Журнальный клуб Интелрос » Неприкосновенный запас » №1, 2012
Листая недавно одну из работ по сравнительному федерализму, я наткнулся на любопытное наблюдение. Оказывается, Россия и Малайзия являются единственными государствами, практикующими федералистский образ правления в Восточной Евразии. Это случайное обстоятельство показалось мне достаточно весомым для того, чтобы взглянуть на две федерации в сравнительной перспективе. Довольно неожиданные параллели, вскрытые в ходе такой процедуры, кажутся удивительными лишь поначалу. По сути же, за тернистостью и извилистостью той эволюции, которую пережила федеративная модель в отечественном и малазийском исполнении, скрывается важный методологический принцип. Как представляется, путь, пройденный российской государственностью за последнее десятилетие, дает политической науке все основания для того, чтобы перефокусировать инструментарий наших компаративных исследований. Ставшее привычным за годы демократического транзита соотнесение России со стандартами развитых демократий должно, по-видимому, уступить место принципиально иному подходу, в рамках которого мы, наконец, начнем сравнивать себя не с Европой или Америкой, но с Азией или Африкой.
Демократия наполовину, федерализм по минимуму
В ряду прочих особенностей государственности, сложившейся в современной Малайзии, обращает на себя внимание довольно оригинальное соотношение между федерализмом и демократией. Если в традиционной трактовке эти политические приспособления поддерживают и укрепляют друг друга, то в малазийском контексте федеративные установления, напротив, стабилизируют авторитарную, по сути, систему:
«Делясь властью с правительствами регионального уровня, центральное правительство лишь усиливает свою политическую хватку. В данном случае федерализм способствует половинчатой демократии, отлаживая систему патронажа и одновременно сохраняя определенную демократическую площадку, которая придает системе большую легитимность»[1].
И в этом смысле назвать федеративные установления в Малайзии неработоспособными никак нельзя; напротив, они реализуются весьма эффективно, хотя совокупным итогом их внедрения следует считать упрочение не либеральной демократии, а ее авторитарной альтернативы.
Малайзию принято считать одной из наиболее централизованных федераций мира, по этому параметру она вполне сопоставима с Россией. После ухода колонизаторов государственность этой этнически, лингвистически, культурно разнородной страны цементировалась настойчиво пропагандируемыми идеями порядка, стабильности, национального единства. Иначе говоря, высочайший градус разнообразия, проявлявшегося во всех сферах социальной жизни, мотивировал необычайную и порой даже навязчивую озабоченность новорожденной элиты вопросами национального единства и государственной целостности. Разумеется, непреходящая боязнь «распада» и «дезинтеграции» под давлением внутренних и внешних недоброжелателей запечатлелась в федеративном дизайне, который отличается масштабным перекосом всей государственной конструкции в сторону федерального центра. Так, согласно местной Конституции, правительство в Куала-Лумпуре обладает правом корректировать законодательство штатов практически в любой сфере, добиваясь соответствия их законов нормативным актам федерального уровня, а в условиях чрезвычайного положения федерализм вообще упраздняется, поскольку центральные органы исполнительной и законодательной власти получают неограниченные полномочия. Жесткий контроль столицы над полицейскими силами, судебной системой и средствами массовой информации, а также постоянное давление на оппозицию еще более сближают малазийскую и российскую федерации[2].
Малазийская озабоченность неукоснительным поддержанием внутренней стабильности вполне объяснима. В двадцатимиллионном населении страны малайцы составляют примерно 60%, в то время как на долю китайцев и индийцев приходятся 30% и 10% соответственно. Значительная часть малайской элиты видит в подобном соотношении серьезную угрозу «коренному» населению, требующую от этнических малайцев постоянной мобилизационной готовности. Теми же соображениями обосновывалась внедрявшаяся с конца 1940-х годов система покровительственных мер, которые обеспечивают доминирование неубедительного малайского большинства в политике, экономике, культуре. (Формально эта система была упразднена в 1990 году, но дебаты по ее поводу продолжаются и сегодня.) Соответственно, с самого начала самостоятельной государственности местная демократия конструировалась исходя из «парадигмы сдерживания» немалайских этнических групп, что не могло не отразиться на сопутствующей ей федералистской атрибутике. Если российскому политическому классу приходится нервничать даже из-за 20% доли национальных меньшинств, проживающих в стране, то о беспокойствах малайской верхушки, вынужденной управлять обществом, в котором этнические меньшинства составляют около 40%, не приходится и говорить.
