Олег Игоревич Бэйда (р. 1990) – историк, специалист по проблемам русской эмиграции и истории Второй мировой войны, автор книги «Французский легион на службе Гитлеру. 1941–1944 гг.» (2013).

 

Развилки нейтралитета

В Европе есть две страны, славящиеся своей непоколебимой нейтральностью. Интересно, однако, то, что в обоих случаях частный выбор, который в роковые исторические моменты делали граждане этих государств, не вмещался в рамки декларируемого их властями нейтралитета. Шведский король Густав V, например, после нападения Германии на Советский Союз написал Гитлеру письмо, в котором приветствовал его действия и желал победы над «большевистской чумой»[1]. Сами же шведы, пренебрегая государственной позицией, активно и добровольно участвовали во всех войнах XX века, причем под всеми возможными флагами[2].

Что касается швейцарского примера, то в контексте Второй мировой войны он представляет собой иную величину. Непосредственное соседство с Италией, строившей «новый Рим», и особенно с Германией, заставляло в 1930-е годы эту маленькую альпийскую страну по-новому определяться с моральными границами нейтралитета, прочерченными еще в годы Первой мировой войны. В начале десятилетия многие швейцарцы, в том числе официальные лица, не слишком обособляясь от некоторых других европейских наций, благосклонно отзывались о нацизме, фашизме и их вождях. Так, командующий швейцарской армией, генерал Анри Гизан, летом 1934 года, наблюдая за маневрами итальянской армии, встретился с Муссолини, личность которого произвела на него сильное впечатление[3]. В Давосе, будущей столице всемирного экономического форума, в те годы открылось швейцарское отделение НСДАП. Его руководителем стал Вильгельм Густлофф, убежденный нацист, однажды заявивший своему врачу: «Я убил бы свою жену, если бы приказал Гитлер». В 1933 году в 11-тысячном населении этого городка немцы составляли 900 человек, из которых около 300 стали членами нацистской партии, хотя среди них лишь 20 или 30 были настоящими активистами[4].

В последующее десятилетие швейцарская позиция подвергалась трансформации. После того, как Германия перешла к откровенно экспансионистской политике, Швейцария жила с ощущением, что, учитывая тесное соседство и этнографическую палитру, нацисты пожелают ускорить процесс «возвращения всех немцев домой», вытекающего из их политической программы «Heim ins Reich». Причем многие швейцарцы не сомневались, что ускорять его будут под скрежет гусениц и грохот кованых сапог, а не под рассказы о прелестях «нового немецкого мира» и заверения в уважении нейтралитета, о котором говорил Гитлер[5]. В результате внутри страны оформилось движение «духовной национальной обороны», под эгидой которого сплотились общественные организации, пропагандировавшие «типично швейцарские» ценности: федерализм, терпимость, равноправие.

С 1938 года начался активный исход еврейского населения из Германии в Швейцарию. Швейцарцам подобная миграция не нравилась, и поэтому, обсудив с нацистами ситуацию и не желая раздражать их, швейцарские власти согласились на то, что в паспорта евреев, пересекающих швейцарскую границу, немцы будут ставить специальный красный штамп «J» (Jude – еврей). Такая мера была призвана упростить для швейцарских чиновников идентификацию нежелательных изгнанников[6]. В марте 1995 года правительству Швейцарской Конфедерации пришлось публично извиняться за непредоставление статуса беженцев лицам, имевшим в своих документах подобный штамп[7].

Тем не менее с началом «западного похода» вермахта ситуация накалилась до предела. В ходе боевых действий против Франции немецкие военно-воздушные силы около двухсот раз нарушали воздушное пространство Швейцарии, причем швейцарцы даже сбили одиннадцать немецких самолетов[8]. В ответ Германия дважды заявляла дипломатический протест, содержавший недвусмысленные угрозы. Более того, сразу после падения Франции Гитлер пожелал увидеть план нападения на Швейцарию, которая теперь была окружена немцами со всех сторон. Начальник генштаба сухопутных войск Франц Гальдер вспоминал, что нацистский лидер не раз возмущался поведением маленького государства[9]. В октябре 1940 года план, первоначально известный как «зеленый», а позже превратившийся в «Операцию “Ель”», был подготовлен. Историки до сих пор так и не выяснили, почему Гитлер не санкционировал проведения операции[10].

