Ирина Владимировна Костерина (р. 1977) – социолог, специалист по гендерной проблематике, координатор гендерных программ московского представительства Фонда Генриха Бёлля (Германия).

Маскулинность – это перформанс, с помощью которого мужчины постоянно обманывают не столько женщин, сколько самих себя и друг друга.
Игорь Кон. Мужчина в меняющемся мире

Современность дает нам прекрасную возможность наблюдать за интенсивными изменениями в устройстве мужской идентичности. Образы крутых героев боевиков и разного рода Джеймсов Бондов, легко и небрежно побеждающих всех и вся, по-прежнему присутствуют в медийных образах типового мужчины, но все сильнее разбавляются образами «ботаников», очкариков, асексуальных хипстеров и других «новых мужчин». Представление о том, что значит быть мужчиной, бесповоротно меняется. Кто-то ностальгирует по прошлому, а кто-то облегченно вздыхает, так как видит новые пути для реализации собственных представлений о настоящем мужчине. Сходные трансформации женской идентичности пришлись на 1990-е годы: тогда из-за краха патерналистской социальной системы, во многом обусловливавшей женские жизни, миллионы «новых россиянок» вынуждены были сменить амплуа заботливой жены и матери на роль основной «добытчицы» в семье. Это не могло не сказаться на семейных отношениях, на статусе женщин и мужчин в обществе. Поэтому социальные исследователи и гуманитарии, занимающиеся гендерными проблемами, считают многие аспекты жизни современных мужчин крайне интересными для изучения и описания. Анализируя их, они стремятся зафиксировать и осмыслить как суть происходящих изменений, так и их движущие силы.

В поисках «шкалы маскулинности»

В России еще в начале 1970-х годов появились первые публикации, свидетельствующие о том, что традиционный мужской стиль жизни не соответствует новым социальным условиям и что мужчинам приходится платить слишком большую цену за свое господствующее положение и необходимость следовать нормативным образцам. В советском публичном пространстве «поворот к маскулинности»[1] начинается со статьи «Берегите мужчин» демографа Бориса Урланиса, опубликованной в 1968 году в «Литературной газете», и художественного фильма с одноименным названием, вышедшего в 1982 году. Тогда же началось активное обсуждение мужских и женских ролей и позиций в публичных сферах: на рынке труда, в политике, образовании. В 1970–1980-х трансформация этих ролей и их новая иерархизация привели к дискурсивному «кризису маскулинности» – состоянию относительной депривации, в результате которой то поколение мужчин рассматривалось обществом в терминах «неудачников», «неправильных», «ненастоящих»[2]. Сложный и неоднозначный характер поздней советской и постсоветской гендерной системы привел к конфликту традиционной патриархальной маскулинности «домостроевского» типа с нарождающимися либеральными ценностями, в которых индивидуализм и возможность выбора того или иного стиля жизни стали играть ключевую роль. Таким образом, современный российский мужчина оказался втянут в водоворот процессов, в котором остаточное влияние традиционных ценностей и представлений о мужественности приходит в конфликт с новыми маскулинными трендами – такими, как эгалитарность, «мягкая мужественность», забота о себе, индивидуализм.

Исследователи утверждают, что для большинства мужчин главной референтной группой остаются другие мужчины и мужские сообщества, принадлежность к которым как бы подтверждает их собственную маскулинность, предоставляет им критерии и эталоны самооценки. Поэтому понимание того, как конструируется «нормативная маскулинность», возможно через анализ только группового и коллективного, а не индивидуального габитуса. «Приведение к норме» является важной частью консервативной маскулинности, а отклонение от нее присуще, напротив, модернистскому маскулинному проекту. Норма, безусловно, есть понятие относительное. Но все же в современной западноевропейской цивилизации оформился своего рода код нормативной маскулинности, к анализу которого необходимо обратиться, чтобы понять, что представляет собой «маскулинность в головах».

