Журнальный клуб Интелрос » Неприкосновенный запас » №123, 2019
Войцех Кононьчук (р. 1980) — руководитель отдела Белоруссии, Украины и Молдавии Центра восточных исследований (Варшава), постоянный сотрудник еженедельника «Tygodnik Powszechny» и журнала «Nowa Europa Wschodnia».
[стр. 43—53 бумажной версии номера]
«Украинский вопрос» традиционно остается одним из приоритетных как для Польши, так и для России. Украина занимает особое место в польской и российской политике, однако представления Варшавы и Москвы об этой стране, ее прошлом и будущем, фундаментально отличаются.
Для России независимая и европейская, а в силу этого «не-русская» и «не-российская», Украина есть угроза, подрывающая ее роль в «русском мире», ставящая под удар международные амбиции и чувство безопасности (в широком понимании этого слова), заставляющая переосмыслить собственную историческую идентичность. Для Польши же Украина есть в первую очередь возможность изменить смысл понятия «Восточная Европа», о чем еще с XIX века мечтали поколения польских политических мыслителей. Думаю, что сегодня можно, рискнув, заявить, что эта давняя мечта превращается в реальность. Даже если ускорившийся c 2014 года процесс в настоящее время пока не завершен и в нем по-прежнему много сложностей, в обозримой перспективе нероссийский путь Украины не имеет альтернативы.
Истоки нынешнего отношения Польши и России к современной Украине кроются в истории, их просто невозможно понять вне исторического контекста. Именно им обусловлена суть сегодняшней внешней политики двух стран и причины того, почему они смотрят на Украину под совершенно различными углами зрения. Приходится лишь удивляться, до какой степени историческое прошлое влияет на восприятие украинского государства, возникшего только в 1991 году. Поэтому для начала обратимся к краткому обзору рецепции Малороссии/Руси/Украины в российской и польской мысли.
Во времена Российской империи «малороссийский вопрос» был одним из ключевых. Успешный процесс «собирания» русских земель, почти полностью завершившийся третьим разделом Польши, привел к возникновению серьезной проблемы — постепенной эмансипации украинского этноса. По мнению царского престола в Петербурге, это было категорически неприемлемо. Малороссы должны были остаться малороссами, частью общерусской нации, и ни в коем случае не превращаться в отдельную нацию. Блокирование процесса национального самоосознания украинцев превратилось в первоочередную задачу. Символическими проявлениями этого стремления стали Валуевский циркуляр 1863 года и так называемый «Эмский указ» Александра II 1876 года, запрещавшие преподавание, публикацию книг и других печатных изданий на «малорусском наречии». Однако следствием таких мер стало превращение тогдашней Галиции — автономной по сути польской провинции, находящейся в составе Австро-Венгерской империи, — в своеобразный украинский политический и культурный Пьемонт. В тот же период украинская литература преодолела свой провинциальный статус, превратившись в политическое и нациеобразующее явление[1]. В конечном итоге из-за репрессивной политики российской короны «украинскость» не ослабла, а наоборот, лишь усилилась. Историк Алексей Миллер видит в «Эмском указе» «очередное свидетельство того, что история России может быть рассказана как история плохого управления и его последствий»[2]. Справедливости ради стоит отметить, что некоторые представители российской интеллигенции, группировавшиеся вокруг Александра Герцена и его «Колокола», положительно воспринимали идею «самостийной Украины», но тогда они не были услышаны.
Вредность царского указа быстро стала очевидной, но мнение российской власти о данном вопросе это не изменило. Наоборот, многим представителям российской политической элиты удержание украинских земель под российским контролем и подавление «малороссийских сепаратистов» казалось вопросом жизни или смерти Российской империи[3]. Успешная русификация малороссов превратилась в показатель эффективности российского государства. Сегодня нередко и в основном критически вспоминают слова не очень популярного в России Збигнева Бжезинского, который еще в начале 1990-х писал, что «без Украины Россия не может быть империей»[4]. Между тем в этой фразе не было ничего новаторского — Бжезинский просто внимательно прочитал классиков российской имперской идеи.