Возможно, нацисты просто не ощущали острой нужды оккупировать земли «вечных нейтралов». Во-первых, зачем втягиваться в боевые действия с достаточно сильной армией, которая определенно уйдет в горы и будет вести партизанскую войну – затяжную, трудную и затратную? Во-вторых, и это еще важнее, куда как выгоднее было торговать с ними. В условиях экономического бойкота со стороны многих держав именно Швейцария предоставляла Германии долгосрочные кредиты на сотни миллионов швейцарских франков. Она же продавала немцам золото за рейхсмарки. Наконец, в ее банках хранились германские активы. Так что резать своенравную «курочку», которая при должном обращении все равно несет золотые яйца, не было большого смысла.

 

Швейцарские фашисты и нацисты

Разумеется, и в Швейцарии были лица, которым определенность, связанная с нацистской Германией, казалась симпатичнее, чем гибридный нейтралитет их собственного государства. Известно, что на стороне немецких вооруженных сил воевали 1350 швейцарцев, причем из них около 800 служили в войсках СС, а еще 70 – в вермахте[11]. Даже в маленьком Лихтенштейне с населением в 11 тысяч человек, интересы которого на международной арене представляет Швейцария, нашлись от 85 до 110 добровольцев, сражавшихся на стороне нацистов. Около 40 из них погибли или пропали без вести[12].

Это, впрочем, добровольцы-одиночки, делавшие собственный, индивидуальный выбор. Но имеющиеся сегодня факты говорят о том, что и в высшем военном руководстве страны тоже были люди, симпатизировавшие нацистам. Одним из самых известных швейцарских правых активистов был полковник Артур Фоньяла, которого за постоянную демонстрацию своих взглядов вынуждены были уволить из армии. Он встречался с Муссолини, которым искренне восхищался; позже с итальянской помощью полковник основал Швейцарскую фашистскую федерацию. По мере нарастания политических аппетитов своих политических партнеров Фоньяла в целом поддержал возможную итальянскую оккупацию Швейцарии[13]. В конце 1930-х годов, после того, как итальянцы перестали его поддерживать, Фоньяла ненадолго ушел в тень[14], но уже в январе 1940-го его арестовали: бывший полковник оказался нацистским шпионом[15]. Фоньяла осудили, он два года провел в тюрьме. Выйдя на свободу в 1943 году, он вскоре умер.

Другой швейцарец в погонах, придерживавшийся радикально правых взглядов, сыграл ключевую роль в тех событиях, которые описываются ниже. Речь идет о докторе Ойгене Бирхере, личности богатой и многогранной. В отличие от Фоньяла, он дослужился до генерал-майора, во второй половине 1930-х годов активно выступая за перевооружение швейцарской армии. Этот человек располагал немалыми административными ресурсами: с 1931-го по 1937 год он занимал пост президента весьма влиятельного Швейцарского общества офицеров, а с 1934-го по 1942-й редактировал официальную армейскую газету.

Профессиональным поприщем Бирхера была медицина: он считается одним из пионеров артроскопической хирургии. Несмотря на успехи в медицинской деятельности и руководство кантональным госпиталем в Аарау, к концу 1930-х годов Бирхер оставил практику. Возможно, одной из причин, подтолкнувших его к такому решению, стала тяга к политической карьере. Еще в апреле 1919 года Бирхер основал Швейцарское патриотическое объединение – наиболее влиятельную и старую ультраправую партию страны. Благодаря его связям, в организацию удалось вовлечь многих офицеров и высокопоставленных военных, среди которых оказался и уже упоминавшийся командующий армией Гизан, а также заручиться поддержкой членов федерального совета (Бундесрата). Последнее едва ли удивительно, так как Бирхер был членом парламента с 1942-го по 1955 год. Влияние этого деятеля было настолько велико, что, несмотря на безусловные симпатии к нацизму и антисемитизм, его партия осталась единственным объединением подобного рода, избежавшим закрытия федеральным советом Швейцарии в 1945 году. Организацию распустили только через три года, и не по политическим основаниям, а в связи с коррупционным скандалом[16].

Контакты Бирхера с Германией начались еще в 1920-е годы: достаточно сказать, что он посещал учения рейхсвера в 1922-м, 1924-м и 1925 годах[17]. Его периодические поездки в Берлин по врачебной линии всегда имели политическую составляющую. Так, присутствуя на конгрессе хирургов, проходившем в апреле 1941 года, швейцарец встречался со своим другом, бароном Эрнстом фон Вайцзеккером, который занимал тогда пост статс-секретаря в немецком Министерстве иностранных дел[18].

