Социологи, работающие в парадигме модернизации, впрочем, как и наблю­дательные современники, не попадающие в поле притяжения больших тео­рий, фиксируют ситуацию культурных разломов, сопровождающих процесс расставания с традиционным обществом. Единый поведенческий код распа­дается, одни и те же поступки обрастают множеством интерпретаций. Обще­ство, некогда единое в своих ценностных основаниях, распадается на группы, лишенные общего языка. Новаторы вступают в конфликт с консерваторами; радикалы с «постепеновцами»; фундаменталисты с прогрессистами. Соци­альный порядок, вертикально организованный и поддерживаемый внятными и общепризнанными нормами, теряет свою определенность, более того, за­мещается целой серией организационных форм, не совпадающих друг с дру­гом и в некоторых случаях противоположных. Одновременно происходит раздвоение некогда общего социального пространства на публичную и част­ную сферы, требующие от человека разучивания соответствующих стратегий поведения. Для современников и невольных участников модернизационных процессов мир лишается смысла, жизнь становится цепью абсурдных ситуа­ций. «Отчуждение и нестабильность являются фундаментальными усло­виями жизни, хотя и по-разному переживаемыми индивидами и группами, — и постоянная регуманизация человека становится задачей каждого» [Lyman, Scott 1970: 1].

Для наших соотечественников, волей обстоятельств вовлеченных в про­цесс ускоренной модернизации тридцатых—пятидесятых годов XX века, ре­шение этой задачи осложнялось тем, что власть, постоянно вторгаясь в част­ную сферу, предлагала гражданам единые сценарии поведения в быту и на производстве, мало соотносимые с коллективным и личным опытом человека того времени. Эти сценарии отличались далеко идущим непостоянством: и то, что сегодня считалось правильным, завтра оказывалось неприемлемым, а послезавтра — преступным. В тридцатые годы среднее звено этой цепочки вовсе могло быть опущено. Человек, приученный поверять свои поступки логикой и нравственными принципами, воспринимал такую ситуацию как абсурдную; мгновенно перестраивавшиеся и по сигналу становившиеся агрессивными бывшие сотоварищи казались одержимыми каким-то коллек­тивным ментальным недугом.

В августе 1936 года инженеру-машиностроителю Арону Генриховичу Ба­ранову показалось, что его товарищи по партии сошли с ума или ведут себя как буйно помешанные. Те, в свою очередь, сочли его поступки совершенно ненормальными, окрестили «законченным двурушником», потребовали не­медленно убрать с завода и в конце концов передали следственным органам на погибель. «По сообщению 1 спецотдела МВД СССР от 13.01.1960, Бара­нов А.Г. умер 1 августа 1938 года в "Воркутстрое"» [Справка 1960: 150]. Когда участники не понимают друг друга, вкладывая в одни и те же слова разное содержание, можно говорить о конфликте рациональностей или, шире, куль­тур, которые они представляют. Если же взаимопонимание прежде было до­стижимым, а затем внезапно нарушилось, следует внимательнее вглядеться в ситуацию, при которой стал возможен раскол, постараться обнаружить за перипетиями личного конфликта тектонические сдвиги повседневности.

Прежде чем перейти к повествованию о событиях, повлекших за собой ги­бель начальника главной инспекции качества авиационного завода № 19 имени Сталина, бывшего студента механического факультета Высшего тех­нического училища (Eidgenossische Technische Hochschule)^[1] в Цюрихе Аро­на Генриховича Баранова, партийца и орденоносца, обратимся к историче­скому контексту.

Эпоха. Во всех учебниках истории можно прочесть, что в середине тридцатых годов в СССР проводилась интенсивная и масштабная индустриализация. Наркомат тяжелой промышленности (Наркомтяжпром), управлявший стро­ительством и реконструкцией заводов и фабрик через отраслевые главки, за­нимал привилегированные позиции в системе партийно-государственных уч­реждений. Во главе Наркомтяжпрома стоял С. Орджоникидзе — если верить тогдашним газетам, «ближайший соратник и друг товарища Сталина». Веду­щим общественным движением было стахановское движение, нацеленное на рост производительности труда и пересмотр сложившихся нормативов про­изводства. Создание новых заводов происходило по единому алгоритму: в соответствии с плановыми директивами на пятилетку определялись не­обходимые государству продукты: пушки, станки, двигатели, самолеты, порох, тракторы, автомобили и пр.; выделялись соответствующие ресурсы, в том числе в инвалюте; находилась площадка для строительства; на Западе закупались оборудование и технологии; на соответствующих фирмах обучались молодые советские инженеры; на местах вербовалась рабочая сила; на­чиналось строительство. Спустя определенное время завод выдавал первую продукцию, после чего правительственная комиссия принимала его в эксплуатацию. Иногда заводы строили, что называется, на пустом месте, иногда на территории городов и поселков. В последнем случае возникала проблема интеграции нового предприятия в городскую жизнь. У последней проблемы было много граней: коммунальная — построенные в прежние годы сети (во­допроводные, канализационные, электрические) не справлялись с новыми нагрузками; жилищная — новых горожан следовало куда-то расселять; по­требительская — объем фондов на продукты питания и промышленные то­вары на порядок отставал от новых потребностей; наконец, культурная — уклад жизни «старых горожан», все равно, мещан, или рабочих, или чинов­ников, или интеллигентов, резко отличался от норм общежития деревенской молодежи, мобилизованной на строительство; образ мысли инженерно-тех­нических специалистов, их привычки и притязания, тяга к цивилизации не вписывались в жизненный мир провинциальной партийной номенклатуры, к тому времени уже освоившей подданнические модели поведения. Сила инерции, рожденная рутинными практиками и закрепленная партийными ритуалами, загоняла эти конфликты вглубь, но в моменты разрыва повсе­дневности они выходили на поверхность, сотрясая сложившийся социальный порядок, коверкая человеческие судьбы. В тридцатые годы верховная власть была щедра на разрушительные импульсы, превращавшие социальную жизнь в хаос. В августе 1936 года таким импульсом стал «процесс шестнадцати»^[2].

Место действия. Завод № 19 имени Сталина, производивший лицензионные авиамоторы «Кертис-Райт» — в советской маркировке М-25, только что вы­строенный на южной окраине г. Перми — тогда районного центра Свердлов­ской области. Правительственная комиссия, обследовавшая предприятие в июле 1936 года, вынесла решение: принять завод в эксплуатацию, особо от­метив передовую культуру производства: белые халаты рабочих-сборщиков, цветы в цеховых помещениях. «Возьмите площадку завода № 19 — красивей­шее место, культурный оазис в нашем городе», — восхищался секретарь го­родского комитета ВКП(б) [Стенограмма 1936а: 52]. К тому времени завод работал уже без малого два года. В 1934 году из американских деталей на им­портированных из Штатов станках собрали первые пятьдесят моторов, в сле­дующем году начали их серийное производство [Шевырин 2008]. В 1936 году запустили конвейер по сборке авиамоторов, едва ли не первый в мире [Берне 2004]. Численность персонала достигала 9000 человек, среди них — чуть бо­лее ста инженеров [Доклад 1935: 21, 30].

Рабочие, в большинстве своем молодые люди, жили в бараках, совсем не похожих на светлые и чистые цеха нового завода. «На нашем передовом за­воде хорошая площадка, а посмотрите бараки: там грязь, бараки общей си­стемы, там клопы, люди ругаются», — поправил секретаря горкома сотрудник авиамоторного завода [Стенограмма 1936в: 3]. «Барак общей системы», здесь упомянутый, — это строение без внутренних перегородок, в котором койки или нары располагались рядом друг с другом — рядами. «Комнат вообще не было, поэтому появлялись импровизированные перегородки из ткани» — таким выглядел типичный барак для строителей и двадцать лет спустя в Москве [Лурье, Малярова 2007: 350].

