Николай Александрович Митрохин (р. 1972) -- историк. Стипендиат программы федерального канцлера Фонда Александра фон Гумбольдта (Германия). Автор книг «Русская партия» и «Русская православная церковь. Современное состояние и актуальные проблемы», вышедших в «Библиотеке НЗ» в 2003 и 2004 годах, и более 80 научных статей по вопросам религии и этничности на постсоветском пространстве.

Церковь после кризиса*

Состояние и деятельность Русской православной церкви (далее РПЦ) в современной России окутана таким количеством мифов, что, принимаясь за посвященную ей обзорную статью, рассчитанную на более или менее массового читателя, приходится для начала давать, так сказать, «вводную».

Итак, при том что в России 55--60% населения на вопрос социолога об их религиозной принадлежности отвечают «православный», реальное количество прихожан РПЦ очень невелико. Число посетителей храмов в пасхальную ночь (традиционно -- ежегодный пик посещаемости) составляет, по данным МВД, 3,3%. Регулярно посещают службы еще меньшее количество (около 0,5--0,7% населения), и до 7% населения эпизодически заходят в храм, чтобы поставить свечку и набрать «святой воды», но не отстаивать службы.

В социальном отношении постоянный круг прихожан, или, как говорят в РПЦ, воцерковленных, на 80% состоит из женщин, в основном в возрасте после сорока и с невысоким уровнем образования и средними доходами. В крупных городах воцерковленные моложе, образованнее, богаче, и среди них несколько больше мужчин. Точная стратификация групп верующих отсутствует. Социологам они, как одна из маргинальных групп, неинтересны, а Церковь не нуждается в подобных исследованиях, поскольку результаты будут заведомо неутешительны.

Количеству прихожан соответствует и имеющаяся инфраструктура. По данным Московской Патриархии (МП), на декабрь 2005 года в России было 12 665 приходов и 433 монастыря, что составляет около трети от дореволюционных показателей. Примерно 20% приходов при этом реально не действуют: либо еще не открылись, либо строятся, либо служба в принадлежащих им храмах совершается пару раз в год. Если умножить количество реально действующих приходов на цифру 80[1], то мы получим примерное число воцерковленных. Количество приходов растет примерно на 3% в год (по сравнению с 20% в 1990-х), что не связано напрямую с динамикой роста активной части Церкви.

Гораздо более заметна в обществе та часть Церкви, которая занимается ее управлением. Речь идет, конечно, о духовенстве (около 15 тысяч человек) и в первую очередь -- корпорации епископов (в России -- около 90 человек)[2]. Последние полномочны принимать все существенные решения, определяющие внутреннее развитие РПЦ. И как бы ни был прекрасен на телеэкране профессор МГУ в священном сане, реальная Церковь -- это не он, а косноязычные и, как правило, смущающиеся телекамер строгие, очень бородатые мужчины с образом Божией матери на груди, могущие в пределах вверенного им церковного региона -- епархии -- карать и миловать, как им Бог на душу положит. Именно их позицию и следует в первую очередь рассматривать как «мнение Церкви».

Реальные достижения и проблемы Церкви в течение 1990--2000-х годов затрагивали в первую очередь ее внутреннюю жизнь. Они мало касались и мало интересовали большую часть населения страны, в том числе отражающие его настроения медиа. Если журналистов светских СМИ при каждом «подходе» к Патриарху или другим руководителям Церкви интересуют проблема отношений с Ватиканом, грядущее объединение с РПЦЗ или «социальная деятельность», то верующие (и церковные СМИ) более озабочены поисками правильного духовника, разрушением храмов в Косова, перспективами канонизации «воина Евгения Родионова» или введением «Основ православной культуры» (далее ОПК) в светских школах. Показательно, что охватившая всю Церковь и спровоцировавшая внутренний кризис 1999--2001 годов буря по поводу введения ИНН и новых паспортов практически не заинтересовала светские СМИ, ограничившиеся несколькими статьями.

Вместе с тем именно внутренние процессы и определяют ту «повестку дня», тот список требований, которые Церковь представляет обществу и государству.

Борьба за прихожан: против сектантов и атеистов

К середине 1990-х годов РПЦ в целом осознала ограниченность масштабов религиозного бума, охватившего советское/российское общество в 1988--1993 годах. Несмотря на продолжающийся рост числа храмов, стабилизировалось количество прихожан. Толпы, стоящие в праздники возле храмов в 1991 году, к 1994-му почти рассосались. Средства, поступающие от предприятий и частных предпринимателей на реконструкцию, сократились. Однако если деньги еще можно было найти, задействовав «административный ресурс» в обмен на демонстрацию лояльности и поддержку на выборах (пик прямых инвестиций из местных бюджетов в строительство и реконструкцию храмов пришелся на 1995--1997 годы), то людей в Церкви начинало не хватать. А также кто-то должен был содержать храмы и священников. Найти спонсоров на покрытие текущих расходов было гораздо сложнее, чем на строительство. Первоначально ответственность за падение интереса к Церкви была возложена на «сектантов», в чем были едины и воцерковленные, и иерархия.

Принятие в 1997 году новой редакции Закона «О свободе совести и о религиозных организациях» и особенно его преамбулы, неофициально утвердившей в России список традиционных конфессий, вкупе с активно применявшимися с 1993--1994 годов подзаконными «практическими» мерами по ограничению их деятельности (административные запреты на аренду залов в светских учреждениях, визовые проблемы у иностранных проповедников, отказы в регистрации новых общин) и пропагандистской кампанией в некоторых СМИ, было направлено именно на сокращение числа прихожан у «сектантов», будто бы уводивших беспутных «овец» у подрастерявшихся за советский период православных пастырей.

Конец 1990-х годов ознаменовался для РПЦ постепенным осознанием того факта, что борьба с «сектанством», конечно, помогает давить религиозных конкурентов, но сама по себе не прибавляет прихожан. Во-первых, «сектанты» проявили упорство в отстаивании своих убеждений -- количество вернувшихся в РПЦ инаковерующих по-прежнему минимально, а во-вторых, православные по рождению «овцы», даже не слыша заглушенного сектантского «манка», не стремятся вернуться к вере предков.