Уже в мае 1941 года швейцарские агенты, работавшие в Стокгольме, Хельсинки, Бухаресте и других европейских городах, сообщали своему начальству о том, что германские войска стоят на границе с СССР, что ситуация сравнима с польским кризисом 1939 года и что война, скорее всего, неизбежна. Альпийская конфедерация вновь оказалась перед выбором. С одной стороны, ей хотелось сохранить status quo, невзирая на всю его хрупкость. С другой стороны, если Германия победит в грядущем конфликте, то злить ее еще раз было бы недальновидно. Согласно донесениям немецких дипломатов в Берне, поступавшим летом 1941 года, идея «крестового похода против большевизма» в целом в швейцарском обществе воспринималась в штыки, а государство надеялось, что Германия понесет тяжелые потери и будет ослаблена, в результате чего Британия окажется победителем. Исходя из такого настроя швейцарцам было выгодно тянуть время и скрывать свои подлинные устремления.

Возможно, именно поэтому швейцарский министр иностранных дел Марсель Пиле-Гола, прежде занимавший пост федерального президента, одобрил (или сделал вид, что одобрил) вторжение Германии в Советский Союз. 1 июля 1941 года немецкий МИД рапортовал руководству в Берлине, что в ходе официальной встречи министр назвал войну «действием в интересах всей Европы». Он также указал немецким партнерам на то, что, когда полугодом ранее социал-демократы предложили восстановить дипломатические отношения с СССР[19], он ответил отказом, поскольку не верил в долговечность германо-советского пакта[20].

Скорее всего швейцарские политики понимали, что на случай победы Германии, которая летом 1941 года казалась неизбежной, нужно предпринять какие-то символические шаги, которые позволили бы потом иметь хотя бы минимальное право голоса в «новой Европе». Но послать на восточный фронт военный контингент они не могли. Вскоре, однако, нашелся другой, менее прямолинейный путь.

 

«Да вы просто больные!»

Швейцарский посол в Берлине Ганс Фрелихер привлек внимание Пиле-Гола к одному из вариантов такого «превентивного действия». В мемуарах дипломат писал:

 

«Я чутко отнесся к заявлениям Геббельса, адресованным нашим журналистам, согласно которым скоро станет ясно, кто сам себя исключил из новой Европы; я гадал, какой же вклад мы могли бы сделать, не компрометируя наш нейтралитет».

 

Фрелихер подхватил идею Бирхера об отправке небольшой медицинской миссии на германо-советский фронт для лечения немецких раненых. Сама по себе идея не была новой: такая же миссия была подготовлена швейцарцами во время советско-финляндской войны. Опираясь на поддержку некоторых бизнесменов, швейцарского Красного Креста и связи Бирхера, энтузиастам удалось заручиться поддержкой Бундесрата, согласие которого было необходимым. Финансировалось все частным образом: Фрелихер полагал, что потребуется около 200 тысяч швейцарских франков, которые он собирался достать через местных магнатов, работающих с Германией. По его мнению, акция была тем самым шагом, который соответствовал «лучшим традициям нейтралитета» и одновременно являлся «вкладом в улучшение наших отношений с сильнейшим государством в Европе, во всяком случае в настоящее время»[21].

Под эгидой швейцарского Красного Креста[22] в конце августа был сформирован Комитет по оказанию помощи (Komitee für Hilfsaktionen unter dem Patronat des Schweizerischen Roten Kreuzes)[23]. Любопытно, что в сохранившихся стенограммах сессий Бундесрата формальное одобрение этого вопроса отсутствует, хотя другие архивные документы свидетельствуют, что в целом проект был поддержан и отдан под начало Пиле-Гола. По каким-то причинам в сентябре Пиле-Гола начал сомневаться в успехе, что вызвало непонимание и недовольство среди сторонников акции; ведь de facto именно МИД курировал проект, и с выходом ключевого игрока все могло прекратиться. Проблемы возникли и с генералом Гизаном, который категорически не согласился с назначением Бирхера главой миссии, поскольку тот был действующим командиром 5-й дивизии. Точно так же ему не нравилась перспектива лишиться, пусть даже на время, квалифицированного медперсонала. Лишь после скандала, учиненного Бирхером при поддержке членов Комитета, некоторых членов федерального совета и Швейцарского общества офицеров, Гизан сдался.

