Другие журналы на сайте ИНТЕЛРОС

Журнальный клуб Интелрос » НЛО » №116, 2012

И.В. Нарский
«Исключительное нормальное» и нормализация исключительного: самоцензура памяти одной немецкой семьи, принудительно депортированной в СССР

Представляемый читательскому вниманию текст не претендует ни на мето­дическую строгость, ни на аналитическую изощренность, ни на масштабные обобщения. Он представляет собой не более чем реплику, основанную на пре­дельно частных наблюдениях. Может быть, когда-нибудь описанный ниже сюжет станет поводом для более развернутых научных размышлений, к ко­торым я пока не готов.

Речь пойдет об уникальном, на мой взгляд, документе («исключительном нормальном» в терминологии Эдоардо Гренди) — немецком переводе эссе из моей книги. Необычность этого «исторического источника» заключается в том, что его перевела главная героиня эссе. Причем я разрешил переводчице изменять текст по своему усмотрению, так как эссе было написано на осно­ве интервью, в котором будущая переводчица рассказывала историю своей семьи. Это создавало редкую возможность сравнить устную и письменную версии истории, в которой рассказчик оказывается сам себе цензором. Прав­ка, внесенная в текст при переводе, как мне показалось, отразила и ожидания семьи переводчицы, и ожидания ожиданий читающей публики.

Однако проблемой предлагаемой читательскому вниманию статьи будет «исключительное нормальное» не только в источниковедческом смысле: се­мейная история, рассказанная ниже, сама по себе исключительна. Перевод­чица в младенческом возрасте вместе с мамой, бабушкой и двумя сестрами на рубеже 1945—1946 гг. была депортирована из Германии на Урал и провела в СССР долгих 37 лет. Воссоединение семьи в Германии произошло между 1980 и 2002 гг. Немецкий перевод записанной мною истории этой семьи можно рассматривать как нормализацию исключительного, превращение не­выносимо драматичной и долго замалчиваемой истории в приемлемую для восприятия не только близкими героине слушателями, но и дальними чита­телями. В общем, я рассматриваю его как достойный повод и подходящий материал для проблематизации применения нетрадиционных источников и обсуждения перемен или упрямого уклонения от них в семейных отноше­ниях, памяти и поведенческих моделях «простых» людей ХХ века.

 

«ИСКЛЮЧИТЕЛЬНОЕ НОРМАЛЬНОЕ»

I: УНИКАЛЬНЫЙ ДОКУМЕНТ

 

Итак, в терминологии одного из отцов-основателей итальянской микроистории Э. Гренди, рассматриваемый ниже немецкий перевод русского шестистраничного эссе можно охарактеризовать как «исключительное нор­мальное» — как статистически редкий документ, который может оказаться более красноречивым, чем многочисленные стереотипные материалы[1]. Об­стоятельства его возникновения столь необычны, что о них стоит сказать несколько слов.

Переводом на немецкий язык моей книги «Фотокарточка на память»[2], в которую вошло эссе «Немецкий язык», занялся, к сожалению, не профес­сиональный переводчик. Более того — его выполнил человек, не имеющий никакого опыта литературного перевода. Однако этот фундаментальный не­достаток искупался, на мой взгляд, очень важным преимуществом (гораздо более важным, чем разница в оплате переводческой работы профессионала и непрофессионала). Перевести книгу любезно согласилась Флора Марталер, преподававшая мне немецкий язык частным образом в 1975—1978 гг. и с 1981 г. проживающая в (Западной) Германии. Необычность ситуации пе­ревода состояла в том, что семейная история, которую она мне рассказала в 2002—2005 гг., вошла в переводимую книгу. Ее рассказы были очень откро­венны, и мне было понятно, что многие детали из них мне придется опустить. Что я и сделал, сократив трехчасовое интервью, взятое 27—28 ноября 2005 г., до трехстраничного (15-минутного) описания семейной истории. Когда Фло­ра Марталер приступила к переводу, я разрешил ей исправлять фактические ошибки и неточности, дополнять фактический материал и устранять излиш­ние, на ее взгляд, подробности моего эссе «Немецкий язык», посвященного истории ее семьи.

Получив в 2011 г. перевод этого эссе, я обнаружил правку, выходящую за рамки «работы над ошибками». Скорее, можно было говорить о «работе над прошлым», которая показалась мне достойной исследовательского внимания. Тонким (и не очень) различиям между оригиналом и переводом — читай: между рассказанной и записанной версией прошлого одной семьи — и посвя­щен данный текст.

