начал писать свою книгу, вполне мог быть навеян этим сообщением ТАСС[44].
В последующие несколько недель в газету пришло еще несколько репортажей с Южного фронта. Лейтенант Бернд фон Кюгельген писал из Киева, что за время своего пребывания в только что освобожденном городе успел выучить два новых русских слова: «"умирать" и "расстрелять". Эти слова звучат в каждом разговоре с местными жителями. Нет ни одной семьи, которая бы не оплакивала своих родственников, убитых оккупантами». Кюгельген рассказал читателям о Бабьем Яре, где немецкие пленные эксгумировали тела убитых евреев:
Немецкие солдаты копают. Они были на фронте, видели ужасы войны. Но то, что они видят сейчас, превосходит все эти ужасы. Они молчат. Им не хватает слов, чтобы выразить свои ощущения. Только иногда проклятие в адрес Гитлера и его кровожадных отрядов срывается с их губ. Но они чувствуют, что недостаточно просто сказать: «Это не я» или: «Долой Гитлера!» Это преступление требует ясных формулировок, оно требует, чтобы каждый принял участие в мщении. Ибо мы все виновны. То, что Гитлер еще у власти, что его смертоносный режим продолжает существовать, — это дело немецкого народа. Мы должны доставить всех этих преступников туда, где они понесут справедливое наказание. Вину можно искупить только делами.
Кюгельген также описал, каким образом ужас, открывшийся в Бабьем Яре, использовался в политпросветительских программах советских лагерей: «Каждый вечер, после того как заключенные вернутся в лагерь и помоются, происходят короткие встречи, на которых солдаты, еще совсем недавно воевавшие против Красной армии, публично отрекаются от Гитлера, от фашистской идеологии смерти и встают на сторону Национального комитета Свободной Германии»[45].
Немецкие военнопленные занимались в Бабьем Яре именно тем, чего хотело от них советское начальство. Чтобы «перевоспитать» «фашистских солдат» в преданных делу антифашизма граждан, советские власти учредили множество институтов и практик, начиная с импровизированных митингов и политкружков и заканчивая официальными лекциями и семинарами в «антифашистских школах», созданием газет и стенгазет и разнообразными культурными мероприятиями на территории лагерей. Все эти меры должны были благоприятствовать размышлениям над «истинной» природой фашизма, способствовать добровольному отмежеванию пленных от нацистского режима. В результате они получали возможность снова стать свободными личностями, обрести моральные ориентиры и политическую волю, с тем чтобы «посредством глубокого осознания политического и морального долга всего немецкого народа, посредством твердой решимости, выполнить этот национальный долг. путем сознательного выполнения работы по возмещению ущерба»[46].
Советские специалисты по перевоспитанию подчеркивали недостаточность лекционного подхода. Было необходимо сделать так, чтобы немцы «своим голосом» отрекались от Гитлера и своего участия в фашистской системе, чтобы они публично и письменно размышляли о своем переходе от фашизма к антифашизму[47]. Судя по внутренним отчетам администрации лагерей, основной проблемой перевоспитательных кампаний долгое время оставалась абстрактность их содержания и, как следствие, неспособность по- настоящему вовлечь заключенных[48]. К встречам в Бабьем Яре это не относилось. Пленные могли своими глазами видеть последствия ужасного преступления, которые вызывали у них непосредственную эмоциональную реакцию. Эти чувства явно были близки Герлаху, который обильно цитирует репортаж Кюгельгена в своих мемуарах и пишет, что Бройер был потрясен, осознав «системность» преступлений нацизма.
На протяжении всей своей книги Герлах настаивает на том, что ее единственным автором является Бройер, и тщательно пытается изолировать текст от советской пропаганды, что выглядит несколько неестественно. «Бройер пытался избежать депрессии, полностью посвятив себя Сталинградскому проекту», — пишет он. Так и не сумев восстановить свои дневниковые записи, он выбирает жанр документального романа. Коммунист Альфред Курелла помог ему советом и обеспечил бумагой. Будучи редактором «Свободной Германии», Бройер имел доступ к пишущей машинке, за которой и работал по вечерам и ночам[49]. В предисловии к изданию 1957 года Герлах утверждает, что писал рукопись в тайне от всех и прятал стопку бумаги под подушкой в своем бараке[50]. Сложно представить себе, как можно было скрыть 614-страничную рукопись в лагере, полном охранников и осведомителей.
В своих воспоминаниях, опубликованных в 1966 году, Герлах кое-что уточнил. На самом деле, пишет он, ему приходилось дважды расставаться с рукописью, так как она вызывала интерес немецкого политрука и советского политкомиссара. Оба раза записи возвращались ему без какой-либо правки[51]. То, что представители власти воздержались от комментариев, кажется малоправдоподобным, в особенности учитывая их внимание к «просвещению» военнопленных и интерес к сочинениям подобного рода. То, что Бройер служил в разведке, должно было только подтолкнуть советское начальство к внимательному чтению его романа.
Каким образом по крайней мере часть того, что писал Герлах, неотступно контролировалась советскими властями, становится ясно из довольно откровенного секретного отчета, подготовленного Главным управлением по делам военнопленных и интернированных (ГУПВИ), об организации работы «Свободной Германии». На самом деле у газеты были две редколлегии. Коллектив, в котором работал Герлах и другие пленные, обозначается в донесении термином «редакция-дублер». Реальным же центром принятия решений был располагавшийся в Москве так называемый «Институт № 99», управлявшийся непосредственно ЦК КПСС и работниками Коминтерна. По понедельникам редакция в Москве определяла тему следующего выпуска, после чего представитель «Института № 99» проводил консультацию с немецкой редакцией. Как говорилось в отчете, «темы и положения (для статей) никогда не предлагались редакции-дублеру в приказном порядке. Задача представителя главной редакции заключалась в том, чтобы убедить сотрудников редакции-дублера в актуальности предложенной темы. Он должен был создать такое впечатление, что немецкие редакторы сами пришли к ней. Часто это было непросто. Члены редакции-дублера приходили на собрания со своими предложениями». По средами и четвергам вариант, подготовленный редакторами-военнопленными, поступал в Москву, где, как правило, требовали изменить от 50 до 75% материалов. «Тем не менее, ни одна формулировка не изменялась против воли авторов. В конце концов, почти всегда удавалось убедить автора в необходимости изменений»[52]. Представляется чрезвычайно соблазнительным перенести ту же логику работы на написанное Герлахом. Обсуждал ли он (и мог ли не обсуждать) содержание своего романа с Куреллой и другими представителями КПСС? Кому принадлежат пометки, сделанные красным и синим карандашом на полях рукописи?