Немцы же одобрили проект быстро: уже в начале августа было получено согласие немецкого МИДа и лично Гитлера, который лишь потребовал удостовериться, что на фронт поедут хирурги «арийского» происхождения. Поскольку германоязычные швейцарцы причислялись к немецкому национальному сообществу, вопрос решился сам собой.

Каждый из участников миссии подписал в Берне особое, санкционированное Комитетом, соглашение из семи пунктов, оригинал которого был датирован 13 октября 1941 года. Подписавшие лица обязывались беспрекословно подчиняться определенным в соглашении правилам, соблюдать врачебную тайну и «хранить строжайшее молчание обо всех иных наблюдениях». Им строго запрещались «любая критика или обсуждения политического характера», а беспрекословное подчинение германским руководителям называлось «делом чести»[24]. Отдельно был выделен запрет на фотографирование. Выступления или публикации, касающиеся миссии, были возможны только с согласия Комитета. Любое нарушение соглашения влекло за собой немедленный возврат домой. Главой миссии был назначен Ойген Бирхер, организационное руководство взял на себя хирург, подполковник Ги фон Виттенбах, а его техническим помощником стал доктор Эрнст Руппанер, главный врач госпиталя коммуны Самедан.

Уже после войны одним из бывших участников миссии был обнародован секретный документ, посвященный технической стороне вопроса и касавшийся униформы, транспортировки, персональной защиты, вакцинаций, действий на случай ранения или увечья. Он состоял уже из девятнадцати пунктов и подписывался двумя сторонами. В качестве представителя Комитета выступил Йоханнес фон Мюральт, тогдашний президент швейцарского Красного Креста. Со стороны верховного командования сухопутных сил Германии документ подписал начальник общевойскового управления, ведавшего снабжением войск и армии резерва, генерал Фридрих Ольбрихт, один из будущих заговорщиков, покушавшихся на Гитлера. Секретная бумага содержала важнейший пункт: на время проведения миссии швейцарцы фактически выходили из-под юрисдикции своего государства и – как военнослужащие – подпадали под военные законы Германии, в том числе и в вопросах дисциплины[25]. Правда, сами врачи об этом распоряжении и его потенциально опасных юридических последствиях тогда не знали.

15 октября из Берна выехал поезд на Берлин. В нем под руководством Бирхера и фон Виттенбаха 37 докторов, 30 медсестер, водители и переводчики (всего 80 человек) отправились через Польшу в Смоленск. Их командировка должна была продолжаться три месяца. Швейцарское описание жестоких оккупационных будней в целом согласуется с другими источниками. Любопытной же является именно оптика швейцарских врачей, их «нейтральное» восприятие повседневной жизни в немецком тылу.

Доктор Эрнст Бауманн, участник первой миссии, а впоследствии врач 606-го полевого лазарета, писал 23 октября о том, как его поражает природа вокруг: дикие леса, бесконечные равнины, одинокие дома с колодцами, столь подходящие меланхоличным песням военнопленных, которых во множестве видели медики. «Миллионы могли бы счастливо жить тут!» – пишет врач. По мнению Бауманна, пример его собственной страны доказывает, что европейцы вполне могут уживаться вместе, и он высказывал надежду, что именно такая воля живет в Адольфе Гитлере, а в мире, который будет вскоре построен, найдется место и для швейцарцев[26].

Медсестра Эльзи Айхенбергер, также участница первой миссии, подслушала разговор на одной из станций по пути в Смоленск. Немецкий солдат болтал с проводником; из его слов следовало, что на станции работают 30 евреев, которые пока нужны, но скоро от их услуг откажутся, так как 1600 евреев «уже перещелкали». Их собирают вместе, потом они сами себе роют могилы, и «затем пиф-паф – всех, стариков и детей». Русских пленных, которых вылавливают в лесах, ждет та же участь. Так же услышавший все это врач, коллега Эльзи, начал упрекать ее: как может она чувствовать себя нормально перед лицом такой реальности? Не исключено, что к этому и можно привыкнуть, но в любом случае «миссия сделает из нас стариков» – заключил собеседник медсестры. Айхенбергер, сама подавленная, посоветовала ему просто не приближаться к некоторым вещам, чтобы не оказаться нетрудоспособным. По ее словам, им надо было научиться поддерживать баланс душевных сил, ведь «вечное более важно, чем временное»[27].