Город, в котором построили завод, сам походил на барак. В ужасающей тесноте в нем проживало около трехсот тысяч человек. На партийной конференции секретарь горкома сообщил, что на одного жителя в Перми приходится 2,75 кв. метра жилой площади [Стенограмма 1936в: 75], едва ли не вдвое меньше, чем по санитарным нормам необходимо для одной могилы [Санитарные 1960]. Под жилье отводились «…здания бывш. кирхи и сина­гоги», будки обходчика, помещения столовых. Чтобы обустроить новое об­щежитие, городской совет летом 1936 года закрыл последний ресторан.

В так называемых квартирах не было ни водоснабжения, ни канализа­ции. Тонкая нитка водопровода едва ли не еженедельно рвалась. Днем от­ключали электричество, чтобы обеспечить подачу тока на заводы. Останав­ливались трамваи.

Постоянные перебои с торговлей хлебом — «хвосты» перед центральным гастрономом, расположенным прямо напротив горкома, разгоняла конная милиция. Горком в течение полутора лет принимал постановление за поста­новлением одинакового содержания: «1. За остановку работы хлебозавода в течение 3 суток в момент аварии водопровода, благодаря чего население го рода в течение 3 дней оставалось без хлеба [так в документе. — О.Л.], из-за чего в городе имели место перебои в снабжении, директору завода тов. Бур­кову объявить строгий выговор» [Постановление 1934: 13]. Горотдел НКВД писал соответствующие справки. В фондах горкома они составляют отдель­ную пухлую папку. Секретарь горкома ВКП(б) А.Я. Голышев объяснял, что во всем виноваты «головотяпы», забывшие свой партийный долг:

Я Вам скажу, почему нет хлеба. Потому что коммунисты, сидящие там, пре­ступно относятся к своим обязанностям. Несколько дней тому назад на бюро Городского комитета мы выяснили, что пятидневный фонд запаса хлеба израсходован не по назначению — без ведома горкома и без ведома горсовета. <...> Рассказывают, что пятидневный запас муки съели. Я спра­шиваю, чего тут нужно, деньги нужны, фонды нужны, наряды нужны — ничего не нужно. Нужно только одно: честное выполнение своих партий­ных обязанностей и сознание своего долга перед теми трудящимися, кото­рых обслуживаешь. Ни первого, ни второго, ни третьего, ни проверки ис­полнения со стороны Городского [так в документе. — О.Л.] партии и Городского совета не было. Поэтому у нас имели место в самое последнее время перебои с хлебом. Вот поэтому на этой почве трудящиеся Перми были недовольны [Стенограмма 1936а: 48—49].

 

Ответственных за распределение хлеба снимали с работы, отбирали парт­билеты, отдавали под суд — но все оставалось по-прежнему: угрюмые оче­реди, занимаемые с полуночи, штурм магазинов, вмешательство милиции, задержания, штрафы.

В городе был один-единственный универмаг — без товаров.

Стахановец, отчаявшийся найти ботинки для детей, обращается за помощью в Облторг в Свердловске. Оттуда отвечают: «Ты как орденоносец на­пиши, и мы тебе вышлем» [Там же: 89].

Переполненные трамваи, разбитые улицы и нечиненые деревянные тро­туары, вечерняя и ночная темень. На всю Пермь «...одна хорошая проезжая дорога — это Коммунистическая — и то плохо замощенная, нужно ее выпра­вить, иначе по ней нельзя будет ездить» [Там же: 47, 49—50].

Загс, в который страшно зайти: «Комната, отведенная для регистрации рождений и браков, расположена неуместно. Для того чтобы попасть в эту комнату, необходимо пройти 2 коридора, которые темные, с противно сырым запахом, и комнату, в которой производится запись разводов и смертей, где слышны плач по умершим и неимоверная ругань разводящихся, что влияет на молодых людей, отцов и матерей, приходящих зарегистрировать свой брак и новорожденных» [Лосос 1934: 49].

На партийной конференции в июле 1936 года председателю исполкома Ивану Мезиту мягко выговаривают: человек-де вы хороший, работали ди­ректором завода, машину в подарок от наркома получили, не воруете, как ваши предшественники, но все равно у вас «есть крупные недочеты, на кото­рые указывали на бюро — это декларация, и оперативно, и организационно он не подпирает все политические высказывания, которые он делает как председатель городского совета» [Стенограмма 1936б: 96]. Иначе говоря, обе­щает, но не исполняет. Выпускник Харьковского технологического инсти­тута Целюк, приехавший на завод № 19 молодым специалистом, высказался прямее: «Горсовет занимается большими проблемами (строительство зав[одов]. [№ 10, 19), но совершенно не занимался материально-бытовым состоя­нием трудящихся Перми (так, нет известки, нечем травить тараканов, не на­лажен транспорт, ребятишек давят трамваем, нет мыла, дети сидят без обуви и т.п.)» [Из протокола 1934: 35]. Партийная организация заподозрила инже­нера в антисоветских настроениях и предложила лишить его звания удар­ника. Решение исполняется в срок. А «...народ стоит в очереди и первым де­лом проклинает Советскую власть и партию...» [Стенограмма 1936г: 154].

Среда обитания. Колония специалистов — инженеров и высококвалифици­рованных рабочих, откомандированных ГУАП (Главным управлением авиа­ционной промышленности) в Пермь для запуска производства авиамоторов. В большинстве своем — это работники ВИАМ (Всесоюзного института авиа­моторостроения) и завода № 24, как правило, хорошо известные И.И. Побережскому, в 1934 году возглавившему пермское предприятие. Для многих из них путь в Пермь лежал через Соединенные Штаты. Побережский устроил им длительную стажировку на заводах «Кертис Райт». Партийцы ехали в Пермь с путевками ЦК, оформленными в его Промышленном отделе; бес­партийные — только с направлениями ГУАП. Некоторые из них получили рекомендацию от своих товарищей по производству — «десятилетников, лиц, проработавших на заводе № 24. не меньше 10 лет» [Протокол 1936б: 129]. Все они сохранили столичную прописку и московскую жилплощадь.

В Перми москвичей сначала поселили на третьем этаже Центральной го­стиницы — в двух кварталах от Камы, затем для них выстроили общежитие вблизи производственной площадки в «поселке завода № 19». Таким был почтовый адрес. Жили они дверь в дверь, ходили друг к другу в гости, играли в шахматы, обсуждали новые книги, вместе выпивали, заводили патефон, слушали музыку, устраивали семейные вечеринки. Самым ценным специа­листам выделили дачи в сосновом бору, в пригородном поселке Верхняя Курья. Постепенно столичные жители врастали в пермскую жизнь. Сперва главный металлург завода женился на девушке из Мотовилихи — рабочего предместья старой Перми, тогда отдельного города Молотово. Затем его при­меру последовал и бывший студент цюрихской политехники. Жизнь на чемо­данах заканчивалась. Москвичи обустраивали свой быт. Среди вещей, пере­писанных на даче А.Г. Баранова, обнаруживаем: «Мягкий кабинетный диван под дуб — 1 шт., письменный стол на двух тумбах — 1 шт., кресло — 1 шт., стульев — 2 шт., готовальня № 1404 — 1 шт., книжный шкаф под дуб — 1 шт.» — типичную обстановку домашнего кабинета инженера, не хватает разве что настольной лампы [Опись 1936: 8].

