Сергей Владимирович Гогин (р. 1964) – независимый журналист, региональный корреспондент «Радио Свобода».

 

Допустив идею политического и экономического плюрализма, горбачевская перестройка вынула из страны идеологический стержень, скреплявший шаткую, как оказалось, конструкцию под названием Советский Союз. Получив встряску в виде ГКЧП, «дети разных народов» поспешили разойтись по национальным квартирам и традиционным культурам. Новая же, постсоветская, Россия так и не обрела адекватной идеологической скрепы, способной консолидировать нацию, если не считать таковой лозунг «Обогащайтесь!».

Побочный эффект экономических реформ при отсутствии сформировавшихся гражданских институтов – социально-экономическая поляризация. Люди из разных социальных страт, живя в одной стране, находятся в разных Россиях, не пересекающихся между собой. Для того чтобы сделать страну «единой», в общественное сознание внедряется ряд манипулятивных символов, как-то: «управляемая демократия», «интересы государства», «вертикаль власти», «стабильность» и прочее[1]. Примерка национальных идей показывает, что они либо плохо скроены, либо быстро выходят из моды. Из всех лозунгов разные России пока связывает только коллективное полубессознательное «лишь бы не было войны». Но свежий опыт стран Северной Африки и Ближнего Востока показывает, что авторитарная стабильность обманчива и непрочна. У себя дома тоже тревожно: непрекращающиеся конфликты на Северном Кавказе, теракты, убийства выходцев с Кавказа и из Средней Азии, армейская дедовщина, коррупция, «оборотни в погонах»...

В этот момент возвышают голос религиозные лидеры. Надо идти в школы, говорят они, ибо нас спасет только духовно-нравственное просвещение подрастающего поколения. Лидеры светские, которых уже давно и регулярно можно видеть на праздничных богослужениях, хватаются за эту соломинку – вот, например, как откликается недавний президент Медведев:

 

«Отношения государства и религиозных организаций в вопросах образования и воспитания… исключительно важны. Они затрагивают наиболее значимые вопросы формирования мировоззрения, системы ценностей любого человека, правил поведения в обществе, включая этическое наполнение этих правил, и, конечно, самым серьезным образом влияют и на становление личности человека и гражданина Российской Федерации»[2].

 

Происходит нечто вроде «пробуждающего переживания»[3]: власть заговорила о мировоззрении граждан, об общей системе ценностей и, кажется, совсем не прочь придать национальной идее религиозную окраску.

В августе 2009 года выходит поручение президента России о введении в школах предметов духовно-нравственного содержания, а 29 октября появляется распоряжение правительства, утвердившее план мероприятий по апробации курса «Основы религиозных культур и светской этики» (ОРКСЭ), в аннотации которого утверждается следующее:

 

«[Цель курса –] формирование у младшего подростка мотиваций к осознанному нравственному поведению, основанному на знании и уважении культурных и религиозных традиций многонационального народа России, а также к диалогу с представителями других культур и мировоззрений»[4].

 

Ностальгия в квадрате

Эксперимент по преподаванию комплексного учебного курса «Основы религиозных культур и светской этики» шел с апреля 2010 года в четвертых и пятых классах средних школ и был рассчитан на три года, после чего предполагалось принять решение о введении курса в федеральный образовательный стандарт. Эксперимент прошел в 21 российском регионе, в нем участвовали более 240 тысяч школьников из почти 10 тысяч школ. Впрочем, судя по откликам в прессе, уже к концу 2011 года официальные лица сочли эксперимент практически законченным, причем успешно. Теперь уже точно известно, что ОРКСЭ вводится в четвертых классах с начала 2012–2013 учебного года; курс рассчитан на 34 учебных часа, то есть один час в неделю[5]. Некоторые регионы опережают и этот график: например, в Московской области преподавание ОРКСЭ уже сделали обязательным, а в Белгородской православную культуру в школах изучают с 2006 года.

Курс включает в себя шесть модулей: «Основы православной культуры», «Основы исламской культуры», «Основы буддийской культуры», «Основы иудейской культуры», «Основы мировых религиозных культур» и «Основы светской этики». Преподают их, как правило, учителя истории, литературы, мировой художественной культуры, начальных классов. Выбор модуля зависит от желания родителей и учеников, которое выясняют путем анкетирования. На него влияют не только объективные факторы (национальный состав территории), но и субъективные – активность местных религиозных организаций, личные пристрастия чиновников, сложившиеся отношения местной власти с лидерами религиозных конфессий. Есть и еще один фактор – административный энтузиазм, когда родителей просто ставят перед фактом, как в подмосковном Королеве:

 

«Никто не спрашивал, хочу я или нет, чтобы ребенок изучал этот предмет. В общем порядке дали подписать заявление, что я извещена о том, что моя дочь будет изучать этот предмет, и что я выбрала модуль “Основы светской этики”. И пояснили, что из-за отсутствия учителей выбор модулей будет возможен только в далекой перспективе, поэтому пока школа выбрала самый нейтральный»[6].