 

«ИСКЛЮЧИТЕЛЬНОЕ НОРМАЛЬНОЕ»

II: УНИКАЛЬНАЯ СЕМЕЙНАЯ ИСТОРИЯ

 

Для того чтобы контекстуализировать исправления переводчицей авторско­го текста, необходимо эскизно наметить основные коллизии описываемой семейной истории[3]. Флора Марталер (в девичестве Вальт) родилась летом 1944 г. в Боборове близ Бранденбурга. Ее родители — гражданин Германии, гимназический учитель Адольф Вальт и черноморская немка Матильда Вальт (в девичестве Вольгемут) познакомились под Одессой в начале 1930-х гг. и в 1937 г. выехали в Германию. В 1944 г. 35-летнего Адольфа Вальта призвали в армию и направили в офицерскую школу СС, а шестью месяцами позже, по ее окончании — в Италию, отступая из которой еще через полгода он попал в американский плен. Боборов в 1945 г. оказался в советской зоне оккупации, и Матильда Вальт с матерью и тремя дочерьми — Нелли, Эрной и Флорой — в конце 1945 г. были принудительно депортированы в СССР. Формальным поводом для депортации этой семьи, как и еще нескольких тысяч немецких семей из Германии, Польши, Румынии, Чехословакии, в СССР стало то, что в паспорте Матильды и ее матери в качестве места рождения значилась тер­ритория бывшей Российской империи.

Они оказались на поселении в городе Асбесте Свердловской области, где прожили пятнадцать лет (старшая дочь, Нелли, — 43 года).

Примерно в 1947 г. в Свердловске состоялся коллективный судебный про­цесс. Адольф Вальт был заочно осужден как военный преступник и пригово­рен к 25 годам лишения свободы. По этой причине его семье в течение многих лет был запрещен выезд из СССР в ФРГ, и принудительно оказавшаяся в Со­ветском Союзе часть семьи не могла воссоединиться с родственниками, про­живающими в Германии. Бабушка Флоры умерла в СССР в 1972 году, Ма­тильда вернулась в Германию в 1980 году, ее дочери Флора, Нелли и Эрна — лишь в 1981, 1989 и 2002 годах. Адольф и Матильда Вальт соединились, чтобы прожить вместе всего два года: М. Вальт умерла в 1983 г., А. Вальт — в 1987 г., так и не увидев больше старшую и среднюю дочь.

Младшая дочь Флора Вальт (будущая Марталер) получила образование на отделении германистики Новосибирского государственного педагогическо­го института. В конце 1960-х гг. она с мужем переехала в Челябинск, где рабо­тала в педагогическом институте, а с 1970 по 1981 г. — в институте культуры.

Таким образом, Флора Адольфовна Марталер к моменту работы над пе­реводом моей книги имела 34-летний опыт жизни в СССР и почти трид­цатилетний — в ФРГ. При анализе внесенных ею в содержание текста изме­нений, несомненно, необходимо учитывать необычный жизненный путь и уникальный опыт Флоры Марталер.

 

«ИСПРАВЛЕНИЯ» ТЕКСТА

 

«Исправления», которые рассказчица вносила в переводимый текст, можно разделить на четыре группы, которые я условно обозначил бы как 1) исправ­ления ошибок, 2) упрощения текста, 3) изъятие деталей семейной истории и 4) умолчания о прошлом отца.

Первую, самую простую группу изменений текста составляют фактиче­ские исправления ошибок и неточностей, допущенных как мною при рас­шифровке интервью и написании текста, так и самой Ф. Марталер во время интервьюирования. Я с благодарностью принял предложенные ею исправле­ния дат, названий и имен и уточнения отдельных фактов (см. приложение, казусы 2, 3, 5, 6, 17, 19). Иногда эти исправления оправданы разночтениями интервью. Так, я не смог понять, почему Ф. Марталер заменила сообщение о том, что немецкая община помогла ее бабушке после гибели деда, утвержде­нием, что «его [деда] вдова с тремя детьми должна была сама заботиться о се­мье» (казус 2), пока не прослушал ее интервью от 27 ноября 2005 г. еще раз. В нем она рассказывала следующее:

А муж бабушки пропал в Первой мировой войне, он участвовал в Первой мировой войне и пропал, не вернулся. А у нее было двое, нет, трое детей. <...> В то время в тех областях господствовали немецкие, а не украинские законы. И было так (моя бабушка происходила из довольно богатой семьи) — и было так: если муж пропал без вести или погиб, то все имущество переходило под опеку сиротской кассы, а по достижении детьми шестнадцати лет выплачи­валось им как налог, налог на наследство. Ну да, потом начался Советский Союз, революция, и бабушка все потеряла, все[4].

