[стр. 266—283 бумажной версии номера]

Рудольф Деккер (р. 1951) — нидерландский историк, руководитель Центра по изучению эгодокументов и истории Института Хёйзинги Амстердамского университета, соредактор серии «Эгодокументы и история» издательства «Brill», основатель и главный редактор издательства «Panchaud». Автор многочисленных книг и статей по социальной и культурной истории Нидерландов. Среди основных работ: «The Tradition of Female Transvestism in Early Modern Europe» (1989) (в соавторстве с Лоттой ван де Пол), «Childhood, Memory and Autobiography in Holland from the Golden Age to Romanticism» (1999), «Humour in Dutch Culture of the Golden Age» (2001), «Child of the Enlightenment, Revolutionary Europe Reflected in a Boyhood Diary» (2009) (в соавторстве сАрианой Баггерман) [1].

Вступление

Мало где на квадратный метр найдется больше университетов, чем в Нидерландах: в этой относительно небольшой стране существуют пятнадцать университетов и более пятидесяти университетов прикладных наук. Считается, что примерно половина жителей Нидерландов должна получать высшее образование, будь то бакалаврская степень или диплом более высокого уровня — во всяком случае именно такая цель заявлена нидерландским правительством. На такие показатели нидерландские университеты вышли совсем недавно, однако не следует забывать, что это итог более чем четырехсотлетней истории. Первым голландским университетом был университет Лейдена, основанный в 1575 году. Затем, в XVII веке, университеты возникли и в ряде других городов. В 1876-м был издан новый закон о высшем образовании, предоставлявший равный статус университетам Лейдена, Утрехта, Гронингена и Амстердама. В последующие годы были основаны кальвинистский Vrije Universiteit (сегодня это Амстердамский свободный университет), а также католический университет Неймегена (сегодня это Университет Неймегена имени св. Радбода Утрехтского). Со временем стали открываться новые факультеты и кафедры, но в целом ситуация в высшем образовании Нидерландов менялась незначительно. Настоящие изменения начались лишь пятьдесят лет тому назад.

В нидерландском обществе академическая среда всегда была относительно тихой гаванью, на которую пресса обращала внимание лишь по случаю какой-нибудь столетней годовщины или когда кто-то из нидерландских профессоров получал Нобелевскую премию. Сегодня же тема университетов не сходит с первых полос нидерландских газет. Чаще всего речь идет о нелицеприятных явлениях, таких как научный плагиат, низкий уровень преподавания, плохие условия труда, непомерно высокие зарплаты управленческого аппарата, низкая оплата труда преподавателей и неэффективный менеджмент. За последние несколько лет в результате лавины статей, писем, публикаций в Интернете достоянием гласности стали эти и многие другие проблемы и злоупотребления. Иногда о скандалах становилось известно от инсайдеров, которые, опасаясь последствий, предпочитали сохранять анонимность. До сих пор все внимание было приковано к отдельным тревожным фактам, но настало время выявить тенденцию, которая стоит за всеми описанными в этих публикациях негативными явлениями. Какова связь между растущими требованиями к количеству публикаций, нечистыми на руку профессорами и гибкими условиями контрактов для преподавателей и исследователей? Администраторы и менеджеры попросту игнорируют очевидные факты, как ни в чем не бывало расхваливая «уникальность» своих учебных заведений: уникальный менеджмент, уникальное преподавание и уникальные же исследования. Абитуриентов завлекают в эти учебные заведения новомодными excellentie trajecten — специальными программами, ориентированными на продвинутых и богатых студентов. Однако многие преподаватели и исследователи опасаются, что путь к тому совершенству, которое они продают, на самом деле не что иное, как путь к гибели[2].

И апологеты, и критики сходятся в одном: сегодня время больших перемен. Правительство Нидерландов и руководство университетов пытались в последние годы превратить высшее образование в доходный бизнес, но эти кардинальные перемены также начались не вчера. То, что происходит на наших глазах, представляет собой уже третью по счету волну университетских реформ, предпринятых за последние пятьдесят лет. Чтобы разобраться в этом, следует сказать несколько слов о двух предыдущих этапах.

Первое радикальное изменение имело место в 1971 году, когда был принят новый закон о высшей школе: «Закон о реформе университетского управления» (WUB — Wet Universitaire Bestuurshervorming). Этот закон отчасти стал результатом студенческих протестов, которые длились нескольких лет и имели много общего со студенческими выступлениями в других странах, особенно в Париже в 1968-м. Например в Амстердаме, студенты заняли Maagdenhuis — монументальную резиденцию руководства Амстердамского университета, после чего в новый закон 1971 года были включены некоторые из их требований. По этому закону университеты получали более демократическую структуру управления, в которой преподавателям и студентам предоставлялось право голоса на всех уровнях. В то же время вновь создаваемые органы университетского управления были в основном укомплектованы профессиональными менеджерами. В задачу этих органов входило преобразование старых элитарных университетов в массовые образовательные учреждения. Новое политическое кредо гласило: каждый гражданин страны отныне должен иметь доступ к высшему образованию, и — шире — Нидерланды должны стать экономикой, основанной на знаниях. В этой связи несколько политехнических институтов получили статус университетов: так Высшая техническая школа в Делфте стала Делфтским университетом, а Национальный сельскохозяйственный колледж — Вагенингенским университетом.

