Журнальный клуб Интелрос » НЛО » №116, 2012
Представляемый читательскому вниманию текст не претендует ни на методическую строгость, ни на аналитическую изощренность, ни на масштабные обобщения. Он представляет собой не более чем реплику, основанную на предельно частных наблюдениях. Может быть, когда-нибудь описанный ниже сюжет станет поводом для более развернутых научных размышлений, к которым я пока не готов.
Речь пойдет об уникальном, на мой взгляд, документе («исключительном нормальном» в терминологии Эдоардо Гренди) — немецком переводе эссе из моей книги. Необычность этого «исторического источника» заключается в том, что его перевела главная героиня эссе. Причем я разрешил переводчице изменять текст по своему усмотрению, так как эссе было написано на основе интервью, в котором будущая переводчица рассказывала историю своей семьи. Это создавало редкую возможность сравнить устную и письменную версии истории, в которой рассказчик оказывается сам себе цензором. Правка, внесенная в текст при переводе, как мне показалось, отразила и ожидания семьи переводчицы, и ожидания ожиданий читающей публики.
Однако проблемой предлагаемой читательскому вниманию статьи будет «исключительное нормальное» не только в источниковедческом смысле: семейная история, рассказанная ниже, сама по себе исключительна. Переводчица в младенческом возрасте вместе с мамой, бабушкой и двумя сестрами на рубеже 1945—1946 гг. была депортирована из Германии на Урал и провела в СССР долгих 37 лет. Воссоединение семьи в Германии произошло между 1980 и 2002 гг. Немецкий перевод записанной мною истории этой семьи можно рассматривать как нормализацию исключительного, превращение невыносимо драматичной и долго замалчиваемой истории в приемлемую для восприятия не только близкими героине слушателями, но и дальними читателями. В общем, я рассматриваю его как достойный повод и подходящий материал для проблематизации применения нетрадиционных источников и обсуждения перемен или упрямого уклонения от них в семейных отношениях, памяти и поведенческих моделях «простых» людей ХХ века.
«ИСКЛЮЧИТЕЛЬНОЕ НОРМАЛЬНОЕ»
I: УНИКАЛЬНЫЙ ДОКУМЕНТ
Итак, в терминологии одного из отцов-основателей итальянской микроистории Э. Гренди, рассматриваемый ниже немецкий перевод русского шестистраничного эссе можно охарактеризовать как «исключительное нормальное» — как статистически редкий документ, который может оказаться более красноречивым, чем многочисленные стереотипные материалы[1]. Обстоятельства его возникновения столь необычны, что о них стоит сказать несколько слов.
Переводом на немецкий язык моей книги «Фотокарточка на память»[2], в которую вошло эссе «Немецкий язык», занялся, к сожалению, не профессиональный переводчик. Более того — его выполнил человек, не имеющий никакого опыта литературного перевода. Однако этот фундаментальный недостаток искупался, на мой взгляд, очень важным преимуществом (гораздо более важным, чем разница в оплате переводческой работы профессионала и непрофессионала). Перевести книгу любезно согласилась Флора Марталер, преподававшая мне немецкий язык частным образом в 1975—1978 гг. и с 1981 г. проживающая в (Западной) Германии. Необычность ситуации перевода состояла в том, что семейная история, которую она мне рассказала в 2002—2005 гг., вошла в переводимую книгу. Ее рассказы были очень откровенны, и мне было понятно, что многие детали из них мне придется опустить. Что я и сделал, сократив трехчасовое интервью, взятое 27—28 ноября 2005 г., до трехстраничного (15-минутного) описания семейной истории. Когда Флора Марталер приступила к переводу, я разрешил ей исправлять фактические ошибки и неточности, дополнять фактический материал и устранять излишние, на ее взгляд, подробности моего эссе «Немецкий язык», посвященного истории ее семьи.
Получив в 2011 г. перевод этого эссе, я обнаружил правку, выходящую за рамки «работы над ошибками». Скорее, можно было говорить о «работе над прошлым», которая показалась мне достойной исследовательского внимания. Тонким (и не очень) различиям между оригиналом и переводом — читай: между рассказанной и записанной версией прошлого одной семьи — и посвящен данный текст.