 

Учитывая неточности изложения в интервью того, как в Российской им­перии право защищало подданных немецкого происхождения, я счел возмож­ным ограничиться констатацией того, что община оказала помощь вдове. Для рассказчицы, а затем переводчицы более важным оказалось акцентировать то, что произошло вскоре, после революции 1917 г. Это видно и по самому устному рассказу, в котором много внимания уделяется стратегиям выжива­ния бабушки Флоры Марталер во время революции.

Вторую группу составляют изменения упрощающего характера, связан­ные, скорее всего, с недостатком переводческого опыта (казусы, 7, 8, 10). Сложностью русского речевого оборота, мне кажется, объясняется, например, замена предложения «Но этому предшествовала история, в известном смысле роковая для дальнейшей судьбы Матильды и Адольфа Вальт» фразой «Но до этого в жизни Матильды и ее мужа произошел один случай». В единичных случаях такие «исправления» ошибочны, например в пассаже о переговорах Аденауэра в сентябре 1955 г. якобы со Сталиным (казус 10).

Третья, самая большая по объему группа исправлений касается купирования деталей семейной жизни и оценок внутрисемейной ситуации (казусы 9, 11, 15, 16, 18, 19). С этим связаны незначительные добавления, смягчающие пропуски информации (казус 9, 13). Так, при переводе было выпущено шокировавшее семью сообщение о том, что одна из сестер Флоры Марталер вышла замуж за русского: «После смерти матери, бабушки Ф. А. Марталер, Матильда Вальт в 1972 году перебралась в Челябинск. До этого она жила у старшей дочери, вы­шедшей замуж, к великому огорчению семьи, за русского, более того — за пар­тийного функционера в Таджикистане» (казус 15). Зато несколько ранее, чтобы не нарушать логику текста, переводчица была вынуждена приписать от себя следующее: «Вновь и вновь приходили разочарования: дети вырастали, выхо­дили замуж, в семью входили представители других национальностей, что не облегчало ситуацию» (казус 9). Из авторского текста также вырезаны сведения о затруднениях при поступлении на учебу и работу, реальные и гипотетические высказывания, по всей видимости, самого авторитетного члена семьи, Матиль­ды Вальт, по поводу работы или забывания немецкого языка членами семьи, информация о появлении у отца в 1960-е гг. неофициальной семьи. В результате сокращений немецкий текст эссе оказался на страницу короче русского.

В четвертую группу «исправлений» входит смягчение информации о при­зыве отца в 1944 г. и его заочном осуждении в СССР во второй половине 1940-х (казусы 4, 8, 12). В то время как в интервью 2005 г. служба А. Вальта в СС упоминается пять раз, в немецком переводе «СС» заменяется «вермах­том», «военный преступник» — «участником войны», сроки осуждения дру­гих обвиняемых в судебном процессе — от трех до семи лет — не указываются, вероятно, чтобы контраст с заочным 25-летним сроком лишения свободы А. Вальта не вызвал нежелательных догадок у читателя.

Предложенная выше классификация исправлений не только служит удобству изложения материала, но и содержит предварительную схему их интерпретации.

 

РАБОТА НАД ОШИБКАМИ? РАБОТА НАД ПРОШЛЫМ!

 

Из перечисленных случаев отличий перевода от оригинала исследователь­ский интерес представляют две последние группы. Они репрезентируют, как мне видится, два рода внутренней цензуры переводчицы. Первый вид цен­зуры ориентируется на ожидания родственников, прямо или косвенно упо­мянутых в книге. Насколько мне известно, некоторые члены семьи оказались недовольны отдельными пассажами в эссе «Немецкий язык» из русского из­дания книги. Желанием устранить повод для этой внутрисемейной напря­женности можно объяснить изъятие некоторых подробностей при переводе русского оригинала. Наряду с упомянутой выше анонимизацией сведений о выходе старшей сестры замуж за русского (казус 9) характерна замена вывода о том, что она совершенно обрусела и забыла немецкий язык (с ремаркой «Хорошо, что мама этого не увидела, — считает Флора Адольфовна, — ей это было бы тяжело»), более мягкой формулировкой о «почти забывшей немец­кий язык» старшей сестре (казус 19).