 

Ульяновская область официально не входила в список регионов-участников эксперимента, но, по инициативе губернатора Сергея Морозова, самостоятельно ввела в школах преподавание ОРКСЭ. И сегодня «азы духовности» изучают около 10 тысяч детей в подавляющем большинстве школ области. Таков управленческий стиль Морозова: «отзеркаливать» федеральные тенденции и внедрять с опережением то, что «наверху» признается приоритетным на данный момент. Сегодняшняя федеральная тенденция – разворот государства к церкви. И вот уже в своем докладе на Рождественских образовательных чтениях глава региона говорит о «сакральной вертикали» как нравственном стержне, скрепляющем народ, о «духовной безопасности», называет церковь двигателем модернизации и благодарит архиепископа Симбирского и Мелекесского Прокла за «государственный подход к проблеме воспитания»[7].

Либеральные аналитики говорят о клерикализации государства и огосударствлении церкви как об актуальных процессах, идущих встречными курсами. Служители церкви отрицают какую-либо клерикализацию светской жизни, утверждая: мы приходим только тогда, когда нас зовут. Вот, например, слова протоиерея Дмитрия Савельева из Владимирского храма в Ульяновске:

 

«Государство пребывает в состоянии поиска. Не имея идеологии и духовной опоры, оно ищет основания для единства народа и хватается за все возможности. Вот вспомнили, что православие – государствообразующая церковь, и теперь на уровне президента и местной власти обращаются с РПЦ более приветливо. Это правильно: нас давили в течение десятилетий, и теперь государство частично извиняется за то, что было разрушено, и старается это компенсировать»[8].

 

Желая заполнить нравственный вакуум, образовавшийся в обществе с распадом советской системы, государство приглашает церковь на роль локомотива модернизации. Здесь, по-видимому, уместно говорить о «ностальгической модернизации», связанной с таким способом преодоления прошлого, когда успех модернизации «оказывается производным от вписанных в это же самое прошлое побед»[9]. Школьный курс ОРКСЭ – это ностальгия в квадрате, попытка примирить устремление в будущее не только с советским прошлым с характерной для него ведущей ролью государствообразующей идеологии, но и с досоветской православной Россией.

Противоречия здесь скорее всего нет. По словам сотрудника Министерства внутренней политики правительства Ульяновской области Светланы Санкиной (она отвечает за взаимодействие с религиозными организациями), передовицы «Правды» изобиловали церковнославянизмами, а советская педагогика базировалась на православной, с той разницей, что духовно-нравственное воспитание она подменила идейно-нравственным, которое было основано на идеале коммунизма и отрицало религиозную духовность. «Моральный кодекс строителя коммунизма» говорил, каким на выходе из инкубатора должен получиться человек. Считалось, что если общество будет совершенным, то человек нравственно подтянется до его уровня. Идейно-нравственное воспитание оказалось несостоятельным, – говорит Санкина, – потому что оно отрицало дух как печать Творца, как источник саморегуляции человека, благодаря чему тот ведет себя нравственно, даже когда за ним не приглядывают учитель или Большой Брат. «Поэтому духовное воспитание – это в конечном счете религиозное воспитание, – считает она. – И, если любой человек начнет знакомиться с православной культурой, он, в конце концов, придет к воцерковлению»[10].

Эта точка зрения получила мощное подкрепление со стороны тогда еще премьер-министра, а ныне снова президента Владимира Путина. На встрече с представителями религиозных конфессий России в Свято-Даниловом монастыре он сказал:

 

«Совершенно очевидно, что тот эрзац, который был когда-то предложен обществу в советские времена в качестве кодекса строителей коммунизма, – это примитивное изложение тех моральных ценностей, которые изложены в традиционных мировых религиях. Но нам этого, конечно, не достаточно. Нам нужно деятельное, прямое, эффективное, ежедневное участие религиозных организаций в жизни общества и государства»[11].