После большевистской революции трудности с управлением Украиной, недоверие к украинцам и укрепившаяся национальная украинская идентичность стали причиной того, что Украинская ССР оказалась для Москвы одной из самых проблемных союзных республик[5]. Это среди прочего привело к Голодомору — искусственно вызванному в 1932—1933 годах массовому голоду, последствия которого широко известны. Сегодня память об этой трагедии является единственным историческом событием XX века, которое не вызывает споров среди украинцев, но, наоборот, объединяет жителей всех регионов страны.
Почему полезно помнить об исторической перспективе? Потому что каждое российское правительство независимо от того, «белое» оно, «красное» или путинское, наступало на одни и те же «украинские грабли». «Эмский указ», Голодомор, аннексия Крыма и война в Донбассе — все это, в конечном счете, приводило к обратному результату, нежели тот, который первоначально намечался инициаторами перечисленных акций. Российская политика многократно подтверждает старую мудрость: история ничему не учит.
Вслед за третьим разделом Польши приходит попытка осмысления положения польской нации. Когда стало понятно, что независимость Польши в первую очередь будет независимостью от Российской империи, польские политические деятели и мыслители обратили внимание на русские земли бывшей Речи Посполитой. Одними из первых в этом ряду были Мауриций Мохнацкий (1803—1834), идеи которого позже развивал Адам Ежи Чарторыйский (1770—1861), в раннее царствование Александра I служивший министром иностранных дел, и эмиграционное движение «Отель Ламбер». В их концепциях «украинский вопрос» получает самостоятельный статус и обретает значение одного из самых важных для восстановления независимости Польши. Польско-казацкое сотрудничество должно было стать принципиальным элементом в борьбе с Российской империей. Целью же выступало возрождение не только Польши, но и казачества, что подразумевало существование независимой Украины[6]. Следовательно, почти с самого зарождения польская антиимперская традиция была обращена к сотрудничеству с русинами-украинцами. Лозунг антироссийского союза с ними пропагандировали и участники Польского восстания 1863—1864 годов. Показательно, что после издания «Эмского указа» польская пресса в Галиции использовала его «для пропаганды идеи польско-украинского союза против России, [...] делая вывод, что быть русином и быть в добрых отношениях с Москвой больше невозможно»[7].
Все это легло в основу теоретических построений Юзефа Пилсудского, одна из ключевых идей которого предполагала необходимость помощи в создании независимой Украины. Как известно, киевская операция Войска польского весной 1920 года завершилась неудачей, и, несмотря на победу в варшавской битве в августе того же года, бóльшая часть земель, на которые претендовало украинское национальное движение, вошла в состав Советского Союза. Межвоенной Польше пришлось иметь дело с украинским ирредентизмом в Галиции и углубляющимся польско-украинским конфликтом, который не имел приемлемого для обеих сторон решения. В то время польское государство совершило много ошибок, а его политика имела репрессивный характер по отношению к украинцам, что во многом и вело к их радикализации. В скором времени Вторая мировая война дополнила историю польско-украинских отношений трагической главой: в 1943—1944 годах Украинская повстанческая армия убила на Волыни и в Восточной Галиции почти 100 тысяч поляков, в основном гражданских лиц. Последствия события, которое вошло в историю под названием «волынской резни», до сих пор отягощают межгосударственные отношения между Польшей и Украиной.
После 1945 годa Польская Народная Республика — советский сателлит — не смела и думать об «украинском вопросе». На место польской восточной политики пришла безальтернативная дружба с СССР. Однако фундамент будущего внешнеполитического курса Польши в то время начал закладывать эмигрантский журнал «Культура», что представляло собой беспрецедентную ситуацию в польской истории. В парижском пригороде Мезон-Лаффит с 1947 года выковывались идеи будущей свободной Польши, возникновение которой, по глубокому убеждению редактора «Культуры» Ежи Гедройца и его сотрудников, было только вопросом времени. Среди тем, которые журнал считал ключевыми, были и отношения новой демократической Польши с восточными соседями. Условием sine qua non было одобрение поляками постялтинской границы. Еще в 1952 году один из авторов журнала писал: «Пусть литовцы наслаждаются своим Вильнюсом, пусть во Львове развевается сине-желтый флаг»[8]. Для тогдашней польской эмиграционной среды такая постановка вопроса казалась революционной. Но «Культура» была уверена, что без добрососедского сотрудничества с Украиной, Литвой и Белоруссией, народами бывшей Речи Посполитой, невозможны ни победа над российским империализмом, ни прочный мир в Европе. Кстати, известный публицист «Культуры» Юлиуш Мерошевский (1906—1976) считал, что, с точки зрения интересов российского империализма, Сталин совершил стратегическую ошибку, когда решил не передавать Львов Польше. «Польский Львов» означал бы неминуемый конфликт между Польшей и Украиной в будущем.