Внутрисемейная цензура, несомненно, связана с желанием сохранить, под­держать или обновить семейную память, которая обеспечивает целостность группы и преемственность внутри нее — в смысле семейной интеграции, ком­муникации и социализации. Ведь семейная память осуществляет кропотливую повседневную работу, благодаря которой семья существует. Как писал Пьер Бурдьё, «семья есть <...> продукт регулярной, ритуальной и, одновременно, практической формативной работы, через которую каждому члену общества должны устойчиво прививаться чувства, пригодные для того, чтобы обеспе­чить ту интеграцию, которая является предпосылкой для сохранения и про­должения этой общности»[5]. Для сохранения семейного коллектива требуется общее, по возможности — долгое и непрерывное прошлое. Тем более это каса­ется семьи, к которой принадлежит Флора Марталер, — семьи, разлученной драматичной историей ХХ в. почти на шестьдесят лет — с 1944 по 2002 г.

Однако этот текст адресован не только семейному коллективу, но и внеш­ним, анонимным читателям. В переводе заметно желание по возможности за­щитить семью от посторонних взглядов. Не исключено, что переводчица в этой связи интуитивно попыталась затруднить идентификацию своих роди­телей, опустив в переводе даты их жизни и предпочитая называть их по име­нам, без фамилий (казусы 1, 6, 7, 8).

Второй вид самоцензуры переводчицы исходит из ожидания ожиданий более широкого круга немецкой читающей публики. В этой связи переведен­ное Флорой Марталер эссе «Немецкий язык» позволительно рассматривать как источник по изучению некоторых коммеморативных клише в нынешней Германии. При этом ситуация осложняется — и с исследовательской точки зрения становится еще более захватывающей — благодаря тому, что индиви­дуальная оптика припоминания Флоры Марталер, судя по всему, следует стереотипам коллективной памяти о Второй мировой / Великой Отечествен­ной войне, характерным для Советского Союза и ФРГ 1950-х — первой по­ловины 1980-х гг., и в значительной степени игнорирует «обработку про­шлого» в современной Германии.

 

НОРМАЛИЗАЦИЯ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНОГО I: ПОЛИТИКА ПАМЯТИ О НАЦИЗМЕ В ГЕРМАНИИ

 

Следует сказать несколько слов о динамике западногерманского «преодоле­ния прошлого»[6]. Коллективная вина, навязанная после окончания войны по­бедителями-американцами западным немцам, создавала юридическую рамку, с помощью которой можно было квалифицировать прошлое конкретных пер­сон, добиться законопослушания и задать нормативные границы публичного обращения с трагическим прошлым. Однако подчинения индивидуального опыта официальной матрице коллективной вины можно было избежать. Так, можно было упорно молчать о прошлом времен нацизма, как и поступали предвоенное и военное поколения немцев, или тешить себя и окружающих рассказами о том, что военные преступления лежат исключительно на СС, а вермахт себя ничуть не запятнал, якобы не нарушая международно согласо­ванных правил ведения войны[7].

Новый этап в «работе над прошлым» начался в Западной Германии в се­редине 1980-х гг. Речь президента ФРГ Р. фон Вайцзеккера в бундестаге в мае 1985 г. запустила процесс активного припоминания о прошлом сорока-пятидесятилетней давности. Одним из последствий этого процесса стало ради­кальное разоблачение массового участия рядовых граждан в преступлениях нацизма. Другим, работающим в прямо противоположном направлении, — восприятие немцев в качестве массовых жертв американских, британских и советских бомбардировок[8], насилия красноармейцев, изгнания с восточноев­ропейских территорий. Оба процесса усложняли картину прошлого, разрушая непреодолимый прежде барьер между преступниками и жертвами нацизма и, одновременно, предоставляя шанс на виктимизацию немцев.

Носителями и локомотивами этого процесса оказались представители первого послевоенного западногерманского поколения. Оно было сформи­ровано молодежным движением 1968 г., считало поколение своих родителей ответственным за нацизм и мировую войну, находилось в состоянии непри­миримого конфликта с упорно молчавшим старшим поколением, считало бремя коллективной вины суровой, но справедливой платой за недавнее про­шлое Германии и стыдилось быть немцами.

Одним словом, нормативная рамка коллективной вины за преступления нацизма стала вызывать у самих немцев законные сомнения в силу ее тес­ноты и односторонности. Она оказалась далеко не столь эффективной, как когда-то полагали союзники.