«ИСКЛЮЧИТЕЛЬНОЕ НОРМАЛЬНОЕ»
II: УНИКАЛЬНАЯ СЕМЕЙНАЯ ИСТОРИЯ
Для того чтобы контекстуализировать исправления переводчицей авторского текста, необходимо эскизно наметить основные коллизии описываемой семейной истории[3]. Флора Марталер (в девичестве Вальт) родилась летом 1944 г. в Боборове близ Бранденбурга. Ее родители — гражданин Германии, гимназический учитель Адольф Вальт и черноморская немка Матильда Вальт (в девичестве Вольгемут) познакомились под Одессой в начале 1930-х гг. и в 1937 г. выехали в Германию. В 1944 г. 35-летнего Адольфа Вальта призвали в армию и направили в офицерскую школу СС, а шестью месяцами позже, по ее окончании — в Италию, отступая из которой еще через полгода он попал в американский плен. Боборов в 1945 г. оказался в советской зоне оккупации, и Матильда Вальт с матерью и тремя дочерьми — Нелли, Эрной и Флорой — в конце 1945 г. были принудительно депортированы в СССР. Формальным поводом для депортации этой семьи, как и еще нескольких тысяч немецких семей из Германии, Польши, Румынии, Чехословакии, в СССР стало то, что в паспорте Матильды и ее матери в качестве места рождения значилась территория бывшей Российской империи.
Они оказались на поселении в городе Асбесте Свердловской области, где прожили пятнадцать лет (старшая дочь, Нелли, — 43 года).
Примерно в 1947 г. в Свердловске состоялся коллективный судебный процесс. Адольф Вальт был заочно осужден как военный преступник и приговорен к 25 годам лишения свободы. По этой причине его семье в течение многих лет был запрещен выезд из СССР в ФРГ, и принудительно оказавшаяся в Советском Союзе часть семьи не могла воссоединиться с родственниками, проживающими в Германии. Бабушка Флоры умерла в СССР в 1972 году, Матильда вернулась в Германию в 1980 году, ее дочери Флора, Нелли и Эрна — лишь в 1981, 1989 и 2002 годах. Адольф и Матильда Вальт соединились, чтобы прожить вместе всего два года: М. Вальт умерла в 1983 г., А. Вальт — в 1987 г., так и не увидев больше старшую и среднюю дочь.
Младшая дочь Флора Вальт (будущая Марталер) получила образование на отделении германистики Новосибирского государственного педагогического института. В конце 1960-х гг. она с мужем переехала в Челябинск, где работала в педагогическом институте, а с 1970 по 1981 г. — в институте культуры.
Таким образом, Флора Адольфовна Марталер к моменту работы над переводом моей книги имела 34-летний опыт жизни в СССР и почти тридцатилетний — в ФРГ. При анализе внесенных ею в содержание текста изменений, несомненно, необходимо учитывать необычный жизненный путь и уникальный опыт Флоры Марталер.
«ИСПРАВЛЕНИЯ» ТЕКСТА
«Исправления», которые рассказчица вносила в переводимый текст, можно разделить на четыре группы, которые я условно обозначил бы как 1) исправления ошибок, 2) упрощения текста, 3) изъятие деталей семейной истории и 4) умолчания о прошлом отца.
Первую, самую простую группу изменений текста составляют фактические исправления ошибок и неточностей, допущенных как мною при расшифровке интервью и написании текста, так и самой Ф. Марталер во время интервьюирования. Я с благодарностью принял предложенные ею исправления дат, названий и имен и уточнения отдельных фактов (см. приложение, казусы 2, 3, 5, 6, 17, 19). Иногда эти исправления оправданы разночтениями интервью. Так, я не смог понять, почему Ф. Марталер заменила сообщение о том, что немецкая община помогла ее бабушке после гибели деда, утверждением, что «его [деда] вдова с тремя детьми должна была сама заботиться о семье» (казус 2), пока не прослушал ее интервью от 27 ноября 2005 г. еще раз. В нем она рассказывала следующее:
А муж бабушки пропал в Первой мировой войне, он участвовал в Первой мировой войне и пропал, не вернулся. А у нее было двое, нет, трое детей. <...> В то время в тех областях господствовали немецкие, а не украинские законы. И было так (моя бабушка происходила из довольно богатой семьи) — и было так: если муж пропал без вести или погиб, то все имущество переходило под опеку сиротской кассы, а по достижении детьми шестнадцати лет выплачивалось им как налог, налог на наследство. Ну да, потом начался Советский Союз, революция, и бабушка все потеряла, все[4].