В своей заметке («Новый путь»), напечатанной в «Свободной Германии» в феврале 1945 года, в разделе, посвященном второй годовщине поражения 6-й армии, Герлах использовал несколько ключевых образов и центральных тем своего романа. Так, он упоминает, что, сдаваясь в советский плен, он и его товарищи видели перед собой «неопределенное, пугающее будущее, подобное глухой, грозной стене: неволя, "Большевизм"!» Несмотря на страх, Герлах решает не кончать с собой, так как сделать это означало бы напоследок выполнить волю Гитлера. Выбор в пользу жизни был первым поступком, направленным против него. «Мы шли в темноте. Вдруг стало светло. Мы увидели социалистическое народное государство, Советский Союз. Мы увидели счастливых, свободных людей». Множество людей в Германии еще находились во власти тьмы, которую узнали солдаты под Сталинградом два года назад. Они до сих пор прислушивались к расистской пропаганде Геббельса, который рассказывал им об азиатских ордах русских дикарей, и не видели света, который вывел бы их на «новый путь»[53].
Кажется очевидным, что в этой заметке Герлах попытался поделиться с читателями теми проблемами, которые он обсуждает в своем романе. Метафора черной стены, на которой проступают знаки светлого будущего, перекликается с центральным образом последней главы романа. Если действие романа обрывается в феврале 1943 года, когда герои еще очень слабо представляют себе свою дальнейшую судьбу, то в своей заметке Герлах живописует более отчетливую картину грядущей жизни: она предвещает рождение новой антифашистской Германии, преодолевшей антибольшевистскую паранойю. В контексте тех практик и институтов, о которых говорилось выше, эта заметка является симптомом намного более тесной связи между романом и советским политическим просвещением с его риторикой и стратегиями, чем Герлах признавал в своих воспоминаниях.
Лейтенант Бройер, начав работу над романом 19 ноября 1943 года, закончил его в другой символически значимый день — 8 мая 1945 года. Эта временная рамка однозначно указывает на то, что роман о Сталинграде следует воспринимать как аллегорию падения нацистской Германии. Но в своих мемуарах Герлах также хотел сделать ясным, что его роман был написан в непосредственной близости от сталинградских событий, во время войны, а не после нее, когда советское политическое и идеологическое давление на военнопленных усиливалось. Читай — советское пропагандистское влияние романа не коснулось. Есть, однако, по крайней мере одно указание на то, что текст был закончен только в 1947 году[54]. Тогда обеспокоенное снижением политико-культурной деятельности в лагерях советское правительство организовало конкурс на лучшую антифашистскую пьесу. Активное участие немецких военнопленных в конкурсе объясняется, вероятно, тем, что первым призом была объявлена немедленная репатриация лучшего автора в Германию. Всего на конкурс было подано 632 заявки из всех лагерей Советского Союза, среди которых, помимо пьес, были поэмы и романы. Герлах, судя по всему, тоже отправил на конкурс свою книгу. Жюри усмотрело «антифашистский дух» в 425 работах и выбрало семь призеров. Первое место не досталось никому — ни одна из работ не была выполнена на достаточно высоком художественном и идеологическом уровне[55].
Сочинение Герлаха не завоевало расположения членов жюри, хотя беспристрастный взгляд видит, как сильно советское политпросвещение времен войны сказалось на его форме и содержании. Движение от тьмы к свету, метафорика утраченного и вновь обретенного зрения, тема смерти (фашистского солдата и слуги буржуазии) и перерождения (в качестве морально очистившегося, исторически сознательного и политически активного гражданина) — все это отзвуки концепции личности, принятой в советской сфере влияния и насаждаемой среди военнопленных еще до окончания войны. Один из политработников в суздальском лагере, процитированных в мемуарах Герлаха, объяснял Бройеру суть советского перевоспитания: «Наша цель — в том, чтобы люди критически подходили к прошлому. Чтобы они поняли, почему они здесь оказались. Чтобы они научились думать по- новому»[56]. Автобиографический роман Герлаха «Прорыв под Сталинградом» полностью отвечал этим требованиям. Из этого не следует, что Герлах приспособил текст к пропагандистской риторике, распространенной в лагере, или что он писал свой роман в чисто утилитарных целях. Вероятно, Герлах столь охотно усвоил советские представления об интроспекции, вине и «перерождении» потому, что они были значимы для уцелевших после Сталинграда немцев, которые не могли больше идентифицировать себя с героями мифа о самопожертвовании и нуждались в новых ценностях, которые помогли бы им переосмыслить и оправдать опыт участия в сражении — опыт, который, судя по описаниям Герлаха, Пливье и множества других свидетелей, выходил за рамки человеческого понимания.