 

НОРМАЛИЗАЦИЯ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНОГО II: «ПОЛИТИКА ПАМЯТИ» ПЕРЕВОДЧИЦЫ

 

«Исправления» Флорой Марталер истории своей семьи в эссе «Немецкий язык» о такой эволюции в ее личной «работе над прошлым» вовсе не свиде­тельствуют. Во-первых, она тщательно скрывает следы формально «эсэсов­ского» прошлого своего отца. Мне в этих попытках камуфляжа видится, с од­ной стороны, отзвук распространенного в старом ФРГ противопоставления преступлений СС в отношении мирного населения более «благородному» поведению вермахта. С другой — следы неизбывного страха, порожденного советским опытом и преследованиями, которые пережила ее семья в СССР в связи с коротким пребыванием А. Вальта в офицерской школе СС. В ин­тервью 2005 г. она призналась: «.мы должны были молчать, что папа в Гер­мании был в СС»[9]. Сложности последнего этапа подготовки к выезду семьи из СССР, вызванные именно прошлым отца в нацистской Германии, в пере­воде смягчены. Так, в переводе не осталось и следа от указаний на «разговор в ОВИРе, где ей напомнили о процессе над отцом», о котором она рассказала мне в 2005 г. (казус 18).

Во-вторых, несмотря на то, что семья Флоры Марталер без всяких натя­жек принадлежит к числу жертв «века крайностей» (Э. Хобсбаум), Флора Адольфовна категорически отказывается виктимизировать ее историю. Во время интервьюирования 2005 г. она негодовала по поводу сгущения красок и прямой лжи в опубликованных описаниях жизни депортированных в Ас­бесте. Следы этого разговора я в смягченном виде включил в русский ориги­нал книги: «Флора Адольфовна протестует против изображения жизни де­портированных в послевоенном СССР как сплошной череды страданий. Ее не покидает ощущение, что она выросла свободной и на свободе. Русский язык выучила, играя с детьми. Флора окончила советскую школу-десяти­летку и получила высшее образование»[10].

При описании своей семейной истории Флора Марталер не виктимизирует немцев как жертв Второй мировой войны в том числе, как мне кажется, и под влиянием собственного советского опыта. Причем в двояком смысле. Во-пер­вых, даже в максимальной изоляции от внешнего мира и годами сидя на че­моданах, как семья Вальт-Марталер в Челябинске, невозможно было избе­жать влияния советского представления о Великой Отечественной войне. Не только пропагандистские тексты, но и советские художественная литература и киноискусство придерживались несокрушимого убеждения в безусловности и безотносительности вины гитлеровской Германии во Второй мировой войне и ее трагических последствиях. Во-вторых, лично испытав горькую повседнев­ность послевоенного СССР, релятивировать вину нацистской Германии в по­следствиях мировой войны, вероятно, затруднительно.

 

ПОСЛЕДНЕЕ: ОБ ИЗЪЯНАХ И ПРЕИМУЩЕСТВАХ АВТОБИОГРАФИЧЕСКОГО СВИДЕТЕЛЬСТВА

 

Очерченные выше отличия перевода от оригинала позволяют проследить ме­ханизм превращения устного внутрисемейного предания в письменную ис­торию для публичного потребления, увидеть процесс включения семейной цензурной дипломатии, группового опыта и индивидуальных ожиданий об­щественных реакций в создание книжного текста.

Процесс трансформации автобиографического рассказа показывает, что память — чрезвычайно сложный и чувствительный инструмент, результаты работы которого с трудом поддаются однозначной интерпретации. Судя по всему, память по разным причинам «шлифует» пережитое с помощью соци­ально принятых ограничений, в том числе — потому, что индивид является носителем не только индивидуальной, но и культурной памяти:

...современники — не только свидетели своего, по-разному увиденного и пе­режитого тем или иным индивидуумом события, но и имеют конкретное актуальное окружение, обычно называемое «культурой воспоминания». Это окружение воздействует на пережитое, структурирует его презента­цию, а возможно, и воспоминание, придает ему убедительность и теплоту, за что многие своим поведением выражают определенную признательность <...> Кроме того, вербализация воспоминания происходит в повествова­тельных жанрах, которые поставляют, так сказать, надындивидуальные «литейные формы». К ним принадлежат сказки и легенды, с которыми мы выросли, наша натренированность в написании сочинений с введением, структурой и выводом, а также наша манера рассказывать анекдоты, пред­ставляться и оправдываться без чрезмерной похвальбы. Даже манера со­ставления документов и написания статей ориентируется на специфиче­ские формальные традиции[11].

 

Итак, личное (устное) свидетельство — источник весьма ненадежный, «мутный» для историка: ведь люди (в том числе организаторы, собиратели и исследователи интервью в рамках oral history) рассказывают биографию, пользуясь общественно заданными конструкциями припоминания и изло­жения. Они рассказывают о прошлом из переменчивого настоящего, что де­лает изменчивым и само прошлое.