Московские специалисты принадлежали к одному поколению, родивше­муся в последнее десятилетие XIX века; им было около сорока лет. Большин­ство из них были членами партии, вступившими в нее в годы Гражданской войны, в которой некоторые из них активно участвовали на командир­ских и комиссарских должностях; некоторые работали в промышленности; большинство получило высшее техническое образование в двадцатые годы, по преимуществу в Военно-воздушной академии РККА имени профессора Н.Е. Жуковского. Это инженеры новой советской формации, призванные за­менить буржуазных специалистов, недостаточно преданных делу социа­лизма. Впрочем, для особо бдительных большевиков и они не свободны от подозрений. Все эти «красные специалисты» были свидетелями фракцион­ных боев, развертывавшихся и в столичных вузах, и на предприятиях. Неко­торые из них в какой-то момент голосовали за неправильную резолюцию или воздерживались от голосования за резолюцию правильную; другие не про­являли требуемой активности в разоблачении врагов партии, за что наказы­вались выговорами, постановками на вид, кратковременными исключениями из партии. Но даже те из них, кто не был замечен в каких-то уклонах и коле­баниях, имели обширный круг личных знакомств и деловых связей, в том числе и с людьми, принадлежавшими к оппозиции: вместе служили в РККА, учились на одном курсе, состояли в партийной ячейке, тесно соприкасались по работе. Парторгом уже упомянутого завода № 24 некоторое время был Виссарион Ломинадзе, смещенный в октябре 1930 года с должности секре­таря Закавказского крайкома ВКП(б) и исключенный из состава ЦК за ор­ганизацию «лево»-правого блока. Директором Государственного института по проектированию авиазаводов вплоть до ареста в 1933 году был Я.О. Охот­ников, в том же году осужденный Коллегией ОГПУ за участие «в контрре­волюционной троцкистской группе И.Н. Смирнова — Тер-Ваганяна В.А.» к трем годам заключения [Реабилитация 2004: 410].

Местные партийные власти, а с ними и территориальный отдел НКВД по­дозревали московских специалистов в непартийном образе мыслей, в симпа­тиях к «контрреволюционному троцкизму», в идейном шатании. Свердлов­ское УНКВД в 1934 году приступило к агентурной разработке заводских работников, подозреваемых в троцкизме (операция проводилась под кодо­вым названием «Авиаторы»).

Москвичи и в самом деле выделялись на общем фоне независимостью вы­сказываний, высокой самооценкой и наивным рационализмом, выливавшим­ся в стремление проверить партийные установки на соответствие здравому смыслу. Однако время переменилось: о некоторых знакомствах было лучше забыть, о прошлом не следовало вспоминать, от старых товарищей на улице нужно было отворачиваться. В документах сохранилась память о детской обиде инженера З.А. Радина, который шел с женой по Арбату, увидел знако­мого и хотел подойти, но тот отвернулся и прошел мимо. А когда-то в Граж­данскую войну вместе служили: Радин — командиром, Р. Пикель (так звали знакомого) — комиссаром, позднее встречались. Пикель подарил Радину свою книгу^[3] [Дополнительные 1936а: 94]. Московские специалисты могли искренне недоумевать, почему хорошо знакомые им люди вдруг превраща­лись в террористов, с оружием в руках подкарауливавших своих товарищей по партии в коридорах Смольного, — не просто недоумевать, но и выска­зывать это недоумение на партийных собраниях. Именно так в декабре 1934 года поступил главный металлург завода З.А. Радин. От него, примы­кавшего некогда к «новой оппозиции», потребовали выступить. Радин подчинился, как все выразил возмущение «предательским выстрелом» в Смоль­ном и задал вопрос, как могло такое случиться, почему от мельчайших разногласий дело дошло до индивидуального террора и расстрелов. Прежде борьба с оппозицией шла не с наганом, а с «книгой в руках». Его немед­ленно — через два дня — исключили из партии. Бюро горкома тут же утвердило это решение, указав, что присутствовавшие на собрании «члены партии т.т. Побережский и Моргунов [председатель завкома. — О.Л.]», хоть и под­вергли критике «антипартийные взгляды», но сами допустили политическую ошибку, «выразившуюся в том, что они на этом собрании не разоблачили до конца лицо Радина, как бывшего участника антисоветской зиновьевской группы» [Протокол 1934: 42]. Радин тяжело переживал исключение. Его су­пруга, придя домой, обнаружила своего мужа «сидящим около ребенка, ко­торому он несколько раз повторил: "Когда ты вырастешь большой, то знай, что твой папа ни в чем не виноват". На вопрос сестры: "В чем дело?", он не ответил, а повторил ребенку еще раз ту же фразу. И на ее повторный вопрос он, обращаясь к ребенку, сказал: "Так вот, Радочка (имя сына), твой папа ис­ключен из партии"» [Протокол 1936в: 87]. Вскоре после исключения Радин был уволен, отозван в Москву и назначен главным металлургом на завод № 16 в Воронеже. Его членство в партии так и не восстановили, а в июле 1936 года он был арестован.

Поступить таким же образом с начальником цеха Л.С. Татко местным рев­нителям идейной чистоты не удалось. В ходе проверки партийных докумен­тов в июне 1936 года Пермский горком ВКП(б) заочно исключил его из пар­тии: он служил у Махно, примыкал к оппозиции и, по мнению своих бывших товарищей, вообще был «гнилой человек». В довершение к этому на него поступил донос:

Казалось бы, Татко, имея такое темное пятно, должен быть доволен, что ему сохранили жизнь и даже дали возможность быть в партии. Но лишь только появились колебания, т.е. представилась возможность выступить про­тив Соввласти, против партии, Татко сейчас же учитывает момент, не заду­мываясь, выступает совместно с троцкистами. 19 год является для Совласти самым тяжелым, и Татко сейчас же взвешивает обстоятельства и два месяца ходит в боях, командует батареей и лупит красных. Хотя он увиливает от это­го и говорит, что он всегда воевал с белыми и т.п. Тогда как известно, что мах­новцы почти ежедневно дрались с красными. Сейчас это знает каждый бес­партийный, каждый честный рабочий, а Татко тем более [Ховрин 1936: 15].

 

После исключения Л.С. Татко сразу же вывели из состава делегации Свердловской области, отправившейся на Совет при народном комиссаре тя­желой промышленности СССР 25—29 июня 1936 года. Дальше события раз­ворачивались следующим образом:

Когда мы приехали в Москву, на бюро горкома Татко был исключен из пар­тии, это я знал в Москве. В то же время была дана телеграмма о том, чтобы Татко отвести из состава делегации. Когда мы были на приеме у Орджони­кидзе, то тов. Орджоникидзе узнал, что была такая телеграмма, и Татко не был у т. Орджоникидзе; и я знаю, что тов. Орджоникидзе выругал предсе­дателя делегации, что не пришел Татко; мне об этом говорил т. Побережский. Мне также было известно, что в разговоре Ивана Дмитриевича [Кабакова. — О.Л.] и Орджоникидзе была договоренность о восстановлении Татко; мне об этом говорил тоже т. Побережский, но содержания разговора я не знаю. По приезде в Пермь мы узнали, что Татко в партии восстановлен [Беседа 1936: 10].

 

Так в нашей истории возникает фигура большого патрона московской ко­лонии специалистов авиапрома — народного комиссара тяжелой промыш­ленности, члена политбюро ВКП(б) С. Орджоникидзе. Именно он обеспечи­вает специалистам прикрытие перед местными властями, вмешиваясь в ход дел, останавливая партийные репрессии или, если это ему не под силу, как в случае с Радиным, переводя на другие предприятия, оберегая от тюрьмы и ссылки. Некоторых работников он знает лично, других ему представляет И.И. Побережский, пользующийся абсолютным доверием наркома.