Рукопись Герлаха выделяется на фоне других сочинений, созданных в лагерях немецкими военнопленными, благодаря динамическому решению характера главного героя (момент, который практически исчезнет в печатной версии)[57]. Чувство личной ответственности и вины за немецкие преступления на Восточном фронте проявилось в Герлахе в результате многочасовых допросов и политико-просветительских мероприятий в лагерях. Чувство вины, которое испытывает альтер эго Герлаха, лейтенант Бройер (вспомним комок в горле при чтении сообщения ТАСС), тоже вызывает некоторые вопросы. Возможно, она вызвана преступлениями, совершенными Бройером/ Герлахом во время войны, в которых он не признался ни на допросах, ни в воспоминаниях? Может быть, именно поэтому Герлах сжег свои дневники 11 января 1943 года, когда стало ясно, что немецкой армии уже не суждено выбраться из ловушки? Или, возможно, дело обстояло противоположным образом: сам акт принятия вины, в который Герлах/Бройер вложил искупительный смысл, заставил общавшихся с ним и читавших его роман людей подозревать его в участии в военных преступлениях? Как бы то ни было, в 1949 году, когда множество военнопленных было отправлено на родину, Герлах остался в СССР. В его отношении велось расследование. В своих мемуарах Герлах отрицает обвинения и изображает их предъявление как чисто политический ход, сделанный с тем, чтобы он вернулся в Германию советским шпионом. Его отправили в Германию после того, как он согласился сотрудничать с советскими властями в качестве осведомителя. Его мемуары заканчиваются на том, как в апреле 1950 года он был репатриирован в ГДР, откуда ему удалось перебраться в Западный Берлин[58].
Оказавшись в ФРГ, Герлах, похоже, обратился к советским официальным лицам с просьбой вернуть ему сталинградскую рукопись, которую у него забрали, когда он покидал Советский Союз. Судя по обрывочным, но говорящим архивным данным, его прошение попало на стол заместителя главы МВД Ивана Серова. Тот, в свою очередь, уведомил Политбюро, что роман Герлаха «написан в антифашистском ключе. Автор, совершив побег в ФРГ, хочет вернуть себе рукопись, опасаясь, что она может скомпрометировать его в глазах американцев и англичан».
9 декабря 1950 года Политбюро поручило заведующему отделом агитации и пропаганды ЦК Михаилу Суслову отрецензировать рукопись. В трехстраничной рецензии, датированной 28 декабря 1950 года, Суслов и председатель Внешнеполитической комиссии ЦК Ваган Григорян написали, что, несмотря на утверждение Герлаха о том, что он правдиво описал события Сталинградской битвы, «даже при самом беглом просмотре романа нетрудно убедиться, что книга не только очень далека от правдивого освещения Сталинградской битвы, но насквозь лжива». Им показалось недопустимым то обстоятельство, что в романе битва показана только с немецкой стороны. Кроме того, они указали на то, что Герлах проявил больший интерес к биографии офицеров, чем простых солдат. Но самое существенное обвинение состояло в том, что Герлах показал войну «не с позиции прогрессивного литератора-антифашиста, а с позиции гнилого буржуазного интеллигента, сочувствующего фашизму». Рецензенты усмотрели доказательство последнего в том, что среди центральных персонажей романа некоторые придерживаются фашистских взглядов. Предельно буквалистски читая текст и не делая поправок ни на какие повествовательные вольности, рецензенты привели обширные цитаты из реплик некоторых нераскаявшихся фашистов, утверждая, что в них выражены взгляды самого Герлаха. «С точки зрения литературы, — писали они, — роман никакой ценности не представляет. Он односторонне, фальшиво изображает Сталинградскую битву или, правильнее сказать, немецкую армию под Сталинградом. Язык романа беден. <...> Такая книга сейчас очень пригодилась бы американо-английским поджигателям войны для подогревания реваншистских тенденций в Западной Германии». Просьбу Герлаха было решено оставить без удовлетворения[59].
III
Герлах оказался в Западной Германии в период активного сведения счетов между бывшими советскими военнопленными. В первой половине 50-х в ФРГ прошло не менее сотни процессов над так называемыми «истязателями товарищей» (Kameradenschinder) — пленными, которые в лагерях были активистами-«антифашистами», доносили на бывших сослуживцев и даже участвовали в пытках[60]. Общественное мнение было настроено не только против официально обвиняемых лиц, но и против всех немцев, которые в плену проявляли симпатию к СССР и отказывались открыто признать свои «ошибки». Генрих фон Айнзидель, правнук Бисмарка, служивший в армии летчиком-истребителем и занимавший в плену пост заместителя главы Национального комитета «Свободная Германия», показал, что нужно было сделать, чтобы стать полноценным гражданином в новой Западной Германии: разочаровавшись, по его словам, в советском режиме и перебравшись из Восточного Берлина в ФРГ в 1948 году, он опубликовал историю своих советских «искушений»[61].