Согласно выработанной журналом концепции особое место отводилось Украине, которая считалась важнейшим элементом безопасности в регионе и «ключом» к «деимпериализации» России. Именно поэтому усилия Гедройца были направлены на обеспечение польско-украинского согласия. В конечном счете издание, опираясь на долгую традицию польской политической мысли, выработало новую стратегию отношений с Украиной, которая после 1989 года легла в основание польской восточной политики. Тогда всем стало ясно, что тема восточной границы закрыта навсегда. Символическим выражением этого явился тот факт, что Польша первой в мире 2 декабря 1991 года признала независимость Украины.
Если для России «украинский вопрос» всегда оставался вызовом и угрозой, то для Польши нероссийская Украина еще с XIX века была шансом изменить свое положение и не остаться в Восточной Европе один на один с Москвой. Для поляков наличие украинского государства фундаментально меняет ситуацию во всем регионе и является шансом на «разоружение» российского империализма. Для русских же европейская Украина выступает фактором, меняющим представление о российском государстве, его месте на континенте и его идентичности. Если существует украинское государство со столицей, которую называют «матерью русских городов», то что это означает для исторической роли Москвы? Подобные исторические соображения актуальны до сих пор.
Главной, хотя никогда прямо не выражаемой, целью российской политики по отношению к независимой Украине после 1991 года было удержание ее «в зоне своих привилегированных интересов», как это сформулировал Дмитрий Медведев, или, в более жесткой форме — преодоление последствий «крупнейшей геополитической катастрофы XX века», по определению Владимира Путина. Украина выступала ключевым элементом российского проекта «русского мира» и евразийской интеграции, а стремление удержать эту страну под контролем подкреплялось попытками блокировать ее европейскую интеграцию. Объем настоящей статьи не позволяет подробно осветить российские усилия в этом направлении, хотя их совокупный итог очевиден: в конечном счете по доброму не получилось — и пришлось действовать силой. А насильно, как известно, мил не будешь.
Внезапная аннексия Крыма и агрессия в Донбассе привели к самому острому конфликту за всю историю российско-украинских отношений. При этом задуманная их инициаторами «русская весна» в юго-восточных регионах Украины (или «Новороссии», как эти территории называла тогдашняя кремлевская пропаганда, оживляя исторический термин, который вышел из употребления после 1917 года) завершилась провалом, что оказалось весьма неожиданным для Кремля. Отчасти ошибка заключалась в том, что некоторые считали «русским» любого человека, для которого русский язык является родным, независимо от того, где он живет — в Запорожье, Одессе, Ростове-на-Дону или Брянске.
Здесь уместно небольшое отступление. Помню, как более 15 лет назад, будучи студентом Варшавского университета, я провел год в Санкт-Петербургском государственном университете. До поездки в Россию я начал факультативно изучать украинский язык и думал, что в Петербурге без проблем найду университетские курсы, позволяющие продолжить обучение. Однако это оказалось невозможным по той простой причине, что подобных занятий там не проводили. Между тем в то время в моем родном университете украинская филология как самостоятельная дисциплина с пятилетним (магистерским) обучением переживала расцвет: на курсе учились несколько десятков студентов. Российские же элиты — и интеллектуальные, и политические — по сути считали Украину «внутренней проблемой». Возможно, отсутствие желания изучать Украину как соседнюю, но другую страну тоже является причиной того, что в России сегодня столь плохо, как мне кажется, понимают своих соседей?