Второй поворотный момент имел место в 1990-е и стал отражением нового политического климата в Нидерландах. Следуя примеру Англии и Соединенных Штатов и руководствуясь принципами неолиберализма, государственные службы одна за другой либо полностью приватизировались, либо превращались в полугосударственные компании. В соответствии с этой идеологией университеты подлежали аналогичному реформированию. Около 1986 года видный член Социал-демократической рабочей партии Ари ван дер Зван нашел способ, как это сделать наилучшим образом: по его мнению, университеты отныне должны иметь свой собственный капитал, инвестировать средства на свой страх и риск в новые факультеты и иметь возможность нанимать персонал на гибких условиях. В 1965-м Ван дер Зван был одним из основателей нидерландского Нового левого движения, но вскоре изменил свои взгляды, став сторонником свободного рыночного мышления и заняв пост исполнительного директора сети универсальных магазинов «Вром эн Дресман» (V&D — «Vroom en Dreesman»). Спустя короткое время ему пришлось бесславно оставить этот пост, после чего он был назначен профессором бизнес-планирования и менеджмента в Университет имени Эразма Роттердамского. Неолиберальные идеи Ван дер Звана были подхвачены нидерландскими политиками, а демократические реформы 1960-х стали рассматриваться ими как досадное бремя. И вот в 1997 году парламент спешно принимает новый закон о высшем образовании — «Закон о модернизации университетской администрации» (MUB — Wet Modernisering Universitair Bestuur). С тех пор и по сей день власть в нидерландских университетах полностью отдана в руки правлений, или исполнительных советов. В дополнение к этому в каждом университете был создан еще и наблюдательный совет, который можно сравнить с советом уполномоченных частной компании. Основная задача этих наблюдательных советов состояла в том, чтобы устанавливать уровень зарплат членов исполнительных советов, и, надо сказать, они на них не скупились. Тем временем преподаватели и исследователи были низведены до уровня бессловесной рабочей силы. В каждом университете прежде был Ученый совет, формировавшийся из выборных представителей профессорско-преподавательского состава и студентов, но эти советы утратили бóльшую часть своих былых полномочий: вместо принятия решений они теперь просто дают советы. С тех пор преподаватели нанимаются на работу непосредственно университетами и уже не являются, как раньше, государственными служащими. Некогда нидерландские профессора назначались на должность королевой собственной персоной, личным королевским указом, но после описанных нововведений работодателями стали сами университеты. Поэтому они создали организацию работодателей, которая представляла бы их интересы: Ассоциацию университетов в Нидерландах (VNSU). Официально эта организация заменила собой существовавший ранее Академический совет, который был совещательным органом при правительстве. Сегодня VNSU является профессиональной лоббистской организацией с офисом в Гааге, расположенным в непосредственной близости от Бинненхофа — резиденции премьер-министра и здания парламента.

Новый авторитарный закон об университетах вступил в силу в 1997 году, причем в отсутствие каких-либо протестов. У университетских преподавателей просто не осталось сил, так как они только что пережили несколько витков бюджетных сокращений, пришедшихся на 1980-е. Одиночная реакция появилась лишь в еженедельном журнале Университета имени Эразма Роттердамского «Erazmus Magazine», где ваш покорный слуга написал буквально следующее:

«Демократизация университетов, имевшая место около 1970 года, проходила в обстановке бурных дискуссий. Сегодня же откат назад происходит в полной тишине. При этом нынешняя дедемократизация университетов — событие не менее значительное. После нового MUB жизнь очень сильно изменилась. Старые навыки вдруг стали бесполезными. Умение дискутировать и демократические правила больше не находят себе применения. А новые опасности подстерегают на каждом шагу. Управление без сдержек и противовесов очень рискованно».

Я предсказывал тогда, что проблем будет так много, что по прошествии нескольких лет нидерландскому парламенту придется начать официальное расследование, касающееся университетов.

Парламентское расследование для нидерландских Генеральных штатов является мерой исключительной. Комитет, состоящий из членов нижней палаты, может заслушать свидетелей, находящихся под присягой. В последние годы были проведены несколько таких расследований. Речь в числе прочего шла о коррупции в строительных компаниях, о действиях банков после кризиса 2008 года и о приватизированных жилищно-строительных корпорациях. В 2015 году было начато еще одно расследование, на этот раз касающееся полуприватизированных Нидерландских железных дорог, Nederlandse Spoorwegen, и срыва ими запуска высокоскоростного железнодорожного сообщения между Амстердамом и Брюсселем. В ряде случаев расследования просто вскрывают хаос, вызванный приватизацией государственных служб. Сходство с процессами, происходящими в нидерландских университетах, налицо, и, несомненно, хаос, творящийся в университетах, также должен привлечь внимание нидерландского парламента, и, чем скорее это произойдет, тем лучше. Странно, что парламент Нидерландов тратит массу энергии на менее значительные, узкоспециальные проблемы национальных железных дорог, но при этом игнорирует все более разрастающиеся проблемы внутри образовательной системы голландцев. Между тем причина очевидна: проблемы нидерландских университетов и образовательной системы в целом были созданы самими голландскими политиками.