Действующие лица. Баранов Арон Генрихович, 42 года, уроженец Кубани, окончил гимназию в Женеве, учился в Высшем техническом училище в Цю­рихе на инженерном факультете. По тогдашним меркам институт считался большим: шесть факультетов, 2000 студентов, по преимуществу граждан Швейцарской конфедерации; среди 400 иностранцев 89 были подданными Российской империи [Leemann 2004: 2, 12]. В 1918 году Баранов ушел с по­следнего курса и вернулся в Россию. Год спустя Высшее техническое учи­лище покинет и профессор кафедры гидростроения Г. Нарутович, будущий первый президент Польши. Вряд ли они были представлены друг другу, по всей видимости, просто раскланивались при встрече. Вступивший в РКП(б) в 1920 году Арон Баранов работает конструктором на заводе «Икар» в Моск­ве — «первом в России авиамоторном предприятии» [Августинович 2010: 71]. Он явно увлечен своим делом — и хотя не любит собраний («путем спора никого убедить нельзя»), в 1923 году все-таки выходит на трибуну и кри­тикует ЦК за «отсутствие плана восстановления тяжелой промышленности, [за то,] что снабжение рабочих нашего завода поставлено хуже, чем снабжение рабочих текстильных фабрик» [Протокол 1936г: 44—45]. Однако пар­тийцы его не услышали. Больше Баранов в партийных боях не участвует и отвергает все приглашения к дискуссиям. К идейным исканиям сотрудников Баранов относится с нескрываемой иронией: к примеру, если хорошему кон­структору Георгу Биберу нравится считать себя сторонником Троцкого — пусть тешится своей оппозиционностью. Дискутировать — терять время, лучше сыграть с ним в шахматы. Баранов — сильный игрок, «лучший шах­матист на заводе № 24»^[4], скажет он о себе следователю с нескрываемой гор­достью [Дополнительные 1936: 51 (об.)]. Когда же Г. Бибера в 1928 году арес­туют и вышлют в Германию, а там посадят в тюрьму за промышленный шпионаж, Баранов будет ходатайствовать о его возвращении в СССР «как хорошего, сильного работника», дойдет до Е. Ярославского, но получит отказ: «Вашего личного убеждения для ЦКК недостаточно. Если о Бибере будет хо­датайствовать парторганизация, мы вопрос пересмотрим» [Дополнительные 1936: 52 (об.)]. Парторганизация благоразумно уклонилась. Бибер остался в Германии^[5].

В июле 1933 года А.Г. Баранова награждают орденом Красной Звезды и отправляют в длительную командировку в США, несмотря на возражения парторга завода В. Ломинадзе, утверждавшего, что Баранову там «нечему учиться» [Баранов 1936: 68]. Видимо, не хотел терять хорошего партнера по шахматной игре и интересного собеседника. В мае 1934 года Баранов возвра­щается в СССР и получает новую должность — главного инспектора качества на заводе № 19.

Сапожников Григорий Иванович, 42 года, уроженец Московской губернии, кадровый рабочий, токарь по металлу на заводе № 24, затем инструктор школы ФЗУ того же предприятия, откуда и был откомандирован на времен­ную работу в Пермь. Вступил в члены РКП(б) в ленинский призыв 1924 года по рекомендации Г.И. Баранова. Был исключен в 1928 году «за то, что зная о посещении квартиры Бибер[а] Поповым, Крысиным и Семеновым, не со­общил об этих нелегальных собраниях партийному комитету завода и за не­своевременную сдачу троцкистской листовки, обнаруженной на моем ин­струментальном ящике в механическом цехе территории "Б", где я в то время работал токарем, что было в конце 1927 г.» [Протокол 1936: 10], то есть за не­доносительство на своего соседа. Семьи Сапожникова и Бибера жили в одной коммунальной квартире. В 1929 году по апелляции Бауманским райкомом партии г. Москвы был восстановлен, а затем «вторично исключен из партии в конце 1933 г. во время партийной чистки, как не проявивший себя в борьбе за генеральную линию партии и ранее исключавшийся за укрывательство троцкистов» [Протокол 1936а: 129]. Можно считать, что на самом деле это была месть ОГПУ, от сотрудничества с которым Сапожников уклонился. Он ходил по вызову на Лубянку, получил там псевдоним Клапан и поручение «освещать настроения» слесаря Василия Попова, подозреваемого в троц­кизме. Однако поручения он не выполнил, сославшись на то, что не смог за­стать Попова дома. После этого к осведомительной деятельности не привле­кался [Там же: 129—130].

В 1934 году Сапожников обращается в Московскую областную комиссию по чистке партии с просьбой отменить решения, однако, не дождавшись ре­зультата, уехал в Пермь беспартийным, хуже того, исключенным из партии, хотя и сохранившим надежду на восстановление. Сапожников до лучших времен хранил дома партийный билет старого образца и не знал, что уже два года является одним из фигурантов оперативной разработки «Авиаторы». Работал начальником участка в механическом цехе. Жил с семьей (нерабо­тающая жена и взрослый сын, тоже принятый на завод имени Сталина) по соседству с семьей А.Г. Баранова.

Побережский Иосиф Израйлевич, 39 лет, уроженец Николаевской губер­нии, из мещан. Крупный советский менеджер новой формации. При случае напоминал о своем мелкобуржуазном происхождении, объясняя им зигзаги своей политической активности: «…рабочего окружения у меня не было» [Стенограмма 1936: 53]. В 1916 году примкнул к партии «Поалей Цион»^[6], в гетманском и деникинском подполье на Украине работал вместе с больше­виками, в 1920 году вступил в РКП(б) без кандидатского стажа и тут же при­мкнул к «Рабочей оппозиции», что, однако, не помешало его военной карьере: комиссар дивизии, начальник гарнизона г. Одессы, член РВС войсковой группы на Хивинском направлении. Два ордена Красного Знамени. Затем учеба в Военно-воздушной академии. В 1923—1924 годах активный участник левой оппозиции, затем непримиримый борец с нею. 7 ноября 1927 года всту­пил в рукопашную со сторонниками Л.Д. Троцкого:

Я участник парада 1927 года. На обратном пути, когда мы шли с парада вместе с заместителем директора [завода] № 26 Абрамовым Семеном Пет­ровичем, вышли на площадь к гостинице «Париж», видели толпу, шумя­щую на балконе. Мы обнаружили, что на балконе стоял Смилга, Мальцев (слушатель академии) и был, кажется, по фамилии такой — Малюта, и дру­гие троцкисты — зиновьевцы, кричали лозунги: «Назад — к Ленину», «Да здравствуют вожди Троцкий и Зиновьев». Вход на балкон и в гостинице был закрыт. Мы пробрались с Абрамовым на второй этаж. Я правой рукой разбил окно и вытащил с балкона Смилгу; Мальцев пытался схватиться за ордена, я не давал, он выхватил маузер, я — наган, но стрельбы не было, нас своевременно развели. Я помню после этого на одном из собраний нас с Аб­рамовым на партийном собрании называли сталинскими молодцами [Бе­седа 1936а: 8 (об.)].

 

Тут он ошибался. Настоящие сталинские молодцы считали Побережского бывшим троцкистом, но боевитость отметили. С 1929 года ему доверяют боль­шую хозяйственную работу: директорский пост на заводе № 24, в ВИАМе. Командируют вместе с конструктором А. Швецовым в Штаты — выбрать об­разец для советского мотора для истребительной авиации. Награждают ор­деном Красной Звезды, наконец, 11 мая 1934 года назначают начальником строительства и директором пермского завода № 19. У Побережского репу­тация великолепного хозяйственника; его ценит Орджоникидзе; И. Сталин и В. Молотов приносят ему благодарности в печати, но для больших партийцев он, прежде всего, разоруженный троцкист, с политической точки зрения лицо сомнительное. Как объяснил высокой партийной комиссии инструктор гор­кома В. Моргунов: «Побережский — хороший директор, это бесспорно, в то же время как политический руководитель не может осуществлять эти функ­ции, по целому ряду вопросов, исключительно партийных и принципиальных, он рассматривает по-делячески» [Беседа 1936б: 3].