Западногерманское общественное мнение было готово признать военными преступниками лишь ничтожное число немцев. «Подавляющее большинство военных считались исключительно жертвами режима: вина и невиновность воспринимались как взаимоисключающие понятия»[62]. Истории о мучениях, пережитых немцами в советских лагерях, снижали общественный интерес к тем мучениям, которые немцы причинили другим[63]. Они также поддерживали надежду на «искупительное преображение» нации, которая бы стерла последствия совершенных немцами злодеяний[64]. Протестанты и католики воспользовались этой ситуацией с целью «рехристианизации» общества[65]. Автобиография Герлаха — в той форме, в которой она была написана в советском плену, — не вписывалась в эти рамки. Учитывая, что ожидалось от бывшего военнопленного, тем паче — члена Национального комитета, его сложное повествование о виктимизации и самообвинении, о предательстве и ответственности, о сотрудничестве с Советами и немецком патриотизме едва ли могло быть понято, не говоря уже о том, чтобы снискать общественное признание. В отношении автора подобного сочинения вполне могли быть выдвинуты обвинения в государственной измене[66]. Возможно, медицинское вмешательство, например гипноз, помогло бы восстановить «изначальный замысел» романа, свободный от советского вмешательства?[67]
История с гипнозом у доктора Шмица в Мюнхене имела продолжение. В 1957 году Герлах отправил доктору экземпляр своего бестселлера с дарственной надписью. В ответ доктор немедленно напомнил ему о договоре, подписанном в 1951 году, в котором говорилось, что в случае коммерческого успеха книги Шмиц имеет право на 20% авторских отчислений. Он также указал на высокую эффективность проведенной терапии: «добрые две трети романа» были восстановлены именно благодаря гипнозу. Также он напомнил Герлаху о том, что лечение было проведено бесплатно, и пригрозил судом. В своем ответе Герлах попытался оспорить эффективность терапии, которая, по его словам, помогла ему восстановить не более четверти текста. Остальные же 450 страниц получились благодаря многолетним архивным исследованиям и беседам с бывшими товарищами по лагерям. Кроме того, Герлах отрицал сам факт наличия договора со Шмицем. Об этой бурной переписке стало известно далеко за пределами Германии. Только после того, как графологическая экспертиза подтвердила подлинность его подписи, Герлах наконец сдался. На вопрос репортера, не мог ли он подписать договор в состоянии гипноза, писатель ответил, что не стал бы делать столь далеко ведущих предположений, но терапия, несомненно, поставила его в зависимое от Шмица положение[68]. Спор продолжался три года. В результате по решению суда Герлах был вынужден признать вклад Шмица в свою работу и выплатить тому девять с половиной тысяч марок[69].
Сюжет с гипнозом сам по себе вполне стоил этих денег. Когда Герлах опубликовал свою книгу, конкуренцию ей составляли воспоминания десятков, если не сотен, выживших под Сталинградом солдат[70]. В этом западногерманском соревновании на лучшую книгу о Сталинграде сделанное Герлахом заявление о потаенной лагерной рукописи, конфискованной Советами и вспомненной под гипнозом, широко распространенное журналом «Квик» и умело продвинутое доктором Шмицем, обеспечило ему преимущество. В условиях антикоммунистической истерии, охватившей Западную Германию в 50-е годы, гипноз обещал откровение незамутненного военного опыта, запечатленного наперекор советскому режиму и жестоко им подавленного. Возможно, эта история восстановленных воспоминаний сыграла Герлаху на руку в первую очередь благодаря своим «маскировочным» свойствам: она затушевала воздействие советского переобучения на сочинение Герлаха и, помимо того, на само его представление о себе.
Авториз. пер. с англ. А. Логутова
[1] Это переработанный вариант статьи: HellbeckJ. Breakthrough at Stalingrad: The Repressed Soviet Origins of a Bestsel- ling West German War Tale // Contemporary European History. Winter 2013. Vol. 22. № 1. P. 1—30. Автор и редакция «НЛО» благодарят издательство «Cambridge University Press» за разрешение опубликовать этот перевод. Автор выражает признательность участникам семинаров в При- нстоне и Беркли, а также двоим внешним рецензентам, уполномоченным журналом «Central European History», за ценные соображения. Особая благодарность — Ольге Флид («Мемориальный музей немецких антифашистов» в Красногорске), Бернду Бонвечу и Вульфу Шмизе, предоставившим в мое распоряжение архивные документы, и Ингеборге и Джули Герлах, помогшим мне раздобыть новые сведения об их, соответственно, отце и деде.
[2] Ich weiB wieder, was war... RuBlandheimkehrer erhalt durch Hypnosebehandlung sein Gedachtnis zuruck // Quick. 1951. August 26. S. 1109—1111, 1131.
[3] Der unbewusste Auftrag // Quick. 1950. October 13. S. 1429— 1432.
[4] Zuruck nach Stalingrad // Der Spiegel. 1958. № 5. January 29. S. 42.
[5] Ich weiB wieder, was war... S. 1109; Zuruck nach Stalingrad. S. 42. Когда Герлах нашел Шмица, последний как раз заканчивал свою популярную работу по гипнозу: «Was ist — was kann — was nutzt Hypnose? Der Weg zur inneren Freiheit aus Experimenten, Erfahrungen und menschlichen Dokumenten» (Munchen, 1951). В дальнейшем Шмиц обращался к случаю Герлаха (называя его «господином Г.»), чтобы проиллюстрировать механизм вербальной суггестии (см.: Schmitz К. Heilung durch Hypnose. Bern; Munchen, 1957. S. 37—41).
[6] Gerlach H. Die verratene Armee. Stuttgart, 1957. В английском переводе —«The Forsaken Army» (London, 2002). Английский перевод представляет собой сильно сокращенное переложение оригинала: основное внимание в нем уделено событиям, а многие чрезвычайно важные для моего анализа психологические нюансы опущены. Рецензии на книгу: Der Tod in Stalingrad // Stuttgarter Zeitung. 1958. February 8; Die Manner von Stalingrad // Frankfurter Allgemeine Zeitung. 1958. 1 February. Отзывы на книгу были также опубликованы в «New York Times» (1958. April 13. Book review section. Р. 8) и «Washington Post» (1959. February 8. Р. E7).
[7] Biess F. Homecomings: Returning POWs and the Legacies of Defeat in Postwar Germany. Princeton, 2006. Йенс Эберт продемонстрировал важность сталинградской темы для идеологии восточногерманского режима; см.: EbertJ. «Er- ziehung von Stalingrad». Die Schlacht in der ostdeutschen Mentalitatsgeschichte // Stalingrad erinnern. Stalingrad im deutschen und im russischen Gedachtnis / Peter Jahn (Hrsg.). Berlin, 2003. S. 16—23.
[8] О других попытках анализа военного и послевоенного времени в контексте культурной памяти, вины и искупления см.: Schuld und Suhne? Kriegserlebnis und Kriegsdeu- tung in deutschen Medien der Nachkriegszeit (1945—1961). 2 Bde. Amsterdam, 2001.