 

Судя по высказываниям чиновников от образования, священников и гражданских активистов, общего понимания целей и характера «духовно-нравственного» курса ОРКСЭ не существует. Цели эти видятся по-разному: идеологический предмет, который учит любить Родину; воспитательный предмет, опирающийся на нравственные ценности и гуманизм религий; тест на демократическую и гражданскую состоятельность современного общества; предмет, который в конце концов приведет школьников в храмы; познавательный, а не вероучительный предмет… Белгородский губернатор Евгений Савченко считает, что «детей нужно воцерковлять» и что половина уроков «Основ православной культуры» должна проходить в храмах и миссионерских поездках[12]. Министр образования и науки Андрей Фурсенко и патриарх Московский и всея Руси Кирилл считают, что это должен быть абсолютно светский, культурологический курс, который будут вести обычные учителя[13]. Так же думал и президент Медведев, когда встречался в Барвихе с лидерами конфессий:

 

«Выбор учеников и их родителей, конечно, должен быть абсолютно добровольным – это важнейшее дело. Любое принуждение по этому вопросу не только носит незаконный характер, но и будет абсолютно контрпродуктивным. Преподавать эти предметы будут светские педагоги»[14].

 

Но ближе к концу эксперимента и к президентским выборам «концепция изменилась», и вот уже в феврале 2012 года Владимир Путин заявляет тому же составу религиозных деятелей:

 

«Важно, чтобы этот предмет в будущем не превратился в формальный ликбез, и поэтому преподавать подобные дисциплины, конечно, должны хорошо подготовленные люди – это либо теологи, либо священники»[15].

 

Эксперты тут же аттестовали эту инициативу как неосуществимую: у конфессий, включая РПЦ, нет нужного количества подготовленных кадров, большинство священников не имеют педагогического опыта и образования, с детьми они, как правило, общаться не умеют. Историк христианства и один из разработчиков курса ОРКСЭ Алексей Муравьев хоть и воспринял заявление Путина как предвыборную риторику, но все равно был удивлен сменой правил по ходу игры. Он считает клерикализацию школьного образования потенциально опасной в социальном смысле:

 

«Дело даже не в растущей ксенофобии и взаимном отчуждении детей разных религиозных традиций. Дело в повторении самого скверного сценария, синодального. “Господствующее исповедание”, которому дали однажды возможность контролировать школу и армию, фактически довело дело до переворота и гражданской войны. В результате казенных уроков Закона Божия в школе произошла десакрализация религии, десакрализация православия»[16].

 

Очевидно, сама конструкция курса противоречива и вызывает замешательство: это культурологический, то есть образовательный, предмет или, скорее, нравственно-воспитательный? Большинство из ульяновских педагогов, согласившихся на интервью, независимо от своих религиозных убеждений считают предмет главным образом воспитательным и даже «реабилитационным», то есть направленным на выработку навыков человеческого общежития. А заведующая кафедрой педагогики и психологии Ульяновского института повышения квалификации и переподготовки работников образования Маргарита Лукьянова считает, что подобный курс должен ориентировать на достижение взаимопонимания со сверстниками:

 

«Для школьников, особенно старших, более важны вопросы общения: как вести себя с другом или подругой, откуда возникает обида, почему меня не поняли? В реальных жизненных ситуациях, актуализирующих категории добра и зла, совершается личностный выбор, и он, как правило, не связан с религией. Поэтому надо больше помогать детям понимать себя и другого. Да, я имею в виду основы психологической грамотности. Один из аспектов психологии – аксиологический. Вопрос о ценностях, которые мы формируем или демонстрируем нашим учащимся в реальном поведении, – это выход на этику»[17].

 

Выбор модуля

Противоречивая идеология курса приводит в замешательство и родителей, которые выбирают для своих детей (и преимущественно – за них) модуль для изучения. Цифры разнятся от региона к региону. В ульяновских школах, например, родители поделили свои голоса между «Основами православной культуры» (ОПК), светской этикой и мировыми религиями приблизительно поровну. Очевидно, выбор зависит от того, какой результат ожидается от преподавания курса. Те, кто за диалог культур во имя согласия, предпочитают «Основы мировых религиозных культур»; те, кто за нравственное воспитание детей и за изучение традиционной религии, выбирают ОПК или основы иных религий; те же, кто считает, что в школе дети должны в первую очередь учиться, выбирают светскую этику. В пользу этики высказываются и те родители, которые боятся, что педагоги выйдут за рамки светского образования и начнут склонять детей к вере.