Учитывая неточности изложения в интервью того, как в Российской империи право защищало подданных немецкого происхождения, я счел возможным ограничиться констатацией того, что община оказала помощь вдове. Для рассказчицы, а затем переводчицы более важным оказалось акцентировать то, что произошло вскоре, после революции 1917 г. Это видно и по самому устному рассказу, в котором много внимания уделяется стратегиям выживания бабушки Флоры Марталер во время революции.
Вторую группу составляют изменения упрощающего характера, связанные, скорее всего, с недостатком переводческого опыта (казусы, 7, 8, 10). Сложностью русского речевого оборота, мне кажется, объясняется, например, замена предложения «Но этому предшествовала история, в известном смысле роковая для дальнейшей судьбы Матильды и Адольфа Вальт» фразой «Но до этого в жизни Матильды и ее мужа произошел один случай». В единичных случаях такие «исправления» ошибочны, например в пассаже о переговорах Аденауэра в сентябре 1955 г. якобы со Сталиным (казус 10).
Третья, самая большая по объему группа исправлений касается купирования деталей семейной жизни и оценок внутрисемейной ситуации (казусы 9, 11, 15, 16, 18, 19). С этим связаны незначительные добавления, смягчающие пропуски информации (казус 9, 13). Так, при переводе было выпущено шокировавшее семью сообщение о том, что одна из сестер Флоры Марталер вышла замуж за русского: «После смерти матери, бабушки Ф. А. Марталер, Матильда Вальт в 1972 году перебралась в Челябинск. До этого она жила у старшей дочери, вышедшей замуж, к великому огорчению семьи, за русского, более того — за партийного функционера в Таджикистане» (казус 15). Зато несколько ранее, чтобы не нарушать логику текста, переводчица была вынуждена приписать от себя следующее: «Вновь и вновь приходили разочарования: дети вырастали, выходили замуж, в семью входили представители других национальностей, что не облегчало ситуацию» (казус 9). Из авторского текста также вырезаны сведения о затруднениях при поступлении на учебу и работу, реальные и гипотетические высказывания, по всей видимости, самого авторитетного члена семьи, Матильды Вальт, по поводу работы или забывания немецкого языка членами семьи, информация о появлении у отца в 1960-е гг. неофициальной семьи. В результате сокращений немецкий текст эссе оказался на страницу короче русского.
В четвертую группу «исправлений» входит смягчение информации о призыве отца в 1944 г. и его заочном осуждении в СССР во второй половине 1940-х (казусы 4, 8, 12). В то время как в интервью 2005 г. служба А. Вальта в СС упоминается пять раз, в немецком переводе «СС» заменяется «вермахтом», «военный преступник» — «участником войны», сроки осуждения других обвиняемых в судебном процессе — от трех до семи лет — не указываются, вероятно, чтобы контраст с заочным 25-летним сроком лишения свободы А. Вальта не вызвал нежелательных догадок у читателя.
Предложенная выше классификация исправлений не только служит удобству изложения материала, но и содержит предварительную схему их интерпретации.
РАБОТА НАД ОШИБКАМИ? РАБОТА НАД ПРОШЛЫМ!
Из перечисленных случаев отличий перевода от оригинала исследовательский интерес представляют две последние группы. Они репрезентируют, как мне видится, два рода внутренней цензуры переводчицы. Первый вид цензуры ориентируется на ожидания родственников, прямо или косвенно упомянутых в книге. Насколько мне известно, некоторые члены семьи оказались недовольны отдельными пассажами в эссе «Немецкий язык» из русского издания книги. Желанием устранить повод для этой внутрисемейной напряженности можно объяснить изъятие некоторых подробностей при переводе русского оригинала. Наряду с упомянутой выше анонимизацией сведений о выходе старшей сестры замуж за русского (казус 9) характерна замена вывода о том, что она совершенно обрусела и забыла немецкий язык (с ремаркой «Хорошо, что мама этого не увидела, — считает Флора Адольфовна, — ей это было бы тяжело»), более мягкой формулировкой о «почти забывшей немецкий язык» старшей сестре (казус 19).