Попытки изменить эту ситуацию с помощью миссионерских акций самой РПЦ, начавшихся в 1996 году и относительно заметных до 2001 года, также не привели к успеху. Спорадические деяния типа существовавших в некоторых епархиях миссионерских поездов или речных круизов, равно как и работа маломощной Белгородской духовной семинарии с миссионерским уклоном, показали, что «окрестить можно и зайца», но заставить его каждое воскресенье ходить в Церковь -- гораздо сложнее. На систематическую миссионерскую и катехизаторскую работу у «нормальных» священников и мирян не было ни времени, ни средств, да и большой заинтересованности они не проявляли.

Поэтому на рубеже 1990--2000-х годов Церковь конкретизировала свои требования к государству. Если раньше главным пожеланием было принятие «антисектантских» мер и дача денег «вообще» на восстановление всего и вся, то повестка дня на 2000-е была определена в трех направлениях: создание церковного телеканала, введение института штатных (то есть оплачиваемых из бюджета) священников в социальных учреждениях (тюрьмах, больницах и, в первую очередь, армии) и, наконец, ставшее главной целью внедрение «Закона Божьего» под тем или иным приемлемым для светского уха названием в средние школы. Дети и подростки, как наиболее внушаемая и в то же время массовая категория, интересовали Церковь, а православность бывшего министра образования Филиппова и некоторых его подчиненных внушала надежду на успех дела и заставило в итоге заняться именно им.

Борьба за власть: против ИНН и католиков

В конце 1990-х -- первой половине 2000-х годов основной проблемой Церкви стала не борьба за новых прихожан, а разбирательства среди старых -- как воцерковленных, так и духовенства. Еще в 1990 году первые практические шаги новоизбранного Патриарха Алексия II подтвердили сохранение им курса, определенного во второй половине 1940-х архитектором современной Церкви -- Патриархом Алексием I. Тот был сторонником передачи решения всех принципиальных вопросов церковной жизни в руки элитарной прослойки -- епископата, формирующегося в первую очередь из монашествующих, авторитарного стиля управления Церквью и выстраивания жесткой иерархической пирамиды: Синод -- епископы -- духовенство -- миряне. И никакой внутрицерковной демократии, никакой выборности (за исключением Патриарха), никакого отчета «пастырей» перед «овцами» (в том числе, Синода перед епископатом[3]).

Впрочем, в условиях глобальных социальных изменений новый глава Церкви и епископат не стали препятствовать мирянам заниматься самостоятельной околоцерковной деятельностью. Она институционализировалась в форме братств, взявших на себя миссионерские, катехизаторские, издательские функции, а также зарабатывающих средства на реставрацию храмов и монастырей. Однако быстро выяснилась маломощность братств с точки зрения Дела[4] и одновременно их резкая политизация. Значительная часть братств приняла активное участие в событиях октября 1993 года на стороне коммуно-фашистской оппозиции. После этого Московская Патриархия объявила о необходимости обязательного контроля над братствами и сестричествами со стороны епархиальных управлений (а не приходов и монастырей, как было до этого) и заставила самораспуститься их центральный координационный орган -- Союз православных братств. На епархиальном уровне архиереи также действовали достаточно жестко, и в результате в течение всех полутора лет в большинстве епархий осталось, в лучшем случае, по одному братству и одному сестричеству, которые отчитывались о своей деятельности лично архиерею.

Эти меры, однако, не повлияли на желание относительно большого количества людей, разочарованных результатами ельцинских реформ и оказавшихся после разгрома октябрьского мятежа вне большой политики, видеть в Церкви площадку для своей деятельности.

Хотя братства были де-факто ликвидированы, эти люди с готовностью вступали в ряды духовенства и монашествующих, находили себе работу в храмах и церковных организациях (тех же епархиальных управлениях и газетах), создавали свои формально независимые от Церкви, но рассчитанные на ее прихожан общественно-политические организации, издательства и СМИ, занимались производством церковных товаров.

Как говорилось выше, к середине 1990-х в РПЦ закончился период экстенсивного роста (в первую очередь, числа приходов, достигавшего порой 30% в год) и началась некоторая стабилизация. Тут же проявилась старая проблема во взаимоотношениях между епископатом и духовенством. Духовная власть, не сдерживаемая более контролем со стороны власти светской, начала делать то, что считала нужным. Бесконечные перемещения священников внутри епархии с прихода на приход, финансовые поборы, мягко говоря, нецерковное поведение некоторых архиереев, не говоря уж о хамстве и грубости в отношении подчиненных, -- злили священников и вызывали недовольство мирян.

Благодаря межрегиональным связям между духовенством, а также некоторым православным СМИ многим в церковном народе стало понятно, что данные явления носят системный характер и исправление Священным Синодом некоторых особо критических случаев не меняет ситуацию в целом. Однако для большинства недовольных было немыслимо обвинить епископат в авторитарных тенденциях и потребовать большей церковной демократии и контроля низов над верхами. Уроки начала ХХ века, когда подобные лозунги привели не только к Собору 1917--1918 годов, но и к формированию позорного, подконтрольного власти обновленческого движения, были крепко заучены новой оппозицией, большинство которой декларировало монархические убеждения.

В 1996--1997 годы эта оппозиция, коллективным организатором и вдохновителем которой становится редакция вкладки к популярной у мятежников 1993-го газеты «Советская Россия» -- «Русь православная»[5], формулирует лозунги, критикующие руководство Церкви с «правых» позиций[6]. Системный кризис в Церкви, по мнению оппозиции, надо преодолевать за счет чистки Священного Синода, а также значительной части епископата от предателей, пытающихся продать Церковь католикам и протестантам в рамках «экуменического движения». Обвинения в экуменизме -- межцерковном сотрудничестве, не вызывавшем ранее внутри Церкви серьезных возражений, -- стали для стремительно формирующейся церковной оппозиции ярлыком, отделяющим «плохих» епископов от «хороших».

Попутно оппозиция требовала очистить Церковь от либеральных (по политическим и церковным взглядам) священников и мирян, прервать всякое сотрудничество с западными христианами. Новая оппозиция видела будущую Церковь как собрание единомышленников -- не только в религиозном, но и в политическом отношении.