Сфальсифицированные исследования

В последние годы большое внимание нидерландской прессы привлекли ученые, которые фальсифицируют результаты своих исследований. Они также доставляют все больше проблем нидерландским университетам, и на данный момент уже имеется длинный список разоблаченных мошенников. Самые известные имена — это Дидерик Стапель (Тилбургский университет), психолог, который сфабриковал свои данные; Рос Вонк (Радбодский университет) — также психолог, которая использовала сфабрикованные данные, чтобы доказать например, что люди, которые едят мясо, более склонны к жестокости, чем вегетарианцы. Антрополог Март Бакс (Амстердамский свободный университет) выдумал целую деревню на Балканах, где он якобы лично наблюдал кровавую вендетту. Гораздо более серьезным случаем стало псевдомедицинское исследование Дона Полдерманса (Университет имени Эразма Роттердамского), чьи штудии, не исключено, стали причиной тысяч смертей во всем мире (статья Карел Беркхаут и Эстгер Росенберг в «NRC Handelsblad» от 17 ноября 2011 года)[3].

Другими примерами могут служить Дирк Сместерс (Университет имени Эразма Роттердамского), Маргрит Ситскорн и Хенк Ян Брёкинк (Утрехтский университет), Петер Нейкамп (Амстердамский свободный университет), Элке Герартс (Университет имени Эразма Роттердамского) и Енс Фёрстер (Амстердамский университет). Все эти ученые пошли по стопам одного профессора из Лейденского университета — Рене Дикстры. В 1996 году этот психолог вынужден был уйти в отставку после того, как был уличен в широкомасштабном плагиате. Это был весьма неприятный случай, поскольку Дикстра являлся представителем очень уважаемой профессии и престижного университета. Дикстра был также популярным автором практических советов, выпускавшим свои бестселлеры один за другим. Это был совершенно вопиющий случай, причем в то время еще даже не существовало определения плагиата, применимого к научным работам. Поразительно, что пример Дикстры не остановил других ученых — наоборот, он воодушевил их делать то же самое, только лучше. Растущее число таких историй имеет место не только в Нидерландах: целый ряд скандалов, связанных с плагиатом, разыгрался в Германии, причем в них были замешаны даже известные политики. Это международная проблема.

При попытке понять истоки научной недобросовестности часто указывают на жесткие требования к количеству публикаций. Действительно, начиная с 1990-х годов ученые оцениваются менеджментом своих университетов, представители которого сидят и подсчитывают их результативность: количество опубликованных статей в год. Девиз американцев «публикуйся или погибай» (publish or perish) когда-то считался в Нидерландах смешным и нелепым, но теперь это стало общим местом. Немало написано о Дикстре, Стапеле и других недобросовестных ученых. Даже высказывалось предположение, что они страдают неким психическим заболеванием. Однако их коллегам причина такого поведения абсолютно ясна: виновата «система». «Система» — это такая машина, за которую никто не хочет нести ответственность, хотя на самом деле ее приводят в действие и затем выполняют ее функции реальные люди, нередко — коллеги из соседнего кабинета. Каждый университетский исследователь ежегодно испытывает на себе беспощадное действие этого механизма. На таком фоне закрадывается подозрение, что число недобросовестных ученых в Нидерландах на самом деле намного выше, чем те несколько десятков людей, которые были пойманы с поличным. Процентов десять всех ученых применяют недобросовестные методы на регулярной основе, а многие другие, вероятно, занимаются этим лишь время от времени, подгоняя свои цифры под нужные показатели. В довершение всего широкое распространение приобрела порочная практика публикации «перелицованных» статей, повторяющих содержание ранее опубликованных.

Менее очевидным аспектом довлеющего над исследователем требования публиковаться является практика, когда руководители исследовательских проектов ставят свое имя под статьями, написанными их ассистентами, а нередко и аспирантами. Эту форму плагиата еще предстоит идентифицировать и разоблачить. Запугивание со стороны начальства весьма действенно, и иногда ассистентам даже запрещается публиковать что-либо под собственным именем. Такие взаимоотношения наносят большой вред карьере младших научных сотрудников. Эта скрытая форма научного мошенничества, которую, наверное, правильнее назвать вымогательством, широко распространена, но ее трудно разоблачить, поскольку, если жертвы вздумают рассказать открыто о такого рода сделках, они рискуют потерять свои должности.

Целый ряд шокирующих случаев недобросовестных исследований, вскрывшихся в последнее время, спровоцировал в 2013 году полемику о «катящейся в пропасть науке» («NRC Handelsblad» от 2 ноября 2013 года). Несколько профессоров объединились в группу под названием «Наука в стадии перехода», чтобы заявить во всеуслышание о том, что завышенные требования к публикациям — это «порочный стимул». Инициатор создания группы Хюб Дейстелблюм, профессор Амстердамского университета и штатный член Научного совета по выработке правительственной политики (WRR), писал:

«Пока ученых оценивают всего по нескольким показателям — например по количеству опубликованных статей, — сохраняются благоприятные условия для нарушений профессиональной этики» («NRC Handelsblad» от 8 января 2014 года).