Умонастроение политиков, которые заинтересованы в тотальной предсказуемости социальных процессов и элиминации всяких неожиданностей, но при этом вынуждены считаться с императивами демократии, то есть с необходимостью время от времени призывать избирателей к урнам для голосования, отражается в особенностях создаваемой и лелеемой ими партийной системы. В отличие от России, удельный вес национальных меньшинств в Малайзии не позволяет незатейливо запретить региональные и этнические партии, как это сделал Кремль при Владимире Путине. Поэтому в стране разрешены, свободно действуют, постоянно учреждаются и распускаются многочисленные партийные объединения, представляющие различные региональные и этнические сообщества. Более того, в ходе выборов они конкурируют с правящей двухмиллионной Объединенной малайской национальной организацией (ОМНО), не раз менявшей название, но по-прежнему остающейся у власти с момента провозглашения независимости в 1957 году. Еще полвека назад эта организация, в которой безраздельно доминируют этнические малайцы, заключила электоральный союз с Китайской ассоциацией Малайи (КАМ) и Индийским конгрессом Малайи (ИКМ), позволивший официальной пропаганде говорить о нерушимости курса национального взаимопонимания и расовой дружбы. Но, поскольку далеко не все этнические и религиозные лидеры встретили образование союзной партии с воодушевлением, что выразилось в появлении на политической арене нескольких энергичных партий регионального уровня, работающих в отдельных штатах, правящая партия в 1974 году создала коалицию из двенадцати политических организаций, получившую название «Национальный фронт» (Barisan Nasional). Сегодня он остается почти безраздельным монополистом на политическом рынке страны, вынужденным, правда, время от времени отмахиваться от легких, но малоприятных уколов, наносимых конкурентами. Исследователи справедливо считают эту организацию «лишь фасадом для правления ОМНО»[3].
Жесткий контроль над СМИ, осуществляемый посредством системы их государственного лицензирования, электоральные манипуляции и довольно узкие рамки гражданских свобод не в состоянии полностью упразднить оппозицию. Более того, в 1998 году, воспользовавшись финансовым кризисом, противоречиями внутри правящей верхушки и развернувшимся в связи с этим малайским аналогом перестройки (reformasi), оппозиционеры сумели мобилизовать свои силы и учредить «Альтернативный фронт» (Barisan Alternatif). Этот конгломерат вобрал в себя организации, представляющие социальные группы, которые ощущали себя маргиналами, вытесненными на обочину властью ОМНО (включая молодежь, женщин и новый средний класс, недовольный «панибратским капитализмом», столь типичным для Юго-Восточной Азии)[4]. На общефедеральном парламентском уровне, однако, до 2008 года в политической палитре оппозиция в основном была представлена Исламской партией Малайзии (ИПМ) и Партией демократического действия (ПДД). Вокруг первой из этих организаций блокируются исламские радикалы, недовольные умеренным исламизмом официальной верхушки и разделяющие идею «исламского государства». На протяжении полувека за эту партию регулярно голосуют около трети малазийских избирателей, а ее численность составляет около миллиона членов[5]. Что касается второй партии, то она представляет интересы китайской буржуазии, на протяжении десятилетий дискриминируемой государством.
Наблюдатели отмечают, что способность этих двух групп к сохранению собственной автономии и электорального потенциала на фоне прочих оппозиционных партий Юго-Восточной Азии выглядит уникальной[6]. Используя эти ресурсы, оппозиционеры в последние годы смогли обеспечить себе заметное представительство в парламенте, стимулируя общественные дебаты и осложняя жизнь правительству[7]. Они активно играют на региональном поле, причем время от времени им даже разрешается сформировать органы власти в том или ином субъекте федерации. Фактически в указанной перспективе федерализм можно рассматривать в качестве средства «приручения» оппозиции, не позволяющего ей предпочесть внесистемные методики сопротивления авторитарному режиму. На выборах 2008 года когорта парламентских оппозиционеров увеличилась за счет Партии народной справедливости (ПНС), выступающей под либеральными и реформистскими лозунгами и претендующей на преодоление религиозных и этнических барьеров. В ее распоряжении сегодня 23 депутатских мандата.
