События зимы 2011/2012 года заставляют вспомнить, что мы живем в историческом времени. Бессмысленное по большому счету словосочетание иногда, как сейчас, обретает значение, удивляющее своей непреложностью. Можно думать, что страна проснулась и начинает двигаться в направлении, куда ей давно следовало идти. Можно думать, что страна опять проспала открывавшуюся возможность для такого движения. Можно верить, что страна «встает с колен», можно убеждаться в том, что она по-прежнему остается коленопреклоненной. В любом случае происходящее заставляет думать о таких крупных субъектах, как общество, страна, а мысль об их существовании – это, с необходимостью, история[1].

У истории есть и своя предыстория. В данном случае она состоит в том, что на протяжении странного десятилетия – назовем его (первым) путинским – общественное сознание находилось в состоянии некоторой завороженности, несомненно, связанной с присутствием такого фактора, как Путин. Подчеркнем, что лишь для очень небольшого числа россиян названная завороженность связана с личными качествами этого политика. В действительности, по моему глубокому убеждению, дело вовсе не в личных качествах («хороших» или «плохих»), не во влиянии СМИ и не в пропагандистских эффектах или же усилиях имиджмейкеров и спичрайтеров.

Я твердо намерен уйти от любых попыток объяснить упомянутую завороженность действием каких бы то ни было внешних по отношению к обществу факторов. В этом смысле и отношение общества к Путину надлежит объяснять никак не личными качествами или действиями Путина, но состоянием российского общества. При описании этого состояния следует различать публичный и личный планы, публичную и приватную модальности, дискурс, ориентированный вовне группы или предназначенный для своих. Эти планы, модальности и дискурсы различимы в любом обществе, но специфика нашего состояния в том, что различие их ролей и наполняющих их содержаний необычно велико.

Что касается приватного дискурса, то сфера первичных (личных) отношений – семья, дружеские связи, соседство, трудовой и учебный коллектив – без потерь пережила все потрясения 1980–1990-х. Более того, она оказалась тем социальным местом, откуда начал расти малый и средний бизнес. С тех пор и до сего дня россияне на вопрос, на чью помощь можно надеяться в случае нужды, чаще всего указывают на «родных и друзей». В этих приватных пространствах течет приватное же время. Это и время повседневности, и перспектива, в том числе дальняя: планы относительно образования детей, строительства загородного дома, покупки квартиры. Публичный дискурс был устроен совершенно иначе. Он опирался на элементарно выстроенную систему «центр–периферия», согласно которой выстраивались и отношения власти и общества, столицы и провинции, медиа и их аудитории.

Если вернуться к моменту, который выше я обозначил как исторический, то один из доводов в пользу такого утверждения состоит в том, что власть, предпочитающая не показывать своей слабости, по-настоящему испугалась народного гнева[2]. В панике власть действовала с невиданной для нее быстротой, однако при всем испуге пойти на выполнение требований «разгневанных горожан» не согласилась. Предложены были, так сказать, асимметричные ответы. На требование перевыборов предложили многопартийность. На требование «Чурова в отставку!» отставили Суркова. На требование «Путин, уходи!» ответили обещанием восстановить выборность губернаторов.

Ясно, что Путин уходить не собирается. И ясно, что испуг властей прошел. Под вопросом оказывается исполнение впопыхах данных обещаний. Путин, каким мы его знали в прошлый период, вкупе с теми, кого он недавно приблизил к себе, скорее будут думать, под каким предлогом прижать разгулявшуюся публику. Чередование закручивания и откручивания гаек – вполне представимая перспектива, и она очень скучна. Даже для самого Путина. Есть ли другая, при этом не основанная на условии, что ему надо уйти?

Кажется, есть. И она может быть найдена в некой новой экономической политике.

Широко ведущиеся разговоры о том, что Россия «сидит на нефтяной игле», что экономика зависит от продажи углеводородов и иного сырья, не раскрывают сути дела. Вопрос не столько в том, что именно продает страна, но в том, как распределяется выручка от этих продаж. Лишь в ограниченной степени (мы не можем указать в какой, но ясно, что в недостаточной) она распределяется как предпринимательский доход и прибыль. В значительной степени (слишком большой с точки зрения политической экономии общественного процесса в России) она распределяется как рента. Именно так «нефтяные деньги» расходятся по капиллярам общества. Они сверхобогащают высшие этажи и держат в режиме выживания нижние. Но главное даже не в неравенстве распределения, а в том, что они создают экономику «получки», бонусов и пособий, а не заработка и дохода.