Однако эти выводы кажутся убедительными далеко не всем. Марсель Леви, декан медицинского факультета Амстердамского университета, утверждает следующее:

«Я не разделяю их мнения относительно негативных последствий жестких требований к количеству публикаций. На систему жалуются, как правило, не слишком успешные ученые» («Folia Magazine» от 26 марта 2014 года).

Как обычно, сторонники системы стремятся дискредитировать своих коллег, называя их неудачниками, отмахиваясь таким образом от их аргументов и уходя от дискуссии.

В наши дни публикация непрерывного потока статей необходима для того, чтобы сделать карьеру в науке — причем, чем больше статей, тем лучше, и желательно только в «топовых» журналах. Классификация научной литературы сама по себе стала новой наукой — библиометрией. Она основывается на предположении, что научная ценность журнала может быть установлена путем подсчета количества цитирований опубликованных в нем статей. Рейтингам, составленным с помощью таких подсчетов, придается очень большое значение, особенно университетской администрацией. Наличие публикаций в журналах, занимающих верхние строчки этих рейтингов, жизненно важно для начинающих ученых, стремящихся сделать карьеру. Для ученых с именем, таких как Дидерик Стапель, такие публикации также могут быть выгодны, ибо они необходимы для получения финансовой поддержки исследований.

Своими многочисленными публикациями Дидерик Стапель оставил грязный след в науке, и теперь его коллегам придется его смывать. Им предстоит выяснить, какие из его статей содержат фальсификации и должны быть отозваны. Тем временем библиометры, которые возвели Стапеля в ранг великого ученого, не страдают угрызениями совести — ведь они просто-напросто подсчитывали страницы и статьи, не имея ни малейшего понятия об их содержании. Дидерик Стапель своими действиями нанес персональный ущерб своим ассистентам и аспирантам, погубив их карьеры. Многие из его коллег возмущены слишком мягким приговором суда, предусматривающим наказание в виде 120 часов общественных работ («Volkskrant» от 1 июля 2013 года). Впоследствии Стапель издал книгу, имевшую колоссальный успех, где изложил всю эту историю с собственной точки зрения и стал еще популярнее, чем прежде, — к удивлению ученого и писателя Росанне Гертзбергер, столкнувшейся с ним лицом к лицу на одном из приемов:

«Как можно, чтобы человек лгал и обманывал, чтобы, причинив такой вред коллегам, студентам и всей научной области, он свободно разгуливал и ходил на тусовки, а его книга становилась бестселлером! Ведь это то же самое, что показывать средний палец своим жертвам» («NRC Handelsblad» от 15 июня 2013 года).

По мнению Виллема Копса, профессора психологии из Утрехта, Стапелю следует отдать свои гонорары в счет «возмещения причиненного ущерба».

Сейчас Дидерик Стапель окончательно достиг своей цели, став нидерландской знаменитостью, чей портрет украшает обложку популярного еженедельника. Его автобиография под названием «Сход с рельсов», опубликованная в 2012 году, имеет в каталоге Национальной библиотеки Нидерландов гриф «рекомендовано всем тем, кто хочет узнать сокровенные мысли величайших иллюзионистов в науке». Возвращаясь назад к проблемам академического сообщества, нельзя не выразить сожаления по поводу того, что официально отозванные статьи Стапеля все еще широко цитируются ничего не подозревающими коллегами по научному цеху.

Случай Петера Нейкампа еще интереснее, поскольку показывает, как отдельный ученый может эксплуатировать систему на протяжении целой жизни. Петер Нейкамп был профессором экономики в Амстердамском свободном университете, и его ниспровержение началось с анонимной жалобы на диссертацию одного из его аспирантов, причем уже после того, как та прошла обсуждение в диссертационном совете. Одним из обвинений автора жалобы было то, что диссертация включала в себя ранее опубликованные тексты. Диссертация была повторно рассмотрена новым составом диссертационного совета, который дал на нее критический отзыв, однако исполнительный совет Амстердамского свободного университета сохранил его в тайне. Опубликовано было лишь резюме этого заключения, причем председатель совета Петер Дрент вынужден был признать: «Детали, необходимые для понимания сути дела, из него изъяты» («NRC Handelsblad» от 11 января 2014 года).

Вскоре выяснилось, что работы научного руководителя диссертации, Петера Нейкампа, также вызывают подозрение в плане повторного использования уже опубликованных текстов. Журналистское расследование «Народной газеты» продемонстрировало, что примерно 60% статей Нейкампа содержат длинные отрывки из его же собственных более ранних публикаций, причем без ссылок на источники («Volkskrant» от 8 января 2014 года). Другая центральная газета, «NRC Handelsblad», также опубликовала на первой полосе эту информацию: «Ведущий экономист Амстердамского университета уличен в автоплагиате» (публикация от 11 января 2014 года). Новый диссертационный совет под председательством заслуженного профессора Амстердамского университета Япа Звеммера постановил, что Нейкамп виновен в «сомнительных исследовательских практиках» и что он руководствовался не качеством, а количеством («Volkskrant» от 18 марта 2015 года). В самом деле продуктивность Нейкампа была просто поразительной: в 2011 году у него выходило по статье каждые три дня! Он занимал верхнюю строчку в списке крупнейших экономистов и был мировым рекордсменом по количеству публикаций в своей области (5398 страниц). К тому же Нейкамп многие годы являлся председателем Нидерландской организации научных исследований (NWO), и эта должность, несомненно, очень помогла ему достичь вершин славы.