Несмотря на то, что выбор изучаемого модуля зависит главным образом от желания родителей (по крайней мере, так задумано), практика показывает, что и учителя могут влиять на этот выбор. Например, ульяновская школа № 29 находится в микрорайоне, где проживает много татар, поэтому до трети учеников школы – из семей с мусульманскими корнями, есть дети, чьи родители – адепты Свидетелей Иеговы. Преподаватель «Мировой художественной культуры» Ольга Шамшетдинова, которой поручили вести экспериментальный курс, обратила внимание: когда на уроках МХК изучали русскую христианскую культуру, у некоторых детей это вызывало болезненную реакцию. Чтобы никого не обидеть, она предложила родителям выбрать «Основы мировых религий»: «Я посчитала, что для нас это оптимальный вариант, да и мне самой это ближе»[18]. Учитель гимназии № 33 Ирина Петрищева объясняет, почему она ведет именно ОПК:

 

«Этика всегда присутствует в наших педагогических начинаниях, но в обществе от этого ничего не меняется. Преподавать разные религии в стране, где три четверти людей считают себя православными? Я к этому не готова: нельзя объять необъятное, поэтому не считаю нужным забивать детям голову. Если ребенок будет знать свою традиционную религию, он потом будет вникать в материал других религий. Я свою позицию обосновала, родители со мной согласились»[19].

 

Поскольку культура и религия не только объединяют, но и разъединяют, существует опасение, что обучение разным религиям закладывает возможное противостояние в обществе. Поэтому методисты считают, что выбор модуля светской этики часто отражает осознанное желание родителей подготовить детей к жизни в многонациональной среде, избежать конфликтов. Преподаватель ОПК Ирина Петрищева говорит, что на ее уроках некоторые дети из мусульманских семей работают даже с бóльшим интересом, чем дети «православные». Родители только одной девочки-татарки запретили ей посещать уроки, поскольку ее дед – мулла. Для нее учителя придумали индивидуальное задание: она писала сочинение по истории мечетей области, искала в русском языке слова с арабскими корнями, во время уроков ОПК занималась в библиотеке. На обязательные экскурсии «Православный Симбирск» дети-мусульмане ездят со всем классом, но не заходят в храм. В средней школе № 56 родители одной девочки запретили ей ходить даже на уроки исламской культуры, поскольку являются приверженцами радикальной ветви ислама.

«А почему вообще надо обязательно отнестись к ОПК или исламу как к окончательному выбору? – недоумевает методист Маргарита Лукьянова. – Если мы хотим показать равенство религий, то надо изучать все религии, все модули, а не на выбор». Лукьянова считает, что сам выбор модуля способен породить конфликтную ситуацию: во-первых, потому, что родители выбирают за детей; во-вторых, не во всех школах есть возможность преподавать все модули по выбору, и те, кто хотел бы изучать, например, основы ислама, вынуждены ходить на уроки светской этики. Методисты Института повышения квалификации предлагают преподавать религиозные культуры как единый курс, включающий содержание всех модулей, с разными уровнями сложности и на протяжении всех лет обучения в школе.

По статистике Минобрнауки, с начала эксперимента во всех регионах 42% родителей выбрали «Основы светской этики», 18% предпочли «Основы мировых религиозных культур», около 30% – православие, 9% – ислам, буддизму и иудаизму досталось по 1% школьников. «Получается, что почти 60% выбрали предметы, не связанные с какой-либо отдельной религией, – заявил на заседании общественного совета при Минобрнауки России руководитель общественной организации “Право ребенка” Борис Альтшулер. – Зачем тогда вообще делить на отдельные религии? Лучше ввести единый курс, где расскажут обо всех конфессиях»[20].

Главный редактор «Эха Москвы» Алексей Венедиктов на том же заседании предложил добавлять в каждый религиозный курс дополнительные часы, посвященные остальным конфессиям: «В Чечне всего 24 человека выбрали православие, остальные решили изучать ислам. Через пять-шесть лет они приедут в Москву, не знакомые ни с чем – потому что им не рассказывали про другие культуры». «Информация о других религиозных культурах может быть дополнительно изучена в рамках преподавания ОПК, если это не идет в ущерб информации о православной культуре», – это мнение представителя Отдела религиозного образования и катехизации РПЦ Германа Демидова. «Мы изначально выступали за то, чтобы в школьную программу ввели один общий предмет “История мировых религий”, – говорит заместитель Совета муфтиев России Рушан Аббясов. – Сейчас мы видим, что в ряде школ у детей уже возникают теологические споры. Оптимально, если будет введен один общий предмет, который бы сплачивал ребят, а не разъединял»[21].