[9] Hellbeck J. Die Stalingrad-Protokolle. Sowjetische Augenzeu- gen berichten aus der Schlacht. Frankfurt, 2012.
[10] См.: Бурцев М.И. Прозрение. М., 1981. С. 5.
[11] Британцы и американцы также предпринимали попытки анализа политических настроений и психологических паттернов пленных немцев, однако сопоставление показывает, что советские перевоспитательные планы и надежды заходили гораздо дальше: Neitzel S. Abgehort: Deutsche Ge- nerale in britischer Kriegsgefangenschaft 1942—1945. Berlin, 2007; NeitzelS, WelzerH. Soldaten: Protokolle vom Kampfen, Toten und Sterben. Frankfurt, 2011.
[12] Эти материалы являются частью собрания документов ГУПВИ, хранящегося в Российском государственном военном архиве (Ф. 4 п. Оп. 22-н). Роман Герлаха стоит в каталоге под номером 132. Ссылаясь на рукопись, я использую ее оригинальное название — «Прорыв под Сталинградом» («Durchbruch bei Stalingrad»). Название печатной версии — «Преданная армия» («Die verratene Armee»).
[13] В послевоенном западногерманском дискурсе вины указания на советское влияние отсутствуют. См., например: Jaspers К. Die Schuldfrage. Heidelberg, 1946; Arendt Н. Organisierte Schuld // Die Wandlung. 1946. № 4. S. 333—344; Eberan В. Luther? Friedrich «der Grosse»? Wagner? Nietzsche?—?—?: Wer war an Hitler schuld? Die Debatte um die Schuldfrage 1945—1949. Munchen, 1985; Frei N. Von deutsc- her Erfindungskraft oder: die Kollektivschuldthese in der Nachkriegszeit // Rechtshistorisches Journal. 1997. № 16. S. 621—634; Vollnhals С. Evangelische Kirche und Entnazifi- zierung: die Last der nationalsozialistischen Vergangenheit. Munchen, 1989.
[14] В письме Рональду Макартуру Херсту (Ronald McArthur Hirst), военному историку, занимавшемуся Сталинградской битвой, Генрих Герлах называет часть реальных имен служащих 14-й танковой дивизии, в которой он служил осенью 1942 — зимой 1943 года (некоторые из этих имен встречаются в романе) (Hoover Archives. RMA Hirst Collection. Box 11. Letter of November 26, 1979).
[15] Между Герлахом и Бройером есть существенное биографическое сходство: оба родились в Кёнигсберге, оба работали школьными учителями до призыва в 1939 году. Оба принимали участие в польской, французской и югославской кампаниях. Оба служили в 6-й армии со дня ее вторжения в СССР. Герлах, родившийся в 1908 году, был назначен главой разведуправления 14-й танковой дивизии в октябре 1942 года (Munzinger-Archiv / Internationales Biographi- sches Archiv 32/88 (August 1, 1988); ср. также письмо Герлаха Рональду Макартуру Херсту (см. предыдущую сноску).
[16] Был ли Герлах верующим и если был, то не могут ли некоторые интроспективные элементы его повествования восходить к библейским, а не марксистским тропам? Возможно; в тексте есть цитаты из Библии, показывающие, что Герлах хорошо ее знал. Но важнее то, что Герлах приписывает христианские воззрения и «решения» только двум второстепенным персонажам книги, лейтенанту Визе и капеллану Петерсу. Визе обретает спасение в смерти, а Петерс в одной из сцен направляется в сторону советского лагеря, напевая (по-русски): «Христос воскресе», и не получает при этом ни единого ранения. Бройер же апеллирует к светской гуманистической философии, требующей от него честного исполнения своих обязанностей ради обретения себя. Его позиция близка к позиции «социалистических гуманистов». Вторая книга Герлаха открывается эпиграфом из немецкого поэта-коммуниста Йоханнеса Р. Бехера. См.: Gerlach Н. Odyssee in Rot. Bericht einer Irrfahrt. Frankfurt, 1966.
[17] Gerlach Н. Durchbruch bei Stalingrad. S. 343.
[18] Во время поспешного отступления на восток 24 ноября, вызванного контрнаступлением советских войск, Бройера охватывает «обессиливающий страх»: «Неужели это конец?.. Ведь можно еще что-то сделать... Его жизнь не закончилась. Из темных глубин его души возникло чувство вины, бесплотной, неискупленной вины» (Gerlach Н. Durchbruch bei Stalingrad. S. 101). В описании отступления в книге этих слов нет (S. 95).
[19] Gerlach Н. Durchbruch bei Stalingrad. S. 482.
[20] Ibid. S. 484. Всех этих размышлений о вине в печатной версии нет (см. сцену на с. 485 в: Gerlach Н. Die verratene Ar- mee). Сущность преступлений или поступков, породивших это чувство, в рукописи не разъясняется. И в рукописи, и в книге есть намеки на убийства евреев и красноармейских комиссаров. Однако эти намеки чрезвычайно туманны; автор не называет обстоятельств и исполнителей. Примечательно, что Лакош — не Бройер — вспоминает, как разъяренные немецкие солдаты (не полиция и не СС) в городке на Западной Украине собираются убить нескольких евреев, но их останавливает офицер. Вероятно, Герлах соотнес эту сцену, свидетелем которой он, похоже, был, не со своим альтер эго, а с другим персонажем, чтобы не бросить тени на Бройера и не вызвать вопросов о своей собственной причастности к этому преступлению. Ниже я вернусь к этому.
[21] Gerlach Н. Durchbruch bei Stalingrad. S. 517—518.