Основной принцип маскулинности, который выделяет Джефф Плек, звучит так: «Мужчины доминируют над женщинами, другими мужчинами и обществом»[3]. Роберт Бреннон в 1976 году обобщил нормы традиционной маскулинности более обстоятельным образом: а) «no sissy stuff» (мужчина должен избегать всего женского и женственного); б) «the big wheel» (мужчина должен добиваться успеха и опережать других мужчин, быть «большой шишкой»); в) «the sturdy oak» (мужчина должен быть сильным и не проявлять слабость); г) «give ‘em hell» (мужчина должен быть крутым и не бояться насилия)[4]. В 1984 году Дональд Левант с соавторами дополнили эти нормы такими параметрами, как гомофобия и деперсонализированная сексуальность[5]. Наконец, Майкл Киммел совсем недавно на основе нескольких десятков интервью с молодыми американскими мужчинами обобщил мужской код в следующем наборе девизов: а) «мальчики не плачут»; б) «лучше быть безрассудным, чем грустным»; в) «принимай все как мужчина»; г) «размер имеет значение»; д) «не останавливайся, чтобы уточнить направление»; е) «пай-мальчики приходят к финишу последними»; ж) «все зашибись»; з) «дружба важнее баб»[6]. Как мы видим, все эти девизы утверждают крутизну, силу, независимость, решительность и отрицают возможность эмоционального реагирования или признания слабостей. Тем самым они задают жесткую гендерную асимметрию: мужчины лучше и важнее женщин.

В новейших исследованиях ученые ищут не столько негативные, сколько сильные стороны маскулинности. В частности, эта тенденция проявила себя в формировании шкалы «десяти сильных мужских черт»:

1) Мужские отношения: мужчины связаны между собой разделяемыми ими инструментальными принципами.

2) Мужские способы заботы: мужчины защищают остальных и активно сочувствуют им.

3) Производительное отцовство: мужчины вовлечены в удовлетворение потребностей ребенка, способствующие его более широкому развитию.

4) Мужская самореализация: мужчины стараются быть самостоятельными и использовать свои ресурсы для преодоления трудностей.

5) Мужчина как кормилец: мужчины стремятся иметь значимую работу, которая обеспечивает остальных.

6) Групповая солидарность: мужчины склонны сотрудничать друг с другом и объединяться в большие сетевые сообщества.

7) Мужская храбрость: мужчины могут добиться больших достижений, будучи смелыми и готовыми на риск.

8) Гуманитарная служба: мужские союзы и братства не раз многократно служили благу других.

9) Мужской юмор: мужчины с помощью шутки устанавливают связи между собой и таким образом справляются со стрессом.

10) Мужской героизм: героические действия всегда были частью мужественности[7].

На основе подобных характеристик психологи разработали шкалу измерения маскулинности (или вектора маскулинности–феминности), которую постоянно критикуют социологи, утверждающие, что «измерение» гендерной идентичности есть довольно бессмысленная затея. Сегодня, однако, проводятся массовые исследования, которые опираются на довольно сложные измерения, якобы позволяющие вынести суждение о состоянии маскулинности любого мужчины. Но при всей заманчивости и кажущейся наглядности любая подобная шкала позволяет лишь приблизительно оценить коллективную норму маскулинности. Выводимое из нее представление о должном отнюдь не обязательно, а чаще всего вообще никогда не реализуется на практике. Многие ли мужчины действительно соблюдают в повседневной жизни принцип «друзья важнее баб», или никогда не плачут, или могут задать жару противнику? Даже если эти максимы справедливы для отдельных мужчин, можно обнаружить довольно много женщин, которые также соглашаются с этими принципами, обладая, следовательно, вполне «мужскими» характеристиками и качествами. Поэтому, оставив неблагодарное занятие по выявлению «настоящей мужественности» и «уровня маскулинности в крови», обратимся к анализу поведения современных мужчин.