Если посмотреть на нынешний российский (даже не кремлевский) дискурс об Украине, невольно в голову приходят слова, которые приписывают Владимиру Винниченко (1880—1951), украинскому политику и писателю, согласно которым «российская демократия заканчивается там, где начинается украинский вопрос». Это, кстати, парафраз более раннего высказывания, сегодня уже непонятно, кому принадлежащего, о том, что «русский либерализм заканчивается там, где начинается польский вопрос». Иначе говоря, мы имеем дело с еще одной общей польско-украинской константой, присущей российской политической традиции. Российской дискуссии о том, как выстраивать отношения с украинским государством, по большому счету, нет. Конечно, некоторые авторы пытаются осмыслить нынешний российский подход к Украине, но ни на общество, ни, тем более, на власть их рассуждения никак не влияют.
Донбасс — лишь один из нескольких российско-украинских фронтов. Сюда можно добавить и газовый фронт: именно газ, как известно, был одним из важнейших инструментов российского формального и неформального воздействия на Украину. С ноября 2015 года Украина обходится без газпромовского сырья, и поэтому доля России в украинской внешней торговле за последние пять лет упала с 30% почти до 8%. Только что был открыт новый фронт — начался спор о независимости украинской церкви. Да, томос об автокефалии только начало долгого пути, но то, что уже свершилось, — отнюдь не победа Москвы. В России уже звучат вопросы о том, не лучше ли было бы самим передать автокефалию Украинской православной церкви, не дожидаясь, пока это сделают другие[9]. Это помогло бы российскому православию сохранить по крайней мере часть влияния на церковную жизнь Украины. Впрочем, такие голоса немногочисленны.
Успешна ли политика России на украинском направлении? Нет. Ее последствия несравнимо хуже, чем в случае стародавнего «Эмского указа». Действия Кремля после 2014 года — очередное свидетельство того же «плохого управления». «Революция достоинства» и российская агрессия против Украины ускорили процесс формирования украинской нации, укрепления национальной идентичности и распространения ее на восточные и южные регионы. Выход Киева из-под российского влияния и однозначный выбор западного вектора развития, причем не только политической элитой, но и огромной частью населения[10], возможно, стали самыми значимыми изменениями в Европе за последние десятилетия. А следствием этого выступает возникновение новой Украины, кардинально меняющее ситуацию во всем регионе.
Продолжающаяся война с Россией не означает, конечно, автоматической европеизации Украины, но ее поворот на Запад стал безальтернативным. Возвращение к прежней модели украинско-российских отношений просто невозможно. Когда, наконец, война закончится, процесс примирения соседей займет много времени. Можно надеяться, что Украина сможет эффективно его использовать. Перед этой страной, несомненно, стоят огромные проблемы и вызовы. Угрозы, даже более серьезные, чем агрессия со стороны России, кроются в украинской внутренней политике. После Майдана прошли уже пять лет, но украинская трансформация по-прежнему находится в начальной стадии, а результаты реформ разочаровывают. Для настоящей модернизации и изменения системы необходимы другие правила политической игры, обновление политической элиты, отстранение от власти олигархов, создание независимых институтов и прорыв в борьбе с коррупцией. Требуется также создание условий для выхода из экономической ямы и последующего роста, поскольку на сегодня Украина остается самой бедной страной в Европе. Но пока реформы идут с большим скрипом, а природа системы до сих пор не изменена. Правящая элита сопротивляется преобразованиям, а большинство украинцев испытывают разочарование в происходящем. Опыт «украинской пятилетки» в очередной раз доказывает, насколько сложно реформировать постсоветскую систему.
Но, несмотря на все беды и неудачи, история Украины после Майдана показывает, что даже слабое и коррумпированное украинское государство в отношениях с соседями умеет отстаивать свои национальные интересы. Это в первую очередь касается России, которая все еще не поняла, что войну с Украиной ей не выиграть — и дело не в мощи армии. Как отмечал еще полвека назад главный создатель «восточной программы» журнала «Культура» Юлиуш Мерошевский, «русские, как правило, украинцев всегда недооценивали и до сих пор недооценивают»[11]. Вопреки российским утверждениям Украина не превратилась в failed state. Запас прочности и устойчивости там по-прежнему велик, и не стоит ожидать, что это изменится. Украинское государство далеко не идеально, но оно есть и будет.