Завязка. В соответствии с директивами высших партийных органов и при­казами по наркомату руководство завода № 19 летом 1935 года приступило к организации стахановского движения. Весь вопрос состоял в том, как это сделать. Борьба за рекорды могла дезорганизовать опытное производство, привести к порче импортного оборудования и увеличить количество брака. И.И. Побережский, знакомый с американским опытом, нашел выход: орга­низацию «стахановских смен» с соответствующей подготовкой и привлече­нием наиболее квалифицированных рабочих и рационализацию производст­венного процесса. На пленуме Пермского горкома ВКП(б) в январе 1936 го­да он достаточно откровенно рассказал, как это делается на авиамоторном предприятии:

Когда рабочему нужно сдавать деталь, он выбрасывает флажок. Уже знает, что нужно взять деталь. Дальше стахановцы говорят, чтобы подносили ма­териал; он поднимает флажок, подходит планировщик и выдает ему мате­риал; когда нужна стахановцу техническая помощь, он поднимает другой флажок — приходит мастер. <.> Меня не интересует внешнее выражение цифр, меня интересует, что во время проведения этих смен выяснилось, что нужно для организации работ в цехе, внесли это в профтехплан, собираем это в общезаводской технический план — и до пересмотра норм мы перей­дем на стахановские смены, ибо это отражает все прорехи в организации и даст возможность перейти на новые нормы [Стенограмма 1936: 60].

 

В мае 1936 года партком завода имени Сталина поручил руководству ме­ханического цеха организовать уже не смены, но целую «стахановскую не­делю»: провести агитационную работу, проверить и отремонтировать обору­дование, подготовить дополнительные материалы и инструменты. Начальник участка Г.И. Сапожников к этой идее отнесся неодобрительно: по его словам, запаса фрез на заводе нет, а без них рабочие будут простаивать. Тогда началь­ник цеха приказал найти фрезы — по кладовкам, укромным закоулкам, ящи­кам. Знал, что рабочие их припрятывают, видимо, не слишком надеясь на ма­нипуляции с флажками. Для этого была создана поисковая бригада. Что произошло дальше, не слишком ясно. Из невнятных объяснительных и до­кладных записок, собранных в следственном деле Г.И. Сапожникова, следует, что он поручил рабочему взять из кладовки ящик с фрезами и отнести к нему в конторку. Рабочий по дороге уронил этот ящик и рассыпал фрезы, кое-что ему удалось собрать, но не все. Несколько фрез поломались — видимо, были чугунными. Затем в конторке на глазах поисковой бригады он то ли опустил ящик на стол, то ли бросил на пол у порога. Вот, собственно, все, что случи­лось. Дальше начинается «дело о срыве стахановского движения». Началь­ника участка обвиняют в том, что он пытался скрыть эти злополучные фрезы, обманывал комиссию, заявляя о том, что запасы фрез отсутствуют, причем делал это осознанно, с контрреволюционной целью — сорвать стахановское движение. Объяснения Сапожникова: я просто выполнял распоряжение ру­ководства — отыскать и собрать в одном месте фрезы — не были приняты. Был составлен протокол, начато расследование, в заводской многотиражке опубликованы заметки о «враге стахановского движения троцкисте Сапожникове», а затем — через неделю — уже просто о враге. Рабкоры потребовали немедленного увольнения вредителя, саботажника и троцкиста; партком вы­нес соответствующее решение, более того, усилил его указанием на передачу дела в следственные органы. И.о. директора подписал приказ об увольнении. Сына Сапожникова тотчас исключили из комсомола. Сапожников уезжает в Москву — в ГУАП. На прощальный обед к нему приходит А.Г. Баранов. После возвращения И.И. Побережского семью уволенного выселяют из за­водской квартиры. 17 июня 1936 года УНКВД по Свердловской области про­изводит арест Г.И. Сапожникова [Сапожников 1936].

Представляется, что в деле Сапожникова сошлось несколько линий. Пер­вая из них — партийное недоверие к «кадрам Побережского»: спустя два ме­сяца секретарь горкома А.Я. Голышев прямо спросит начальника цеха: «Ты как большевик, чем объясняешь такую засоренность в заводе?» [Беседа 1936в: 4]. Вторая линия — трудности с организацией стахановского движе­ния: подвернулся человек, на которого можно было списать все грехи, нытик и маловер, тем более что происходило это на фоне общесоюзной кампании по повышению бдительности — особенно к бывшим троцкистам. Наконец, особую роль играла позиция начальника цеха: «Я был на приеме у директора, когда принял цех; мы касались людского состава, разбирали каждого началь­ника участка и о Сапожникове я прямо сказал, что это человек, по-моему, не подходящий, он мог годиться, когда выпускали 10—15 валов, а когда это стало массовое производство, я считал, что нужно его убрать» [Беседа 1936в: 4 (об.)]. Побережский тогда не позволил, а тут появился удобный случай. Так или иначе, на заводе № 19 обнаружился вредитель — контрреволюционер, троцкист. После непродолжительного следствия дело Г.И. Сапожникова была направлено на Особое совещание НКВД СССР, которое 28 августа 1936 года отмерило незадачливому токарю по металлу пять лет заключения в исправительно-трудовом лагере [Сапожников (без даты)].

Дело Баранова. 19 августа 1936 года в Москве начался «процесс шестна­дцати», сопровождаемый мощной идеологической кампанией по мобилиза­ции трудящихся в борьбе с «подонками троцкистско-зиновьевской оппози­ции», ставшими врагами народа: митинги на предприятиях, партийные со­брания, пленумы, проводимые по одному трафарету: требование расстрелять преступников, разоблачение скрытых троцкистов и их пособников, призывы к революционной бдительности. Если же в коллективе оказывались люди, имевшие какое-то отношение к бывшей оппозиции, то их обязывали высту­пать первыми: заклеймить свои прежние преступления, еще раз окончательно разоружиться перед партией... Это далеко не всегда и не всем помогало. Пар­тийные комитеты за полтора года приобрели опыт в разоблачении тайных врагов. Секретарь горкома М.Н. Дьячков, ответственный за партийные рас­следования, объявлял:

…от партии скрыть нельзя, рано или поздно партия установит, кто есть этот человек, который пришел в партию. <.> Когда смотришь на лицо этого че­ловека, уже разоблаченного, то видишь, что перед тобой стоит раздетый до­нага, в самом отвратительном его виде, который еще пытается всевозмож­ными словами закрыть свою наготу. Нам, членам бюро, не раз приходилось видеть этих людей во всей их отвратительной наготе, не только десятки, но целые сотни. Но, конечно, скрыть они ничего не могли, потому что под большевистским прожектором они оставались нагими до конца [Стенограмма 1936: 70].

 

За подписью Дьячкова в Свердловский обком ВКП(б) был передан список исключенных из партии за последнюю декаду августа 1936 года: фамилия, должность, партстаж, основания:

…как замаскировавшегося двурушника, охвостья контрреволюционной троцкистско-зиновьевской банды, как двурушника, неразорушившегося троцкиста, за проявление гнилого либерализма к троцкисту Мелехину, за неразоблачение последнего на собрании рабочих артели, как неразоружившегося троцкиста — врага народа, как классового врага, неразоружившегося троцкиста, двурушника, за контрреволюционную работу на заводе, за про­таскивание троцкистской контрабанды, за гнилой либерализм, потерю классовой бдительности, пособничество врагам партии и пьянство, за связь с троцкистом Чечулиным и контрреволюционные разговоры, как сподвиж­ник Мрачковского, троцкист, За хранение контрреволюционной литера­туры, протаскивание в преподавание контрабанды, неразоблачение троц­киста Даниловых [Список 1936].

 

Среди исключенных — преподаватели вузов и техникумов, научный ра­ботник, партийные функционеры, инженеры, рабочие. В списке есть и имя А.Г. Баранова.