Требования политизированного околоцерковного актива не стали бы такой проблемой, если бы они не опирались на молчаливую (а порой и гласную, и материальную) поддержку значительной части духовенства, а также позицию большинства известных духовников. Находящиеся, в основном, в монастырях старцы и старицы, руководящие нередко весьма широко раскинутыми сетями духовных детей (в числе которых были и директора крупных компаний или деканы факультетов), и раньше довольно критически относились к экуменической деятельности. Кроме того, духовники (весьма часто -- выпускники Московских духовных школ) находились в оппозиции к занимавшимся «экуменизмом» работникам Отдела внешних церковных связей (ОВЦС) -- как правило, выпускникам Ленинградских школ -- не только по идейным, но и по практическим мотивам. В 1960--1980-е годы работники ОВЦС гораздо чаще становились епископами и получали иные завидные административные должности, нежели насельники монастырей, пусть даже очень популярные в церковном народе.

В результате уже в середине 1990-х годов внутри Церкви образовалась широкая коалиция недовольных: обиженные приходские священники; целые монастыри, находящиеся под неформальным покровительством оппозиционных духовников; общественно-политические организации; практически все популярные среди православных околоцерковные (да и церковные) СМИ. К этой коалиции примкнули даже отдельные епископы. Некоторые из них были известны своим консерватизмом, другие были из новоначальных, рукоположенных уже в 1990-е годы монашествующих, находившихся под влиянием духовников. Наглядно подобная коалиция проявлялась на епархиальных собраниях, в списках подписавшихся под различными требованиями, обращенными к Синоду, дискуссиях и статьях на страницах оппозиционной православной прессы.

И хотя Архиерейский собор в феврале 1997 года не привел к ожидаемому бунту среди епископата и даже не закончился снятием со своего поста главного «экумениста» митрополита Кирилла (Гундяева)[7], нападки на епископат на разных уровнях в 1997--2000 годах шли по нарастающей. Поняв, что просто так оппонентов не заткнуть и что усугубляющийся кризис грозит расколом, Синод начал лавировать и тянуть время.

Первыми пострадали внутрицерковные либералы. В 1996--1998 годах за связи с западными христианами (прежде всего католиками) они были осуждены церковным начальством и отданы «на растерзание» фундаменталистам уже на уровне епархий (с оргвыводами в виде снятия с руководства приходами и запрещения в служении). Самым скандальным и известным случаем стало подготовленное и проведенное фундаменталистами в 1997 году запрещение в служении священника Георгия Кочеткова -- руководителя крупной московской «интеллигентской» общины. И в Москве, и в провинции таких случаев был еще не один десяток. Например, за «чрезмерные симпатии к католикам»[8] в ноябре 1996 года в Псковской епархии был смещен с поста и запрещен в служении настоятель крошечного монастыря, лауреат Государственной премии РФ, единственный общецерковно известный современный иконописец -- архимандрит Зинон (Теодор).

Вторым шагом руководства Церкви стал тихий раздел власти с умеренными оппозиционерами и осторожное отделение радикальных «козлищ» от пасомого стада. В Москве к руководству епархией (а также Учебным комитетом Московской Патриархии) пришла наиболее влиятельная в организационном и идейном отношении фундаменталистская группа -- корпорация преподавателей Православного Свято-Тихоновского богословского института (ПСТБИ)[9]. Большинство оппозиционных архиереев получили повышение в сане -- из епископов стали архиепископами, из архиепископов -- митрополитами. Как правило, после этого их риторика становилась существенно мягче. Другие оппозиционные архиереи, наоборот, перешли в разряд героев желтых изданий, повествующих об их любовных и финансовых «подвигах», и были вынуждены с позором уйти за штат. Многим и по сию пору памятен освещавшийся на страницах центральной прессы скандал в Екатеринбургской епархии (1999 год), где значительная группа духовенства обвинила архиерея (доселе прославившегося разве что сожжением «еретических» книг западных православных богословов) в гомосексуализме и поборах. Проведенная по всем законам популярных в то время «войн компроматов» (включая пикеты и создание информационных сайтов, посвященных конфликту) кампания закончилась вынужденным уходом архиерея «по болезни».

В-третьих, аккуратно и очень медленно изменилась кадровая политика. Если в 1991--1997 годах епископами становились, в основном, насельники фундаменталистских монастырей и консервативное провинциальное духовенство, то с 1998 года ровно половина новых хиротоний приходится на учеников и сотрудников постоянных членов Священного Синода и их единомышленников с экуменическим прошлым. К 2000 году активизировали свою работу общецерковные комиссии: богословская и по канонизации святых. Они стали давать членам Синода (и шире представлять церковной публике) относительно либеральное, по церковным меркам, обоснование современных социальных явлений, что служило хорошей аргументацией в спорах с монашествующими фундаменталистами. В работу этих комиссий оказались вовлечены не слишком до того известные публике, хорошо образованные православные либералы.

В-четвертых, церковная власть начала перехват у лидеров внутрицерковной оппозиции их лозунгов, в частности самого главного -- первенства в борьбе с католиками[10]. Вместо деклараций, в которых были сильны фундаменталисты, не имевшие особых возможностей для практического воплощения собственных идей, руководство РПЦ занялось последовательным идейным и организационным противодействием Ватикану.

Дела католической церкви в России шли не слишком успешно. Имеющиеся двести приходов в большинстве своем дышали на ладан. Весьма скромная миссионерская деятельность трех сотен католических монашествующих, разбросанных по огромной территории, и вовсе была впустую, особенно на фоне успехов протестантов и роста православной инфраструктуры. Тем не менее против католиков было выдвинуто обвинение в «духовной агрессии» и «прозелитизме», что подразумевало «спланированную кампанию» по принудительному обращению населения России и других стран СНГ в католичество. Жесткие заявления особенно усилились после визитов Папы в государства СНГ и принятия Ватиканом решения об образовании нескольких новых епархий на территории России, Казахстана и Украины.