«Украинский вопрос» был и остается ключевым в восточной политике Польши. Он задает одно из приоритетных направлений польской внешней политики — наряду с немецким, европейским, американским и российским направлениями. Каждое польское правительство вне зависимости от его идеологической программы последовательно поддерживало молодое украинское государство, его политическую субъектность, демократизацию и европеизацию. Варшава выступала также своего рода «адвокатом» Украины на международной арене и еще до появления известной книги Леонида Кучмы постоянно напоминала миру, что «Украина не Россия». Польша была также одним из немногих европейских государств, которые в своей политике по отношению к Восточной Европе неизменно придерживались линии «Ukraine first» вместо типичного для большинства других стран подхода «Russia first». Очевидно, что ключевой целью польской политики было укрепление украинской государственности и обеспечение того, чтобы Украина никогда больше не стала российским вассалом. В то же время сложные исторические вопросы (в частности «волынская резня»), хотя и затрагивались, но деликатно, как бы в ожидании, что Украина должна «созреть» для этого.
Описанные выше незавершенные, но неотвратимые внутренние перемены в Украине означают реализацию фундаментальной цели польской восточной политики. Возникло самостоятельное и неподвластное России государство, которые стало важным элементом международной системы и однозначно выбрало европейский путь. С точки зрения польских интересов, в том числе в плане безопасности, это чрезвычайно благоприятная ситуация.
Парадоксально, но появление «новой Украины» вместе с изменениями в польской исторической политике, которая стала более энергичной и напористой, привело к самому крупному кризису в двусторонних отношениях после 1991 года. Его катализатором явилась история и в первую очередь разные оценки событий на Волыни в годы войны. В принципе, этого стоило ожидать, учитывая, что в Польше в 2015 году к власти пришла политическая партия, для которой историческая политика выступает одним из базовых приоритетов. В Украине же за эту часть государственной политики отвечают западноукраинские националисты.
С уверенностью можно сказать, что и в будущем Украина останется для Польши сложным партнером. Однако исторические споры не способны изменить принципиальные акценты польской линии. Варшава неизменно поддерживает Киев на международной арене, процесс украинской демократизации, трансформации и интеграции в Европу. Влодзимеж Бончковский (1906—2000), польский политический публицист, еще в 1935 году, написав, «мы не украинофилы», сразу счел нужным добавить: независимая, стабильная, европейская Украина в интересах Польши[12]. Наивно ли это? Нет, это вполне прагматично.
Этот прагматизм выливается в практику[13]. Уместно отметить, что в 2014—2017 годах по объемам военно-технического содействия Украине Польша занимала третье место после США и Канады, а польская официальная экономическая помощь в те же годы выросла почти до 60 миллионов долларов ежегодно[14]. Польша стала вторым внешнеторговым партнером Украины, а из-за нового российского эмбарго, вероятно, в скором будущем окажется первым. Польша — главная страна для украинских мигрантов (в настоящее время их около миллиона, а их денежные переводы составляют около 4% украинского ВВП). Количество пересечений польско-украинской границы, несмотря на все связанные с ней неприятные исторические воспоминания, уже несколько лет назад превысило число пересечений российско-украинской границы. В Польше обучаются 40 тысяч украинских студентов. Из любопытства я недавно сравнил количество переводов произведений современной украинской литературы на русский и польский языки: полученные результаты однозначно свидетельствуют не в пользу российского читателя. После 2014 года масштабы контактов между российским и украинским обществами значительно сократились, и это, разумеется, не могло не затронуть связей между интеллектуалами обеих стран. Сколько молодых украинских ученых, исследователей, писателей получают сегодня стипендии для обучения или стажировки в России? А сколько — в Европе и Польше? Ситуация говорит сама за себя.
И, наконец, несмотря на все исторические споры, 50% украинцев сейчас декларируют теплое отношение к Польше, и лишь 6% — отрицательное (в первую очередь это жители южных и восточных регионов). В случае же отношения к России — это соответственно 20% и 52% украинцев[15].