Внутрисемейная цензура, несомненно, связана с желанием сохранить, поддержать или обновить семейную память, которая обеспечивает целостность группы и преемственность внутри нее — в смысле семейной интеграции, коммуникации и социализации. Ведь семейная память осуществляет кропотливую повседневную работу, благодаря которой семья существует. Как писал Пьер Бурдьё, «семья есть <...> продукт регулярной, ритуальной и, одновременно, практической формативной работы, через которую каждому члену общества должны устойчиво прививаться чувства, пригодные для того, чтобы обеспечить ту интеграцию, которая является предпосылкой для сохранения и продолжения этой общности»[5]. Для сохранения семейного коллектива требуется общее, по возможности — долгое и непрерывное прошлое. Тем более это касается семьи, к которой принадлежит Флора Марталер, — семьи, разлученной драматичной историей ХХ в. почти на шестьдесят лет — с 1944 по 2002 г.
Однако этот текст адресован не только семейному коллективу, но и внешним, анонимным читателям. В переводе заметно желание по возможности защитить семью от посторонних взглядов. Не исключено, что переводчица в этой связи интуитивно попыталась затруднить идентификацию своих родителей, опустив в переводе даты их жизни и предпочитая называть их по именам, без фамилий (казусы 1, 6, 7, 8).
Второй вид самоцензуры переводчицы исходит из ожидания ожиданий более широкого круга немецкой читающей публики. В этой связи переведенное Флорой Марталер эссе «Немецкий язык» позволительно рассматривать как источник по изучению некоторых коммеморативных клише в нынешней Германии. При этом ситуация осложняется — и с исследовательской точки зрения становится еще более захватывающей — благодаря тому, что индивидуальная оптика припоминания Флоры Марталер, судя по всему, следует стереотипам коллективной памяти о Второй мировой / Великой Отечественной войне, характерным для Советского Союза и ФРГ 1950-х — первой половины 1980-х гг., и в значительной степени игнорирует «обработку прошлого» в современной Германии.
НОРМАЛИЗАЦИЯ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНОГО I: ПОЛИТИКА ПАМЯТИ О НАЦИЗМЕ В ГЕРМАНИИ
Следует сказать несколько слов о динамике западногерманского «преодоления прошлого»[6]. Коллективная вина, навязанная после окончания войны победителями-американцами западным немцам, создавала юридическую рамку, с помощью которой можно было квалифицировать прошлое конкретных персон, добиться законопослушания и задать нормативные границы публичного обращения с трагическим прошлым. Однако подчинения индивидуального опыта официальной матрице коллективной вины можно было избежать. Так, можно было упорно молчать о прошлом времен нацизма, как и поступали предвоенное и военное поколения немцев, или тешить себя и окружающих рассказами о том, что военные преступления лежат исключительно на СС, а вермахт себя ничуть не запятнал, якобы не нарушая международно согласованных правил ведения войны[7].
Новый этап в «работе над прошлым» начался в Западной Германии в середине 1980-х гг. Речь президента ФРГ Р. фон Вайцзеккера в бундестаге в мае 1985 г. запустила процесс активного припоминания о прошлом сорока-пятидесятилетней давности. Одним из последствий этого процесса стало радикальное разоблачение массового участия рядовых граждан в преступлениях нацизма. Другим, работающим в прямо противоположном направлении, — восприятие немцев в качестве массовых жертв американских, британских и советских бомбардировок[8], насилия красноармейцев, изгнания с восточноевропейских территорий. Оба процесса усложняли картину прошлого, разрушая непреодолимый прежде барьер между преступниками и жертвами нацизма и, одновременно, предоставляя шанс на виктимизацию немцев.
Носителями и локомотивами этого процесса оказались представители первого послевоенного западногерманского поколения. Оно было сформировано молодежным движением 1968 г., считало поколение своих родителей ответственным за нацизм и мировую войну, находилось в состоянии непримиримого конфликта с упорно молчавшим старшим поколением, считало бремя коллективной вины суровой, но справедливой платой за недавнее прошлое Германии и стыдилось быть немцами.
Одним словом, нормативная рамка коллективной вины за преступления нацизма стала вызывать у самих немцев законные сомнения в силу ее тесноты и односторонности. Она оказалась далеко не столь эффективной, как когда-то полагали союзники.