При этом ОВЦС, ставший во главе борьбы с прозелитизмом, не желал терять выгодные во всех отношениях связи с католическими епархиями Европы. Внутри России и других стран СНГ он занимался борьбой с «католической агрессией» как таковой. За пределами постсоветского пространства речь шла о нетактичных и недружелюбных шагах Ватикана, но не о конфликте с католичеством. В результате все свелось к многочисленным грозным заявлениям и обвинениям, а также к лишению российских виз нескольких постоянно проживавших в России католических священников и одного епископа. К 2005 году и это постепенно сошло на нет. После избрания нового Папы и -- что не менее важно -- затухания активности внутрицерковной оппозиции, ОВЦС возобновил взаимоотношения с Ватиканом по различным направлениям. Тем более подавляющая часть российского общества и политико-экономической элиты не восприняла лозунг борьбы с католиками как актуальную задачу. Наоборот, по данным ФОМ, число симпатизирующих католической церкви за 2000--2005 годы выросло с 16% до 30%, а число противников уменьшилось с 9% до 5%[11].

От борьбы с экуменизмом к «молодой Церкви»

Раскол внутрицерковной оппозиционной коалиции стал очевиден в 2000--2001 годах. Летом 1999 года Священный Синод внезапно решил отменить намеченный на юбилейный 2000-й Поместный собор. На нем должна была собраться «вся полнота Церкви» -- епископы, по одному делегату от мирян и священников каждой епархии, представители всех монастырей и учебных заведений. Церковные оппозиционеры довольно наивно надеялись, что архиереи могли услышать голос церковного народа и пойти на какие-то уступки. Синод, впрочем, решил не рисковать и вместо Поместного собора (в нарушение существующего Устава РПЦ) был проведен Архиерейский.

Однако принятые на нем решения по ограничению влияния духовенства и мирян (об этом ниже) не вызвали серьезных протестов. Предпринятыми в конце 1990-х годов мерами Священному Синоду удалось «разоружить» почти всю верхушку оппозиции (во всяком случае, среди епископата и московского духовенства), так что новые инициативы и лозунги «антиархиерейского движения» (термин мой) встречали все более солидарный отпор церковной элиты.

Характерным примером этого стала история с введением индивидуальных налоговых номеров (ИНН) в Украине и России в 2000--2002 годах. Фундаменталисты усматривали в этом административно-учетном действии присвоение «числа дьявола» и обвиняли руководство Церкви (отказывающееся присоединиться к их протестам) в сговоре с глобализирующимся и безбожным государством. Несмотря на то что антиархиерейское движение под лозунгом «Жизнь без ИНН»[12] смогло мобилизовать на борьбу с епископатом значительное количество монашествующих, священников и мирян, Синоду удалось договориться и с рядовыми архиереями, и с большинством влиятельных духовников. На специально созванном совещании общецерковной Богословской комиссии ИНН был признан не имеющим отношения к вопросам веры, а рядовым верующим была предоставлена возможность самим определяться -- «брать» его или «не брать».

Существенно меньший масштаб имели такие инициативы антиархиерейского движения, как борьба с новыми российскими паспортами[13], призывы канонизировать Ивана Грозного, Григория Распутина, Игоря Талькова и других «патриотических» персонажей русской истории. Лавирование и терпение Священного Синода, интеграция большинства лидеров движения в «церковную власть» (чего они -- возможно, не отдавая себе отчета -- добивались с самого начала), примирение большей части священников и мирян с существующим порядком отношений с епископатом[14], подорвали мощь антиархиерейского движения и маргинализировали оставшихся в нем лидеров и активистов. Их попытка провести альтернативный Архиерейскому собор в 2004 году продемонстрировал слабость движения и отсутствие в нем заметных в церковной жизни фигур, а вместе с тем -- наличие излишне большого количества уже чисто политических активистов. Подъем политического русского национализма в современный период предоставлял им все новые площадки для самовыражения, где не надо было сковывать себя условностями церковного этикета и иметь пусть и формальных, но все же духовных начальников[15]. Пути Церкви и политических маргиналов с националистическими убеждениями на этом этапе вновь начали расходиться.

Недаром та же «Русь православная», первоначально позиционировавшая себя в качестве общецерковного издания и указывавшая, что в ее редакционный совет входят пять архиереев РПЦ, ныне имеет следующий подзаголовок: «Антисемитская черносотенная газета русских националистов, православных экстремистов и маргиналов Христовых».

Однако «свято место пусто не бывает». Идеологический маятник внутри Церкви после 2003 года качнулся обратно. Важным событием стал Архиерейский собор в октябре 2004 года, на котором епископат, пусть и в своей собственной, закрытой аудитории, слушал достаточно откровенные доклады членов Синода с анализом определившихся за последние годы проблем Церкви. Потом эти доклады были официально опубликованы на сайте Московской патриархии, что тоже стало своеобразным прорывом в информационной политике Церкви.

Глубокие социальные изменения в церковной среде в сочетании с актуальными общественно-политическими тенденциями достаточно неожиданно дали возможность проявить себя тем, о ком в Церкви в 1990-е годы забыли, -- молодежи. В течение 1990--2000-х годов православие в России и на большей части постсоветского пространства не только стало де-факто, но и начало восприниматься Церковью в качестве «городской религии». Относительно многочисленные и финансово самостоятельные городские приходы помогают деревенским, в которых насчитывается по пять--десять прихожан. Не почти мифические ныне румяные деревенские дети штурмуют стены семинарий, а молодые люди из панельных микрорайонов, нередко с вузовскими дипломами и хипповским или другим «неформальным»[16] опытом становятся священниками и ездят по выходным служить в сельский храм. Несмотря на то что численно Церковь за этот период выросла не слишком сильно, достигавший 80--90% контингент «бабушек» -- с их достаточно специфическими требованиями и стилем поведения в храме, стал сменяться другими категориями верующих[17].

Серьезные перемены в социальной структуре Церкви придали жизнь идеям, которые еще несколько лет назад под натиском фундаменталистов, казалось, были вычеркнуты из церковной жизни.