НОНИ

Нидерландская организация научных исследований (НОНИ) сыграла важную роль в поощрении сфальсифицированных исследований, в последние годы выходивших из-под пера голландских ученых. Примером тому служит случай Петера Нейкампа. В 1996 году ему была присуждена премия Спинозы в размере 2 500 000 евро, взятых из фондов НОНИ на поддержку научных исследований. Ее иногда называют нидерландской Нобелевской премией, хотя на самом деле речь идет о деньгах в два раза больших. Лауреаты, из которых лишь каждый четвертый — женщина, обычно тратят значительную часть этих денег на то, чтобы нанять себе научных ассистентов. Что дает им возможность ставить свое имя под статьями этих ассистентов и тем самым существенно умножать свой персональный научный результат. Петер Нейкамп стал председателем НОНИ в 2002 году и занимал эту должность в течение семи лет, все это время навязывая свою идеологию под девизом «публикуйся или погибай» нидерландской академической общественности. В эти годы НОНИ занималась продвижением этого порочного стимула, а Нейкамп наращивал собственные персональные достижения с помощью своих «сомнительных исследовательских практик». Нейкамп, таким образом, совершил мошенничество с целью получения максимальной выгоды от той порочной системы, которая получила развитие под его председательством. Его можно сравнить с банкиром, который грабит собственный банк. Это могло бы стать тяжким обвинением в рамках уголовного процесса, однако в рамках дискуссии о ситуации, сложившейся в нидерландской науке, об этом даже не упоминается. В 2008 году Нейкамп был назначен на самый почетный и высокооплачиваемый пост, на который только может претендовать ученый в Нидерландах: на должность «университетского профессора» Амстердамского свободного университета. На сайте университета он до сих пор значится как «наш ведущий профессор». На этом, однако, превознесение его заслуг не заканчивается:

«Благодаря своему неизменному интересу ко всему тому, что ему непонятно, Петер Нейкамп продолжает осваивать все новые сферы исследований, которые нередко превращаются в процветающие научные области».

Оглядываясь назад, можно сказать, что Петеру Нейкампу был непонятен главным образом принцип научной честности и он действительно превратил в процветающую область научную бесчестность. В отличие от Дидерика Стапеля, Петер Нейкамп не смирился с собственным ниспровержением. Сейчас он на пенсии, но продолжает считать себя жертвой того, что он называет «вздором» («Volkskrant» от 18 марта 2015 года).

Амстердамскому свободному университету также непонятно заключение журналиста и физика Арнаута Ясперса, который пришел к выводу, что Петеру Нейкампу «позволили создать внутри науки свою собственную империю и прошли годы прежде, чем кто-то осмелился сказать, что король голый»[4]. Коллеги вскоре заявили, что они невысокого мнения о научной ценности работ Нейкампа. Арнаут Бот, профессор экономики в Амстердамском университете, писал:

«Составление рейтингов публикаций, где верхнюю строчку занимает Нейкамп, не имеет никакого отношения к качеству публикаций; университетская администрация должна воздерживаться от чисто количественных критериев; это также положит конец практике автоплагиата» («NRC Handelsblad» от 10 января 2014 года).

Недавно была создана третья по счету комиссия, на которую был возложен геркулесов труд изучить более тысячи книг и статей, опубликованных Нейкампом. Конечно, на это уйдет масса времени, энергии и денег. Гораздо лучшим решением было бы объявить все публикации Нейкампа научно нерелевантными, поскольку их научная ценность вызывает все больше сомнений, а содержание устарело. На сайте НОНИ уже практически не найти упоминаний о том, что он когда-то был председателем этой организации.

Остается несколько вопросов. Как могло случиться, что во главе самой важной, фактически единственной независимой нидерландской организации, занимающейся финансированием научных исследований, в течение многих лет стоял человек, чья академическая карьера была построена на фальсификациях? Как это характеризует НОНИ в целом? Кто оказался той «глубокой глоткой»[5], чьи обвинения положили начало ниспровержению Нейкампа? Почему ему или ей пришлось пойти на такие серьезные меры предосторожности, чтобы даже не называть своего имени? И почему он или она не вышли на свет сейчас, когда дело уже закончено? Как это все характеризует академический климат в Нидерландах?

НОНИ играет центральную роль в системе порочных стимулов. Бюджет НОНИ составляет пятую часть всех бюджетных ассигнований страны на науку. Эта организация имеет монополию на финансирование академических исследований в Нидерландах, что во многом способствует ее абсолютной власти. К сожалению, размышления о том, как НОНИ распределяет эти деньги, отнимает у нидерландских ученых слишком много времени и энергии: половина из них занята написанием заявок на гранты, тогда как другая половина занимается тем, чтобы сидеть в отборочных комиссиях и составлять критические отзывы с целью отклонить едва ли не все из них. Неудивительно, что в итоге все меньше ученых изъявляют желание подавать заявки, равно как и сидеть в комиссиях НОНИ по распределению грантов. Организации все труднее находить людей на такую черную и к тому же неоплачиваемую работу. Не так давно она попыталась привлечь в свои комиссии ученых-женщин, численность которых все еще остается недостаточной, для чего обратилась к ним на своем сайте со следующим лестным предложением:

«Возложить на себя такую миссию может быть полезно в плане улучшения вашего представительства, лучшего понимания процедур оценки и расширения вашего послужного списка по опыту организационно-управленческой работы».