Но означает ли это, что интервью — негодный инструмент для историка, от которого следует отказаться по причине его лживости? Вовсе нет. Во-пер­вых, личное свидетельство — в том числе устное — часто оказывается един­ственным средством разговорить молчаливое большинство «простых» участ­ников и свидетелей бурных событий ХХ века. Во-вторых, сами искажения «исторической правды» в эго-документах, в том числе в немецком переводе этой семейной истории, — те самые искажения, которые заставляют многих историков по сей день скептически смотреть на этот вид источника, — яв­ляются ценнейшим свидетельством о том, без чего современное историческое повествование вряд ли возможно: о менталитетах и идентичностях истори­ческих акторов любого масштаба, об их восприятии окружающего и себя, в конечном счете — о том, как личные переживания превращаются в индиви­дуальный и групповой опыт.

 

 

ПРИЛОЖЕНИЕ

 

№ п/п

Нарский И.В.Фотокарточка на память:

Семейные истории, фотографические

послания и советское детство (Авто био-

историо-графический роман). Челябинск,

2008.

Narskij I.W. Fotografie und Erinnerung:

Eine sowjetische Kindheit (Ein Roman).

Koln u.a., 2012.

1.

Флора Вальт родилась летом 1943 года под Берлином, в семье гражданина Германии по рождению, инженера по образованию и гимназического преподавателя по профессии Адольфа Вальта (1909—1986) и российской немки из-под Одессы Матильды Вальт (1910—1983)…

 

Флора Адольфовна родилась в семье гражданина Германии по рождению, ин­женера по образованию и гимназическо­го преподавателя по профессии Адольфа Вальта и российской немки из-под Одессы Матильды Вальт.

 

2.

Отец ее пропал без вести во время Первой мировой войны, его вдову с тремя детьми, добросовестно следуя немецким законам, поддерживала община.

Отец ее пропал без вести во время Первой мировой войны, его вдова с тремя детьми должна была сама заботиться о семье.

3.

Супруги Вальт с маленьким ребенком и матерью Матильды выехали в Германию в 1937 году, в разгар Большого террора, который болезненно коснулся и иностранных граждан. На военную службу А. Вальта, тридцатипятилетнего препо­давателя гимназии, призвали поздно, лишь в 1944 году, когда исход Второй мировой войны был очевиден. Расставаясь с семьей, Адольф просил дождаться его, не покидать местечка Боборов близ Бранденбурга, чтобы они не потеряли друг друга.

Супруги Вальт с маленьким ребенком и матерью Матильды выехали в Германию в 1937 году, в разгар Большого террора, который болезненно коснулся и ино­странных граждан, но прежде всего потому, что Германия вооружалась. На военную службу А. Вальта, тридцатипятилетнего преподавателя гимназии, призвали поздно, лишь в марте 1944 года, когда исход Второй мировой войны был очевиден. Расставаясь с семьей, Адольф просил дождаться его, не покидать местечка Боборов близ Бранденбурга, чтобы они не потеряли друг друга.

4.

Его отправили не на фронт, а в офицерскую школу СС в Италии…

Он проходил службу не на фронте, а в офицерской школе в Италии…

 

5.

...средняя дочь Эрна останется здесь на 43 года и вернется в Германию лишь в 1989-м.

...старшая дочь Нелли останется здесь на 43 года и вернется в Германию лишь в 1989-м.

6.

Затем их переселили в деревянные дома.

Через год семья Вальт переехала в комнату трехкомнатной квартиры в деревянном доме.

7.

Но этому предшествовала история, в известном смысле роковая для дальнейшей судьбы Матильды и Адольфа Вальт.

Но до этого в жизни Матильды и ее мужа произошел один случай.

8.

Во второй половине 40-х в Асбесте узнали, что Адольф «служил» в СС и остался жив. Кажется, в 1947 году — точнее стар­шие дочери Матильды не могут вспомнить, и никакой документации по это­му делу мне обнаружить не удалось — в Свердловске состоялся коллективный судебный процесс, в котором в качестве обвиняемых фигурировали российские немцы из числа депортированных, служившие во время войны в вермахте. Среди них, осужденных на сроки от трех до семи лет, был заочно приговорен к 25 годам лишения свободы Адольф Вальт.

Во второй половине 40-х в Асбесте узнали, что Адольф «служил» в вермахте и остался жив. В соответствии с этими неточными данными примерно в 1947 году— никакой документации по этому делу мне обнаружить не удалось — в Свердловске Адольф вместе с другими депортированными за службу в германском вермахте был приговорен к 25 годам лишения свободы.

9.