Непонятно, какой будет политика России по отношению к Украине в будущем и в какой степени курс, наблюдаемый нами сегодня, может измениться. Вероятнее всего, никакой «прагматичной революции» в российском подходе к Украине в ближайшее время не предвидится. А это означает, что Россия продолжит действовать в типичной для себя парадигме со всеми вытекающими из нее последствиями. Мне представляется, однако, что в конечном счете Россия просто не сможет решить «украинский вопрос» иначе, как признав, что в восточнославянском мире существуют не один народ и не одно государство.
Сможет ли она «отвоевать» Украину? Да, сможет, но не такая Россия, как сегодня, и не военным путем. «Отвоевывание» может состояться только на основе успешного примирения и укрепления российской привлекательности в экономическом, социальном и культурном отношении.
Что же касается взгляда Польши на Украину, то с уверенностью можно сказать: вне зависимости от того, насколько сложной будет дискуссия об истории, парадигма останется прежней — по крайней мере так долго, как долго будет оставаться неизменной нынешняя парадигма в российско-украинских отношениях.
[1] Grabowicz G.G. Ukrainian-Russian Literary Relations in the Nineteenth Century: A Formulation of the Problem // Potichnyj P.J., Raeff M., Pelenski J., Zekulin G. (Eds.). Ukraine and Russia in Their Historical Encounter. Edmonton: Canadian Institute of Ukranian Study, 1992. P. 226.
[2] Миллер А.И. «Украинский вопрос» в политике властей и русском общественном мнении (вторая половина XIX в.). СПб.: Алетейя, 2000. С. 189.
[3] Nowak A. Metamorfozy Imperium Rosyjskiego 1721—1921. Geopolityka, ody i ordy, Kraków: Wydawnictwo Literackie, 2018. S. 310, 328.
[4] Brzezinski Z. The Premature Partnership // Foreign Affairs. 1994. № 2. Р. 80.
[5] Applebaum A. Red Famine: Stalin’s War on Ukraine. New York: Doubleday, 2017. P. 70.
[6] См.: Handelsman M. Ukraińska polityka ks. Adama Czartoryskiego przed wojną krymską. Warszawa: Ukraiński Instytut Naukowy, 1937.
[7] Миллер А.И. Указ. cоч. C. 188.
[8] Majewski J. Listy do redakcji // Kultura. 1952. № 11. S. 158.
[9] См., например: Харатьян К. Не та автокефалия // Ведомости. 2019. 9 января (www.vedomosti.ru/opinion/articles/2019/01/09/790939-ne-ta-avtokefaliya).
[10] Согласно опросу конца 2018 года, 54% украинцев хотят, чтобы Украина стала частью Европейского союза, а 45% желали бы, чтобы их страна присоединилась к НАТО (31% против, остальные не имеют мнения по этому вопросу). При этом интегрироваться с Евразийским союзом желают только 14%, и это самый низкий показатель за всю историю. См.: www.iri.org/sites/default/files/2018.12.4_ukraine_poll.pdf.
[11] Mieroszewski J. Rosyjski «kompleks polski» i obszar ULB // Kultura. 1974. № 9. S. 9.
[12] Bączkowski W. Nie jesteśmy ukrainofilami // Biuletyn Polsko-Ukraiński. 1935. № 3. S. 1.
[13] См.: Konończuk W. The Paradoxes of Polish-Ukrainian Relations // Wilson Center. 2018. May 23 (www.wilsoncenter.org/blog-post/the-paradoxes-polish-ukrainian-relations).
[14] См. статистику Организации экономического сотрудничества и развития: Aid (ODA) Disbursements to Countries and Regions(https://stats.oecd.org/Index.aspx?DataSetCode=TABLE2A); см. также: Відаптечок до технологій: як Захід допомагає українській армії // Центр громадського моніторингу та контролю. 2018. 29 сiчня (https://naglyad.org/uk/2018/01/29/vid-aptechok-do-tehnologij-yak-zahid-dopomagaye-ukrayinskij-armiyi...).