Из-за нехватки подготовленных преподавателей ОРКСЭ во многих пилотных школах выбирали «Светскую этику», полагая, что это и проще, и «безобиднее» в смысле политкорректности. Действительно, легче за один урок изложить тему «Семейные праздники как одна из форм исторической памяти», чем за тот же час в рамках модуля мировых религий – тему «Возникновение религий. Религии мира и их основатели». Преподаватель православной культуры и религиоведения Института философии Государственного академического университета гуманитарных наук Мария Сеньчукова считает, что модули несопоставимы по наполнению: одни дети получают конкретные культурологические знания о религиях, а другие (на «Светской этике») рассуждают обо всем и ни о чем. Хуже того, пишет она, светскую этику при желании легко превратить в пропаганду политической идеологии: «Можно получить из ученика все что угодно, в зависимости от убеждений педагога: от крайнего либерала до крайнего же “охранителя”»[22]. Есть также соблазн пойти по самому простому пути и превратить курс светской этики в программу патриотического воспитания.

Как заявила министр образования Ульяновской области Екатерина Уба, после года апробации курса ОРКСЭ в России отмечается следующая тенденция: родители реже выбирают «Основы православной культуры» и чаще «Светскую этику». «У нас этого не произошло, к счастью»[23], – сказала Уба: за год количество школ с преподаванием православной культуры выросло со 145 до 155. Оговорка «к счастью» не случайна: в области есть очевидный крен в сторону православной культуры. Свою приверженность православию регулярно демонстрирует губернатор Сергей Морозов, бывший начальник городского управления образования Людмила Соломенко крайне благоволила РПЦ, школьников и учителей даже обязывают посещать мероприятия православной тематики: выставки религиозной литературы, экскурсии по храмам и так далее.

Тем не менее, еще в феврале 2011 года, менее чем через год после начала эксперимента по введению в школах религиозных культур и светской этики, патриарх Московский и всея Руси Кирилл во время встречи с президентом России «отчитался» о том, что эксперимент удался, что общество его приняло, а в школах не отмечено ни одного конфликта на межрелигиозной или межнациональной почве, связанного с преподаванием религиозных культур.

 

Воспитание образованием

Минобрнауки, под влиянием церкви поддавшись соблазну «ностальгической модернизации», положило в основу концепции ОРКСЭ конструкт «духовно-нравственного воспитания» и перекатывает его из документа в документ, не решив для себя основного вопроса: что первично – духовность или нравственность? Они лежат хоть и в пересекающихся, но все же разных плоскостях, что сильно усложняет задачу для школьного учителя, прослушавшего недельный курс по методике преподавания «Основ православной культуры» или «Основ светской этики». Стоит заглянуть в энциклопедический словарь по этике, чтобы понять, насколько сложны философские основы этических систем: соотношение религии и морали, религиозное и секулярное понимание духовности, секуляризация морали… Можно упростить понимание духовно-нравственного воспитания до геометрической аналогии: духовность – это вертикаль, связывающая человека с Богом, а нравственность – это горизонталь, связывающая человека с другими людьми. Получается, что сегодня школа поставила ребенка в перекрестие этого прицела и палит по нему, наугад отмеряя мощность заряда.

Если признать, что духовность – это атрибут исключительно религиозного сознания, как считают священники и воцерковленные педагоги, а нравственность – атрибут сознания светского (например, протоиерей Дмитрий Савельев называет светскую этику вариантом атеизма), то все осложняется. В этом случае самим четвероклассникам и их родителям по сути предлагается оперативно решить для себя основной вопрос философской этики, чтобы выбрать подходящий модуль: основы религиозных культур – для воспитания духовности, светскую этику – для воспитания нравственности. В этой ситуации предмет «История мировых религиозных культур» выбивается из ряда «нравственных» модулей как наиболее ориентированный на чистое знание: «Светской этике можно придать воспитательный характер, а истории мировых религий – вряд ли, – считает заведующая кафедрой культурологии Ульяновского института повышения квалификации Наталья Захарова. – Давать детям этого возраста знания про анимизм и магию – для чего?»[24]

Руководитель отдела религиозного образования Самарской епархии, игумен Вениамин (Лабутин), говорит, что для российской педагогики образование и воспитание всегда были неразрывны. В своем докладе на Рождественских чтениях он процитировал святителя Тихона Задонского: «Образование без воспитания подобно острому ножу в руках безумца». Отец Вениамин против того, чтобы рассматривать школу как комбинат по предоставлению «образовательных услуг», ибо такой подход низводит учителя, сеятеля разумного и доброго, до уровня обслуги. Священник предлагает вновь поставить ребенка в центр традиционного для России воспитательного треугольника «церковь–школа–семья», вернув в школу нравственные начала. В досоветской России преподавание в школах Закона Божьего не спасло от появления революционеров, поэтому нельзя полагаться только на преподавание ОПК в качестве «ускорителя нравственности», тем более что рекомендованные учебники по курсу зачастую не понятны детям или просто скучны. Игумен Вениамин предлагает использовать все поле мировой художественной культуры как основу православной системы ценностей – в частности, классическую литературу. В качестве примера он привел «Бориса Годунова» и «Преступление и наказание», которые, по его мнению, лучше любых учебников рассказывают о грехопадении личности и его последствиях. По словам священника, гоголевский «Ревизор» не простая сатира на прогнивший царский режим – это сильное нравоучительное произведение христианского писателя, который хотел сказать:

 

«Страшен не тот ревизор, который встречается в повседневной жизни, страшен последний Ревизор, посланный по Высочайшему повелению, – наша пробудившаяся совесть. Поэтому, пока мы живы, надо отбросить ложную гордость и провести тщательную ревизию себя, войти во внутренний город души нашей и увидеть, как вороватые чиновники, то есть наши греховные страсти, расхищают бесценную казну нашей души»[25].

 

Серьезный разговор с подростками о духовности отец Вениамин предлагает начать с «Хроник Нарнии» Клайва Льюиса и «Властелина колец» Джона Рональда Толкиена, где есть христианские мотивы. Другие добавляют в этот хрестоматийный список и «Гарри Поттера», где – от книги к книге – в сказочной форме излагается внятный культурный сценарий взросления[26]. Впрочем, православный режиссер Василий Яцкин считает «Гарри Поттера» опасной «легализацией сатанизма», ведь герои книжки учатся волшебству[27].

Церковные и светские педагоги соглашаются с необходимостью инкорпорировать духовно-нравственное воспитание в гуманитарные предметы школьной программы. Преподаватель-религиовед, член миссионерского отдела Симбирской и Мелекесской епархии РПЦ Василий Дронов, уверен, что лучшее преподавание православной культуры – это корректное изучение русской истории и литературы. Маргарита Лукьянова говорит, что вопросы этики и религии входят в курсы истории, мировой художественной культуры, литературы – надо их только умело обсуждать: «А получается, что часть вопросов выделяют в отдельные курсы с дополнительной нагрузкой, при этом сложные проблемы – той же светской этики – вырываются из органичного для них контекста»[28]. Эти рассуждения ставят под сомнение саму необходимость курса ОРКСЭ. Выходит, что государство, церковь и педагоги пошли по простому пути: оказалось легче внедрить в школы духовно-нравственное воспитание отдельным предметом, назвав его культурологическим, раздать учебники и методички, заставить учителей пройти недельные курсы повышения квалификации, вместо того, чтобы грамотно вписать духовно-нравственную проблематику в уроки истории и литературы, что потребовало бы от учителей-предметников качественно иной, более высокой, квалификации.

 

«Сложность в том, что мы живем в период глобального перехода от одного культурного типа к другому. Сегодня дети не умеют расшифровывать культурный код прошлого периода. Студенты музыкального училища изучают оперу Даргомыжского “Русалка” и совершенно не понимают, почему дочь мельника Наташа, которую по сюжету обесчестил и бросил князь, утопилась. Студенты говорят: она утопилась, потому что была эгоисткой и не думала о своем отце»[29].

 

Миссия выполнима?

Заложено ли мессианство в российском менталитете или таков отклик учителей на призыв к ностальгической модернизации? Во всяком случае, преподавателям, в первую очередь православной культуры, среди провозглашенных целей ОРКСЭ ближе оказалось именно воспитание, которое многие из них восприняли почти как проповедническую миссию. «Мы не просто имеем право, но и обязаны воспитывать, – говорит слушатель епархиальных православных образовательных курсов, педагог ульяновского оздоровительно-образовательного центра «Орион» Надежда Вершинина. – Я чувствую, что моя ответственность перед обществом и будущими поколениями – закладывать в детях нравственное зерно»[30].

«Нужно вернуть воспитательную функцию в детский сад, в школу, в университет», – заявил патриарх Кирилл на встрече с Путиным[31]. Но учителя еще раньше охотно откликнулись на призыв духовно «спасти нацию», не обращая внимания на то, что церковь постоянно подчеркивает светский характер ОРКСЭ и говорит, что вести этот курс могут даже атеисты. «Успех ОПК зависит от личности учителя, но где мы найдем столько православных учителей? – говорит заместитель председателя отдела религиозного образования и катехизации Симбирской и Мелекесской епархии, иерей Даниил Гасников. – Поэтому педагог по ОПК не обязательно должен быть православным, достаточно, чтобы это был нормальный человек с общей педагогической эрудицией»[32]. Православный проповедник, протодиакон Андрей Кураев, считает проблемой «наличие у учителей собственных религиозных взглядов, которые они пытаются внести в преподаваемый предмет»[33].