Стало ясно, что представления о том, что Церковь должна активно работать с обществом и учитывать изменения в общественной жизни, с пониманием относиться к проявлениям современной культуры и пытаться найти и развить в них христианский подход к жизни, -- не есть греховное нарушение богоустановленного миропорядка, покушение на административное устройство Церкви, происки католиков и евреев. Комплекс порожденных фундаменталистами идей, доминировавших во внутрицерковном дискурсе в 1995--2002 годах, оказался отвергнут большой группой молодых, по церковным меркам (до 50 лет), епископов, священников, богословов и работников церковных СМИ. Они стали выступать с концепцией «молодой Церкви» (термин мой), то есть говорить о необходимости дальнейшего привлечения в Церковь образованной и успешной современной городской молодежи, об использовании для этого понятного ей языка и новых миссионерских и катехизаторских методов работы[18]. Наглядно противоречия между «молодой Церковью» и консервативно-фундаменталистским большинством проявились в развернувшейся в 2004--2006 годах в церковных СМИ (а также, естественно, на Интернет-форумах и в блогах) полемике вокруг проповеди священника на рок-концерте.

Персонифицировалась она, в частности, в публичной дискуссии между тремя сверстниками: бывшим хиппи 1970-х, ушедшим в монашество и пережившим увлечение фундаменталистскими идеями, а ныне настоятелем крупного московского храма игуменом Сергием (Рыбко), церковным пропагандистом и публицистом диаконом Андреем Кураевым (оба регулярно выступают на концертах с проповедями) и настоятелем крупной молодежной фундаменталистской общины в университетском храме МГУ протоиереем Максимом Козловым. Последний, принадлежа к корпорации ПСТБИ, со второй половины 1990-х годов контролирующей не только идеологическую, но и в значительной мере административную ситуацию среди московского духовенства, многими в Церкви считался гораздо более авторитетным «специалистом по молодежи», нежели глава Синодального отдела по делам молодежи архиепископ Костромской Александр (Могилев). Протоиерей Максим Козлов (и ряд поддержавших его священников) осуждал появление священника на сцене между выступлениями рок-групп. Однако игумен Сергий и диакон Андрей были тверды в своих убеждениях[19], тем более что первый получил на свою деятельность благословение (разрешение и поддержку) викарного архиерея Москвы архиепископа Арсения (Епифанова), действующего по поручению Патриарха[20]. А в сентябре 2004 года ему была вручена и патриаршая премия именно за работу с «неформальной молодежью»[21].

Алексий II, выросший в семье активиста Русского студенческого христианского движения в довоенной Эстонии, лучше многих понимает комплекс идей, продвигаемых «молодой Церковью». Оторваться от «бабушкиного» православия советского периода, сделать Церковь привлекательной для молодых, образованных и богатых невозможно без разработки новых методов работы, вовлечения «номинально православного» большинства населения России в ее жизнь. А это невозможно, пока среднее звено Церкви, духовенство, представляет собой собрание малообразованных -- и по светским, и по церковным меркам -- людей, значительная часть которых находится в резкой оппозиции ко всему мирскому. Призывы Патриарха к духовенству повышать образовательный уровень и быть более открытым к не слишком верующим людям, раздающиеся ежегодно на епархиальном собрании Москвы, становятся все жестче. Но только с маргинализацией «антиархиерейского движения» и появлением «молодой Церкви» появилась реальная возможность начать реализацию требований Патриарха.

При этом центральное отличие «молодой Церкви» от церковных либералов состоит в жесткой националистической и антизападной позиции движения в политической сфере. В историческом контексте она более всего похожа на эмигрантские молодежные объединения 1930-х годов, а в нынешней политической сфере в большей степени ориентируется на партию «Родина» варианта 2003--2005 годов. То есть, с одной стороны, ее участники считают необходимым скрывать свой антисемитизм (и даже допускают в свой круг полуевреев), а с другой -- вполне разделяют мнение о необходимости ограничений для инородцев, не желающих становиться православными. И считают необходимым бороться с политическим и экономическим влиянием Запада на жизнь нации[22].

Но все же для этого движения политическая деятельность вторична по сравнению с собственно внутрицерковной. Центральным лозунгом, с которым выступает «молодая Церковь» на данном этапе, стало не только привлечение молодежи, но и борьба с церковными суевериями. В 1990-е обличение суеверий среди фундаменталистских оппонентов было одним из занятий либералов, фактически игнорировавшимся административным аппаратом РПЦ. В последние четыре года, наоборот, один за другим архиереи выступают с критикой всех «любимых игрушек» фундаменталистов -- почитания старцев, опасений по поводу ИНН и новых паспортов, анализа снов, чудотворений и мироточений, -- скептически квалифицируемых ныне церковным начальством как «суеверия». Частные репрессии епископов против отдельных фундаменталистов -- запреты в служении, переводы в отдаленные приходы и тому подобные действия -- активно применяются с начала 2000-х годов, но уже в 2006 году дело дошло до епархиальных конференций с разбором местной конкретики, готовящих почву для систематических и богословски обоснованных «оргвыводов»[23].

Земля и недвижимость

В конце 1990-х годов руководство Церкви достаточно четко осознало ограниченность возможностей той социальной конструкции, которую они имеют честь возглавлять. Эйфория религиозного бума рубежа 1980--1990-х годов с массовым обращением населения и возвращением храмов закончилась, эпоха прямого государственного субсидирования восстановления церковной инфраструктуры очевидным образом подходила к концу. Восстановления Церкви в дореволюционном блеске и величии не получалось. Из области замыслов, замаха, потенциальных возможностей дело устроения Церкви переходило к решению конкретных вопросов в четко определенных сферах.

В рамках общего процесса социально-экономических изменений на постсоветском пространстве на рубеже 1990--2000-х годов перед всеми социальными акторами стал важнейший вопрос о юридическим оформлении прав на имеющуюся в их распоряжении собственность, а также о возможности расширения прав на собственность, не имеющую эффективного хозяина (в первую очередь, государственную).

Церковь не обошла общая тенденция. Представляя в экономическом плане корпорацию с тысячами самостоятельных агентов -- юридических и физических лиц, РПЦ как религиозная организация управлялась по собственному Уставу, который был принят еще в 1988 году -- в другую эпоху. При его создании, например, невозможно было предположить массовый выход общин (и даже целых епархий) из состава Церкви и возникающие при этом вопросы передела имущества[24].