Этот приговор рикошетом ударил и по Матильде. Ей на два года было запрещено работать врачом. Красивую и волевую женщину не покидала надежда вернуться в Германию. Домашним языком на протяжении десятилетий, проведенных в СССР, был немецкий. После запрета на работу по профессии она трудилась в родильном доме уборщицей. «Только работа нас спасет», — не уставала повторять она. За пять лет неутомимого труда Матильда Вальт вновь под­нялась до должности врача-гинеколога.

Этот приговор рикошетом ударил и по Матильде. Ей на два года было запрещено работать врачом. Красивую и волевую женщину не покидала надежда вернуться в Германию. Длились годы невероятных напряжений, которые нужно было преодолеть. Дома нужно было сохранять немецкий язык, нужно было дать образование детям, работать, чтобы преодолеть советские препятствия. Вновь и вновь приходили разочарования: дети вырастали, выходили замуж, в семью входили представители других национальностей, что не облегчало ситуацию.

10.

После подписания соответствующего договора с Аденауэром депортированным из Германии гражданским лицам и последним немецким военнопленным, переквалифицированным Сталиным в военных преступников, было разрешено выехать в ФРГ.

После подписания Конрадом Аденауэром и Сталиным соглашения о возвращении немецких военнопленных депортированным из Германии гражданским лицам также было разрешено вернуться в ФРГ.

11.

Немцы получили также разрешение учиться в вузах. Правда, медицинское высшее образование по-прежнему оставалось для них недоступным: Флора Вальт дважды сдавала в Свердловске экзамены, но не была принята в мединститут.

 

12.

...Родственникам осужденного в СССР «военного преступника» выезд в ФРГ был запрещен.

...родственникам осужденного в СССР участника войны выезд в ФРГ был запрещен.

13.

В начале 60-х годов Флора Вальт поступила на отделение германистики Новосибирского государственного педагогического института. «Языки — лучший капитал», — говаривала ее мать.

В начале 60-х годов Флора Вальт поступила в Новосибирский государственный педагогический институт, на отделение немецкого языка и немецкой литературы.

14.

В 1970 году Флора Адольфовна перешла на работу в молодой институт культуры.

В 1970 году Флора Адольфовна перешла на работу в молодой институт культуры, где трудилась до выезда в Германию в 1981 г.

15.

После смерти матери, бабушки Ф. А. Марталер, Матильда Вальт в 1972 году перебралась в Челябинск. До этого она жила у старшей дочери, вышедшей замуж, к великому огорчению семьи, за русского, более того — за партийного функционера в Таджикистане. Как раз в это время вновь наметилась либерализация режима выезда немцев из СССР в ФРГ. В 1972 году Матильда получила разрешение на отъезд в Германию. Однако она не хотела уезжать одна, а муж Флоры категорически отказался покидать страну. К тому же Адольф Вальт в это время жил с подругой и ее двумя детьми, и Матильда не хотела разрушать его семью. В начале 70-х ее отказ от его настойчивых предложений вернуться был для него тяжким ударом: жизнь утратила смысл и цель.

16.

Матильда возобновила ежегодную по­дачу заявлений о выезде из СССР (при­глашения от мужа из Германии были действительны только в течение двена­дцати месяцев). Она не раз пожалела о своем решении в 1972-м: разрешение на выезд она получила лишь в 1980 году. Но уезжать одной, без Флоры и Вадима, ей не хотелось. Она тянула до тех пор, пока дочь, после разговора с серьезно больным отцом, не настояла на ее срочном отъезде: в случае смерти А. Вальта шансов выехать из Советского Союза не оставалось.

Матильда Вальт выехала в ФРГ в мае 1981 года, после смерти подруги мужа.

17.

Матильда умерла в 1983 году, Адольф — в 1986-м.

Матильда умерла в 1983 году, Адольф —

в 1987-м.

18.

Для оформления своего выезда Флоре Марталер нужно было напряженно работать, а значит — запастись терпением, хо­дить по бесчисленным инстанциям и выслушивать патриотический бред о долге перед насильственно навязанным «отечеством». Флора Адольфовна с Вадимом покинули СССР осенью 1981 года. До выезда ей предстояло пройти еще немало испытаний: разговор в ОВИРе, где ей напомнили о процессе над отцом; восьмичасовую беседу с ректором Челябинского института культуры, бывшим партаппаратчиком В.П. Граем, который беспрестанно задавал ей вопрос о причине отъезда и не удовлетворялся ответом (Ф. А. Марталер до сих пор испытывает чувство признательности моей маме, которая, будучи председателем профкома, без колебаний подписала ее бумаги); многочасовую разлуку с сыном на советско-польской границе, пристрастный досмотр багажа и конфискацию Большой Советской Энциклопедии и учебников В. Кляйна. Ни она, ни ее сын, скорее всего, никогда не навестят Россию — слишком глубоко в них поселился страх перед людьми в пограничной форме.