Стереотипы и поведение

Вероятно, не существует общих, разделяемых всеми без исключения мужчинами, ценностей: они варьируют в зависимости от возраста, места проживания, образования, класса, расы и других характеристик. Так, российские мужчины будут отличаться от европейских и арабских мужчин, а мужчина и женщина, принадлежащие к одной социальной или географической среде, будут иметь больше схожих ценностей и практик, чем молодой американец и пожилой пакистанец. Важную роль в формировании маскулинности играют также детали личной биографии мужчины, поэтому попытки создать ее типологию, используя лишь социально-демографические характеристики, не учитывая особенности социализации и биографии, также не конструктивны.

Тем не менее, есть группы и отдельные индивиды, которые стоят в авангарде изменений мужского поведения. Многие исследователи отмечают сдвиги в сторону эгалитарных отношений, которые затронули мужчин в различных постиндустриальных обществах. Проведенный в 1989–1990 годах репрезентативный опрос 712 западногерманских мужчин подтвердил, что их нормативные образы развиваются в сторону большего гендерного равенства[8]. Темп и масштаб таких новаций зависят от множества социально-экономических факторов. Наиболее заметные изменения происходят среди мужчин нижнего среднего класса, 27–40 лет, с гуманитарным образованием, работающих в социальной и образовательной сферах, живущих в больших городах. Они стали более терпимыми, менее агрессивными и лучше относятся к женщинам. Исследователи утверждают, что именно вышеназванная группа после 1975 года выступает инициатором тех сдвигов, которые наблюдаются в восприятии маскулинности. Напротив, среди представителей высших и особенно низших социальных слоев изменения почти не заметны. Крупные политики и неквалифицированные рабочие одинаково сильно сопротивляются переменам и ностальгируют по традиционной маскулинности с присущим ей жестким разделением гендерных ролей.

Медленнее всего меняется поведение мужчин в семье и по отношению к детям. По мнению исследователей, барьерами, препятствующими преобразованиям в стиле жизни мужчин, являются:

– половые ролевые стереотипы, из-за которых, даже признавая необходимость гендерного равенства, мужчины не всегда могут жить в соответствии с его постулатами;

– сложность воплощения таких изменений в личных отношениях на фоне признания необходимости менять эти отношения для общества в целом;

– завышенные требования к профессиональной карьере, которые предъявляются мужчинам частными корпорациями и государственными институтами;

– склонность мужчин ограничивать свою образовательную роль в воспитании детей лишь гедонистической активностью (играми, развлечениями, прогулками);

– более высокий социальный престиж властных и контрольных функций по сравнению с заботой о детях и их воспитанием;

– по-прежнему существующая в обыденном сознании связь мужской роли с материальными выгодами – среди мужчин меньше процент безработных, а мужская зарплата в среднем выше женской.

Все эти факторы накрепко привязывают мужчин к императивам их гендерной роли и сокращают возможности для реализации маскулинности с использованием других ресурсов.

Затянувшийся конфликт между жесткими патриархальными нормами и переопределением властных отношений в приватной сфере обусловил специфику российской маскулинности. Как пишет Игорь Кон, влияние советского наследия проявляется в гиперкомпенсации слабой маскулинности, которая имеет несколько вариантов. В первом случае это идентификация с традиционным образом сильного и агрессивного мужика, утверждающего себя пьянством, драками, жестокостью, участием в агрессивных мужских компаниях, социальным и сексуальным насилием. Во втором случае покорность и покладистость в общественной жизни компенсируется жестокой тиранией дома и в семье, по отношению к жене и детям. В третьем случае социальная пассивность и связанная с нею беспомощность компенсируются бегством от личной ответственности в беззаботный игровой мир вечного мальчишества. Не научившись в детстве самоконтролю и преодолению трудностей, такие мужчины навсегда отказываются от личной независимости, а вместе с ней от ответственности, передоверяя социальную ответственность начальству, а семейную – жене. К особенностям современной российской маскулинности Кон относит также гегемонию агрессивной, физически сильной маскулинности, которая устойчиво сохраняется во многих средах[9].