Доктор Фредерик Родель вспоминал, как на одной из станций немец швырял буханки хлеба прямо в вагоны с оголодавшими советскими военнопленными, из-за чего возникали настоящие драки. Уже позже, разговаривая с немецкими офицерами в Смоленске, он услышал о чудовищных санитарных условиях, в которых жили военнопленные. Немецкие офицеры называли их просто «животными»[28]. Как минимум один из пунктов подписанного обязательства военные врачи не соблюдали: сохранились фотографии, сделанные ими в Смоленске и других оккупированных городах. Ассистент хирурга Эрнст Гербер, работавший в Юхнове и Рославле, писал в дневнике, что серо-голубая униформа швейцарской армии вызывала вопросы. Еще в дороге швейцарцев не раз спрашивали, не они ли те самые бойцы испанской Голубой дивизии, о которой пишут в газетах? «“О, нет, мы из Швейцарии и едем в Смоленск, – отвечаем мы. – Мы из Красного Креста, а здесь только для того, чтобы лечить раненых”. – “Да вы просто больные, если добровольно сюда приехали!” – обычно слышно в ответ»[29].

 

Берн – Смоленск – Берн

Наконец, миссия прибыла в Смоленск, в лазарете которого швейцарцев ждали 900 раненых. Некоторые швейцарцы чуть позже направились дальше: поближе к фронту, в Юхнов, Рославль, Гжатск и Вязьму. Формальный глава фон Виттенбах работал в военном лазарете 4/531 у северного (военного) аэропорта. Основную группу врачей, прибывших из Берна, разместили в «красном доме» – бывшей спортивной академии на Киевском шоссе. На тот момент это был лазарет 2/591, которым руководил оберштабврач доктор Отто Зундхайм. Рядом находилось маленькое здание, так называемый «зеленый дом», где оперировали пациентов, там же располагалась столовая. На завтрак сотрудники миссии получали швейцарский эрзац-кофе, хлеб с маслом; на обед суп из овощей, хлеб и эрзац-кофе; на ужин сосиски, масло, хлеб и фрукты. Группе хирургов раз в два дня выдавали бутылку шампанского, а каждый день полагалась чашка молочного шоколада. За тяжелую работу предусматривались спецпайки. «Швейцарский лазарет» организационно состоял из старшего хирурга, трех хирургов рангом пониже, ассистентов и медсестер. Руководство и меднадзор в лазарете были почти полностью в швейцарских руках, немецкие врачи лишь помогали. Функционировали две операционные, позволявшие проводить от двенадцати до пятнадцати операций в сутки. Со светом были перебои, поэтому приходилось импровизировать при свечах и карбидной лампе, один раз на протяжении четырнадцати дней подряд. По воспоминаниям очевидцев, в тех местах, где работали швейцарские врачи, их помощь была ощутимой. В общей сложности члены миссии работали в двенадцати госпиталях Смоленска, где содержались 14 тысяч раненых[30].

В госпиталях вермахта были русские работники, с которыми у швейцарцев установился контакт. Молодой доктор Ганс Хайнц Арнс вспоминал некую Галину, дочь русского профессора. Айхенбергер писала об одном русском и красивой студентке-медике Елене. Были также медсестры Анна и Антонина, обе хорошо говорили по-немецки; Анастасия с сестрой Женей («наполовину еврейки»). По словам Эльзи, она и русские помощницы обсуждали все что угодно, однако темы разговоров в дневнике не называются. Одна 41-летняя женщина, говорившая по-немецки и получившая работу в госпитале, как-то пригласила Эльзи и ее коллег к себе домой. Швейцарка сочувствовала русскому медперсоналу: они съедали свои минимальные пайки, стоя в туалетах или на кухне, так как у них не было обеденного перерыва. Малейшее отклонение от распорядка оборачивалось наказанием: один свидетель видел, как провинившихся как-то выгнали нагишом на мороз, и их с кнутом по снегу преследовал немецкий унтер-офицер[31].

Интересно, что трое из водителей миссии оказались российскими эмигрантами. Александр Линдер был сыном швейцарца Якоба Линдера, женившегося на русской помещице из Духовщины. В Смоленске он встретил свою кузину и ее семью. Владимир фон Штайгер был офицером царской армии и кавалером Георгиевского креста: знание языка позволяло ему поддерживать хороший контакт с местным населением в Юхнове. Об еще одном эмигранте, Николае Булаеве, известно крайне мало[32].