19.

Семья Вольгемут-Вальт, растеряв старшее поколение, вновь собралась в Герма­нии лишь в 2000 году, после возвращения старшей сестры, Нелли, совершенно обрусевшей, забывшей немецкий язык. «Хорошо, что мама этого не увидела, — считает Флора Адольфовна, — ей это было бы тяжело».

Семья Вольгемут-Вальт, растеряв старшее поколение, вновь собралась в Германии лишь в 2002 году, после возвращения в Регенсбург средней сестры, Эрны, почти забывшей немецкий язык.

 



[1] Sozialgeschichte, Alltagsgeschichte, Mikro-Historie / W. Schul- ze (Hg.). Gottingen, 1994. S. 10, 51.

[2] Нарский И.В. Фотокарточка на память: Семейные истории, фотографические послания и советское детство (Автобио- историо-графический роман). Челябинск, 2008; Narskij I.W. Fotografie und Erinnerung: Eine sowjetische Kindheit (Ein Roman). Koln u.a., 2012.

[3] Подробнее см.: Нарский И.В. Фотокарточка на память... С. 260—268.

[4] Интервью с Ф. Марталер от 27.11.2005.

[5] Bourdieu P. Praktische Vernunft. Zur Theorie des Handelns. Frankfurt am Main, 1998. S. 130.

[6] На эту тему мне неоднократно приходилось писать. См., например: Нарский И.В. Бремя прошлого: проблема обра­щения с тоталитарной историей насилия в СССР/России и Германии // Проблемы истории Российской цивилиза­ции: труды научно-специализированной конференции пре­подавателей вузов, ученых и специалистов (29 апреля 2008 г.). Челябинск: Полиграф-Мастер, 2008. С. 21—26; Он же. Ловушки устной истории (размышления о манускрипте немецкой писательницы N.) // Россия и кризис современ­ной цивилизации: Сб. тр. научно-специализированной кон­ференции преподавателей вузов, ученых и специалистов (28 мая 2009 г.). Челябинск: Полиграф-Мастер, 2009. С. 17— 30; Narskij I. Nachwort / Adler B. Zerrissene Leben: Hitler, Sta­lin und die Folgen. Russisch-deutsche Lebenslaufe. Tubingen: Klopfer & Meyer, 2010. S. 373—378; Нарский И.В. Странная история: О превратностях памяти о войне у современных немцев // Будь в фокусе. 2010. № 2. С. 80—86.

[7] Этот стереотип был поколеблен передвижной выставкой «Война на уничтожение. Преступления вермахта 1941 — 1944 гг.», которая была организована Гамбургским инсти­тутом социальных исследований и показана в 1995— 1999 гг. в 34 городах Германии и Австрии. Повторно выставка демонстрировалась в Германии и за рубежом в 2001—2004 гг. Подробнее о ней см.: http://de.wikipedia.org/wiki/Wehrmachtsausstellung, 27.05.2012.

[8] См., например: FriedrichJ.: Der Brand: Deutschland im Bom- benkrieg 1940—1945. Munchen, 2002.

[9] Интервью с Ф. Марталер от 27.11.2005.

[10] Нарский И.В. Фотокарточка на память. С. 265.

[11] Plato A. von. Zeitzeugen und die historische Zunft. Erinne- rung, kommunikative Tradierung und kollektives Gedachtnis in der qualitativen Geschichtswissenschaft — ein Problemaufriss // BIOS. 2000. № 13. H. 1. S. 9.

Архив журнала
№164, 2020№165, 2020№166, 2020№167, 2021№168, 2021№169, 2021№170, 2021№171, 2021№172, 2021№163, 2020№162, 2020№161, 2020№159, 2019№160, 2019№158. 2019№156, 2019№157, 2019№155, 2019№154, 2018№153, 2018№152. 2018№151, 2018№150, 2018№149, 2018№148, 2017№147, 2017№146, 2017№145, 2017№144, 2017№143, 2017№142, 2017№141, 2016№140, 2016№139, 2016№138, 2016№137, 2016№136, 2015№135, 2015№134, 2015№133, 2015№132, 2015№131, 2015№130, 2014№129, 2014№128, 2014№127, 2014№126, 2014№125, 2014№124, 2013№123, 2013№122, 2013№121, 2013№120, 2013№119, 2013№118, 2012№117, 2012№116, 2012
Поддержите нас
Журналы клуба