И, чтобы подогреть аппетиты, добавлялось (включая многоточие): «Узнайте же, что делается за кулисами…».

Однако то, что происходит за кулисами НОНИ, вызывает довольно большое беспокойство. Барт Нотебом, заслуженный профессор, специалист по инновационной политике, был членом одной из комиссий НОНИ и наблюдал своими глазами все несовершенства процедуры оценки. Он хотел уйти, но его убедили остаться, сославшись на то, что если он останется, то сможет содействовать переменам «изнутри». Он писал: «Я согласился, но впоследствии очень об этом пожалел, потому что изменения оказались невозможны» («Volkskrant» от 22 сентября 2014 года). Нотебом не единственный, кто сожалеет о таком сотрудничестве, хотя мало кто, кроме него, выражал свое несогласие публично. Даниел Лакенс, доцент департамента по изучению взаимодействия между человеком и технологиями Технического университета Эйндховена, пришел к выводу, что «охота за грантами обходится дороже тех благ, которые она сулит», и что при этом «никто не осмеливается ничего про это сказать» («NRC Handelsblad» от 25 июля 2013 года).

В наши дни, однако, самые большие средства выделяются не НОНИ, а институтами Европейского союза, такими как Европейский научный фонд (ЕНФ) и Европейский совет по научным исследованиям (ЕСНИ). Бюрократия этих европейских институтов равняется бюрократии НОНИ в квадрате, что вызывает растущую критику со сторон ученых. Так, Европейский проект по изучению человеческого мозга (The Human Brain Project) получил финансирование в размере миллиарда евро, но спустя короткое время более сотни представителей нейронауки обратились в Европейскую комиссию с открытым письмом, в котором жаловались на плохой менеджмент проекта, его недемократическую структуру и ложные приоритеты. Основная цель проведения исследований мозга была выхолощена, а деньги, по политическим и экономическим причинам, пошли совсем на другое — главным образом на поддержку IT-технологий. Несколько выдающихся ученых вышли из проекта, а его печальный пример продемонстрировал, что большие деньги еще не гарантируют реального научного прогресса (в 2014 году Ульрих Шнабель посвятил этой теме серию статей в газете «Die Zeit»).

Проблемы, связанные с системой НОНИ, продолжали усугубляться, поскольку правительство выделяло этой институции все больше денег. Такие подарки обходились ему не слишком дорого — ведь деньги-то отбирались у бюджетов университетов. В 1988 году институция была зловещим образом переименована. До того она носила название Нидерландской организации исключительно научных исследований. Теперь слово «исключительно» исчезло, что указывало на новый политический курс, нацеленный на достижение экономической выгоды, решение существующих социальных проблем и внедрение результатов субсидируемых исследований. После смены названия влияние НОНИ на ход научных исследований в Нидерландах еще более возросло. Но это оказалось выгодно далеко не всем. Как показал Барт Нотебом, система НОНИ проявляет особую благосклонность к определенным научным школам. Так, например, ее неизменной поддержкой пользуются социологические исследования на стыке экономики, которые проводятся в университетах Утрехта и Гронингена. В то же время ею отнесен к разряду третьестепенных тот тип социологии, который преподается в Амстердамском университете, — он ближе к культурологии и истории, больше ориентирован на понимание процессов, а не на прагматическую полезность полученных результатов. Также недавнее исследование показало, что НОНИ предвзято относится к женщинам, ибо их шансы выиграть грант существенно ниже.

Менеджеры НОНИ весьма креативны в поисках новых способов воспрепятствовать оригинальным и новаторским исследованиям. Один из методов состоит в требовании «софинансирования». Это означает, что деньги на исследование даются только в том случае, если найден еще один источник финансирования. Другой донор — университет или, лучше, промышленная компания — имеет свои собственные пожелания. В результате, дабы угодить двум или более хозяевам, исследовательские проекты становятся все более выхолощенными. За счет этих административных и финансовых ухищрений НОНИ имеет возможность заявлять, что ею ежегодно финансируется все больше проектов. Конечно, с точки зрения такой методики возможность осуществления важнее оригинальности и креативности. Менеджеры хотят быть уверены, что исследовательские проекты, которые они спонсируют, увенчаются теми результатами, которые указаны в заявке. Виллем Троммель, профессор Амстердамского свободного университета, писал, что политика, проводимая НОНИ, «совершенно безрассудна» и «провальна», потому что эта система является слишком дорогостоящей, она нечестная и поощряет безрисковые исследования («Volkskrant» от 6 сентября 2014 года). Шансы междисциплинарных исследовательских проектов на получение финансирования также невысоки, поскольку они совершенно не вписываются в установленные НОНИ рамки («Volkskrant» от 22 сентября 2014 года).