Интересно, что федеративное устройство Малайзии не противоречит половинчатой демократии, но, напротив, выступает одной из ее системных подпорок. Подобно России, федеральная архитектура которой была механически заимствована от ушедшего в небытие Советского Союза, малазийская федерация также оказалась частью наследства, полученного извне – от британской колониальной империи. При этом авторитарные режимы двух стран при всем желании не могли отказаться от неудобных федералистских конституций по сходным причинам: из-за очевидной этнической, культурной и религиозной разнородности территорий, доставшихся им в управление. Но если в России правящие круги уже десять лет предпочитают просто отмахиваться от чуждого им инструментария федерализма, молчаливо терпя упоминания о нем в Основном законе страны, то политические элиты Малайзии научились довольно удачно приспосабливать его к собственным потребностям. В этом смысле малазийский федерализм в сопоставлении с нашим аналогом предстает явлением более живым, динамичным и творческим.
Еще одно английское завещание
Закрепляясь с конца XVIII века на берегах Малаккского пролива, Британская империя в очередной раз использовала излюбленную и проверенную тактику косвенного правления. Форпостом английской экспансии стали три прибрежные зоны, стратегически расположенные у самого входа в пролив и вдоль него; отталкиваясь от них, колонизаторы продвигались вглубь материка. В первой четверти XIX столетия эти маленькие анклавы были провозглашены коронной колонией Стрейтс-Сетлментс, административным центром которой стал остров Сингапур. Неустанно заявляя по мере освоения близлежащих земель об уважении малайской культуры и исламских традиций, англичане предпочитали договариваться с местными владыками, официально резервируя за ними часть традиционных полномочий в обмен на содействие имперской политике. На приобретаемых британской короной новых территориях сохранялась султанская власть, в султанатах работали государственные советы, административный аппарат укомплектовывался аборигенами, продолжали функционировать религиозные суды. Что касается населения, то «малайский крестьянин практически не сталкивался с английскими чиновниками»[8]. Все перечисленное, собственно, и создало основу для первых федералистских экспериментов: в 1896 году четыре малайских княжества объединились в союз Федерированных малайских государств под протекторатом Великобритании. Еще четыре территории, прежде находившиеся в вассальной зависимости от Сиама, перешли под покровительство британской короны в 1909 году, составив Нефедерированные малайские государства. (Чуть позже к ним присоединился еще один султанат.) В совокупности перечисленные сегменты составили Британскую Малайю, которая в 1946 году была преобразована англичанами в Малайский Союз, а в 1948-м – в Малайскую Федерацию.
Федералистский выбор не был прихотью англичан – наоборот, в послевоенный период они скорее предпочли бы унитарную форму, более удобную для противодействия набирающему силу национально-освободительному движению. Но в той ситуации у них не оставалось выбора:
«Трудности формирования унитарного политического образования на территории, долгое время управлявшейся несколькими самостоятельными администрациями, были очевидны, и перед лицом серьезной оппозиции среди местного населения унитарный союз был упразднен, уступив принципу федерации»[9].
Фактически проект создания Малайского Союза, унифицирующий управленческие практики и выравнивающий гражданский статус всех его обитателей, был провален малайской знатью и малайским чиновничеством, усмотревшими в нем посягательства на собственные права[10]. В 1957 году Британская Малайя получила независимость, а в 1963-м на ее основе была образована Малазийская Федерация, основательно расширившаяся за счет присоединения британских владений на острове Борнео (Калимантан). Наличие двух непохожих составных частей, одна из которых располагалась на материке, а другая на островах, еще более повышало значимость федеративного принципа в жизни нового государства.
Отражением фундаментальной хрупкости новорожденной страны стали дебаты относительно Сингапура, под аккомпанемент которых шло федеративное строительство. В свое время это британское владение, как уже говорилось, было одним из первых форпостов наступления на материковую часть Малайи. Тем не менее, при выработке конституционных схем 1948-го и 1957 года его постоянно выносили за скобки будущих государственных границ. Местная элита очень боялась того, что приглашение этой территории, населенной преимущественно китайцами, радикально изменит «расовый баланс» в молодой федерации. Однако после провозглашения Китайской Народной Республики среди китайцев Юго-Восточной Азии крепли прокоммунистические настроения, и к началу 1960-х политический класс Малайзии начал испытывать немалые опасения по поводу того, что остров Сингапур «может стать “второй Кубой” и это приведет к непредсказуемым последствиям для федерации»[11]. В таких условиях апроприация Сингапура была сочтена меньшим злом, ибо создавала более эффективные возможности для противодействия коммунистам. В сентябре 1963 года эта территориальная единица вошла в состав обновленного федеративного союза. При этом малайские лидеры исходили из политических калькуляций, согласно которым «китайский крен» будет выправлен одновременным включением в союз новых островных штатов Сабах и Саравак, где китайское населения было невелико[12]. Единство, впрочем, оказалось недолговечным: волна межэтнических конфликтов, захлестнувшая молодое государство после принятия федеративной Конституции 1963 года и сопровождавшаяся массовыми погромами и убийствами, привела к беспрецедентному исключению Сингапура из федерации, состоявшемуся менее, чем через два года после его вхождения в нее, – в августе 1965-го.
