[стр. 33—42 бумажной версии номера] [1]

Солидарность не предполагает, что наша борьба — одна и та же борьба, или что наша боль — одна и та же боль, или что мы разделяем одни и те же надежды на будущее. Солидарность подразумевает вовлеченность в общее дело и совместную работу, а также признание того, что, даже если наши переживания различны, а жизни и тела не схожи, то мы все равно существуем бок о бок, деля общую почву.

Сара Ахмед[2]

Гражданское общество в Украине проявило высокую активность и быструю реакцию на вызовы, связанные с вынужденным переселением огромного количества людей из Донбасса. В условиях, когда политика украинских властей в отношении переселенцев оставалась негибкой, волонтеры и некоммерческие организации (НКО) сыграли важную роль в оказании им социальной поддержки. Гражданский активизм в Украине после 2014 года демонстрирует, насколько сильной может быть солидарность, не разделяющая граждан на «своих» и «чужих», а исходящая из общего чувства принадлежности к сообществу.

2014-й: как все начиналось

Когда без малого пять лет назад на юго-востоке Украины начинались военные действия и люди, спасаясь от боев, начали уезжать, кто на безопасные территории страны, а кто в Россию[3], почти никто из них не мог представить, что им, возможно, никогда не доведется увидеть собственного дома. «Мы тогда, в [20]14-м, над собой шутили: донецких легко можно будет узнать по шлепанцам на снегу. Многие уезжали так просто — переждать лето на море, не брали с собой теплых вещей, ничего», — говорил переселенец из Донецка, интервьюированный нами в Мариуполе в 2017 году[4]. Люди в тот момент не предполагали, что десятки тысяч домов будут разрушены, а вернуться будет некуда или не к кому: война унесла более 10 тысяч жизней, из которых более трех тысяч составили гражданские лица[5]. А сколько еще людей умерли в многочасовых очередях на блокпостах, поскольку здоровье такого просто не выдерживает, вообще никому не известно, хотя подобные факты фиксируются каждый месяц.

Говоря формальным языком, в Украине сейчас более полутора миллионов вынужденно переселенных лиц, и поэтому уже пятый год страна входит в десятку государств с наиболее высокой численностью этой категории граждан. Согласно данным Международного центра мониторинга внутреннего перемещения, из 65 миллионов вынужденно перемещенных лиц в мире 40 миллионов составляют внутренне перемещенные лица (ВПЛ)[6]. Если в отношении беженцев после принятия Женевской конвенции была сформирована как международная, так внутригосударственная политика, то в отношении ВПЛ до сих пор не существует документа, который мог бы послужить основой для последовательной и четкой работы с ними. Руководящие принципы по внутреннему перемещению, принятые ООН в 1998 году, исходят из того, что «перемещенные внутри страны лица пользуются, на основе полного равенства, теми же предусмотренными международным правом и национальным законодательством правами и свободами, которыми пользуются остальные лица в их стране»[7]. Однако, чтобы поддерживать права и свободы ВПЛ, необходимы соответствующая законодательная база и адекватные материальные ресурсы. Учитывая сложную экономическую ситуацию в Украине, разместить и обеспечить всем необходимым такое большое количество вынужденно перемещенных лиц было просто невозможно. Кроме того, как сами обыватели, покинувшие дома «на лето», так и чиновники, принимавшие решения, просто не могли исходить из того, что вооруженный конфликт затянется так надолго. По этой причине правительственное постановление о статусе внутренне перемещенных лиц появилось лишь в октябре 2014 года[8]. С этого же времени началось формирование законодательства, касающегося различных категорий перемещенных лиц, определение для них ежемесячных выплат и так далее.