Газеты кричали о бдительности, все время всплывали все новые и новые имена разоблаченных врагов народа, среди «террористов, готовивших поку­шение на т. Сталина», по радио прозвучала знакомая фамилия — Радин^[7]. Местные партийцы не стали выяснять, тот ли это Радин, который работал на заводе № 19, или его однофамилец. Тем более, стало известно, что арестован и главный металлург Воронежского авиазавода. Было решено: на заводе № 19 работал террорист. Тут же начались поиски и разоблачения людей, тесно с ним соприкасавшихся [Дружков 1936: 22]. А.Г. Баранов очень тяжело пе­реживал начавшуюся кампанию. Жена запомнила фразу: «Сейчас надо встать перед зеркалом и посмотреть в зеркало: а не троцкист ли я? Так, как это было в подполье раньше, когда нужно было спрашивать себя, а не предатель ли я?» [Протокол 1936д: 78]^[8]. Видимо, ждал своей очереди, и она пришла.

На партийном собрании в цехе № 3 19 августа 1936 года, посвященном урокам процесса, Баранова спросили, почему он поддерживал связи с «разоб­лаченным троцкистом Сапожниковым»: пришел в гости, проводил в Моск­ву и, что самое страшное, передал ключи от своей квартиры сыну арестован­ного вредителя. Он ответил, что, пока Сапожников не осужден, он не может считать его троцкистом, да и семья его ни в чем не виновата. Так отчего бы не дать крышу над головой молодому человеку, если в это время вместе с же­ной проживаешь на даче? Баранову возразили: парторганизация считает Сапожникова троцкистом, и ты не имеешь права в этом сомневаться. Имею, ска­зал в ответ бывший студент Высшей технической школы: «Не может партия приказать мне думать или верить, а может требовать, чтобы я правдиво со­общил ей, что думаю. В случае, если мои мысли антипартийные, меня можно переубеждать и по неисправимости исключить меня. Наконец, мне могут приказать, чтобы я действовал не так, как я сам считаю нужным, а так, как считает нужным партийный коллектив». Партийцы выслушали отповедь и объявили ослушнику «строгий выговор с занесением в личное дело и пре­дупреждением за двурушничество и укрывательство троцкистов» [Баранов 1936: 66]. Через четыре дня А.Г. Баранова вызвали на партком и потребовали рассказать, с какими еще троцкистами он был знаком. С Иваном Никитичем Смирновым^[9], расстрелянным по процессу Зиновьева, и Виссарионом Ломинадзе^[10], ответил Баранов, добавив, что И.Н. Смирнов был прикреплен к ячей­ке завода «Икар», в которой было около десяти партийцев. Там он пользо­вался непререкаемым авторитетом. Члены парткома возмутились: «Кто-то из членов парткома в своем выступлении заявил, что член партии не мо­жет так говорить о Смирнове» [Дополнительные 1936б: 56]. Снова спросили о Сапожникове: как можно противопоставлять себя партии и поддерживать личные связи с врагом? Получили тот же ответ: «.считаю себя вправе до ре­зультатов следствия и суда над Сапожниковым не быть окончательно уве­ренным в том, что он является троцкистом» [Протокол 1936: 58 (об.)]. Тут же А.Г. Баранова объявили «двурушником, неразоружившимся троцкистом» и исключили из партии:

Установлено, что Баранов в момент разоблачения на заводе вражеских дей­ствий контрреволюционера троцкиста Сапожникова высказывал сочув­ствие по адресу Сапожникова, участвовал в проводах его, а после выезда Сапожникова из Перми, Баранов приютил у себя на квартире сына Сапожникова, исключенного из комсомола троцкиста.

Баранов остался до конца убежденным контрреволюционером-троцки­стом. При обсуждении вопроса о Баранове на партийном собрании в цехе № 3 21 августа с.г. Баранов выступил с троцкистской речью, заявил: «Я мо­гу в партии состоять, выполнять решения партии, но думать я могу, что угодно, могу идеологически с партией не соглашаться».

Пленум парткома постановляет:

1. Решение партийного собрания цеха № 3 о Баранове отменить как политически ошибочное — либеральное.

2. Исключить Баранова из партии как убежденного контрреволюцио­нера-троцкиста.

3. Принять к сведению заявление директора завода тов. Побережского, что им отдан приказ о немедленном увольнении Баранова с завода.

4. Передать весь материал о Баранове следственным органам.

Секретарь парткома завода имени Сталина Озеров [Решение 1936: 61—62].

 

Горком утвердил это решение. 1 сентября 1936 года А.Г. Баранов был аре­стован, но в ходе допроса не дал признательных показаний. Следователь, вед­ший дело, был вынужден доложить начальству: «Анализируя следственные материалы, я пришел к неутешительному выводу, что без наличия каких- либо новых данных Баранова "на бога" не возьмем и будем получать в ответ "нет", "не было", "не знаю" и т.д. Приходится гадать, вел или не вел контрре­волюционную работу Баранов, так как материалов, подтверждающих это, у нас нет» [Справка 1960: 122]. Однако без этих материалов все же удалось обойтись. ОСО при НКВД СССР вынесло приговор: «БАРАНОВА Арона Генриховича — за к.-р. троцкистскую деятельность — заключить в исправ- трудлагерь, сроком на ПЯТЬ лет, сч. срок с 1. IX — 36 г. Дело сдать в архив» [Выписка 1936].

Итоги. В качестве примечательной черты «дела Баранова» можно отметить позицию директора завода. Состоявший во всех партийных комитетах И.И. Побережский аккуратно поднимает руку за исключение командира производ­ства. Считает его виновным или готов пожертвовать одним, чтобы сохранить других, а может, просто боится. В те дни, когда решается судьба начальника инспекции по качеству, в горкоме ВКП(б) ведутся усиленные допросы, зака­муфлированные под беседы о Побережском. Создана комиссия: секретари горкома, начальник горотдела НКВД, председатель Свердловского облиспол­кома — все эти занятые люди разговаривают с заводскими работниками о ди­ректоре, по ходу проверяя поступающие с разных сторон сигналы. Директор завода № 10 имени Дзержинского Петрашко вспоминает: десять лет назад на каком-то инструктаже в Московском комитете партии упоминалось имя Побережского как «большого троцкиста». Петрашко уверен, что этот бывший член партии «Полицион» (так в документе. — О.Л.) провожал в ссылку самого Троцкого, буквально нес его на руках [Беседа 1936 г: 1 (об.)]. Бывший сотруд­ник ВИАМ Ноздра написал в партком, что он когда-то «между 1927—1931 гг.» отдыхал в санатории в Кисловодске и хотел увидеться с товарищем Побережским, на что ему сказали: Побережского надо искать «на даче Зиновьева», он ходит туда играть в домино: «Сейчас, в связи с процессом, этот факт вновь всплыл в моей памяти. Прошу поставить в известность об этом партийную организацию завода № 19 на предмет выяснения подлинных целей посещений Побережского дачи Зиновьева» [Ноздра 1936]. Проверяют и этот сигнал. Чи­тают письмо начальника ОНУ завода № 19 В. Морзо, переведенного в Пермь из того же института авиамоторостроения:

Случайно ли подбор на нашем заводе целой группы троцкистов, выявлен­ных и еще пытающихся маскироваться? Нет, совершенно не случайно, и начинается нить с 1923—1924 года, когда большинство из этих лиц была участниками троцкистской организации в борьбе с ВКП(б).

Там же участвовал и Побережский — и оттуда за ним вместе с ним стали расползаться гады в уютные места, чтобы быть подальше и продолжать свою гнусную связь с троцкистами.

Сейчас Побережский пытается опять обмануть партию и загладить своим авторитетом гнусную политику Орлова, Чугунова, Душкина и Татко.

Неужели Вы, тов. Голышев, не видите всей гадости, прикрываемой По- бережским? Жаль, что парторг Озеров попал под влияние Побережского. Загубят они Озерова, а честный коммунист. Примите меры. Поскорее, иначе вмешается ЦК ВКП(б) и Наркомат НКВД. Учтите, что на заводе № 19 далеко не благополучно — и дальше верить Побережскому воздержи­тесь. Очистите завод, не ожидая приказа свыше [Морозов 1936: 11].