Что удерживает составные части Малайзии, столь непохожие друг на друга, вместе? Стоит подчеркнуть, что дело не только в унаследованном британском принципе непрямого управления этнически, культурно и религиозно пестрыми землями, перекладывающего весомую долю политической ответственности на местные элиты. Как и в России, одним из мощнейших стимулов федерализации этого пространства всегда выступала его физическая география. Восточная и западная части Малайского полуострова, отсеченные друг от друга горной грядой и непроходимыми джунглями, создавали «две отчетливо разные Малайзии – одну на западе, а другую на востоке»[13]. Географические различия усугублялись также и тем, что лишь одно, западное, побережье Малайи было удобным для мореплавания, в то время как с восточного берега навигация была затруднена особенностями береговой линии и рельефа. Фундаментальная непохожесть регионов, родственных в этническом отношении и потому заведомо тяготеющих друг к другу, сочеталась с постоянным наличием внешней угрозы. С XIX века над малайцами довлело неприятное соседство с Сиамом – державой, которая не только смогла избежать европейского владычества, но и была довольно влиятельной, по здешним меркам, особенно после вступления в альянс с милитаристской Японией. Тем самым соблюдалось пресловутое «условие обороны», которое Уильям Райкер считал важнейшим стимулом к образованию любого федеративного союза[14]. Устойчивое ощущение опасности заставляло раздробленные малайские султанаты держаться вместе.
Интересно, что действие этого фактора оказалось весьма долговременным. В середине XX столетия, когда вопрос о вассальной зависимости малайских земель от Таиланда уже не стоял, мощнейшим фактором сплоченности материковой и островной частей Малайзии выступила территориальная близость с Индонезией – революционным и стремительно национализирующимся государством, только что освободившимся от голландского господства и теперь присматривавшимся к близлежащим территориям. Англичане, между тем, демонтируя свою империю, в конце 1940-х годов решили покинуть остров Калимантан, поставив правителей и население получивших самоуправление бывших коронных колоний Саравак и Северное Борнео (Сабах) перед нелегким выбором: или добровольно присоединиться к Малайской Федерации, или быть поглощенными близлежащей Индонезией. Опция независимости ими вообще не рассматривалась в качестве реалистического сценария, поскольку обе территории были несостоятельными в экономическом плане – в отличие от находящегося под британским протекторатом соседнего Брунея, нефтяные богатства которого позволили местным элитам успешно воспротивиться британскому желанию присоединить султанат к Малайзии, подняв на его территории вооруженное восстание[15].
Федерализм, как известно, привлекателен тем, что предлагает обособленным национальным, языковым или территориальным сообществам преимущества проживания в рамках большой системы, не требуя при этом стопроцентного вхождения в нее. Неспособные взвалить на себя ношу полноценного самоопределения, новые политические образования «приценивались» к федералистским сценариям. Как уже было сказано, для Саравака и Сабаха предложения не ограничивались малайской моделью; и в период, предшествовавший изгнанию голландских колонизаторов, и после провозглашения республики индонезийские лидеры так же экспериментировали с федерализмом, хотя это получалось у них намного хуже, чем у малайцев. В конечном счете, идея федерации в Индонезии была объявлена ловушкой для молодой государственности, оставленной прежними хозяевами, – и от нее отказались, взяв за основу унификаторский проект[16]. Поскольку малайцев с острова Борнео перспектива принудительного превращения в индонезийцев не привлекала, они выбрали для себя более безопасный, хотя и не очень удобный вариант: присоединение к федерации, основной массив которой лежал по ту сторону пролива. В конце концов, он оказался выигрышным: сегодня Сабах и Саравак пользуются в Малазийской Федерации немалыми льготами, воплощенными в так называемых «двадцати пунктах» (ранее они распространялись и на Сингапур). Среди них стоит упомянуть смягченные требования относительно исламизации и официального использования малайского языка, а также закрепленное за местными властями право ограничивать китайскую миграцию на подконтрольную им часть страны. (В островных штатах, в отличие от штатов континентальной части, китайское население не превышает 25%.)