Один из респондентов, который после вынужденного переезда занялся общественной работой, рассказывает:

«Система помощи начала создаваться как таковая. [...] Сначала это были волонтеры. Просто люди с улицы. Какое-то время помогали органы власти. Я тогда уже был в Харькове. Как таковой регистрации не было. Помню, сам пришел в здание областной администрации. [...] Записали, что мы такие есть, мы с этим и ушли. В октябре 2014-го появляются постановления [Кабинета министров Украины] № 505 и № 509 про регистрацию внутренне перемещенных лиц и адресную помощь. Тогда начинается системная работа, уже выдавались справки. Потом появился учет со штампами миграционной службы. [...] Одно время были разночтения, кто этим будет заниматься. Сначала это “повесили” на Службу чрезвычайных ситуаций, потом на Министерство социальной политики. Сейчас это Министерство по временно оккупированным территориям и ВПЛ. Надо было определяться, кто конкретно будет заниматься этой проблематикой. [...] Но международные организации больше всего делают, международные и украинские волонтерские организации» (интервью, Мариуполь, 2017).

Стихийная помощь

Многие действующие на сегодня организации, оказывающие поддержку ВПЛ, были созданы в самом начале конфликта на основе стихийной помощи. Например, «Донбасс SOS» началась в 2014 году с «горячей линии», по которой оперативно координировалась помощь пострадавшим[9]. На сегодня организация объединяет пять координаторов и около 40 волонтеров «горячей линии», а также сеть региональных волонтеров в Донецкой, Луганской и еще 14 областях Украины. Другая организация, «Станция “Харьков”», получила свое название благодаря специфике своей работы[10]: именно на этой железнодорожной станции волонтеры встречали людей, бежавших из охваченных войной Донецкой и Луганской областей, помогали вещами, с поиском жилья, консультировали по всевозможным вопросам, которые могли появиться у семей, вынужденных стремительно покинуть дома на неопределенный срок. Только с июня по декабрь 2014-го «Станция “Харьков”» помогла найти жилье для 30 тысяч переселенцев. «Все деньги — от меценатов и небезразличных харьковчан, — сообщала местная пресса. — Власть не помогла ни деньгами, ни жильем для беженцев, ни организацией питания»[11]. Действительно, государственные органы социальной защиты не были готовы к столь массовой внутренней миграции и их роль в большинстве случаев ограничивалась подготовкой документации на получение пособий для отдельных категорий ВПЛ. На социальное сопровождение переселенцев у государства тогда не хватало ни ресурсов, ни технологий[12].

Важно отметить, что подъем взаимопомощи наблюдался не только на юго-востоке Украины, по соседству с зоной боев, но и в других областях. Вот свидетельство респондентки из числа ВПЛ, проживающей в одном из северных регионов:

«Приехала и узнала, что у нас тут санаторий, что здесь дети, 180 человек с Донецка. Причем некоторые дети там без бабушек. Я пошла в местную школу, познакомилась с руководством. И попросила, чтобы они кинули клич по всей школе, чтобы [предложили] нести, что у кого есть дома. [...] И постепенно стали все нести, нести, нести. [...] Все [мои] соседи видели, как доставляют ящики в подъезд и на этаж. Потом начали люди приходить, человек по 80 [в день]. А соседи говорят: секта какая-то» (интервью, север Украины, 2017).

В Мариуполе одна из респонденток объяснила, почему она вместе с другими волонтерами и сотрудниками НКО содействовала переезду и обустройству 1200 человек из района, который сама она покинула за несколько месяцев до начала войны:

«Я знаю, что у меня в доме, в моем подъезде живут, целая семья, приехали, у них двое деток, здороваемся со всеми, выходим вместе на улицу, встречаемся. Мы все можем оказаться в такой ситуации, мы все не знаем, что с нами будет завтра, поэтому и занялась этим. Как можно иначе? Просто ты человек, и все» (интервью, Мариуполь, 2017).

Очень скоро стихийные усилия были дополнены более упорядоченным содействием: Международная организация по миграции, Управление ООН по делам беженцев, Датский и Норвежский советы по делам беженцев, Общество Красного Креста, «Caritas» и ряд других международных структур начали мониторинг и адресную поддержку отдельных категорий украинских ВПЛ, зачастую через проекты местных НКО. Несмотря на хроническую нехватку ресурсов даже у международных акторов — в частности в 2017 году более 80% запросов на предоставление средств для гуманитарных нужд Украины так и не были профинансированы[13], — локальные организации в пределах возможного совершенствовали свою деятельность, опираясь как на собственные наработки, так и на навыки, полученные посредством тренингов и обмена опытом с иностранными партнерами. Благодаря вовлечению международных организаций, принесших в Украину более совершенные методики работы с вынужденными переселенцами, а также укрепляющимся ресурсным возможностям «третьего сектора», постепенно росло качество и расширялось разнообразие оказываемых услуг. Общественная реакция на различные проблемы, с которыми сталкивались ВПЛ, в итоге оказывалась все более оперативной и эффективной.