Владимир Путин в своем президентском кресле был и повелителем, и подчиненным этой системы. Она, разумеется, и далее будет требовать от него сохранения и защиты. Он, разумеется, и далее сможет требовать от нее расходов на те или иные чрезвычайные цели. Данный симбиоз – основа стабильности режима: рентополучатели наверху и внизу были, в общем, довольны.

Сейчас же эта всеобщая удовлетворенность начала постепенно исчезать. Наиболее заметным стало недовольство тех, кого решили называть «средним классом», а среди них – тех, кто выходил на митинги в центре столицы России. Что касается «массы», то про нее принято думать, что она этими «антипутинскими» настроениями не затронута. В каком-то смысле это верно. Но исследования «Левада-центра» еще осенью 2011 года показали, что запрос на перемены возник – куда раньше, чем на площадях Москвы, – в толще большинства. Речь идет о самых массовых, нижних – в смысле иерархии распределения нефтяной ренты – слоях. Пока это не протест, а только запрос, выявляемый лишь опросами, ибо данная часть общества не имеет институтов и каналов для выражения своей позиции. Этот запрос не имел и не имеет до сих пор никакой политической формы. Вместе с тем, это запрос, адресованный собственно Путину. Он исходит от аудитории, которая пока не видит ему альтернативы в качестве президента. Для этой публики – в отличие от многих «рассерженных горожан» – Медведев такой альтернативой не являлся. Иначе говоря, эти люди не хотят менять Путина на кого-либо другого (и голосуют за него), но они ждут, что Путин станет другим.

Разумеется, запрос на перемены, имеющий такую широкую базу, не может быть четким, определенным и артикулированным. Он не может не иметь популистской компоненты, равно как и фундаменталистской, и советско-ностальгической. Эти обстоятельства тривиальны и сегодня не столь значимы. Глубоко нетривиальным является само возникновение такого запроса после десятилетнего согласия на стабильность – «лишь бы не хуже». Еще более нетривиальным является выявленный модернизаторский, и в этом смысле прозападный (во внутрироссийских координатах), вектор этого запроса. Причины его появления пока не ясны, можно лишь сказать, что они не являются ни «психологическими», ни чисто экономическими, а поводом для возникновения запроса скорее всего послужили публичные заявления Медведева о необходимости модернизации. Эти обращения удивительным образом не имели абсолютно никакого непосредственного отклика ни в каких слоях российского общества, в частности – в тех массовых, о которых сейчас идет речь. При их беспрецедентной радикальности, факт такой «глухоты» может быть признаком того, что они сразу ушли в глубины массового сознания. А оттуда вернулись в освоенном, потерявшем связь с первоначальным импульсом виде.

Итак, есть громко заявляющее о необходимости политической модернизации меньшинство и склонное к переменам большинство. Есть система власти, есть тот, кто ее возглавит, и, предположим: он услышал «зов времени». Что может сделать этот человек при нынешней системе власти? Практически ничего, кроме одного.

Вместо желаемых многими мер по наращиванию присутствия государства в экономике, что будет означать лишь расширение системы бюрократического присвоения ренты, нужно иное. Сидящую на управлении и коррупционной ренте бюрократию уничтожить нельзя. Это невозможно ни технически, ни политически. На нынешнем этапе развития страны возможно другое. Существующую систему феодального присвоения ренты нужно и можно превратить в систему капиталистического извлечения прибыли. Слова о том, что бюрократия является собственником основных ресурсов, надо наполнить новым смыслом. Бюрократы должны,, – в отличие от предпринимаемых ныне попыток вывести их из бизнеса – быть вовлечены в бизнес на правах собственников, чьи прибыли зависят от принимаемых бизнес-решений. Власть надо растворить в бизнесе, если не получается ее от него отделить. Пусть этот новый «предпринимательский класс» переиначит под себя законы, снимет своей же рукой установленные ограничения и препятствия для бизнеса. Такому классу будет интересна не одна лишь нефть – вокруг нее будет слишком тесно. Другие богатства страны, о которых столько говорят, богатства, в том числе интеллектуальные, будут пущены в ход.

Как кажется, только при помощи такого маневра Путин сможет остаться на своем месте и ответить на запросы, исходящие и от молчащей до поры массы, и от кричащей «Уходи!» улицы.