Многие заявки, чтобы избежать их обсуждения, отклоняются НОНИ по формальным критериям. В других случаях НОНИ дает заключение, что проект заслуживает финансирования, но для присуждения гранта не хватает денег. Этот аргумент также служит благовидным предлогом для недопущения обсуждения содержания исследовательского проекта. А когда при отказе ссылаются на наличие критических замечаний, то они часто бывают сделаны не по существу — как в случае с Леони Янссен-Янсен, доцентом Департамента географии и планирования Амстердамского университета. Письмо с отказом на ее заявку изобиловало фактическими ошибками. Поэтому она опротестовала это решение, и, в конце концов, специальная комиссия приняла ее возражения. НОНИ с этим не согласилась, и тогда последовало судебное разбирательство. Тем временем НОНИ спешно образовала постоянно действующую Комиссию по этике, надеясь, что те многочисленные возражения, которые ее руководство ожидало получить в будущем, останутся навсегда погребены в недрах этой структуры («Volkskrant» от 10 сентября 2014 года). Похожую историю рассказала и Бе Брей, профессор латинского языка из Университета Неймегена имени св. Радбода. Ее проект был удостоен самой высокой оценки отборочной комиссии, но все равно не получил финансирования («Volkskrant» от 7 июня 2014 года). Председатель правления НОНИ Йос Энгелен отреагировал на статью Леони Янссен-Янсен, написав, что НОНИ «всегда ведет диалог с участниками своих проектов» («Volkskrant» от 12 сентября 2014 года). Тот факт, что руководитель такой институции, как НОНИ, отвечает на критику, беспрецедентен, но при этом его ответ полностью вписывается в проводимую ею политику, ибо он просто сводится к бессмысленной фразе о неких неназванных участниках проектов.

Другой проблемой системы распределения грантов в НОНИ является то, что она исключает сразу несколько важнейших составляющих процесса научного исследования. Эксперименты теперь уже не повторяются, и поэтому теории теперь должным образом не подтверждаются или даже фальсифицируются (см. статью Мартена Кёлеманса в «Volkskrant» от 1 декабря 2012 года). Такие основательные проекты просто не соответствуют финансовой политике НОНИ. В гуманитарных науках рецензирование книг не засчитывается НОНИ в список научных трудов заявителя, вследствие чего из этой области знаний исключается не менее важная, чем другие, составляющая научной деятельности. Издателям все труднее найти рецензентов на поданные авторами статьи и книги, так как рецензирование также не засчитывается в списки публикаций. В качестве альтернативы издателям все чаще приходится выплачивать рецензентам вознаграждение за потраченное время и силы, увеличивая таким образом и без того немалые затраты на выпуск научной продукции. Такого рода работа выгодна неоплачиваемому рецензенту лишь в том случае, когда анонимная оценка может повредить сопернику, что является еще одним порочным стимулом современной науки.

Лике Пепер из Амстердамского свободного университета объясняет, как НОНИ полностью извратила научную деятельность, сделав ответы важнее вопросов. «В моем контракте прописано, сколько аспирантов мне надо выпустить, сколько внешних грантов я должна получить, сколько статей в год опубликовать». Ход исследования отныне не направляется любознательностью, интуицией или креативностью ученого, а диктуется менеджерами НОНИ. Самый главный вопрос сегодня: «На какой вид исследований я смогу получить финансирование и что я смогу сделать в установленных мне рамках?» Деньги больше не выдаются под проекты с неопределенным конечным результатом, даже если они представляют несомненный научный интерес. Денег также не выделяют на долгосрочные проекты, кроме тех случаев, когда НОНИ и университеты не хотят, чтобы их обязали по закону взять исследователей на постоянную должность. Вывод Пепер ясен: «Система выродилась» («NRC Handelsblad» от 4 января 2014 года).

Аспирантка Амстердамского свободного университета Плён ван Аренсбергер рассказывает аналогичную историю. Она подавала заявку на свое исследование не самостоятельно, поскольку это разрешается делать только остепененным кандидатам. Любая аспирантская заявка должна быть доведена до ума и отредактирована научным руководителем. Но Ван Аренсбергер отказалась сообразовываться с системой НОНИ. Она пишет, что научное качество подаваемых заявок мало отличается друг от друга и по этой причине решения принимаются на основании других критериев, таких как индивидуальные интервью с заявителями. Чтобы иметь хорошее академическое резюме, нужно участвовать в этом процессе многократно, по крайней мере четыре или пять раз. Профессиональный опыт заявителя имеет для НОНИ решающее значение, а профессиональный опыт в их понимании — это просто количество ранее удовлетворенных заявок. Весомость послужного списка позволяет отфильтровывать заявки, не принимая при этом во внимание научную ценность их содержания. Ван Аренсбергер предрекает, что «эту систему ждет крах» («Volkskrant» от 22 сентября 2014 года).

Университеты странным образом адаптировались к системе НОНИ. Хотя заранее известно, что почти все заявки будут отклонены, теперь эти неудовлетворенные заявки также считаются хорошим результатом для тех, кто работает на постоянной основе. Фактически исследователей побуждают собирать отказы, и после четырех-пяти таких отказов они могут требовать повышения зарплаты. Однако, как нам кажется, есть более эффективные решения. Закрытие НОНИ и возвращение бюджета грантовых конкурсов университетам могло бы покрыть расходы на обучение 10 000 студентов ежегодно. Это могло бы спасти от закрытия многие «малые научные направления», такие как философия.