Опрос представителей 138 НКО в Украине, проведенный в рамках исследовательского проекта в 2018 году, показал, что наиболее часто в 2017—2018 годах вынужденно перемещенным лицам оказывались следующие услуги: консультирование по вопросам трудоустройства (81%), психологическая поддержка (79%), организация свободного времени (67%), содействие в возобновлении выплат пособий и пенсий (58% и 53%), помощь в поиске жилья (49%)[14]. По большей части НКО и волонтеры были вынуждены заниматься всесторонним кейс-менеджментом: как правило, обращающиеся за помощью люди были обременены целым комплексом проблем, которые не поддавались разрешению по отдельности. Например, утрата документов влечет за собой ограничения в поиске квартиры и в трудоустройстве, а многомесячная невыплата пенсий, особенно в ситуации одиноких пожилых граждан, чревата невозможностью оплачивать жилье.

Переселенцы и сообщества

Значительная часть ВПЛ, согласно мониторинговым исследованиям Международной организации по миграции, не планирует возвращения в места исхода. Так, по состоянию на весну 2018 года доля украинских граждан, которые выражают намерение вернуться на прежнее место жительства после окончания вооруженного конфликта, составляет всего 25%[15]. Состояние неопределенности, сохраняющееся в Донецкой и Луганской областях, вынуждает ВПЛ стремиться к обретению стабильности на новых местах. Соответственно, начиная примерно с конца 2015 года, НКО и международные организации стали не только работать с непосредственными нуждами самих переселенцев и восстановлением причитающихся им выплат и документов, но и заниматься вопросами социального сплочения тех общин, в которые они вливаются.

При этом в сравнении с начальным периодом явно обозначились новые акценты. Как отмечает специалист одной из международных благотворительных организаций, если в 2014 году упор делался на приспособление приезжающих ВПЛ к среде и условиям принимающих их сообществ, то в настоящее время на первый план вышло побуждение самих этих сообществ более внимательно и чутко реагировать на особые потребности переселенцев:

«Сейчас мы придерживаемся курса на то, чтобы люди, которые пострадали от военных действий на востоке страны, рассматривались бы просто как члены нового комьюнити, но с особыми потребностями. В каждом сообществе есть люди, у которых имеются особые потребности — например граждане с ограниченными возможностями или находящиеся в сложной жизненной ситуации. Те, кого мы называем переселенцами, — тоже категория людей, испытывающих жизненные трудности. [...] Мы должны уходить от курса на какую-то особую “интеграцию”. Ведь они граждане Украины, они интегрируются в собственной стране, они просто вынужденно переехали в другое место. Да, у них нет жилья или каких-то иных необходимых вещей, но тем не менее они не должны восприниматься как какая-то [чуждая] общность, которую нужно куда-то “интегрировать”. [...] Это наши граждане» (интервью, Львов, 2018).

Именно в этом отношении, например, ведется работа в Львовском центре поддержки семей, куда обращаются семьи и ВПЛ, и местных жителей. Проведение совместных культурных мероприятий для переселенцев и представителей местных сообществ широко практикуется в Украине Управлением Верховного комиссара ООН по делам беженцев, которое сотрудничает с НКО, библиотеками и культурными центрами в Киеве, Одессе, Северодонецке, Кировоградской области и других местах[16]. В Мариуполе идея сотрудничества принимающих сообществ и ВПЛ родилась из опыта активистки, которая сама переехала из Донбасса. Понимая, что люди, не сталкивавшиеся с войной, тоже испытывают немало повседневных забот, она старается налаживать взаимодействие исходя из общности кризисных ситуаций:

«Родственники, которые были у нас в Мариуполе, приняли наших родственников — но из того, как они общались, было видно, что они не понимают других, хоть и живут рядом. Наверное, как раз это подтолкнуло меня к тому, что нужно людей сводить, а точнее, перемешивать между собой, и тогда получится какой-то результат: они начнут понимать, что проблемы у нас общие, что живем в одной стране, что боевые действия касаются всех. Да, мы, приезжие, стали заложниками ситуации, кто-то остался вообще без жилья — но, даже имея здесь жилье, местные порой сталкиваются с проблемами похлеще наших: у некоторых, например, квартиры взяты в кредит, непонятно, как выкручиваться, а тут еще такая безработица пошла. [...] Это понемногу людей начало сближать, они как-то друг друга стали понимать» (интервью, Мариуполь, 2017).

Кстати, в Мариуполе городские власти ввели в оборот понятие «новые мариупольцы», которое звучит менее формально и более человечно, чем аббревиатура ВПЛ. «Когда нам говорили, что Мариуполь не сможет принять такого количества переселенцев, мы посмотрели на это под другим углом, — комментирует секретарь городского совета. — Для нас это новые мариупольцы, жители города, и мы не делаем разделения на своих и чужих»[17]. Именно в этом городе приступили к внедрению пилотного проекта по предоставлению жилья переселенцам, заимствованного у европейских партнеров. В его рамках к лету 2018 года более 60 семей медиков, педагогов и силовиков получили служебные квартиры[18]. Семьи выбирались по балльной системе, учитывающей критерии уязвимости — например количество детей или наличие у кого-то из членов инвалидности. Как отмечают эксперты, переселенцы нередко становятся проводниками общественного диалога, в котором формируется взаимопонимание между теми, кто вынужденно покинул Донбасс, и принявшими их местными сообществами. Их активность вбирает в себя и общественную защиту прав ВПЛ и других граждан, и перемещение из Донбасса на новые места целых образовательных и культурных учреждений, и программы по установлению общественного диалога с общинами, проживающими на неподконтрольных территориях. При этом не раз подчеркивалось, что огромную роль в этой работе играют женщины[19].

Бесценный опыт социального сплочения

Майдан 2014 года стал тем рубежом, после которого среди украинцев началось формирование особого чувства солидарности — как на подконтрольных территориях, так и за их пределами. Для многих вынужденных переселенцев эта веха в буквальном смысле стала «точкой невозврата». Так, один из респондентов процитировал своего друга, который не собирается возвращаться в Донецк: «Я не могу ездить в одном троллейбусе с людьми, которые хотели меня убить!» (интервью, 2017). Участвовавший в опросе эксперт из Львова говорит: «У нас здесь есть какие-то моменты неприятия, скажем, языковые барьеры. На востоке этого нет, но у них очень остро стоит другой вопрос: где ты был в 2014 году? Для них это больная тема сейчас, но все-таки пытаются как-то жить вместе» (интервью, Львов, 2017). Отчасти к подобному разделению приводит и государственная политика в отношении ВПЛ: например у переселенцев нет права голосовать на местных выборах, и это, конечно, сказывается на их положении в локальных сообществах.

Самой серьезной проблемой остаются пенсии: чтобы получать украинскую пенсию, гражданам, проживающим на территории антитеррористической операции (АТО), необходимо стать ВПЛ[20]. Переезд навсегда могут позволить себе далеко не все желающие, а кто-то по понятным причинам не хочет оставлять свое привычное место жительства. В связи с этим ежемесячно контрольно-пропускные пункты пересекают тысячи и тысячи пенсионеров, вынужденных зарегистрироваться как ВПЛ на подконтрольных украинскому правительству территориях и выезжающих туда для получения пенсий[21]. Парадоксально, но из-за ошибок в верификации тысячи пенсионеров, мигрировавших из зоны АТО и постоянно проживающих на подконтрольных территориях, также зачастую сталкиваются с задержкой пенсионных выплат. Представители власти, публично рассуждающие о «пенсионном туризме», фактически делят граждан на «своих» и «чужих», косвенно обвиняя пенсионеров, проживающих «по ту сторону», в том, что те не покинули территорию АТО. Но, по справедливому замечанию Оксаны Михеевой, «оставаясь в парадигме “свой—чужой”, мы идем по пути стигматизации, “отрезая” часть населения (в отдельных случаях вместе с территориями), лишая их права на успешное переживание собственной трагедии в украинском контексте и интеграцию в украинское общество»[22].