Но учителя готовы идти дальше своих вдохновителей. Учитель обязан верить сам, говорят они, ибо, если учишь духовности, должен демонстрировать ее на практике. (Я заметил, что воцерковленного педагога легко отличить по смиренному выражению лица, вкрадчивой, но убежденной манере речи, особому свету в очах, а также по скептическому восприятию Нового года и дня святого Валентина.)

 

«Преподаватель ОПК может быть невоцерковленным, но верующим – обязательно. Если через себя не пропускать православие, то получится фальшиво: если человеку все равно, как он живет сам, чему он научит детей?»[34]

 

Ирина Петрищева сразу предупреждает детей, что она не только православный человек, но и воцерковленный (и преподаватель ОПК, по ее мнению, должен быть именно таким):

 

«Когда идет Страстная неделя и ты говоришь о страданиях Христа, о чуде благодатного огня, невозможно сдержать эмоций. Трудно провести грань между уроком культуры и желанием глубже узнать цель христианской жизни. Ощущение себя православным внутри является для меня движущей силой. Если преподаватель ОПК говорит с позиций человека, который владеет теорией и не владеет практикой, – это минус»[35].

 

Ведущий специалист управления образования мэрии Ульяновска Татьяна Мамишина признает, что «у воцерковленного учителя уроки интереснее, у других не хватает духа»[36]. А главный специалист-эксперт регионального Министерства образования Галина Юдина считает, что атеистам сложно подготовиться к преподаванию религиозных культур[37].

Личные отношения учителя с Богом отражаются и на методических аспектах преподавания религиозных культур. Воцерковленные учителя не скрывают своего трепетного отношения к предмету. Ирина Петрищева признается, что ей не всегда удается оставаться в светско-культурологической позиции, предполагаемой изначально, поэтому она иногда «перегибает палку». Тестом на «светскость» любого курса религиозных культур может служить то, как учитель ответит на вопрос ученика: «А все, что написано в Библии про то, как Христос творил чудеса, воскрешал из мертвых, превращал воду в вино и сам воскрес после смерти, – это правда или это просто такая легенда?». Ответ Петрищевой: «Безусловно, правда. Может быть, я бы еще добавила: для меня это – безусловно, а тебе еще нужно обрести жизненный опыт, ищи ответа сам»[38]. Ответ православного методиста Людмилы Григорьевой: «Детям вполне можно отвечать: да, это правда. Потому что библейские источники никем не опровергнуты, а все библейские истории затрагивает основы нравственности»[39]. Хотя священники и православные учителя убеждают, что Библия науке не противоречит, не исключено, что в будущем стараниями воцерковленных педагогов столкновение научного мировоззрения с религиозным породит «обезьяньи процессы» (креационисты против дарвинистов), как это было в США. В России прецедент создан иском школьницы из Санкт-Петербурга Марии Шрайбер, которая потребовала от Минобрнауки запретить преподавание в школах эволюционной теории как доминирующей[40].

Православный религиовед Василий Дронов убежден: преподавая ОПК и другие религиозные культуры в светских учебных учреждениях, о своей вере следует говорить методом отстранения, а о чужой – методом эмпатии.

 

«В первом случае надо говорить: не “мы, православные, верим”, а – “православные верят”. ОПК – это экскурсия, которую ведет грамотный педагог, объясняющий, что православные верят в Христа, в спасение через его благодать, и это наполняет их сердца любовью. Метод эмпатии – когда показываешь внутреннюю логику религиозной культуры, мотивы поведения людей в этой культуре: почему люди верят так, а не иначе, и как вера влияет на их поступки. Ни в коем случае не давать нравственной оценки – хорошо или плохо»[41].

 

Специалисты отмечают слабое методическое обеспечение курса ОРКСЭ, включая нехватку качественных пособий. В задачи этой статьи не входит их анализ, но, судя по отзывам учителей и методистов, нет ни одного учебника, который единодушно был бы признан удачным. (Только по ОПК существует более пятидесяти учебно-методических комплексов, то есть учебников вкупе с методикой и программой). Академик Андрей Смирнов раскритиковал учебные пособия по всем религиозным модулям за то, что они «носят ярковыраженный миссионерский характер,.. рассказывают не о культуре, а о самой религии»[42].

Очевидно, что самая распространенная методика преподавания духовных культур сегодня – это нравственные беседы, хотя Василий Дронов считает, что перенос акцента на проблематизацию темы происходит от недостатка квалификации педагогов. Где-то на уроках ОПК дети раскрашивают трафареты икон. «Мы не знаем, как правильно. Как понимаем, так и преподаем», – признается преподаватель исламской культуры Наиля Садыкова, которая в сложных случаях ходит за советом к имаму местной мечети[43].