Кроме того, проблема возвращения Церкви конфискованного большевиками имущества породила целый комплекс вопросов и предоставила заманчивые возможности. Например, священник создавал из десятка поклонниц общину, затем добивался от властей передачи храма в центре города, а потом начинал себя чувствовать независимо и -- в случае попыток контроля со стороны церковной власти (епархиального управления) -- заявлял о готовности перейти в состав другого религиозного объединения (например, РПЦЗ). Такие конфликты нередко разрешались не очень законными силовыми методами -- порой мобилизованные епархиальным управлением священники и семинаристы штурмом брали храмы[25]. Но конфликты эти могли и не разрешаться, если прихожан храма было много и они проявляли упорство.

Непонятно было и то, что именно могло служить объектами реституции. Приход, монастырь и епархиальное управление могли (нередко не без успеха) добиваться возвращения не только здания храма, но и причтовых[26] зданий, земельных участков. И могли ли они, например, продать что-то из полученного или сдать в аренду?

Новый Устав, разработанный самым «продвинутым» Синодальным отделом -- ОВЦС, и принятый на Архиерейском соборе в 2000 году (том самом, который был проведен взамен общецерковного Поместного), решил две задачи: во-первых, приватизации в пользу корпорации архиереев подвергся сам институт Церкви, а во-вторых, были существенно расширены их права на управление приходским имуществом.

По стилю история с изменением Устава полностью соответствовала духу времени. Крупные менеджеры не просто становились совладельцами некогда государственных компаний, которые им вручили в управление, но и юридически закрепляли за собой мажоритарные права владения ими. При этом они, естественно, старались исключить миноритариев (как правило, рядовых работников компаний) из реестров держателей акций и уж тем более свести к минимуму необходимость отчета перед ними. Для этого сплошь и рядом применялись не только морально, но и юридически сомнительные методы. И лишь от решения государства зависело признание представленных бумаг, закрепляющих права собственности.

По Уставу РПЦ 1988 года ни одно решение Поместного собора, высшего органа управления Церкви, не могло быть утверждено без поддержки двух третей епископата. К тому же епископат имел бесконечные возможности для манипулирования двумя третями собора, поскольку де-факто сам назначал представителей от духовенства и мирян епархий[27]. Выборы делегатов на собор на епархиальном уровне, как правило, были фикцией, если вообще проводились. Однако в новых условиях руководству Церкви это показалось недостаточным. К тому же количество представителей от духовенства и монашествующих резко выросло[28] -- принципы отбора на Поместный собор неизбежно должны были поменяться, но доля голосов епископов однозначно уменьшилась бы. Так что епископат сначала на пять лет дольше положенного откладывал[29], а потом и вовсе прекратил созывать Поместный собор. Попутно «менеджеры» получили дополнительные, юридически закрепленные возможности распоряжаться собственным имуществом «миноритариев». В Устав вошло положение о том, что все имущество прихода и монастыря принадлежит Церкви, а распоряжение им и, конечно, его отчуждение должно согласовываться с епархиальным управлением. Подобные вопиющие нарушения собственного Устава были одобрены государством, спокойно перерегистрировавшим Московскую патриархию как общественную организацию.

Столь же равнодушно отнеслось власть и к принципиально новой ситуации в отношениях государство -- Церковь -- общество. Церковь как централизованная организация никогда не имела прав на ту собственность, которой она распоряжалась и где она несла служение. Храмы и земля принадлежали общинам как самостоятельным юридическим лицам или конкретным владельцам (двору, дворянам, купцам, учреждениям), а за епархиальными управлениями оставался, в основном, «идеологический контроль». В советский период храмы принадлежали общинам. После принятия Устава 2000 года епархиальные власти впервые получили возможность решать -- нужен ли приходу конкретный огородик или светильник в храме.

Но и этого епископату показалось недостаточным для надлежащего контроля над «своенравным» духовенством и прихожанами. И потому в РПЦ началась эпоха «подворий». Новые храмы начали открываться, а старые -- перерегистрироваться в качестве «подворий» -- то есть филиалов епархиальных управлений или крупных (в первую очередь ставропигиальных, то есть подчиняющихся лично Патриарху) монастырей. В Москве, например, статус Патриаршего подворья имеет почти четверть храмов от числа приходских, а с учетом кафедральных соборов, монастырских храмов (опять же подчиняющихся Патриарху) и монастырских подворий -- действующих храмов с особым церковно-административным статусом (252) в столице почти столько же, сколько приходских (298)[30]. На подворьях священник выполняет функции распорядителя, приходское собрание как таковое отсутствует, финансы храма контролируются бухгалтером епархиального управления.

Другим важным вопросом 2000-х годов оказался вопрос о земле и стоящей на ней (и некогда принадлежащей Церкви) недвижимости, которая не относится к числу зданий, построенных для религиозных нужд. Земля стала «горячим» товаром и в городах, и на селе. При этом Церковь оказалась в числе тех субъектов экономики, кто мог не только закрепить имеющиеся права на ту землю, где стоят храмы, но и бесплатно получить еще толику. Первые запросы лоббистов экономических интересов РПЦ в 2002 году касались возвращения ей всего объема церковных земель дореволюционного времени, то есть миллионов гектаров[31]. В случае принятия конкретного политического решения оно должно было обосновываться срочно созданной к избранию президентом Владимира Путина Историко-правовой комиссией, во главе с бывшим начальником Хозяйственного управления МП митрополитом Воронежским Мефодием (Немцовым)[32].

В действительности в деревне местные власти и сельхозпредприятия охотно отдают местному храму в пользование земельные участки (в том числе, крупные). Известны даже несколько случаев, когда монастыри получали значительные объемы земли под организацию сельхозпредприятий. Однако, как правило, земля передается в пользование, а не в собственность. Доход из нее можно извлечь, только если священник сам занимается аграрными работами или как минимум непосредственно ими руководит[33]. Но серьезного бизнеса (например, сдавая землю в аренду или делая долгосрочные вложения) на этом не построишь. Не говоря уж о том, что доходы от копания священника в огородике остаются вне реального контроля архиерея.