Атмосфера в Смоленске была тяжелой. Фон Виттенбах в середине ноября объявил о том, что швейцарцам строго запрещено посещать лазареты для советских военнопленных, а также лечить русское население[33]. Специалист по переливанию крови, доктор Рудольф Бухер, вспоминал, что как-то он с коллегами без разрешения все-таки посетил лазарет для советских военнопленных, однако немцы узнали и пригрозили отправить всю миссию назад, если такое повторится еще раз[34].

Были и другие случаи «конфликта совести». Хирург Юбер де Рейньер писал в своем дневнике 8 ноября 1941 года:

 

«Видел колонну из сотни русских пленных. Позади колонны, что двигалась со скоростью около 1 метра в минуту, шли трое, обнявшись за плечи. Вернее, двое фактически несли того, что был посредине. Он сам не держался на ногах, но и товарищи его были на пределе. Одно из самых сильных впечатлений за все время – эти трое, бредущие по прямой дороге на въезде в город. Прямо перед входом в наш госпиталь, тот, что посредине, падает на колени. Двое товарищей не в силах его поддержать. Мой долг – спуститься, подхватить бедолагу и, перевязав его, отнести в палату. Но, нет, я остался на месте. И, как все, молча наблюдал эту сцену. Свой врачебный долг, долг волонтера Красного Креста, и просто человеческий, я не выполнил из страха перед гневом принимающей нас стороны»[35].

 

Водитель Бирхера был немецким агентом и однажды донес на одного из членов миссии, ошибочно обвинив его в поддержке коммунистических идей. Айхенбергер запомнила свои страхи: по улицам было жутко ходить одной, а сама работа была хаотичной, механической и бесконечной. Ее возмущало, что оккупационные власти отказывались заботиться о местном населении. Посетив однажды «смоленское гестапо»[36], в одной из камер она увидела женщину с «пустым, потухшим взглядом». Солдат сказал ей, что обитатели камер меняются каждые несколько дней, так как после расследования их обычно расстреливают. По его словам, иногда немцы не утруждали себя соблюдением юридических процедур: это «такая трата времени, они все просто партизаны и еврейский сброд». В одной из последних камер стена была из железного листа, а пол цементный. Охранник сказал, что раньше здесь располагалась большевистская ЧК: жертвы вставали лицом к стене, им стреляли в затылок. Чтобы хоть как-то расслабиться, два–три раза в неделю по вечерам Эльзи ходила в кино, а также посещала концерты классической музыки[37].

Ранним утром 19 января 1942 года первая швейцарская медицинская миссия покинула Смоленск. Стоял сильный мороз. В дорогу немецкие коллеги снабдили швейцарских врачей хлебом, маслом, консервами, вином и шнапсом.

Хирург 16-й армии вермахта Ганс Киллиан в октябре 1942 года в Пскове встречался с Бирхером, которого знал еще с довоенных времен по берлинским симпозиумам. Швейцарец, прибывший в СССР с инспекцией, сообщил ему, что во время обсуждения в Бундесрате в 1941 году кто-то сказал, что раз мы такие нейтральные, то нужно отправить врачей и в Советский Союз, однако никто на это не вызвался, поэтому ограничились германской стороной. Бирхер откровенно говорил с Киллианом о перспективах войны, которые, по-видимому, уже были ему ясны. Немец в целом соглашался, но добавлял, что врачу не остается ничего иного, кроме как лечить, даже если негативный исход уже предрешен[38].

 

Ненужная утечка

Всего на оккупированные территории СССР были отправлены четыре миссии, в которых приняли участие 250 человек. Некоторые, как Айхенбергер, ездили по несколько раз. Последние две экспедиции напрямую финансировались швейцарским правительством, поскольку к тому моменту частные инвесторы от этой инициативы просто устали. Ойген Бирхер полноценно участвовал только в первой миссии, а позже бывал в России лишь эпизодически.

Вторая миссия, состоявшая из 80 человек и возглавляемая доктором Максом Арнольдом, начала работу 8 января 1942 года и до 14 апреля работала в Варшаве. Есть данные, что в ней принял участие президент швейцарского Красного Креста, записавшийся в последний момент[39]. Третья миссия под руководством доктора Франца Мерке уехала 18 июня 1942 года и проработала в Риге, Даугавпилсе и Пскове до 29 сентября. Четвертая миссия под началом доктора Эрвина Ховальда убыла 24 ноября 1942 года и работала в Сталино и Харькове до 9 марта 1943 года, когда ей пришлось спешно эвакуироваться из-за наступления Красной армии. Отдельные врачи попали под Сталинград[40]. Также в апреле 1942 года состоялась ортопедическая миссия в Афины. Еще одна, неофициальная, миссия к югославским партизанам Тито была подготовлена и проведена, несмотря на противодействие швейцарских государственных органов, швейцарцами левых убеждений[41].