 

В горкоме уже не верят. И за подписью А.Я. Голышева, секретаря горкома, в адрес секретаря ЦК ВКП(б) отправляется соответствующее письмо «по во­просу о гнилом либерализме, проявленном Побережским по отношению к троц­кистам, явным врагам партии и народа, свившим себе гнездо на этом важней­шем оборонном предприятии страны» [Голышев 1936: 1]. Тогда И.И. Побережскому удалось защитить себя. По всей видимости, Орджоникидзе выступил ходатаем перед Сталиным. За подписью секретаря ЦК ВКП(б) в Пермский гор­ком партии поступила телеграмма, которую на февральско-мартовском Пленуме ЦК ВКП(б) огласил В.М. Молотов:

Вот вам типичный пример. У нас в Перми, на Урале есть авиамоторный за­вод, дающий теперь лучшие, самые нужные моторы для авиации, «Райт Ци­клон». Построен он недавно, но уже награжден орденом Ленина.

Завод этот имени т. Сталина. Директором на этом заводе является быв­ший троцкист Побережский, привлекший для работы на заводе целую группу бывших троцкистов из известных ему инженеров в прошлом. Там, как только начала усиливаться кампания против троцкистов, начали мало- помалу выживать Побережского. И вот т. Сталин послал такую телеграмму: «Пермь, секретарю горкома т. Голышеву, копия завод № ... Побережскому» и лично сообщил т. Кабакову что «До ЦК дошли сведения о преследова­ниях и травле директора моторного завода Побережского и его основных работников из-за прошлых грешков по части троцкизма. Ввиду того, что как Побережский, так и его работники работают ныне добросовестно и пользуются полным доверием у ЦК ВКП(б), просим вас оградить т. Побережского и его работников от травли и создать вокруг них атмосферу пол­ного доверия. О принятых мерах сообщите незамедлительно в ЦК ВКП(б). Секретарь ЦК Сталин. 25 декабря 1936 г. [Материалы 1937].

 

Эта охранная грамота, рикошетом погубившая руководство Пермского горкома, действовала в течение года. В начале 1938 года был арестован и после непродолжительного следствия расстрелян И.И. Побережский. В вину ему вменили все то, о чем писали в доносах [Сводка 2011: 179]. Вслед за Побережским истребили и «его основных работников». Выдача А.Г. Баранова стала началом конца московской колонии инженеров.

Можно посмотреть на дело Баранова и в ином свете. В его конфликте с местными партийцами обнаруживается противостояние двух способов интерпретации действительности: повседневного и идеологического. Для А.Г. Баранова политическое не поглощало частное; человек, придерживаю­щийся чуждых взглядов, более того, ставший идейным противником, не те­ряет своих достоинств — он остается интересным собеседником, хорошим шахматистом, добрым соседом, грамотным специалистом. Партийцы исходят из противоположного принципа: политический враг грязен и дурен во всех своих проявлениях, и любые контакты с ним заразительны и недопустимы. Для Баранова естественно жить своим умом, проверять на разумность идео­логические конструкты; никто не может заставить его отказаться от само­стоятельного мышления — ни газета, ни партия в целом. Он готов быть ло­яльным организации, но не в обмен на отказ от собственного мнения. В ответ он слышит, что такая позиция — двурушничество и контрреволюция. Настоя­щий партиец, хороший советский гражданин обязан жить коллективным пар­тийным разумом, соглашаться с тем, что говорят власти, что слышно по ра­дио, что пишут в газетах. Он может только передавать — желательно близко к тексту — все, что ему внушается свыше, не подвергая ни малейшему сомне­нию даже нелепые суждения и оценки, не просто передавать, действовать в соответствии с ними: рвать личные связи, забывать о прошлом, переступать через нравственные запреты.

В деле Баранова отчетливо проявляется процесс слома повседневности, реализуемый властью; ее замещение партийно-государственной машиной. Вещам, явлениям, отношениям, поступкам присваиваются новые имена. По­нятное любому отечественному производственнику желание запастись ин­струментами становится контрреволюционным актом; совместная выпивка со старым товарищем по работе — проявлением «политического двурушни­чества»; стремление отстоять свое мнение — явным доказательством контр­революционного троцкизма. Злополучная фреза превращается в инструмент классовой борьбы в той же мере, как и разговоры с женой — в предмет для следственных действий.

Слово важнее дела. Никому из гонителей Баранова не приходит в голову поинтересоваться, как он работает, насколько продуктивно исполняет свои обязанности. Документы умалчивают о его трудовой деятельности. В этих условиях производственная эффективность неважна, третьестепенна.

Инженер Баранов фактически в одиночестве сопротивляется механиче­скому поглощению собственного жизненного мира властной машиной, рас­творению здравого смысла в идеологических формулах эпохи. Однако в усло­виях террора это сопротивление было обречено на поражение.

 

ЛИТЕРАТУРА

 

Августинович 2010 — Августинович В. Битва за скорость. Великая война авиамоторов. М.: Яуза; Эксмо, 2010.

Баранов 1936 — Баранов—Морзо. 27.08.1936. Машинопись. Копия // ПермГАНИ. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 14399. Л. 63—69.

Берне 2004 — Берне Л. Цель жизни — строить моторы: страницы жизни конструктора А.Д. Швецова / Л. Берне // Двигатель. 2004. № 1. С. 16—20.

Беседа 1936 — Беседа т.т. Голышева, Головина, Лосос, Дьячкова с т. Дроздик. 27.08.1936. Машинопись // ПермГАНИ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1186. Л. 10—11 (об.).

Беседа 1936а — Беседа т.т. Голышева, Головина, Лосос, Дьячкова с тов. Побережским. 27.08.1936 // ПермГАНИ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1186. Л. 8—9.

Беседа 1936б — Беседа с тов. Моргуновым. 27.08.1936. Машинопись // ПермГАНИ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1186. Л. 2—3 (об.).

Беседа 1936в — Беседа т.т. Голышева, Головина, Дьячкова, Лосос с тов. Мартиненко. 27.08.1936. Машинопись // ПермГАНИ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1186. Л. 4—4 (об.).

Беседа 1936г — Беседа т.т. Голышева, Головина, Дьячкова, Лосос с тов. Петрашко. 27.08.1936. Машинопись // ПермГАНИ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1186. Л. 1 — 1 (об.).

Булгакова 1990 — Булгакова Е. Дневник. М.: Книжная палата, 1990.

Выписка 1936 — Выписка из протокола Особого Совещания при народном комиссаре внутренних дел СССР от 28 декабря 1936 г. // ПермГАНИ. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 14399. Л. 118.

Голышев 1936 — Голышев — Ежову. Без даты. Копия // ПермГАНИ. Ф. 641 /1. Оп. 1. Д. 1439. Л. 1—9; ПермГАНИ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1185. Л. 1—9.

Дело 1992 — Дело провокатора Малиновского. М.: Республика, 1992.

Доклад 1935 — Доклад. О реализации решения ЦК ВКП(б) и приказа наркома по за­воду № 19 по вопросам найма и увольнения за период с 1.08.34 г. по 15.03.35 г. // ПермГАНИ. Ф. 1. Оп. 1. т. 4. Д. 892. Л. 1—35.

Дополнительные 1936 — Дополнительные показания Баранова А.Г. от 1.X.1936 г. // ПермГАНИ. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 14399. Л. 51—52 (об.).

Дополнительные 1936а — Дополнительные показания свидетеля Кайгородова Евге­ния Игнатьевича. 8.09.1936. Машинопись. Копия // ПермГАНИ. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 14399. Л. 92—95.

Дополнительные 1936б — Дополнительные показания Баранова А.Г. от 17.X.1936 г. // ПермГАНИ. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 14399. Л. 55—56 (об.).