По мнению Ребекки Кей, современный российский мужчина по-прежнему определяет себя, отталкиваясь от советских представлений о добытчике и трудяге, день и ночь зарабатывающем деньги, чтобы прокормить семью. Того, кто не может играть роль кормильца, клеймят как неудачника, слабака, неполноценного мужчину. В итоге российский мужчина становится заложником собственной социальной роли: он вынужден балансировать между образами настоящего мужика (агрессивного, пьющего, бесшабашного) и кормильца (ответственного, заботливого, трудолюбивого)[10]. Вот как представляет себе успешного мужчину Илья, 22 года, студент-заочник:

«Если говорить об образе успешного мужчины, то мне представляется человек лет 35, который имеет свою жилплощадь, возможно, машину, заработок не менее 80 тысяч рублей в месяц, руководящую должность, скорее даже свое дело. Наверное, прежде всего он умеет ставить цель и добиваться ее любыми доступными способами, которые не идут вразрез с его принципами, – не идет по головам. Среди знакомых таких много. Есть один друг. У него свой автосервис. Не знаю о его доходах, но год назад он купил себе двухкомнатную квартиру в центре города, хотя продолжает ездить на старой “девятке”. Кстати, это тоже вызывает уважение. Человек абсолютно лишен пафоса, простой, веселый парень. И никакого фанатизма по поводу работы»[11].

Описываемый образ довольно универсален. Он типичен для персонажей голливудских фильмов или героев мужских, да и женских, журналов. Возраст, доход, самостоятельность, статус, независимость и при этом своеобразная скромность и порядочность составляют код такой маскулинности. Но маскулинность, воплощаемая на практике, далека от предлагаемого идеала. Например, российские молодые мужчины постоянно страдают от давления со стороны сверстников, балансируют между ролью хорошего сына и крутого парня, долго остаются экономически зависимыми от родителей, живут с ними и совсем не сопротивляются заботе матерей, которые готовят им еду, убирают комнату, стирают одежду.

Важной особенностью современной маскулинности является ее синкретизм: она представляет собой коктейль из разных, иногда, казалось бы, несовместимых ингредиентов. Вопрос, однако, в том, как внутреннее ощущение маскулинности и представления о «настоящем мужчине» переходят во внешние действия и поступки. Поскольку маскулинность есть прежде всего перформанс, ее реализация невозможна без определенных ролей, сценариев и зрителей. И, чтобы исполнить роль мужчины успешно, нужно использовать определенные техники или ресурсы. Среди конвенциональных ресурсов маскулинности, которыми пользуется большинство мужчин, оказываются статус, деньги, знаки престижа, семья, карьера. Более молодые или менее благополучные мужчины – бедные, необразованные, мигранты – «собирают» маскулинность из ограниченных доступных средств. В их арсенале физические качества (внешность или готовность пустить в ход кулаки), психологические особенности (стойкость и выносливость), предрасположенность к поступкам, которые в данной культуре считаются мужскими (умение рисковать), а также локальные культурные особенности (умение танцевать лезгинку и тому подобное). Но при этом нельзя сказать, что одни ресурсы делают мужчину бóльшим мужчиной, чем другие. Конечно, счет в миллион долларов или дорогой автомобиль действуют на определенную часть женщин как афродизиак, но в определенных средах физическая сила будет гораздо теснее ассоциироваться с мужественностью, чем тугой кошелек. Так, например, криминальная активность, рисковое поведение, умение драться становятся для мужчин, лишенных достаточных легитимных ресурсов, способом продемонстрировать себя как мужчину. Поэтому важны не ресурсы сами по себе, а умение их использовать, демонстрировать и сочетать друг с другом.