Инициатива о бесплатной передаче Церкви большого массива земель, озвученная председателем комитета Совета Федерации по аграрной политике Иваном Стариковым, не встретила поддержки ни федеральных, ни региональных властей. Еще прохладнее было отношение властей городских, которые уже столкнулись с «нецелевым» использованием полученной Церковью собственности и реально представляли, что будет происходить, в случае возвращения в собственность Церкви земельных участков и тем более домов в центре городов. В Москве благодаря поддержке Церкви даже появился адвокат, специализующийся на захвате зданий храмов и прихрамовых территорий, и ему явно было бы где развернуться, если бы власть в данном вопросе дала слабину[34].

Борьба за государственные средства под долгосрочные программы

Ограниченность ресурсов не слишком способствует сбору Церковью средств на проведение необходимой для ее развития деятельности в миссионерской и катехизаторской сферах, не говоря уже об ожидаемых обществом социальных программах. И приходской, и епархиальный менеджмент распоряжается не столь большими суммами. Они тратятся весьма произвольно, в том числе на хорошую жизнь самих священников (о чем опять же ежегодно на епархиальном собрании говорит Патриарх[35]), что позволяет поддерживать лишь небольшие церковные проекты -- как, например, епархиальную газету.

Поэтому церковные управленцы, обеспечив относительно независимый от власти экономический фундамент своего собственного существования, «средства на развитие» по-прежнему надеются получить у государства.

«Православный» имидж президента России существовал около двух лет -- в 2000--2001 годах. За это время в церковной среде родилось несколько масштабных инициатив, направленных на получение от государства средств на долгосрочной основе.

Речь шла о введении общегосударственного церковного налога, создании православного федерального телеканала (на одной из пяти основных существующих «кнопок»), передаче земли и масштабной реституции, воссоздании института армейских капелланов и тюремных священников, введении в программу светских школ программы «Основы православной культуры», а в вузах -- специализации «теология».

Большая часть этих инициатив (как и идей по поводу перераспределения в пользу Церкви государственной собственности) растворялась в воздухе или энергично отвергалась высокопоставленными федеральными чиновниками. В мягкой форме отвергал их и президент, позволяющий «Газпрому» и МПС финансировать строительство храмов в рамках текущих расходов на «благотворительность», но уклоняющийся от долгосрочных обещаний.

Наиболее показательна в этом плане даже не нашумевшая история с введением предмета «Основы православной культуры», а ситуация с созданием института военных капелланов. Хотя РПЦ с начала 1990-х имеет доступ в армейские части, удовлетворительным ее присутствие в армии не назовешь. Священники слишком загружены повседневной работой, чтобы вести сколь-нибудь эффективную миссионерскую и катехизаторскую деятельность. Некоторые из военачальников поддерживают, в том числе материально, постоянную деятельность духовенства в своих частях -- но все это по-прежнему экзотика, зависящая от прихоти конкретного командира. А появление священника на торжественных построениях или поход в храм строем после присяги не дает для Церкви никакого ощутимого эффекта[36].

Синодальный отдел по связям с вооруженными силами и правоохранительными органами существенно активизировал свою работу после того, как в 2001 году его возглавил московский фундаменталистский священник протоиерей Димитрий Смирнов. Однако неоднократные призывы начальника отдела к генералитету и федеральным властям ввести в штат армейских частей священников и заменить ими часть политработников встречали лишь отповедь профильных чиновников военного ведомства. Те констатировали, что в 2000-е годы, по данным армейских социологов, у военных наблюдалось снижение интереса к православию по сравнению с предыдущим десятилетием. И лишь обострение внутриполитической ситуации в России после Беслана и «оранжевой революции» дали надежду на реализацию мечты о. Димитрия.

В 2005 году власть спешно искала внутри страны союзников, имевших рычаги влияния на общество. И поэтому даже чиновники военного ведомства сменили риторику, согласившись говорить о принципиальной возможности проведения эксперимента по введению института армейских капелланов[37]. Однако к началу 2006 года страх перед «оранжевой революцией» у российской элиты отступил, и разговоры об эксперименте закончились. Что же до уроков ОПК, то они остаются региональной инициативой, с которой федеральное Министерство образования при новом министре Фурсенко борется путем разработки и внедрения курса «История мировых религий».

В результате проведенные РПЦ кампании 2003--2005 годов по внедрению ОПК и института военных капелланов имели неожиданный эффект. Они резко активизировали в образованном обществе антицерковные настроения и напрочь испортили отношения православных с мусульманами.

Начав открытое давление на государственные органы с целью внедрения ОПК (в том числе, пропагандистскую кампанию в государственных СМИ), РПЦ, по всей видимости, не ожидала столь яростного сопротивления со стороны тех, кто никак не учитывался ею в планах, -- а именно родителей, чьих детей должны были «учить православию», и учителей, которые должны были учить. Оказалось, что население страны, достаточно пассивно относящееся к политическим проблемам, остро реагирует на содержание образования, которое должно обеспечить их детям «фундамент» в современной жизни. Что учителям абсолютно не безразлично, чему учить детей. И что «номинальные» мусульмане и живущее на государственные субсидии исламское духовенство, привычно поддерживающее все православные инициативы (особенно «борьбу с сектантами»), вместе противостоят усилению влияния РПЦ в школах и армии.

Произошедший в 2005 году скандал с оскорбительной для большинства мусульманских лидеров книгой сотрудника ОВЦС МП Романа Силантьева, являвшегося исполнительным секретарем Межрелигиозного совета России (совещательного органа руководителей крупнейших «традиционных» религиозных объединений страны), вскрыл тлеющий конфликт. И хотя Силантьев был уволен со своего поста, его отставка не смогла помешать ускоренному введению «Основ исламской культуры» в ряде российских «мусульманских» регионов и не затушила открытую и крайне негативную оценку действий РПЦ со стороны исламского сообщества[38]. А православные в ответ не стали более скрывать своего реального отношения к мусульманам. Дошло до того, что осенью 2006 года в Москве открылся первый православный миссионерский центр для мусульман -- явление непредставимое пять лет назад[39].

Если отношения с мусульманами для РПЦ все же возможно исправить, то конфликт Церкви с либеральной частью общества стал глубоким и в ближайшей перспективе непреодолимым. Фактическое уничтожение либерального крыла в самой Церкви, а затем и агрессия в публичном пространстве (достаточно вспомнить «дело Сахаровского центра» (2003--2004), демонстрации против сексуальных меньшинств, погромы гей-клубов (2006) и «Галереи Гельмана» (2006) и десятки аналогичных случаев в провинции) -- все это заставило либеральную часть общества откровенно бояться Церкви, использующей свои связи во власти и среди политических экстремистов для такой вот «защиты».