 

Прекрасный возраст

Как правило, учителя говорят, что лучше начинать преподавание религиозных культур в младших классах и, чем раньше, тем лучше, потому что к пятому классу у детей уже есть «характер», а маленьким можно рассказать о Боге простыми словами: есть детская Библия, есть мультфильмы с библейскими сказаниями. Создается ощущение, что учителя апеллируют к раннему возрасту, потому что боятся «взрослых» вопросов, на которые не смогут ответить по причине недостаточной религиоведческой и методической подготовки. Доцент кафедры педагогики и психологии младшего школьника Ульяновского педагогического университета Любовь Гурылева говорит, что в младшем школьном возрасте, пока учитель является непререкаемым авторитетом, преподавание духовных культур, возможно, будет более эффективным. Но в этом же заключается определенное насилие, навязывание ценностей, в том числе религиозных, так как ребенок беззащитен перед мнением взрослых и не готов к осознанному выбору.

Многие специалисты отмечают, что возраст для начала изучения курса ОРКСЭ выбран неудачно. Во-первых, 10–11 лет – промежуточный период, когда включается «критика» и информация, идущая от взрослых, подвергается сомнению. Осмысленно воспринять абстрактную концепцию Бога ребенок может только ближе к старшим классам, когда происходит формирование самосознания, говорит Любовь Гурылева[44]. Во-вторых, в это время происходит скачок из начальной в среднюю школу. Дети как бы заново адаптируются к школе с ее предметно-кабинетной системой: на каждом уроке – другой учитель, что на первых порах вызывает психологический дискомфорт. Так, Мария Сеньчукова считает:

 

«Поскольку весь курс касается проблем мировоззренческих, логично было бы вводить его у ребят, переживающих очередной возрастной кризис, т.е. либо у малышей первых–третьих классов (7–8 лет), либо классе в шестом–девятом (12–15 лет), либо у старшеклассников, которые уже имеют свою точку зрения на религиозные и этические темы. Но школьникам 10–11 лет преподавать такую дисциплину слишком сложно. Большинству ребят она будет не интересна»[45].

 

Вот что говорят дети, по возрасту недалеко ушедшие от детсада, об уроках ОПК (я провел этот короткий опрос во втором классе частной гимназии «ДАР»):

 

«Мы изучаем молитвы, о Боге узнаем. Когда мы на ОПК, это святой урок. Бог будет к нам лучше относиться, если мы про него узнаем».

«Это помогает в будущем поверить в Бога».

«Мы узнаем, что Бог существует, что есть рай и ад. Узнаем иконы, молитвы всякие. Самое трудное – когда всякие сложные слова, какие мы не понимаем».

 

Итого

Эксперимент по внедрению в школах курса религиозных культур, напомню, признан успешно завершенным. Во всяком случае Владимир Путин о нем «не слышал ни одного серьезного негативного отзыва», или скорее ему не доложили о существующих «проблемных зонах»[46]. Уже решено, что в течение трех лет курс будет поэтапно внедряться как обязательный: в первый год – в 10% школ, во второй год – в половине, а к 2014 году – во всех остальных.

К концу 2011 года итоги апробации курса оценивались на разных общественных и координационных советах, где говорилось, что дети, изучающие религиозные культуры, стали больше общаться с родителями, обсуждая услышанное на уроках, «что говорит о большом воспитательном потенциале курса ОРКСЭ»[47]. Цитируется некий ведомственный опрос, из которого следует, что 92% опрошенных родителей нравится повышение интереса детей к истории семьи, семейным традициям, прошлому своей страны, ее культуре.

Отмечены и системные проблемы, во многом копирующие изначальный список претензий к курсу, которые высказывали скептики: слабая методическая подготовка учителей, отсутствие понятных учебников и сложная для детей терминология; невозможность обеспечить преподавание модуля, если его выбирают мало детей, что характерно для малокомплектных школ и мононациональных регионов; есть случаи принципиального отказа посещать уроки религиозных культур. Многим преподавателям не нравится то, что по курсу ОРКСЭ не ставится отметок, потому что для многих детей отметка – стимул к учебе; «безотметочность» курса, по мнению учителей, снижает его статус в ряду школьных предметов.

Политическая реальность такова, что курс религиозных культур и светской этики признан высшими чиновниками универсальным и приоритетным, наряду с физкультурой, начальной военной подготовкой и уроками патриотизма. На выходе из «черного ящика» средней школы власть хочет получить здорового воина-патриота, к тому же знающего, как подходить к причастию или куда стелить коврик для намаза. Но, насколько это приближает нас к модернизированному обществу, – большой вопрос.