Уходящая сила

Надо отметить, что применение или хотя бы сама возможность применения физической силы остается для современных мужчин одной из «священных коров». Физические преимущества мужчин над женщинами и другими, более слабыми или молодыми, мужчинами составляют фундамент традиционной маскулинности. Отсылка к умению древних мужчин охотиться на мамонта приводится как неоспоримое доказательство мужского преимущества в дебатах о гендерном равенстве. При этом ни исчезновение самой необходимости такой охоты, ни отсутствие таких способностей у 90% современных мужчин не являются убедительными контраргументами. Тоска по «настоящему мужчине», воину, охотнику и герою, является важным ингредиентом современного коктейля маскулинности. А в условиях отсутствия других ресурсов физическая сила становится неоспоримым и все более уникальным свидетельством мужественности. Вот как рассуждает Анатолий, 19 лет, футбольный фанат:

«Меня всегда как бы тянуло к чему-то брутальному, если можно так выразиться. Что-то внутри есть такое: ведь не каждый человек согласится драться, получать по морде за свой клуб и иметь проблемы с милицией. То есть нужна определенная психология, определенные люди. Именно поэтому простые люди не понимают, для чего этим заниматься. Зачем драться, когда можно просто футбол посмотреть или пивка попить?»

В этих словах культ физической силы легитимируется как сущностное качество мужчины – как норма, необходимая, но для многих мужчин недоступная.

Школьный буллинг, с которым многие юноши сталкивались лично, надолго заставлял их усомниться в своих мужских качествах. Буллинг выступает по сути механизмом постоянного перераспределения власти в группе и достаточно универсальной молодежной практикой, связанной с состязательностью и испытанием членов. В подростковой среде буллинг является неотъемлемой частью конструирования гегемонной маскулинности, так как поддерживает или перераспределяет властные диспозиции в группе. Это одна из самых болезненных и необсуждаемых мужских практик, которая в то же время поляризует «быков» и «ботанов», делая именно последних новыми городскими героями. Например, Андрей, 27 лет, младший научный сотрудник подмосковного НИИ, вполне успешный и состоявшийся мужчина, который занимается парапланеризмом, путешествует по миру, стажируется в европейских университетах, так вспоминает свое детство:

«Я в принципе был домашним мальчиком. Мы сидели дома и слушали музыку, гуляли вместе, о чем-то говорили, но чего-то конкретного даже и не могу вспомнить. А из негативного – было постоянное “чмырение” в классе. Били два раза, вымогали деньги несколько раз. В классе жил под угрозой избиения: ощущение такого растянутого во времени хренового существования. Хорошо помню, что я осознанно вставал на час раньше, чем надо, чтобы идти в школу, – за этот час как-то психологически собраться, иначе просто начиналась истерика, когда представлял, что опять туда идти. И это не то чтобы физическое насилие: вроде ничего такого совсем уж криминального и не происходит, но постоянно идет давление».

Помимо физического насилия, другим не слишком затратным способом проявить свою «мужчинность» являются крайняя гетеросексуальность и нарочитая гомофобия. Успех у женщин, конвертируемый в количество сексуальных партнерш, оказывается старым, но хорошо проверенным средством самоутверждения. Причем не только юноши, которые посещают «курсы пикапа», но порой и зрелые мужчины идут той же проторенной дорогой, доказывая себе и окружающим свою мужскую состоятельность. Зачастую демонстрация собственной сексуальности выражается больше дискурсивно, чем практически: в виде стских шуток или приукрашенных рассказов о сексуальных желаниях и победах. Что касается гомофобии, то она отнюдь не обязательно проявляется в виде выраженной неприязни по отношению к гомосексуалам. Это властная практика установления и поддержания правил и норм «подлинно мужского». Поэтому все гомосексуальное маркируется как немужское и, соответственно, ставится на более низкую иерархическую позицию. Гомосексуальное определяется не по внешним признакам и поведению, ибо увидеть стереотипного гея довольно трудно: прежде всего гомофобные шутки и оскорбления обеспечивают солидаризацию «со своими» и обособление от гомосексуальных мужчин как менее статусных, а в России еще и маргинализированных.