Как все это работает
Малазийская федеральная система начала XXI столетия отличается тремя базовыми особенностями: сложной дифференциацией упорядочиваемого ею общества, наличием в ней регионально ориентированных партий и бесспорной гегемонией центральной исполнительной власти. По мнению наблюдателей, в основе более или менее ровных взаимоотношений между центром и регионами долгое время лежало непоколебимое доминирование одной и той же политической силы – ведь партии, ныне входящие в состав «Национального фронта», бессменно составляют парламентское большинство на протяжении более пятидесяти лет[17]. Вместе с тем, в сопоставлении с российским аналогом централизованная и авторитарная малазийская федерация выглядит все-таки более гибкой. Оппозиционные партии, как уже отмечалось, не раз имели возможность возглавить правительства в нескольких малазийских штатах, потеснив «Национальный фронт» на относительно свободных выборах. Созданная этим фактом новая диспозиция, в России пока немыслимая, заметно оживляла политическую жизнь страны. Правда, в ассортименте мер, применяемых центральным правительством в работе с «нелояльными» региональными лидерами, все-таки преобладает инструментарий, хорошо освоенный и российским авторитарным режимом. В порядке вещей административное, финансовое, полицейское давление на непокорные штаты, дополняемое режиссируемыми кампаниями диффамации в подконтрольных государству СМИ. Отстаивая свою гегемонию, центральная власть использует в борьбе с оппозиционными регионами все средства, имеющиеся под рукой, включая печально известные «Закон о внутренней безопасности» и «Закон о подстрекательстве».
Федеральные субсидии, выделяемые штатам, которые не подчиняются «Национальному фронту», зачастую сокращаются или откладываются до самого конца фискального года, когда освоить деньги уже невозможно. Причем подобные санкции применяют в отношении самых бедных штатов Малайзии, ибо именно они служат опорными базами исламистов. (Речь идет прежде всего о расположенных на материковой части штатах Келантан и Тренггану, которые еще при англичанах оставались «самыми “малайскими” и наименее экономически развитыми султанатами», «оплотом исламских традиций»[18].) Чиновники федеральных ведомств, подстрекаемые начальством, саботируют указания местных властей. Особенно сурово наказываются те политические организации, которые осмелились выйти из состава правящей коалиции. В конце 1970-х годов Исламская партия Малайзии, возглавлявшая правительство в штате Келантан, поссорилась с «Национальным фронтом» и вышла из его состава. В отместку за отступничество центральная власть сначала допустила на этой территории беспорядки, потом под их предлогом ввела чрезвычайное положение, а затем провела новые выборы – на этот раз, разумеется, с нужным для себя результатом. Важно подчеркнуть, что в малайском контексте такой механизм федерального вмешательства, как объявление чрезвычайного положения, особенно эффективен, поскольку эту меру, согласно Конституции страны, невозможно оспорить в судебном порядке[19]. Впрочем, это последнее средство, к которому обращаются лишь в самых крайних случаях. Когда в 1990 году, в разгар предвыборной кампании, в островном штате Сабах региональная Объединенная партия Сабаха (ОПС), представляющая местную христианизированную народность кадазан и настаивающая на расширении национальной автономии и ограничении исламизации, переметнулась из правящего лагеря к оппозиции, ее наказали иным способом. После проведенной с местными депутатами «разъяснительной» работы часть из них вернулась в ряды «Национального фронта» в индивидуальном порядке, и хрупкое оппозиционное большинство в ассамблее было утрачено. В свою очередь, отбившаяся от рук раскольническая партия, страшась еще большего давления со стороны федеральных властей, в скором времени вновь подала заявку на присоединение к доминирующей коалиции[20].