Попытка задавить общественную критику Церкви отнюдь не уничтожила ее причин. Сейчас эта критика не особенно видна в медиапространстве, зато градус нелюбви к Московской Патриархии повышается в среде, которая не может «выпустить пар». Появление групп, борющихся с Церковью систематически (в первую очередь атеистически настроенных ученых и педагогов), стало результатом именно этой тенденции. История с попыткой введения ОПК дала им возможность ярко заявить о себе.

Ненависть к Церкви, с которой автору приходилось многократно сталкиваться в последние годы, идет главным образом не со стороны жертв ее преследований -- представителей новых религиозных движений или правозащитного движения, деятелей и любителей современного искусства или геев (хотя и без этого не обходится). В первую очередь такое отношение проявляют массовые категории людей с высшим образованием -- ученые из технической и естественно-научной сфер, медики, учителя, преподаватели вузов, военные, чиновники. Еще десять-пятнадцать лет назад их отношение к Церкви было благожелательно-нейтральным. Многие крестились или венчались, читали (или хотя бы пролистывали) религиозную литературу. Однако растущие требования со стороны Церкви к обществу, вкупе с негативным опытом практического общения с церковными структурами и ее рядовыми активистами изменили их позицию. Происходившая в 2000-е годы поляризация городского среднего класса на сторонников и противников РПЦ, создание организационных структур, отражающих их интересы, будет иметь долгосрочный стратегический эффект, обеспечивая классический для индустриального и постиндустриального общества клерикально-антиклерикальный дискурс.

***

Внутренние процессы в РПЦ, в том числе «приватизация» института Церкви епископатом, а также высокий уровень влияния в ней маргинальных с точки зрения общества политических и социальных групп -- результат малого интереса и слабой вовлеченности основной массы населения страны в ее дела. Епископы и священники не имели бы возможности манипулировать общинами, как им заблагорассудится, если бы в этих общинах состояло большинство или хотя бы значительная доля взрослого мужского населения. Этим людям было бы небезразлично, кто и о чем им и их детям будет говорить на воскресной проповеди и на что тратятся их пожертвования. Нынешние воцерковленные, как правило, принадлежат к наиболее слабым социальным группам и малочисленны. Потому и дальше во внутренней жизни РПЦ будет наблюдаться дисбаланс между интересами относительно молодых мужчин -- пастырей, занимающихся решением не только «духовных», но и «организационных» вопросов, -- и их по преимуществу пожилой и женской аудиторией, не всегда довольной подобными решениями, но не знающей, на что она в Церкви имеет право.

В то же время проблемы внутреннего церковного устроения никак не влияют на готовность достаточно многочисленных и довольно активных сторонников РПЦ в различных сферах оказывать ей практическую помощь, не посещая при этом храм. Подобные «сторонники на расстоянии», которым Церковь нравится по политическим и культурным причинам, не желают вникать в «мелкие подробности» ее реального состояния. Это новый феномен, еще нуждающийся в изучении и осмыслении.

Активная государственная поддержка РПЦ в России -- миф, выгодный обеим сторонам. Владимиру Путину выгодно выглядеть «отцом нации», признаваемым в таковом качестве сакральной властью (равно как союзами писателей или театральных деятелей). Он ездит поздравлять с днем рождения не только Патриарха, но и Никиту Михалкова. Он встречается в Кремле не только с членами Архиерейского собора, но и с академиками или Полом Маккартни.

Руководство РПЦ, безусловно, получает от президента и государства на порядок больше, чем все другие действующие в России конфессии. Оно активно использует «символический капитал» того внимания, которое ей уделяется первым лицом страны и многими (но отнюдь не всеми) его представителям на местах. Однако это далеко не все, чего бы ей бы хотелось. Решения базовых для ее существования проблем не происходит.

Церковь вынуждена встраиваться в существующий порядок, а не навязывать свое понимание этого порядка. Юлить в попытке стать нужной в соответствии с текущими политическими задачами -- будь то «построение честного бизнеса», «борьба с оранжевой угрозой» или «улучшение демографической ситуации». Ни одно из серьезных, системных предложений Церкви государству, позволивших бы РПЦ стать «стратегическим партнером» в одной из сфер общественной или государственной жизни, за последние восемь лет не принято. Церковный налог не введен, общедоступный православный телеканал не создан, земля и собственность Церкви не возвращена, «сектанты» из страны не «выдворены», военных капелланов в армии нет.

В вопросе о выделении государственных средств Путин занимает однозначную позицию, продемонстрированную на встрече с членами Архиерейского собора в октябре 2004 года. На многочисленные просьбы епископата РПЦ о необходимости дать денег на решение той или иной задачи следовал вежливый, но твердый ответ: нет. Оказывая Церкви моральную поддержку и даже содействуя ей в некоторых ее делах (самым известным стал сюжет с примирением с РПЦЗ), Путин пускает ее в свободное плавание без своего особого патроната. Даже в вопросе об ОПК, где столкнулись Патриарх и министр Фурсенко, выигрыш остался за министром, опирающимся на массовую поддержку работников образования[40].

Неустойчивое положение РПЦ в современной политико-экономической конструкции российского общества, наличие сильных противников, а главное -- печальные перспективы на будущее, осознаваемые многими в церковной среде, вынуждают Церковь заняться самомодернизацией. Юридические иски от лица Церкви в защиту собственности, прицерковное «правозащитное движение», священник на рок-концерте, замена (пусть пока частично) злобных фурий за свечными ящиками на любезных советчиц, декларации о намерении объединиться с католиками в стремлении отстоять «христианскую Европу» и, наконец, «Молодая Церковь» -- это только начало масштабного процесса.

В этом отношении Церковь в целом следует траектории российского общества, которое откладывает политические реформы и даже поворачивает вспять, претерпевая в то же время глубокую социальную модернизацию, меняя менталитет, разрабатывая, принимая и осваивая новые социальные практики и модели поведения.