В то же время исследователи говорят об укрепляющейся в определенных кругах толерантности к геям и прочим «другим» мужчинам, которым раньше отводились невысокие позиции в мужской иерархии. В частности, такие изменения происходят в среде образованных городских мужчин, разделяющих демократические ценности. Энтони Гидденс напрямую связывает терпимость к культурному разнообразию с демократией. Он также пишет о расширяющемся разнообразии «сексуальных действий, которыми большинство людей или занимаются сами или которые считают приемлемыми для других, если они того пожелают»[12]. Подобным образом Андрей Щербак в исследовании, основанном на культурно-модернизационном подходе Рональда Инглхарта и на концепции «креативного класса» Ричарда Флориды, утверждает, что современная толерантность напрямую связана со следующими составляющими: 1) гендерное равенство, 2) отношение к сексуальным и 3) этническим меньшинствам[13]. И модернизирующиеся мужчины демонстрируют серьезные изменения во всех этих сферах.

Иначе говоря, намечается переход от примордиальной маскулинности, где физическая сила имела бесспорный приоритет, к маскулинности нового типа, где ценятся совершенно другие качества: интеллектуальность, образованность, выдержанность, снисходительность. Так Сергей, 56 лет, бывший военный, рассказывает о метаморфозах своих представлений:

«Это по молодости все хотелось кулаками махать, а сейчас понимаю, что все это дурь, не от большого ума. Недавно вечером возвращался домой, у метро мужик ко мне стал докапываться. Прямо в драку лезет без повода, ну просто провоцирует. Ну, пьяный дурак, что с него взять? Я ему так и сказал: “Мужик, я б тебе дал в морду, чтоб ты не докапывался, но ты лучше сам успокойся, иди домой давай”. Да еще пошел на метро его посадил. Он так расчувствовался, все пива со мной предлагал выпить. […] Поэтому для меня не тот мужик, кто, чуть что, сразу в стойку, а тот, кто головой своей больше думает и, когда нужно, предпочитает уступить».

Еще одним важным модернистским трендом является ответственное или вовлеченное отцовство, которое становится значимым для многих мужчин. Такое отцовство предполагает эмоциональную включенность в жизнь своих детей и практики повседневного бытового ухода за ними, а не только материальную поддержку. Эта модель отцовства становится все более популярной и даже встречает институциональную и государственную поддержку – например, в скандинавских странах. В России этот тренд тоже набирает популярность: в различных регионах уже работают общественные организации, которые занимаются поддержкой и обучением отцов[14]. Мужчины все чаще выражают желание присутствовать при родах, они способны осуществлять самостоятельный уход даже за грудными младенцами, мужчина с коляской становится привычным героем городских парков и площадок. Споры об опеке над ребенком при разводе все чаще решаются в пользу отца, да и отец-одиночка перестает быть диковиной. Все это также свидетельствует о том, что жизнь и предпочтения российских мужчин существенно меняются.

***

Таким образом, современный мужчина меняется на глазах. Он становится более эмоциональным, заботливым, компромиссным. Он признает необходимость гендерного равенства и ответственного отцовства. Он меньше склонен гордиться своими мускулами и больше – своими мозгами. Повышение уровня образования и разнообразие культурного опыта делает его все более терпимым. Женская эмансипация также позволяет ему расслабиться и покинуть пьедестал основного или единственного кормильца в семье. Хитроумные рекламные и маркетинговые кампании толкают его к «метросексуальности», уходу за собой, активному пользованию салонами красоты, мужской косметикой и парфюмерией. Мужчине уже не достаточно быть «чуть красивее обезьяны» – он должен быть красивым, элегантным, модным. Но этот модернистский проект привлекает пока далеко не всех мужчин. Ностальгия по мачо, который не умеет плакать, является реакцией на все эти изменения. Поэтому женщины тоскуют по крепкому плечу и подаренным бриллиантам, а мужчины – по настоящим мужским посиделкам с пивом, но особенно – по исконной мужественности, когда быть мужчиной было одновременно опасно и просто: стоит только принести домой тушу мамонта и умереть молодым.