[22] Ibid. S. 542. В опубликованном варианте эта сцена тоже есть, но она перенесена ближе к концу и уступает в экспрессивной силе, так как в книге отсутствует мотив смерти «прежнего Бройера» (Gerlach Н. Die verratene Armee. S. 544).
[23] Gerlach Н. Durchbruch bei Stalingrad. S. 614; Idem. Die verratene Armee. S. 621.
[24] В книге есть обширная филиппика в адрес генерала Пау- люса. В ней использованы биографические данные, которые, скорее всего, не были доступны Герлаху во время работы над рукописью (Gerlach Н. Die verratene Armee. S. 457—461).
[25] См.: Gerlach Н. Odyssee in Rot.
[26] Gerlach Н. Odyssee in Rot. S. 78—79.
[27] Gerlach Н. Odyssee in Rot. S. 83—85. О зверствах см.: Boll В., Safrian Н. On the Way to Stalingrad: the 6th Army in 1941— 42 // War of Extermination: the German Military in World War II, 1941 — 1944 / Ed. Hannes Heer and Klaus Naumann. N.Y., 2000. P. 237—271.
[28] Robel G. Die Deutschen Kriegsgefangenen in der Sowjetunion. Antifa. Munchen, 1974 (= Zur Geschichte der Deutschen Kriegsgefangenen des Zweiten Weltkrieges / Erich Maschke (Hrsg.). 15 Bde. Bielefeld, 1962—1974. Bd. VIII). S. 32.
[29] Цит. по: Всеволодов В А. Лагерь УПВИ НКВД № 27 (Краткая история), или «Срок хранения — постоянно!» М., 2003. С. 112.
[30] Das Nationalkomitee «Freies Deutschland» und der Bund Deutscher Offiziere / Gerd R. Ueberschar (Hrsg.). Frankfurt, 1995; Scheurig B. Free Germany: the National Committee and the League of German Officers. Middletown, 1969.
[31] Цит. по: Gerlach Н. Odyssee in Rot. S. 157—159. Манифест Национального комитета «Свободная Германия» был подготовлен двумя немецкими коммунистами, Альфредом Куреллой и Рудольфом Херрнштадтом. См.: Ueberschar G.R. Das NKFD und der BDO im Kampf gegen Hitler 1943—1945 // Das Nationalkomitee «Freies Deutschland» und der Bund Deutscher Offiziere. S. 32.
[32] Gerlach Н. Odyssee in Rot. S. 162.
[33] Примерно 45% немецких офицеров и 75% немецких солдат, попавших в советский плен к осени 1944 года, были членами НКСГ (см.: Heider Р. Zum Russlandbild im Natio- nalkomitte «Freies Deutschland» und Bund Deutscher Offiziere // Das Russlandbild im Dritten Reich / Hans-Erich Volkmann (Hrsg.). Koln, 1994. S. 195).
[34] Wette W. Das Massensterben als «Heldenepos» // Stalingrad. Mythos und Wirklichkeit einer Schlacht / Wolfram Wette und Gerd R. Ueberschar (Hrsg.). Frankfurt, 1992.
[35] Morre J. Hinter den Kulissen des Nationalkomitees. Das In- stitut 99 in Moskau und die Deutschlandpolitik der UdSSR 1943—1946. Munchen, 2001. Генерал-майор Отто Корфес, один из первых военнопленных, ставших членом НКСГ, написал в своей первой открытке на родину: «Ужасы Сталинграда потрясли нас и открыли нам глаза». Как ни странно, его жена получила открытку, хотя нацистские власти делали все возможное, чтобы не допустить общения между ветеранами Сталинграда и их семьями (см.: Wegner-Korfes S. «Weimar — Stalingrad — Berlin». Das Le- ben des deutschen Generals Otto Korfes. Berlin, 1994; EbertJ. «Erziehung vor Stalingrad». S. 16). Другой бывший немецкий офицер и член НКСГ, Герхард Денглер, вспоминал в интервью (в 2001 году): «Сталинград убил во мне буржуазное сознание. Вот почему в Центральной антифашистской школе я так быстро впитал идеи марксизма». Впоследствии Денглер вступил в Компартию ГДР и стал главным редактором партийной газеты «Новая Германия» (Stalingrad erinnern. Stalingrad im deutschen und im russi- schen Gedachtnis. S. 113); см. также: Dengler G. Zwei Leben in einem. Berlin, 1989. Об автобиографиях коммунистов и сценариях «перерождения» см.: Halfin I. From Darkness to Light: Class, Consciousness, and Salvation in Revolutionary Russia. Pittsburgh, 2000. Р. 283—336; Terror in My Soul: Communist Autobiographies on Trial. Cambridge, Mass., 2003. Р. 43—95.
[36] Бройер не сразу вступил в НКСГ. Сначала он стал членом «Союза немецких офицеров» (BDO), основанного в сентябре 1943 года специально для пленных офицеров, которые, как показал опыт, неохотно вступали в НКСГ. Вероятно, их отпугивало слишком большое количество коммунистов в руководстве комитета. После образования «Союза офицеров» его руководители решили вступить в НКСГ (см.: Heider P. Zum Russlandbild.).
[37] Целевой аудиторией этих призывов были пленные немецкие военнослужащие, а также солдаты вермахта на фронте, которым конспекты номеров газеты доставлялись в виде листовок. Среди адресатов также были руководители стран — союзниц СССР, которым давалось понять, что подготовка новых управляющих кадров для новой Германии идет полным ходом (см.: Bungert Н. Das Nationalkomi- tee und der Westen. Die Reaktion der Westallierten auf das NKFD und die Freien Deutschen Bewegungen 1943—1948. Stuttgart, 1997; Kirchner К. Flugblatter aus der UdSSR. Na- tionalkomitee Freies Deutschland 1943—1945. Bibliographie. Katalog. Erlangen, 1996.
[38] Айнзидель, 22-летний правнук Бисмарка, стал в СССР в некотором роде знаменитостью.