НОРМАЛИЗАЦИЯ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНОГО II: «ПОЛИТИКА ПАМЯТИ» ПЕРЕВОДЧИЦЫ
«Исправления» Флорой Марталер истории своей семьи в эссе «Немецкий язык» о такой эволюции в ее личной «работе над прошлым» вовсе не свидетельствуют. Во-первых, она тщательно скрывает следы формально «эсэсовского» прошлого своего отца. Мне в этих попытках камуфляжа видится, с одной стороны, отзвук распространенного в старом ФРГ противопоставления преступлений СС в отношении мирного населения более «благородному» поведению вермахта. С другой — следы неизбывного страха, порожденного советским опытом и преследованиями, которые пережила ее семья в СССР в связи с коротким пребыванием А. Вальта в офицерской школе СС. В интервью 2005 г. она призналась: «.мы должны были молчать, что папа в Германии был в СС»[9]. Сложности последнего этапа подготовки к выезду семьи из СССР, вызванные именно прошлым отца в нацистской Германии, в переводе смягчены. Так, в переводе не осталось и следа от указаний на «разговор в ОВИРе, где ей напомнили о процессе над отцом», о котором она рассказала мне в 2005 г. (казус 18).
Во-вторых, несмотря на то, что семья Флоры Марталер без всяких натяжек принадлежит к числу жертв «века крайностей» (Э. Хобсбаум), Флора Адольфовна категорически отказывается виктимизировать ее историю. Во время интервьюирования 2005 г. она негодовала по поводу сгущения красок и прямой лжи в опубликованных описаниях жизни депортированных в Асбесте. Следы этого разговора я в смягченном виде включил в русский оригинал книги: «Флора Адольфовна протестует против изображения жизни депортированных в послевоенном СССР как сплошной череды страданий. Ее не покидает ощущение, что она выросла свободной и на свободе. Русский язык выучила, играя с детьми. Флора окончила советскую школу-десятилетку и получила высшее образование»[10].
При описании своей семейной истории Флора Марталер не виктимизирует немцев как жертв Второй мировой войны в том числе, как мне кажется, и под влиянием собственного советского опыта. Причем в двояком смысле. Во-первых, даже в максимальной изоляции от внешнего мира и годами сидя на чемоданах, как семья Вальт-Марталер в Челябинске, невозможно было избежать влияния советского представления о Великой Отечественной войне. Не только пропагандистские тексты, но и советские художественная литература и киноискусство придерживались несокрушимого убеждения в безусловности и безотносительности вины гитлеровской Германии во Второй мировой войне и ее трагических последствиях. Во-вторых, лично испытав горькую повседневность послевоенного СССР, релятивировать вину нацистской Германии в последствиях мировой войны, вероятно, затруднительно.
ПОСЛЕДНЕЕ: ОБ ИЗЪЯНАХ И ПРЕИМУЩЕСТВАХ АВТОБИОГРАФИЧЕСКОГО СВИДЕТЕЛЬСТВА
Очерченные выше отличия перевода от оригинала позволяют проследить механизм превращения устного внутрисемейного предания в письменную историю для публичного потребления, увидеть процесс включения семейной цензурной дипломатии, группового опыта и индивидуальных ожиданий общественных реакций в создание книжного текста.
Процесс трансформации автобиографического рассказа показывает, что память — чрезвычайно сложный и чувствительный инструмент, результаты работы которого с трудом поддаются однозначной интерпретации. Судя по всему, память по разным причинам «шлифует» пережитое с помощью социально принятых ограничений, в том числе — потому, что индивид является носителем не только индивидуальной, но и культурной памяти:
...современники — не только свидетели своего, по-разному увиденного и пережитого тем или иным индивидуумом события, но и имеют конкретное актуальное окружение, обычно называемое «культурой воспоминания». Это окружение воздействует на пережитое, структурирует его презентацию, а возможно, и воспоминание, придает ему убедительность и теплоту, за что многие своим поведением выражают определенную признательность <...> Кроме того, вербализация воспоминания происходит в повествовательных жанрах, которые поставляют, так сказать, надындивидуальные «литейные формы». К ним принадлежат сказки и легенды, с которыми мы выросли, наша натренированность в написании сочинений с введением, структурой и выводом, а также наша манера рассказывать анекдоты, представляться и оправдываться без чрезмерной похвальбы. Даже манера составления документов и написания статей ориентируется на специфические формальные традиции[11].
Итак, личное (устное) свидетельство — источник весьма ненадежный, «мутный» для историка: ведь люди (в том числе организаторы, собиратели и исследователи интервью в рамках oral history) рассказывают биографию, пользуясь общественно заданными конструкциями припоминания и изложения. Они рассказывают о прошлом из переменчивого настоящего, что делает изменчивым и само прошлое.