Фактор языка и этничности, как показывают наше исследование и ежегодные опросы Международной организации по миграции и других институций, не играет существенной роли в социальном самочувствии переселенцев. По остроте вызываемых переживаний на первом месте у них стоит поиск жилья и работы. А когда респонденты, сравнивая, например, Львов и Донецк, говорят о разной «ментальности», то они в основном имеют в виду отличия в образе и темпах жизни: «Да, конечно, мы забаламутили болото, потому что мы пришли со своей энергией, начинаем заставлять их двигаться, а их это раздражает» (интервью, женщина, Львов, 2017). Другие же не испытывают пока чувства принадлежности к сообществу, потому что не успели найти себя на новом месте: «Не чувствуешь себя жителем этого города. Я была в разных городах, везде ощущаю себя чужим человеком. Приезжаю домой, там опять чужая — нахожусь между небом и землей» (фокус-группа, Чернигов, 2017).

Вместе с тем приобщение к работе общественных организаций, занимающихся поддержкой таких же переселенцев, помогло многим из наших респондентов ощутить принадлежность к новому сообществу. Одна из активисток рассказывает об этом так:

«Я люблю Шостку, мне нравится этот городок. Я себя здесь свободно чувствую, спокойно, нравится гулять по улицам. Я ранее не занималась никакой [общественной] деятельностью. А теперь по мере своих сил и по возможности готова помогать, принимать участие в развитии нашей организации в нашем городе. Мы пытаемся организовывать разные мероприятия, участвуем в выставках. [В результате] чувствую себя в Шостке как дома» (фокус-группа, Чернигов, 2017).

Другая молодая участница исследования даже отметила, что стала получать особое удовольствие от жизни именно после переезда. Девушка, прежде не вовлеченная в общественную работу, а теперь защищающая права ВПЛ, и в особенности пенсионеров, в судах, радуется каждой победе. Работая в НКО, она встречается с друзьями со всей Украины, отмечая, что никогда раньше не чувствовала такого «драйва». Еще один молодой человек, студент-переселенец, отказался от эмиграции именно из-за чувства солидарности, возникшего у него после 2014 года:

«Мы хотели переехать за границу, была такая мечта, мы хотели конкретно переехать в [называет город и страну], у нас там и знакомые появились, мы жили такой мечтой. [...] Затем я поступил [в ВУЗ] во Львов, состоялся Майдан, и, собственно, он изменил мои взгляды, я настолько зауважал Украину, украинский народ, что у меня и мысль о переезде отпала. [...] Я настолько проникся идеей строить Украину и делать ее лучше, что занялся волонтерством — у меня абсолютно нет желания покинуть страну» (интервью, Львов, 2017).

А резюмирует все сказанное участница одной из наших фокус-групп, тоже из числа ВПЛ:

«Вот, смотрите, в чем ценность этих событий: я считаю, что это бесценный опыт — народ поднялся. [...] И [поднялось] волонтерское движение, которое помогало переселенцам» (фокус-группа, Чернигов, 2017).

***

Опыт Колумбии, Шри-Ланки, Кипра и других стран показывает, что вынужденное переселение внутри страны надолго остается незаживающей раной. Призраки прошлого, навещающие разрушенные дома, и болезненные воспоминания о былой мирной жизни остаются со многими навсегда. Родственники и друзья, оставшиеся жить за «линией разграничения», тоже будут напоминать о существовании «до» и «после». Ограничение гражданских прав, непонимание со стороны властей и самое главное — полное отсутствие определенности в будущей судьбе неподконтрольных территорий были и остаются главными проблемами для вынужденных переселенцев в Украине. Вместе с тем подъем гражданской активности и кампания общественной поддержки вынужденно перемещенных лиц свидетельствуют о формировании новой социальной сплоченности. Причем это уже не стихийный порыв: речь идет о более устойчивой форме солидарности, реализующей себя на протяжении нескольких лет. Хочется надеяться, что этот опыт окажется прочнее всех перемен, происходящих на политической арене современной Украины.