[39] Leutnant Heinrich Graf von Einsiedel. Zuruck in die men- schliche Gemeinschaft // Freies Deutschland. 1943. November 7. № 17. Фрагменты писем и дневников немецких военнослужащих с комментарием см. в: Leutnant Heinrich Graf von Einsiedel. Lasst Deutschland nicht zugrunde ge- hen! // Freies Deutschland. 1943. № 22. Dezember 12; «Armes Vaterland, wer soll dich noch retten?» Aus dem Kriegstage- buch des Leutnants Dr. K.F. Brandes // Freies Deutschland. 1944. № 7. Februar 12. S. 3.
[40] Подробнее об этом см.: Hellbeck J. «The Diaries of Fritzes and the Letters of Gretchens»: Personal Writings from the German-Soviet War and Their Readers // Kritika. Summer 2009. Vol. 8. № 3. Р. 571—606.
[41] Gerlach Н. Odyssee in Rot. S. 283. Опубликованный в 1945 году роман Пливье «Сталинград» пользовался значительной популярностью. Подобно Герлаху, Пливье описывает Сталинград как поворотную точку в войне, своего рода катарсис. Но книга Пливье проигрывает роману Герлаха в глубине интроспекции. Вероятно, это связано с тем, что Пливье не участвовал в Сталинградской битве и не прошел через суд совести в советском лагере. О романе Пливье см.: Rohr- wasser М. Theodor Plieviers Kriegsbilder // Schuld und Suhne? S. 140—153.
[42] Во время гипнотических сеансов в Мюнхене Герлах рассказывал, что начал работу над романом в июле 1944 года (см.: Schmitz K. Heilung durch Hypnose. S. 37). Он повторил это в предисловии к роману («Эта книга была написана в советском плену в 1944—1945 годах на основе свежих воспоминаний» (Gerlach Н. Die verratene Armee. S. 5)).
[43] Gerlach Н. Odyssee in Rot. S. 284—285.
[44] См.: Epifanov А.Е. Die Tragodie der deutschen Kriegsgefange- nen in Stalingrad: von 1942 bis 1956 nach russischen Archivun- terlagen. Osnabruck, 1996; Епифанов А.Е. Счет за Сталинград. Волгоград, 1993. В Московской декларации 1943 года понятие военного преступления толковалось широко; она также предусматривала привлечение к ответственности солдат и офицеров, не предотвративших тех преступлений, которым они были свидетелями (см.: Ueberschar G.R. Sowj- etische Prozesse gegen deutsche Kriegsgefangene // Der Nationalsozialismus vor Gericht. Frankfurt, 1999. S. 242).
[45] Gerlach Н. Odyssee in Rot. S. 302—305; полный текст воспроизведен в: Die Front war uberall. Erlebnisse und Berichte vom Kampf des Nationalkomitees «Freies Deutschland». Berlin, 1978. S. 170—174. Примечательно, что фон Кюгельген пишет свой текст 15 ноября 1943 года, сразу после Московской конференции и публикации Московской декларации. По мере продвижения в глубь Германии и освобождения узников концлагерей британские и американские военные также предавали огласке преступления нацистов. Наблюдатели отмечали, что многие немцы с большой неохотой признавали эти преступления. См.: Barnouw D. Germany 1945: Views of War and Violence. Bloomington, 1996.
[46] Загорулько М.М. Военнопленные в СССР (1939—1956). Т. 4: Главное управление по делам военнопленных и интернированных НКВД-МВД СССР, 1941—1952. Волгоград, 2004. С. 700. О программах по политическому просвещению в лагерях для военнопленных см.: Hilger А. Deutsche Kriegsge- fangene in der Sowjetunion, 1941—1956. Essen, 2000. S. 220— 254. О сравнительном анализе советских, британских и американских подходов к перевоспитанию немецких военнопленных см.: Smith A.L., Jr. The War for the German Mind: Re-educating Hitler's Soldiers. Providence, 1996.
[47] См.: Загорулько М.М. Военнопленные в СССР (1939—1956). Т. 4: Главное управление по делам военнопленных и интернированных НКВД-МВД СССР, 1941—1952. С. 715.
[48] См.: Там же. С. 714.
[49] Gerlach Н. Odyssee in Rot. S. 305.
[50] В декабре 49-го рукопись была под охраной отправлена в МВД» ( Gerlach Н. Die verratene Armee. S. 5); о том, как Герлах хранил рукопись, см.: Gerlach Н. Odyssee in Rot. S. 404. В 1958 году в «Шпигеле» писали, что «в 1949 году МВД обнаружило и конфисковало роман. Предчувствуя такой поворот событий, Герлах переписал его мелким почерком в школьную тетрадь». После освобождения Герлаха тетрадь была обнаружена в потайном отделении его чемодана и конфискована (см.: Zuruck nach Stalingrad. Р. 42).
[51] Gerlach Н. Odyssee in Rot. S. 443, 547.
[52] Загорулько ММ. Военнопленные в СССР. Т. 4. С. 698—699.
[53] Gerlach Н. Der neue Weg // Freies Deutschland. 1945. № 6. Februar 4. S. 3.
[54] Всеволодов, опираясь на архивные источники, называет датой окончания работы над романом 1947 год (Всеволодов В.А. Лагерь УПВИ НКВД. № 27. Записи 169—170).
[55] См.: Всеволодов В.А. Лагерь УПВИ НКВД. № 27. Записи 169—170; Загорулько М.М. Военнопленные в СССР: 1939— 1956. Т. 3: Творчество немецких военнопленных о Сталинграде и о себе: 1946—1949. Волгоград, 2006. С. 13.
[56] Gerlach Н. Odyssee in Rot. S. 464.