Дружков 1936 — Дружков — ГК ВКП(б). 27.09.1936 // ПермГАНИ. Ф. 1. Оп. 1. Д.1187. Л. 22—23.

Зеленов 2008 — Зеленое М.В. Пикель Ричард Витольевич // [Электронный ресурс.] Ре­жим доступа: http://www.opentextnn.ru/censorship/russia/sov/personalia/personalia_GRK....

Из протокола 1934 — Из протокола допроса свидетеля Мацука А.О. 31.12.1934 // ПермГАНИ. Ф. 643/2. Оп. 1. Д. 26705. Т. 1.

Лосос 1934 — Лосос—Гайдук. 9.10.1934 // ПермГАНИ. Ф. 1. Оп. 1. т. 4. Д. 870. Л. 49— 49 (об.).

Лурье, Малярова 2007 — Лурье Л., Маляроеа И. 1956 год. Середина века. СПб.: Изда­тельский дом «Нева», 2007.

Материалы 1937 — Материалы февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б) 1937 го­да // [Электронный ресурс.] Режим доступа: http://www.memo.ru/history/1937/feb_mart_1937/index.htm.

Морозов 1936 — Морозов — Голышеву. 1.09.1936. Лично. Копия. Машинопись // ПермГАНИ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1185. Л. 11.

Ноздра 1936 — Ноздра — в партком ЦИАМ. 28.08.1936. Копия. Машинопись // ПермГАНИ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1185. Л. 10.

Опись 1936 — Опись имущества, принадлежащего лично гр. Баранову А.Г. // ПермГАНИ. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 14399.

Постановление 1934 — Постановление. О ходе реализации мероприятий по расшире­нию хлебопечения и хлебной торговли. 14.12.1934 // ПермГАНИ. Ф. 1. Оп. 1. Т. 4. Д. 832. Л. 13.

Протокол 1934 — Протокол № 54 заседания бюро горкома ВКП(б). 27/XII — 34 // ПермГАНИ. Ф. 1. Оп. 1. Т. 4. Д. 832. Л. 38—46.

Протокол 1936 — Протокол допроса Сапожникова Г.И. 17.06.1936 // ПермГАНИ. Ф. 643/2. Оп. 1. Д. 29081. Л. 9—12.

Протокол 1936а — Протокол допроса обвиняемого Сапожникова Г.И. 27.07.1936 // ПермГАНИ. Ф. 643/2. Оп. 1. Д. 29081. Л. 129—130.

Протокол 1936б — Протокол допроса Сапожникова Григория Ивановича. 5.09.1936 // ПермГАНИ. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 14399. Л. 128—132.

Протокол 1936в — Протокол допроса свидетеля Кайгородова Евгения Игнатьевича. 7.09.1936. Машинопись. Копия // ПермГАНИ. Ф. 641 /1. Оп. 1. Д. 14399. Л. 86—87.

Протокол 1936г — Протокол допроса Баранова Арона Генриховича. 13.09.1936. Копия. Машинопись // ПермГАНИ. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 14399. Л. 43—46.

Протокол 1936д — Протокол допроса свидетеля Барановой Софьи Игнатьевны. 3.09.1936. Машинопись. Копия // ПермГАНИ. Ф. 641 /1. Оп. 1. Д. 14399. Л. 75—78.

Протокол 1936е — Протокол допроса Баранова Арона Генриховича. 10.09.1936. Копия. Машинопись // ПермГАНИ. Ф. 641 /1. Оп. 1. Д. 14399. Л. 30—31 (об.).

Реабилитация 2004 — Реабилитация: как это было. Т. 3. М.: РОССПЭН, 2004.

Решение 1936 — Решение пленума парткома завода им. Сталина от 26.08.1936 г. о Ба­ранове // ПермГАНИ. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 14399. Л. 61—62.

Санитарные 1960 — Санитарные правила устройства и содержания кладбищ. № 343— 60. 1.11.1960. [Электронный ресурс.] Режим доступа: http://base.consultant.ru/cons/cgi/online.cgi?req=doc;base=ESU;n=19606.

Сапожников — Сапожников Г.И. [Электронный ресурс.] Режим доступа: http://www.politarchive.perm.ru/repress/index.php?id=25477.

Сапожников 1936 — АСД. Сапожников Г.И. // ПермГАНИ. Ф. 643/2. Оп. 1. Д. 29081. Л. 129—130.

Сводка 2011 — Сводка важнейших показаний арестованных по ГУГБ СССР за 13 марта 1938 г. — 16 марта 1938 г. // Лубянка. Советская элита на сталинской голгофе. Ар­хив Сталина. Документы и комментарии. М.: МФД, 2011.

Список 1936 — Список исключенных из рядов ВКП(б) в связи с обсуждением закры­того письма ЦК В КП(б) и материалов процесса над террористической контррево­люционной троцкистско-зиновьевской бандой. Август 1936. Машинопись. Ко­пия // ПермГАНИ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1184. Л. 15—18.

Справка 1960 — Справка. 4.02.1960 // ПермГАНИ. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 14399.

Сталин 2001 — Сталин и Каганович. Переписка. 1931 — 1936 гг. М.: РОССПЭН, 2001.

Стенограмма 1936 — Стенограмма 14-го Пленума ГК ВКП(б) 5.01—6.01.1936. Маши­нопись // ПермГАНИ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1105.

Стенограмма 1936а — Стенограмма V Пермской городской партийной конференции. 13.7—8.07.1936. Машинопись // ПермГАНИ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1100. Т. 1.

Стенограмма 1936б — Стенограмма V Пермской городской партийной конференции. 13.7—8.07.1936. Машинопись // ПермГАНИ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1101. Т. 2.

Стенограмма 1936в — Стенограмма V Пермской городской партийной конференции. 13.7—8.07.1936. Машинопись // ПермГАНИ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1102. Т. 3.

Стенограмма 1936г — Стенограмма 18-го Пленума ГК ВКП(б) 7—8.07.1936. Машино­пись // ПермГАНИ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1113.

Стенограммы 2007 — Стенограммы заседаний политбюро ЦК РКП(б)—ВКП(б). 1923—1938 гг.: В 3 т. М.: РОССПЭН, 2007. Т. 3.

Хлевнюк 2010 — Хлевнюк О. Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры. М.: РОССПЭН, 2010.

Ховрин 1936 — Ховрин — Голышеву. Без даты. 1936. Машинопись // ПермГАНИ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1186. Л. 15.

Шевырин 2008 — Шевырин С. «Самолет» — слово пермское // Промышленная безопас­ность и экология. 2008. № 2. С. 57—59.

Ethistory 2005 — ETHistory 1911 — 1968: Das Flaggschiff der nationalen Wissenschaft. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.ethistory.ethz.ch/besichtigungen/epochen/epoche2.

Gurevitz 1974 — Gurevitz B, NegrelD. Un cas de communisme national en Union sovietique: Le Poale Zion — 1918—1928 // Cahiers du monde russe et sovietique. Vol. 15. №3—4. Р. 333—361.

Leemann 2004 — Leemann L, Speich D. Herkunft der auslandischen Diplomstudierenden der ETH. Zurich 1855—2000. Statistischer Uberblick Nr. 6. [Электронный ресурс.] Ре­жим доступа: http://www.ethistory.ethz.ch/statistik/06Herkunft_Studierenden.pdf.

Lyman, Scott 1970 — Lyman S, Scott M. A Sociology of the Absurd. Pacific Palisades: Go­odyear PC, 1970.

Report 1945 — Report of the Atrocities Committed at the Dachau Concentration Camp Vo­lume II. Testimony — Exhibits 3 to 24. [Электронный ресурс.] Режим доступа: http://nuremberg.law.harvard.edu/php/search.php?DI=1&FieldFlag=1&PAuthor....