Но означает ли это, что интервью — негодный инструмент для историка, от которого следует отказаться по причине его лживости? Вовсе нет. Во-первых, личное свидетельство — в том числе устное — часто оказывается единственным средством разговорить молчаливое большинство «простых» участников и свидетелей бурных событий ХХ века. Во-вторых, сами искажения «исторической правды» в эго-документах, в том числе в немецком переводе этой семейной истории, — те самые искажения, которые заставляют многих историков по сей день скептически смотреть на этот вид источника, — являются ценнейшим свидетельством о том, без чего современное историческое повествование вряд ли возможно: о менталитетах и идентичностях исторических акторов любого масштаба, об их восприятии окружающего и себя, в конечном счете — о том, как личные переживания превращаются в индивидуальный и групповой опыт.
ПРИЛОЖЕНИЕ
|
№ п/п |
Нарский И.В.Фотокарточка на память: Семейные истории, фотографические послания и советское детство (Авто био- историо-графический роман). Челябинск, 2008. |
Narskij I.W. Fotografie und Erinnerung: Eine sowjetische Kindheit (Ein Roman). Koln u.a., 2012. |
|
1. |
Флора Вальт родилась летом 1943 года под Берлином, в семье гражданина Германии по рождению, инженера по образованию и гимназического преподавателя по профессии Адольфа Вальта (1909—1986) и российской немки из-под Одессы Матильды Вальт (1910—1983)…
|
Флора Адольфовна родилась в семье гражданина Германии по рождению, инженера по образованию и гимназического преподавателя по профессии Адольфа Вальта и российской немки из-под Одессы Матильды Вальт.
|
|
2. |
Отец ее пропал без вести во время Первой мировой войны, его вдову с тремя детьми, добросовестно следуя немецким законам, поддерживала община. |
Отец ее пропал без вести во время Первой мировой войны, его вдова с тремя детьми должна была сама заботиться о семье. |
|
3. |
Супруги Вальт с маленьким ребенком и матерью Матильды выехали в Германию в 1937 году, в разгар Большого террора, который болезненно коснулся и иностранных граждан. На военную службу А. Вальта, тридцатипятилетнего преподавателя гимназии, призвали поздно, лишь в 1944 году, когда исход Второй мировой войны был очевиден. Расставаясь с семьей, Адольф просил дождаться его, не покидать местечка Боборов близ Бранденбурга, чтобы они не потеряли друг друга. |
Супруги Вальт с маленьким ребенком и матерью Матильды выехали в Германию в 1937 году, в разгар Большого террора, который болезненно коснулся и иностранных граждан, но прежде всего потому, что Германия вооружалась. На военную службу А. Вальта, тридцатипятилетнего преподавателя гимназии, призвали поздно, лишь в марте 1944 года, когда исход Второй мировой войны был очевиден. Расставаясь с семьей, Адольф просил дождаться его, не покидать местечка Боборов близ Бранденбурга, чтобы они не потеряли друг друга. |
|
4. |
Его отправили не на фронт, а в офицерскую школу СС в Италии… |
Он проходил службу не на фронте, а в офицерской школе в Италии…
|
|
5. |
...средняя дочь Эрна останется здесь на 43 года и вернется в Германию лишь в 1989-м. |
...старшая дочь Нелли останется здесь на 43 года и вернется в Германию лишь в 1989-м. |
|
6. |
Затем их переселили в деревянные дома. |
Через год семья Вальт переехала в комнату трехкомнатной квартиры в деревянном доме. |
|
7. |
Но этому предшествовала история, в известном смысле роковая для дальнейшей судьбы Матильды и Адольфа Вальт. |
Но до этого в жизни Матильды и ее мужа произошел один случай. |
|
8. |
Во второй половине 40-х в Асбесте узнали, что Адольф «служил» в СС и остался жив. Кажется, в 1947 году — точнее старшие дочери Матильды не могут вспомнить, и никакой документации по этому делу мне обнаружить не удалось — в Свердловске состоялся коллективный судебный процесс, в котором в качестве обвиняемых фигурировали российские немцы из числа депортированных, служившие во время войны в вермахте. Среди них, осужденных на сроки от трех до семи лет, был заочно приговорен к 25 годам лишения свободы Адольф Вальт. |