[57] См.: Хроника первых курсов политического образования военнопленных лагерей Сталинградской области № 108 и 362. Декабрь 1947 г. Воспроизведена в: Загорулько М.М. Военнопленные в СССР: 1939—1956. Т. 3. С. 505—537. Текст состоит из ряда одностраничных автобиографий, в которых встречаются одни и те же мотивы противопоставления «ложного сознания» прошлого и «истинного учения» настоящего, нацизма и коммунизма, в таком духе: «Я научился политически мыслить. В молодости я был политически пассивен [в нацистской Германии]. Только в плену, благодаря Антифашистской школе, у меня появилась возможность понять сущность фашистского учения, в котором меня воспитали. Мы также научились выявлять прошлые ошибки и использовать достижения СССР как пример для подражания». См. также роман «Сталинград должен быть удержан...» («Stalingrad muB gehalten werden...»), написанный в 1947 году Вальтером Науманом (воспроизведен в: Загорулько М.М. Военнопленные в СССР: 1939—1956. Т. 3. С. 189—415), которому недостает рефлексивности и глубины книги Герлаха. Мне не удалось изучить мемуары Йеско фон Путткамера «Irrtum und Schuld: Geschichte des National-Komitees "Freies Deutschland"» (Neuwied, 1948), в которых, судя по всему, тема вины играет определяющую роль.
[58] Недоступное на данный момент дело Герлаха, хранящееся в архиве НКВД, могло бы пролить свет на то, какова была его роль в событиях на Восточном фронте. Остается только надеяться, что в материалах дела содержатся указания на то, какое участие принимали сотрудники НКВД в работе над романом. Аналогичные материалы по основанному на несколько сомнительных обвинениях делу Ганса-Георга Мюллера, другого немецкого военнопленного, подозревавшегося в совершении военных преступлений на территории Советского Союза, были опубликованы в: Epifanov А.Е. Die Tragodie der deutschen Kriegsge- fangenen in Stalingrad: von 1942 bis 1956 nach russischen Archivunterlagen. S. 181—197. См. также: Sowjetische Militartribunale. Bd. 1: Die Verurteilung deutscher Kriegsgefangener, 1941 — 1953 / Andreas Hilger (Hrsg.). Koln, 2001; Ueberschar G.R. Sowjetische Prozesse gegen deutsche Kriegs- gefangene.
[59] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 137 (Внешнеполитическая комиссия ЦК ВКП/б. 1949—1952). Д. 337. Л. 2—4.
[60] Schissler Н. The Miracle Years: A Cultural History of West Germany, 1949—1968. Princeton, 2001. Р. 68—70; Biess F. Homecomings... P. 154—167.
[61] EinsiedelН. von. Tagebuch der Versuchung. Berlin, 1950. Несмотря на то что публика воспринимала книгу Айнзиделя в антисоветском ключе, сам автор умело лавировал между политическими полюсами, определявшими общественную жизнь послевоенной Германии. Так, в 1957 году он вступил в социал-демократическую партию, но в 1992 году, после объединения страны, вышел из нее. В 1994 году он был избран в парламент от ПДС, бывшей Компартии ГДР. Самый пожилой член палаты, он был избран почетным президентом. Умер Айнзидель в 2007 году.
[62] Цит. по: Moeller R. War Stories: the Search for a Usable Past in the Federal Republic of Germany. Berkeley, 2003. Р. 13; см. также: Frei N. Adenauer's Germany and the Nazi Past: the Politics of Amnesty and Integration. N.Y., 2002. Р. 311.
[63] Lehmann А. Gefangenschaft und Heimkehr: deutsche Kriegs- gefangene in der Sowjetunion. Munchen, 1986. См. также многотомную историю немецких военнопленных во Второй мировой войне: Zur Geschichte der deutschen Kriegs- gefangenen des Zweiten Weltkrieges.
[64] Biess F. Homecomings. Р. 7. Автор высказывает множество ценных соображений на тему реинтеграции вернувшихся из плена военных в ГДР и ФРГ.
[65] Schissler H. The Miracle Years. P. 67.
[66] Об антикоммунистической направленности и двусмысленной позиции в отношении нацистского прошлого авторов и редколлегии журнала «Квик» (который первым написал об истории Герлаха) см.: Schornstheimer М. Bombenstim- mung und Katzenjammer. Vergangenheitsbewaltigung: Quick und Stern in den 50er Jahren. Koln, 1989. Мои попытки прояснить условия, в которых создавался и печатался роман Герлаха, не увенчались успехом. Был ли его первоначальный вариант слишком просоветским? Принадлежит ли весь опубликованный роман перу Герлаха? Издательство «Nymphenburger Verlagsanstalt» прекратило существование, а в компании-преемнице «LangenMuller-Herbig-Nym- phenburger» ничего не знают о судьбе его архива. Единственная дожившая до наших дней дочь Герлаха помнит, что между ее отцом и издательством велась активная переписка, но где теперь эти письма — неизвестно.
[67] Терапия доктора Шмица была не единственным парапси- хологическим средством, предлагавшимся немецким ветеранам. Об этом см.: Black М. Death in Berlin: From Weimar to Divided Germany. N.Y., 2010. Р. 198—200.
[68] См.: Der hypnotisierte Bestseller-Autor // Suddeutsche Zei- tung. 1958. Januar 30; Zuruck nach Stalingrad. S. 42.
[69] См.: Ein Roman aus dem UnterbewuBtsein // Suddeutsche Zeitung. 1961. Januar 30; Psychotherapeut bekommt Tantie- men // Frankfurter Allgemeine Zeitung. 1961. Januar 30.
[70] См.: Hilger A. Deutsche Kriegsgefangene in der Sowjetunion... S. 34—40; Lehmann A. Gefangenschaft und Heimkehr...; Zur Geschichte der deutschen Kriegsgefangenen des Zweiten Welt- krieges.