Вместо этого НОНИ продолжает ни шатко ни валко осуществлять свою деятельность, тратя по 600 миллионов евро в год, а это нелегкая задача для организации безо всякой научной квалификации. Поэтому ее менеджменту приходится придумывать различные способы распила денег — такие например, как учреждение премии Спинозы, смысл которой — выкинуть одним махом десять миллионов евро, чтобы сохранить НОНИ на плаву. Конечной причиной неэффективности НОНИ является то, что ее клерки просто исполняют желания нидерландских министерств и ведомств, таких как неэффективные нидерландские налоговые органы, неэффективная нидерландская национальная полиция, неэффективные нидерландские железные дороги и многие другие неэффективные государственные службы.

Дисциплинарная юрисдикция

В 2003 году был создан новый академический институт — Национальный совет по этике научных исследований (НСЭНИ). В его задачу входит информирование университетов, а также НОНИ и Королевской академии наук и искусств Нидерландов о «случаях нарушения норм исследовательской этики». Решения Совета публикуются на его сайте, но из отчетов невозможно понять, о ком идет речь, так как они в основном состоят из отточий, скрывающих имена людей и названия университетов, замешанных в скандале, а также другие подробности. Конечно, коль скоро имеется независимый регулирующий орган, все больше ученых и специалистов могут найти способ обратиться в него с жалобами. Председатель НСЭНИ Кес Схёйт считает, что нужен более компетентный дисциплинарный совет, наделенный бóльшими полномочиями — такой, как у медиков («Volkskrant» от 1 декабря 2014 года). Он пишет, что необходим «более четко прописанный кодекс чести, у НСЭНИ должно быть больше власти», а ее предписания должны быть обязательны к исполнению. Таким образом, НСЭНИ должна стать верховным судом в системе академического правосудия.

Вопрос, от которого уходит Кес Схёйт, заключается в том, следует ли распространить властные полномочия НСЭНИ также на управленцев и менеджеров, которые в конечном счете несут основную ответственность за нарушения в университетах и научно-исследовательских институтах. Уже имеется длинный список проштрафившихся членов правления, чью деятельность могла бы расследовать НСЭНИ. Между тем ситуация напоминают банковскую сферу после кризиса 2008 года. В Нидерландах члены правления лопнувших банков так и не были привлечены к ответственности. По мнению Йохана Графланда, профессора экономики, бизнеса и этики в Тилбургском университете, в тот момент следовало принять жесткие меры. «Провальное управление означает виновность, — писал он. — Особенно для Банка Нидерландов, особенно для его президента Наута Веллинка» («NRC Handelsblad» от 24 декабря 2013 года). Наут Веллинк является председателем наблюдательного совета Лейденского университета, и на протяжении многих лет играет в этом надзорном органе ту же роль, какую играл в банковском секторе, когда грянул кризис. Наблюдательные советы университетов — престижный орган, но в то же время чисто формальный, а их члены никогда не привлекаются к ответственности за свою пассивность. После стольких случаев махинаций с научными исследованиями политики сочли целесообразным усилить и ужесточить контроль за университетами, что привело к существенному росту зарплат членов этих самых наблюдательных советов («NRC Handelsblad» от 15 ноября 2013 года и 2 декабря 2014-го). Отныне председатели наблюдательных советов будут получать 26 000 евро в год, что делает их зарплату сопоставимой с доходами средней нидерландской семьи. Зарплаты других членов будут доведены до 17 000 евро, что примерно равняется размеру социального пособия в Нидерландах. Разница состоит лишь в том, что эти зарплаты выплачиваются всего за несколько дней работы людям, имеющим основной свой заработок в другом месте.

Приведут ли более высокие зарплаты к улучшению качества управления? В это верится с трудом. Следующим шагом, вероятно, будет то, что политики поставят вопрос о необходимости специально уполномоченного органа в сфере высшего образования. Создание специальных органов служит ответом на все актуальные проблемы в Нидерландах («NRC Handelsblad» от 1 ноября 2014 года). В последние годы было создано немало властных структур, призванных решать проблемы, вызванные приватизацией государственных служб, — поэтому еще одна не помешает. Политолог Ленни Вулперхорст говорит о «хаосе из-за приватизаций» и необходимости наведения порядка («NRC Handelsblad» от 1 января 2014 года). Но эти новые бюрократические институты тоже плохо работают. Примером может служить Nederlandse Mededingingsautoriteit (NMa, орган защиты потребителей и рынков), который не сумел принять меры, когда благодаря информационным утечкам были выявлены масштабные мошеннические схемы в строительстве. Или Nederlandse Zorgautoriteit (NZa, Нидерландская служба здравоохранения), которая провалила работу собственной организации и довела до самоубийства автора инсайдерской информации. Еще больше контроля еще большим числом органов за еще бóльшие деньги — таков всегдашний курс нидерландского политического истеблишмента. Нечего удивляться, если через несколько лет нидерландским университетам придется страдать под ярмом Специально Уполномоченного Органа в сфере высшего образования, или как там еще они его назовут.

Перевод с английского языка Юлии Ткаченко, доцента кафедры романской филологии Российского государственного гуманитарного университета