Если отвлечься от мнений, в которых подчеркивалась эффективность швейцарских врачей, то в целом для Швейцарии успешность этого проекта остается под большим вопросом. Действительно, страна не получила того эффекта, на который рассчитывала, но скорее обзавелась новыми проблемами. Дело в том, что один из врачей, доктор Рудольф Бухер, участвовавший еще в первой миссии, после возвращения в Берн начал активно информировать общественность о том, что на Востоке массово уничтожают евреев. Более ста выступлений (охвативших, по словам самого Бухера, около 150 тысяч человек), в которых рассказывалось о нацистской оккупации, Бундесрату крайне не понравились: в отношении подобных публичных актов был введен режим жесткой цензуры[42]. В начале 1944 года Бухера вызвал министр внутренних дел, полковник Карл Кобельт. Он устроил врачу выволочку, пригрозив отправить его за решетку. Кроме того, Бухера уволили из армии. После войны он написал мемуары и стал членом Бундесрата.

Знакомые говорили, что Бухер был увлекающимся человеком, который любил преувеличивать. Однако его рассказы подтверждаются и дневниковыми свидетельствами водителя Франца Блэттера, участвовавшего в первой миссии. Он вел свои записи в Варшаве: «23 октября. Вчера 3000 евреев были убиты из-за саботажа»; «7 ноября. Женщины и дети были ликвидированы из-за стрельбы по немецким солдатам». Этот дневник в итоге попал в руки швейцарских властей[43]. В конце концов, последующие предложенные швейцарцами миссии были отклонены Берлином из-за «ненужного» общественного внимания, привлеченного к теме военных преступлений.

По утверждению швейцарского специалиста Дэниэля Буржо, союзники в итоге получили пропагандистский козырь и, как он пишет, «со злобным удовольствием» стали ссылаться на показания участников миссий. Весной 1942 года Пиле-Гола «надавил» на Комитет, заставив публично опровергать эти «досужие рассуждения». Несмотря на принятое врачами обязательство молчать, слухи о преступлениях германской армии на Востоке, свидетелями которых стали медики, начали циркулировать внутри Швейцарии уже в середине декабря 1941 года. Это было зафиксировано в отчетах немецких дипломатов. После завершения работы первой миссии, в феврале 1942 года, в германской прессе появилась небольшая врезка из двух абзацев, где швейцарским врачам выражалась благодарность:

 

«Практичная, всегда полезная работа этих прекрасно обученных и особо проинструктированных мужчин и женщин сыграла важную роль в уходе за нашими германскими солдатами, борющимися против большевизма»[44].

 

Чуть позже некоторые материалы вышли в свет в Швейцарии. В 1942 году (возможно, с одобрения Комитета) напечатали небольшую работу на 46 страницах, в которой доктор Ганс Венген обобщил «смоленский опыт» швейцарских врачей[45]. А уже в 1945-м опубликовали большой сборник статей, отчетов и воспоминаний, отредактированный Бирхером[46]. В том же году вышел дневник Айхенбергер[47].

 

И иные примеры

Швейцарский казус заметно отличается, скажем, от случая Испании, которая формально также оставалась нейтральной, а на деле отправила в Россию Голубую дивизию, показавшую себя сильным и действенным соединением вермахта. Вряд ли можно сравнивать Швейцарию и с Францией правительства Виши, которая, формально не объявляя войну СССР, набрала небольшой легион добровольцев. Некоторые параллели можно проводить с Болгарией, которую принудили присоединиться к державам Оси. После 22 июня 1941 года нацисты ждали, что болгары официально, как союзники Германии, пошлют свою армию воевать с Советами, однако королевство даже не объявило СССР войну. В декабре 1942 года возникло предложение сформировать болгаро-германский легион, однако и оно было отвергнуто болгарами. И хотя в самом конце войны в СС было создано болгарское формирование из числа ультраправых добровольцев, формально Болгария отделалась от «союзнического долга» тем, что отправила на германо-советский фронт санитарный поезд, врачи которого лечили в том числе и русских раненых. По словам секретаря царя Бориса III, стратегия государства в то время предполагала «умиротворение Германии путем множества малозначительных уступок»[48].