Во второй половине 40-х в Асбесте узнали, что Адольф «служил» в вермахте и остался жив. В соответствии с этими неточными данными примерно в 1947 году— никакой документации по этому делу мне обнаружить не удалось — в Свердловске Адольф вместе с другими депортированными за службу в германском вермахте был приговорен к 25 годам лишения свободы. |
|
9. |
Этот приговор рикошетом ударил и по Матильде. Ей на два года было запрещено работать врачом. Красивую и волевую женщину не покидала надежда вернуться в Германию. Домашним языком на протяжении десятилетий, проведенных в СССР, был немецкий. После запрета на работу по профессии она трудилась в родильном доме уборщицей. «Только работа нас спасет», — не уставала повторять она. За пять лет неутомимого труда Матильда Вальт вновь поднялась до должности врача-гинеколога. |
Этот приговор рикошетом ударил и по Матильде. Ей на два года было запрещено работать врачом. Красивую и волевую женщину не покидала надежда вернуться в Германию. Длились годы невероятных напряжений, которые нужно было преодолеть. Дома нужно было сохранять немецкий язык, нужно было дать образование детям, работать, чтобы преодолеть советские препятствия. Вновь и вновь приходили разочарования: дети вырастали, выходили замуж, в семью входили представители других национальностей, что не облегчало ситуацию. |
|
10. |
После подписания соответствующего договора с Аденауэром депортированным из Германии гражданским лицам и последним немецким военнопленным, переквалифицированным Сталиным в военных преступников, было разрешено выехать в ФРГ. |
После подписания Конрадом Аденауэром и Сталиным соглашения о возвращении немецких военнопленных депортированным из Германии гражданским лицам также было разрешено вернуться в ФРГ. |
|
11. |
Немцы получили также разрешение учиться в вузах. Правда, медицинское высшее образование по-прежнему оставалось для них недоступным: Флора Вальт дважды сдавала в Свердловске экзамены, но не была принята в мединститут.
|
– |
|
12. |
...Родственникам осужденного в СССР «военного преступника» выезд в ФРГ был запрещен. |
...родственникам осужденного в СССР участника войны выезд в ФРГ был запрещен. |
|
13. |
В начале 60-х годов Флора Вальт поступила на отделение германистики Новосибирского государственного педагогического института. «Языки — лучший капитал», — говаривала ее мать. |
В начале 60-х годов Флора Вальт поступила в Новосибирский государственный педагогический институт, на отделение немецкого языка и немецкой литературы. |
|
14. |
В 1970 году Флора Адольфовна перешла на работу в молодой институт культуры. |
В 1970 году Флора Адольфовна перешла на работу в молодой институт культуры, где трудилась до выезда в Германию в 1981 г. |
|
15. |
После смерти матери, бабушки Ф. А. Марталер, Матильда Вальт в 1972 году перебралась в Челябинск. До этого она жила у старшей дочери, вышедшей замуж, к великому огорчению семьи, за русского, более того — за партийного функционера в Таджикистане. Как раз в это время вновь наметилась либерализация режима выезда немцев из СССР в ФРГ. В 1972 году Матильда получила разрешение на отъезд в Германию. Однако она не хотела уезжать одна, а муж Флоры категорически отказался покидать страну. К тому же Адольф Вальт в это время жил с подругой и ее двумя детьми, и Матильда не хотела разрушать его семью. В начале 70-х ее отказ от его настойчивых предложений вернуться был для него тяжким ударом: жизнь утратила смысл и цель. |
– |
|
16. |
Матильда возобновила ежегодную подачу заявлений о выезде из СССР (приглашения от мужа из Германии были действительны только в течение двенадцати месяцев). Она не раз пожалела о своем решении в 1972-м: разрешение на выезд она получила лишь в 1980 году. Но уезжать одной, без Флоры и Вадима, ей не хотелось. Она тянула до тех пор, пока дочь, после разговора с серьезно больным отцом, не настояла на ее срочном отъезде: в случае смерти А. Вальта шансов выехать из Советского Союза не оставалось. Матильда Вальт выехала в ФРГ в мае 1981 года, после смерти подруги мужа. |