Малайзия, как и Россия, является сырьевой федерацией: страна занимает 27-е место в мире по запасам нефти, добыча которой с 1970-го по 1985 год выросла в двадцать четыре раза – с 0,9 до 21,4 миллиона тонн[21]. Разумеется, освоение природных ресурсов здесь имеет выраженную федералистскую составляющую. Точнее говоря, малазийские политики, подобно их российским коллегам, предпочитают извлекать нефтяную ренту, опираясь на «вертикальные» схемы. В соответствии с «Законом о нефти» федеральное правительство берет себе львиную долю доходов от реализации углеводородов. За штатами, на территории которых осваиваются месторождения, закреплено право на компенсационный сбор в размере 5%, но реально он применяется только в отношении лояльных партнеров. Когда в 1999 году исламистам из ИПМ удалось по итогам выборов сформировать правительство в нефтедобывающем штате Тренггану, причитающиеся региону отчисления внезапно были упразднены столичной властью, причем федеральные чиновники не позволили новому кабинету компенсировать потери за счет введения каких-то новых региональных налогов. Соответственно, после возвращения ОМНО к власти в этом штате, состоявшегося в 2003 году, там не только отменили деятельность шариатских судов, но и мгновенно увеличили долю штата в отчислениях от нефтедобычи. Аналогичным образом штату Сабах в 1992 году «из экологических соображений» запретили вывоз необработанной древесины, существенно пополнявший его казну; не удивительно, что это произошло вскоре после того, как возглавлявшая его правительство местная Объединенная партия Сабаха поссорилась с «Национальным фронтом».
Вместе с тем, до полного удушения оппозиции дело никогда не доходит: федерализм по минимуму гарантирует, что правительства штатов, даже находящиеся в напряженных отношениях с центральной властью, будут получать гранты в объемах, достаточных для их функционирования. Кроме того, Куала-Лумпур с большой осторожностью и тщательностью подходит к вопросу о том, в каких районах страны оппозиционное правление допустимо, а где ему следует препятствовать всеми силами. Как правило, противникам режима доверяют те территории, в которых, во-первых, преобладают этнические малайцы («титульный народ»); во-вторых, сильны исламистские настроения; в-третьих, нет сепаратистских движений и группировок. Считается, что оппозиционное правление при соблюдении указанных условий не несет в себе особого риска. Заключаемые при этом сделки центральных и региональных элит часто оказываются взаимовыгодными. На выборах 1986 года уже упоминавшаяся Объединенная партия Сабаха, будучи в оппозиции, получила две трети мест в местной легислатуре, но потом, рассчитывая, вероятно, обезопасить свою победу, попросилась в «Национальный фронт». Ее, разумеется, приняли, причем довольны были все: правящий режим «заполучил посредством кооптации то, что потерял в ходе выборов: общефедеральный контроль над Сабахом. Но внутри штата ОПС осталась безраздельной хозяйкой»[22].
Более того, использование федералистской кальки помогает федеральному центру использовать авторитет оппозиции в своих интересах, укрепляя легитимность режима и одновременно перекладывая на своих недругов ощутимую часть ответственности за положение дел[23]. Именно этими соображениями объясняется тот удивительный для российского наблюдателя факт, что, несмотря на сохраняющуюся в стране политическую монополию, ИПМ, например, возглавляла правительство штата Келантан в 1959–1978 годах, а потом с 1991 года. В штате Тренггану та же партия располагала парламентским большинством в 1959–1961-м и 1999–2004-м годах. При этом в островной части страны, в штатах Сабах и Саравак, где доля малайского и исламского населения значительно ниже, чем на полуострове, а сепаратистские настроения регулярно напоминают о себе, оппозиционным силам приходится работать в гораздо более узких рамках, а диалог властей с ними проходит в более жесткой форме.
***
Хроническое воспроизводство в России тенденций и закономерностей, отличающих политическое развитие постколониальных стран, представляется феноменом, незаслуженно игнорируемым нашей социальной наукой. Между тем, сопоставление нынешнего унылого состояния российского федерализма с его африканскими и азиатскими моделями можно признать вполне плодотворным. И дело даже не в наличных параллелях, постоянно травмирующих патриотично настроенного ученого, а в эвристическом потенциале подобного сопоставления относительно будущего. Стремительно превращаясь в политическую периферию мира, Россия все более зримо воспроизводит обыкновения постколониальных и иных развивающихся стран, причем в ближайшие годы эта тенденция будет лишь углубляться. По этой причине опыт Азии и Африки, в частности Малазийской Федерации, стоит знать и изучать.