В описанной истории, однако, итог иной: Швейцария – государство нейтральное, не вступавшее ни в какие коалиции с нацистами. Быть может, всю эту миссию наиболее целесообразно рассматривать с узко швейцарской точки зрения? Для маленького государства и в то время, и сегодня было важно сохранять свою независимость, причем любой ценой, и если для этого требуется «умасливание» сильных, значит, так тому и быть. В конце концов, швейцарские медики не были боевым формированием. Вместе с тем, конечно, вопрос о беспорочной нейтральности все равно остается. Да, формально в противников той Германии врачи из конфедерации не стреляли, но зато они лечили тех, кто это делал.

Насколько возможны здесь этические оценки? Немецкая армия была призывной, и вряд ли какой-нибудь Ганс из баварской деревни, получивший пулю в холодной России и мучившийся от раны в смоленском лазарете, был виноват в том, что его правительство развязало войну, в ходе которой осуществляло геноцид. Точно так же не виновным в той войне был швейцарец, который по идеологическим или гуманитарным причинам приехал в далекую страну, чтобы извлечь из Ганса пулю и поставить его на ноги. Конечно, Ганс, вылеченный швейцарцем, потом снова шел воевать – но это логика войны, а не мира, то есть не тех семидесяти лет, которые отделяют нас от жутких событий Второй мировой.

 

***

Лаури Коэн, размышляя о противоречивой роли этих «нейтралов» и их месте в швейцарской памяти о войне, говорит о том, что сам по себе факт транснационального взаимодействия с участием Швейцарии в оккупированном Смоленске был уникальным[49]. По ее словам, ни в одном советском документе об оккупации Смоленска, с которыми она работала, не было ни слова о швейцарской миссии. Действительно, за исключением эпизодического упоминания в книге дипломата Андрея Степанова и краткого описания, сделанного военным историком Константином Семеновым, эта история практически не известна в России до настоящего времени[50]. Подготавливая этот текст о забытой странице германо-швейцарского сотрудничества, я в свою очередь не преследовал цели кого-то осудить или оправдать. В конце концов, дело историка ограничивается лишь описанием реальности и, таким образом, демонтажем разного рода глупостей, накапливающихся со временем вокруг той или иной темы.

В 2003 году Фредерик Гонсет снял документальный фильм «Миссия в ад», в котором предоставил слово выжившим участникам этого забытого военно-медицинского проекта. Ленту показывали на первом фестивале кино франкоговорящей Швейцарии, причем DVD с фильмом содержит русскую озвучку и субтитры. Не часто маленькая страна предлагает людям, говорящим по-русски, заглянуть в столь неоднозначные закоулки своей истории. В конце фильма историк швейцарского Красного Креста Филипп Бендер говорит о том, что все изыскания показывают, что отправка миссий серьезно подорвала швейцарский нейтралитет:

 

«Это было проявлением беспомощности влиятельнейших кругов государства и общества перед якобы неотвратимым ростом могущества “третьего рейха”. […] Отправка этих санитарных миссий явилась искажением принципов и ценностей, которыми должна руководствоваться такая организация, как Красный Крест».

 

Интересно и озвученное в той же ленте воспоминание Фредерика Роделя о возвращении из СССР.

 

«В Швейцарии. О, как я был разочарован. По прибытии в Цюрих нас встречали великолепным обедом, кажется, в одном из банкетных залов, неподалеку от вокзала. Всех нас рассадили между знаменитостями из политического либо из медицинского мира, местными либо бернскими. Начались расспросы: “Так что же вы видели, что вы делали?”. А мы: “Вы же понимаете – мы ничего не видели, ничего не делали”. А потом нам стали говорить: “Вы знаете, почти невозможно достать сливочного масла, все теперь нормировано, если бы вы знали, как сложно с тем, как сложно с этим, на все ограничения”. Вы понимаете, мы там оставили людей в конце тупика, а тут нам говорят – недостает сливочного масла. Это было отвратительно, даже сейчас, как вспомню… [всхлипывает] Простите меня, это глупо».

 

Как бы то ни было, в целом феномен швейцарской миссии по-прежнему остается в «серой зоне» как в моральном, так и в политическом отношении. Это когда белое уже не такое уж и белое, а черное еще не слишком черное.

Короче говоря, туман – как в Альпах.