– |
|
17. |
Матильда умерла в 1983 году, Адольф — в 1986-м. |
Матильда умерла в 1983 году, Адольф — в 1987-м. |
|
18. |
Для оформления своего выезда Флоре Марталер нужно было напряженно работать, а значит — запастись терпением, ходить по бесчисленным инстанциям и выслушивать патриотический бред о долге перед насильственно навязанным «отечеством». Флора Адольфовна с Вадимом покинули СССР осенью 1981 года. До выезда ей предстояло пройти еще немало испытаний: разговор в ОВИРе, где ей напомнили о процессе над отцом; восьмичасовую беседу с ректором Челябинского института культуры, бывшим партаппаратчиком В.П. Граем, который беспрестанно задавал ей вопрос о причине отъезда и не удовлетворялся ответом (Ф. А. Марталер до сих пор испытывает чувство признательности моей маме, которая, будучи председателем профкома, без колебаний подписала ее бумаги); многочасовую разлуку с сыном на советско-польской границе, пристрастный досмотр багажа и конфискацию Большой Советской Энциклопедии и учебников В. Кляйна. Ни она, ни ее сын, скорее всего, никогда не навестят Россию — слишком глубоко в них поселился страх перед людьми в пограничной форме. |
– |
|
19. |
Семья Вольгемут-Вальт, растеряв старшее поколение, вновь собралась в Германии лишь в 2000 году, после возвращения старшей сестры, Нелли, совершенно обрусевшей, забывшей немецкий язык. «Хорошо, что мама этого не увидела, — считает Флора Адольфовна, — ей это было бы тяжело». |
Семья Вольгемут-Вальт, растеряв старшее поколение, вновь собралась в Германии лишь в 2002 году, после возвращения в Регенсбург средней сестры, Эрны, почти забывшей немецкий язык. |
[1] Sozialgeschichte, Alltagsgeschichte, Mikro-Historie / W. Schul- ze (Hg.). Gottingen, 1994. S. 10, 51.
[2] Нарский И.В. Фотокарточка на память: Семейные истории, фотографические послания и советское детство (Автобио- историо-графический роман). Челябинск, 2008; Narskij I.W. Fotografie und Erinnerung: Eine sowjetische Kindheit (Ein Roman). Koln u.a., 2012.
[3] Подробнее см.: Нарский И.В. Фотокарточка на память... С. 260—268.
[4] Интервью с Ф. Марталер от 27.11.2005.
[5] Bourdieu P. Praktische Vernunft. Zur Theorie des Handelns. Frankfurt am Main, 1998. S. 130.
[6] На эту тему мне неоднократно приходилось писать. См., например: Нарский И.В. Бремя прошлого: проблема обращения с тоталитарной историей насилия в СССР/России и Германии // Проблемы истории Российской цивилизации: труды научно-специализированной конференции преподавателей вузов, ученых и специалистов (29 апреля 2008 г.). Челябинск: Полиграф-Мастер, 2008. С. 21—26; Он же. Ловушки устной истории (размышления о манускрипте немецкой писательницы N.) // Россия и кризис современной цивилизации: Сб. тр. научно-специализированной конференции преподавателей вузов, ученых и специалистов (28 мая 2009 г.). Челябинск: Полиграф-Мастер, 2009. С. 17— 30; Narskij I. Nachwort / Adler B. Zerrissene Leben: Hitler, Stalin und die Folgen. Russisch-deutsche Lebenslaufe. Tubingen: Klopfer & Meyer, 2010. S. 373—378; Нарский И.В. Странная история: О превратностях памяти о войне у современных немцев // Будь в фокусе. 2010. № 2. С. 80—86.
[7] Этот стереотип был поколеблен передвижной выставкой «Война на уничтожение. Преступления вермахта 1941 — 1944 гг.», которая была организована Гамбургским институтом социальных исследований и показана в 1995— 1999 гг. в 34 городах Германии и Австрии. Повторно выставка демонстрировалась в Германии и за рубежом в 2001—2004 гг. Подробнее о ней см.: http://de.wikipedia.org/wiki/Wehrmachtsausstellung, 27.05.2012.
[8] См., например: FriedrichJ.: Der Brand: Deutschland im Bom- benkrieg 1940—1945. Munchen, 2002.
[9] Интервью с Ф. Марталер от 27.11.2005.
[10] Нарский И.В. Фотокарточка на память. С. 265.
[11] Plato A. von. Zeitzeugen und die historische Zunft. Erinne- rung, kommunikative Tradierung und kollektives Gedachtnis in der qualitativen Geschichtswissenschaft — ein Problemaufriss // BIOS. 2000. № 13. H. 1. S. 9.
