Я читаю очень умненьким студентам курс, один из последних в их учебной жизни в стенах высшего учебного заведения. Курс называется «Трансформационные процессы в экономике». Понятно, что ребята уже владеют экономическими аппаратом, различными приемами анализа и, может быть, даже принятия решения. Они ориентируются в экономических закономерностях значительно лучше, чем ориентировались мы -- не то что двадцать, но и десять лет назад. Практически все уже работают. Дело в том, что, вопреки мнению деятелей от образования, в стране у нас не перебор экономистов, а дефицит. Поэтому студенты четвертых, пятых курсов тех учебных заведений, которые действительно выпускают хороших специалистов, уже расхватаны.

И вот я сталкиваюсь с огромной проблемой. Говорить о трансформации экономической жизни очень трудно, если не знать, откуда мы пришли. Кроме того, говорить о трансформации экономической жизни невозможно, не представляя себе жизни политической, общественной. Опять же там, откуда мы пришли. Так вот, с каждым годом студенты знают все меньше и меньше, понимают все меньше и меньше именно ту жизнь, которой мы жили до 1991 года. Они верят мне, когда я говорю, что был Государственный комитет по ценам и он назначал цены на все товары. Верят, но понять, как это могло быть, они не могут. Они верят, что Госплан планировал выпуск товаров по номенклатуре. Они верят мне, потому что я им вроде бы как не врал до того. И непонятно, с какой стати мне им врать. Но понять это они не могут. Они себе что-то записывают, потому что воспроизвести социальную экономику логически они не смогут. Они могут это только заучить, как сведения о жизни на какой-то далекой планете.

Безусловно, эта экзотика их увлекает, и, как всякие студенты, они спрашивают, в какой литературе можно об этом прочитать. Я, естественно, называю им замечательную, великую книгу Януша Корнаи «Дефицит». Но потом меня посещает мысль, что эта толстая книга, которая в свое время поразила нас, является историческим документом и вряд ли будет им хоть как-то полезна в практической жизни. Да и в теоретических работах вряд ли. Это свидетельство, которое наверняка останется чрезвычайно интересным для ученых, занимающихся историей экономики, но не экономикой.

Постепенно я начинаю понимать, что и одни и те же слова мы употребляем в разных значениях. Когда ребята слышат слово «дефицит», то они думают о дефицитных ресурсах, о том, что может не хватить нефти или газа, о том, что производство и распределение связаны с проблемой дефицитных ресурсов, о том, что степень их дефицитности влияет на цену. То есть абсолютно не о том, что мы подразумевали под словом «дефицит», например, в 1980-е годы. Действительно, как можно объяснить, что вещи чрезвычайно нужные людям, вещи, на которых был огромный платежеспособный спрос, не производились? Да и другие слова они воспринимают не так. Я, например, уверен, что когда они говорят о государственном регулировании, то они имеют в виду нечто абсолютно другое, чем имеет в виду Зюганов.

Конечно, мне, как любому профессору, совершенно неохота говорить о вещах, на мой взгляд, очевидных. Хочется перейти к запутанным и тяжелым вопросам вмешательств и изменений, о неудачных и удачных попытках реформирования. Но как можно говорить о реформе, когда моим юным коллегам совершенно непонятно, а что, собственно говоря, мы собрались реформировать. А с другой стороны, по-человечески так приятно, что они уже совсем далеко от того бреда, в котором прошла большая часть моей жизни. Надо ли им все это помнить? Надо ли им помнить тот искаженный, тот действительно другой мир, в котором жили мы, и жили наши отцы, и, в общем-то, довольно долгую жизнь прожили и наши деды. Это вопрос. Я не знаю ответа на него.

Наряду с приятным чувством возникает и чувство немного другое. Что же на самом деле происходит? Молодые люди смотрят на нас, живших в те времена, как на инопланетян, как на каких-то неразумных людей, выдумавших и очень долгое время поддерживавших совершенно непонятный, нелогичный режим экономической жизни. Как же они, собственно говоря, должны к нам относиться? В общем-то, к своим предкам, не таким уж далеким предкам, отнюдь не пещерным. Возникает чувство некоторой неловкости. Но как только начинаешь говорить с ними о неком политическом сопровождении реформы, политических смыслах, тут же вся неловкость проходит. В этом отношении они совершенно пещерны. Понимая всю нелогичность и неэффективность прошлой экономики, они, видимо вслед за своими родителями, ругают реформаторов, которые, на их взгляд, самые плохие люди на свете, хвалят Брежнева, а некоторые даже и Сталина. Совершенно ничего не помнят о 1991 годе, зато очень хорошо помнят, что в 1993 году была уничтожена демократия. Нет человека хуже, чем Ельцин. Ничего хорошего они, естественно, не говорят и о Горбачеве. И в этом отношении ребята как будто существуют в двух разных пространствах: пространстве экономической жизни, которое для них достаточно понятно, логично, и в пространстве жизни политической, в которой они повторяют расхожие басни и демонстрируют совершенно телевизионный взгляд на происходящее. Чем это вызвано? В чем тут дело? Они прекрасно понимают, почему невозможна была возмездная приватизация в тогдашней России, почему необходимо было пойти на такое техническое средство распределения собственности, как ваучеры. Знают они и об удачном опыте Чехословакии, но в то же время они готовы повторять фразы типа «разграбили народное достояние».

Перемены произошли колоссальные. Не только студенты-экономисты, но и все люди России стали неизмеримо компетентнее в рыночной экономике и новых особенностях жизни. А вот вкусы, привязанности, предпочтения, выходит, меняются значительно медленнее. Чувства удовлетворения и комфорта связывают с темной и страшненькой эпохой Брежнева. Созерцание этого убогого и жестокого человека по телевизору вызывает слезы умиления. Впечатление такое, что население наше, как гоголевский герой, слога в слова складывать умеет, но понять смысл прочитанного и не пытается. И так хорошо.

В чем экономический смысл такого положения? Почему люди предпочитают находиться в состоянии раздвоенного сознания? Нельзя же обвинять всех в глупости. Чем-то такое положение привлекательно. Чем? Не знаю.

Размещено в Журнальном зале Интелрос по согласованию с редакцией журнала "Неприкосновенный запас".

Вернуться к "Содержанию" журнала "Неприкосновенный запас" № 6 (50) 2006 г.