Один из важнейших уроков, который предлагает нам Малайзия, заключается в том, что федеративное устройство страны позволяет авторитарному режиму воспринимать оппозицию с меньшим ужасом, нежели обычно. Доверяя оппозиционным силам управление отдельными сегментами национальной территории, без энтузиазма относящаяся к демократии власть решает сразу две задачи. С одной стороны, она встраивает оппозицию в систему, тем самым, приобщая ее к общим «правилам игры»; с другой стороны, она делает репрессивный режим более легитимным, привлекая к управлению страной и политическое меньшинство, силы которого куда-то надо приложить. К сожалению, в данном отношении Россия отстала от Малайзии столь же сильно, как и в производстве компьютерных чипов.
[1] Case W. Semi-Democracy and Minimalist Federalism in Malaysia // He B., Galligan B., Inoguchi T. (Eds.). Federalism in Asia. Chettenham, UK: Edward Elgar Publishing, 2007. P. 124, 127.
[2] См.: Burgess M. Between a Rock and a Hard Place: The Russian Federation in Comparative Perspective // Ross C., Campbell A. (Eds.). Federalism and Local Politics in Russia. London; New York: Routledge, 2009. P. 40, 41.
[3] Тюрин В.А., Цыганов В.А. История Малайзии. ХХ век. М.: Институт востоковедения РАН, 2010. С. 350.
[4] Gomez E.T. Resistance to Change – Malay Politics in Malaysia // Idem (Ed.). Politics in Malaysia: Malay Dimension. Abingdon: Routledge, 2007. P. 2.
[5] Tong L.Ch. PAS Politics: Defining an Islamic State // Gomez E.T. (Ed.). Politics in Malaysia… P. 108. «По мнению ИПМ, нормы шариата должны лежать в основе всего законодательства, – отмечает местный исследователь. – В этом партия отличается от ОМНО, которая движется в аналогичном направлении, но не видит нужды во внесении в федеральную конституцию поправок, которые провозглашали бы Малайзию исламским государством» (Ibid. P. 124). В отличие от оппозиционеров, действующий режим считает, что страна и так достаточно исламизирована: еще в 2001 году премьер-министр Мохатхир Мохамад заявлял, что «Малайзия уже сейчас – исламское государство!» (Тюрин В.А., Цыганов В.А. Указ. соч. С. 452).
[6] Case W. Op. cit. P. 126.
[7] В созыве 222-местного парламента, избранном в 2008 году, ПДД имеет 29 мандатов, а ИПМ – 23 мандата (www.parlimen.gov.my/pages.php?view=76&uweb=dr).
[8] Тюрин В.А., Цыганов В.А. Указ. соч. С. 71.
[9] Dikshit R.D. The Political Geography of Federalism: An Inquiry into Origins and Stability. New Delhi: The Macmillan Company of India, 1975. P. 132.
[10] Подробнее об этом см.: Тюрин В.А., Цыганов В.А. Указ. соч. С. 177–186.
[11] Там же. С. 274.
[12] Там же. С. 274–275; Dikshit R.D. Op. cit. P. 132.
[13] Dikshit R.D. Op. cit. P. 134.
[14] См.: Riker W.H. Federalism: Origin, Operation, Significance. Boston; Toronto: Little, Brown and Company, 1964.
[15] Подробнее об этом см.: Тюрин В.А., Цыганов В.А. Указ. соч. С. 280–281; Majid H.A. Rebellion in Brunei: 1962 Revolt, Imperialism, Confrontation and Oil. London; New York: I.B. Tauris, 2007.
[16] См.: Reid A. Indonesia’s Post-Revolutionary Aversion to Federalism // He B., Galligan B., Inoguchi T. (Eds.). Op. cit. P. 144–164; Goumenos T. The Pyrrhic Victory of Unitary Statehood: A Comparative Analysis of the Failed Federal Experiments in Ethiopia and Indonesia // Kovalski E., Zolkos M. (Eds.). Defunct Federalisms: Critical Perspectives of Federal Failure. Aldershot: Ashgate, 2008.
[17] Burgess M. Comparative Federalism: Theory and Practice. Abingdon: Routledge, 2006. P. 153.
[18] Тюрин В.А., Цыганов В.А. Указ. соч. С. 124, 132.
[19] Burgess M. Op. cit. P. 153–154.
[20] Case W. Op. cit. P. 130–131.
[21] См.: Пахомова Л.Ф. Модели процветания (Сингапур, Малайзия, Таиланд, Индонезия). М.: Институт востоковедения РАН, 2007. С. 89.
[22] Тюрин В.А., Цыганов В.А. Указ. соч. С. 376.
[23] Case W. Op. cit. P. 140.