Феликс Аккерманн (р. 1978) – историк, доцент Немецкой академической службы при Европейском гуманитарном университете (Вильнюс), один из основателей Института прикладной истории при этом университете.

Якоб Аккерманн – историк, работает в северобаварском музее Fränkische Freilandmuseum, докторант кафедры теории и дидактики истории Католического университета Айхштет-Ингольштадт.

Анна Литтке (р. 1981) – историк, научный сотрудник Центра исследований современной истории (Потсдам) и Института прикладной истории (Франкфурт-на-Одере).

Жаклин Ниссер (р. 1979) – историк, докторант Университета Регенсбурга.

Юлиане Томанн (р. 1981) – историк, докторант Центра исторических исследований при Польской академии наук (Берлин).

Дискуссии об отношениях истории и публичной сферы в Германии все чаще ведутся со ссылкой на англоязычный термин public history[2]. В контексте растущей прикладной ориентации гуманитарных наук, коммерциализации исторической науки и разнообразных практик конструирования исторических смыслов со стороны внеуниверситетских субъектов наряду со встречающимся понятием history marketing все чаще употребляется понятие «прикладная история» (Angewandte Geschichte). Public history, history marketing и прикладная история при этом включены в другие концепты и теории, такие, как, например, «историческая память» (Geschichtskultur) и «историческое сознание» (Geschichtsbewusstseins)[3]. Хотя public history и прикладная история, без сомнения, пересекаются как в своей ориентированности на практику, так и в исследовательском интересе, плодотворной может оказаться попытка разграничить их для большей точности описания поля отношений между историей, публичной сферой и их посредниками. Обсуждаемые в этой статье подходы к понятию «прикладная история» сформировались прежде всего через подчеркивание специфического субъектоцентричного подхода к историческому знанию.

Определение прикладной истории еще предстоит сформулировать. До сих пор это понятие служит общим названием для все более дифференцирующегося поля истории и ее практически ориентированного изложения. Правда, возникают трудности, когда кто-то хочет выяснить, что подразумевается под различными понятиями, какие теоретические, методологические и практические идеи представляют отдельные институции и какими намерениями они руководствуются. В отличие от public history, которая в основном занимается изложением исторических тем в публичной сфере, в случае прикладной истории следует обратить внимание на субъекты и возможности их сотрудничества. Годится ли термин прикладная история как аналитическая категория для исторической науки и может ли он обозначать определенный исторический подход, а также может ли этот термин определенным образом документировать обратную связь исторической науки и социальных изменений и выявлять возможности конструирования истории – все это должна показать дискуссия, вызванная, надеемся, этой статьей.

Понятие прикладной истории

Употребление понятия «прикладная история» нельзя назвать беспроблемным. Впервые оно было использовано в начале ХХ века в названии серии учебников по курсу «Введение в политическое мышление и волю» преподавателем гимназии из Дюссельдорфа Генрихом Вольфом. Он был участником основанной в 1894 году организации «Немецкий союз» (Deutschbund), членом правления Всенемецкого (Пангерманского) союза (Alldeutscher Verband) и ведущим докладчиком по вопросам культуры и политики Немецкого народного союза обороны и наступления (Deutschvölkischer Schutz- und Trutzbund) во времена ранней Веймарской Республики[4]. Вольф предложил понимать прикладную историю таким образом, «который осознанно соединяет настоящее и прошлое», благодаря чему «мы [должны] иметь мужество извлечь урок из прошлого для [ответа] на важнейшие вопросы нашего времени, сделать выводы и сформулировать притязания»[5]. Однако в данном случае с понятием «прикладной истории» определенно были связаны идеологические, воспитательные и поведенческие притязания, которые по существу формировались благодаря националистической идеологии, антисемитизму и расизму.

Открытая инструментализация истории со стороны националистической и национал-социалистской историографии скорее всего способствовала тому, что долгое время понятие «прикладная история» не употреблялось. Только в другом общественном контексте – в обход, через США, – этот термин вновь попал в немецкоязычные дискуссии.

В связи с формированием public history в американских университетах в 1970-х годах стало также чаще употребляться понятие «прикладная история» – applied history[6]. Американское историографическое направление public history поставило целью сделать историю понятной для общества и давать образование историкам не только для преподавания в школах и университетах, но и для освоения новых сфер применения этой науки в практическом поле, вне данных институций. Представители public history стремились тем самым к фундаментальному обновлению дисциплины через формирование широкого спектра способов представления исторических знаний.

В рамках движения public history отношение к прикладной истории было только одним из двух формирующихся направлений. В то время как термин «applied» относился прежде всего к сфере public policy и политических консультаций, конкурирующий подход, «сфокусированный на навыках» (skill-centered) предусматривал обучение людей для передачи исторического знания[7]. Хотя количество учебных программ в этой области в целом уменьшается, public history смогла закрепиться в американской академической среде.

Параллельно с этим движением в США, а также становлением исторических семинаров (history workshops) в Великобритании в ФРГ в 1970-х годах также актуализировался протест против исключительно университетского специализированного производства исторического знания и государственно-официозного влияния на интерпретацию истории. В отличие от университетского происхождения public history в США, это «Новое историческое движение» (Neue Geschichtsbewegung) сформировалось во внеуниверситетском контексте исторических семинаров и заинтересованных в изучении истории общественных объединений. Параллельно со специализированными дискуссиями развивались практики самостоятельного изучения истории, ориентированные на жизненный опыт и конкретную социальную среду. Общей целью для групп, действующих в различных местах, было рассмотрение истории с позиции «обычных людей», так сказать, с точки зрения людей, «затронутых историей»[8]. Это вылилось в стремительный рост потребности в истории «снизу». Термин «история повседневности» начал употребляться в качестве общего понятия для этих требований, которые были связаны с притязанием на включение рядовых граждан в процесс усвоения и изучения истории. Перспективы истории повседневности представляли при этом вызов как для традиционной политической истории, так и особенно для возникавшей в 1970-е социальной истории или исторической социологии. Ведь история повседневности противопоставляла «теоретически разработанному» анализу общественных процессов и структур перспективу, которая ставила вопрос о том, как люди переживали эти процессы, как они их интерпретировали и осмысляли[9].

«Новое историческое движение» нашло свою концептуальную основу в тезисе «копай, где стоишь» (Grabe wo du stehst), который был сформулирован шведским публицистом Свеном Линдквистом[10]. Он исходил из представления, что каждый может быть компетентен в собственной истории – то есть в сфере, в которой он живет и работает[11]. Исторические семинары перенесли этот подход на локальные контексты, районы города, деревни и предприятия, желая утвердить «альтернативную демократически-кооперативную практику исторического исследования», которая была бы «свободна от профилирующих ритуалов академической исторической науки»[12].

«Новое историческое движение» представляет интерес для прикладной истории по той причине, что сделало возможным выход за пределы локального опыта какого-либо одного субъекта. Концепция истории повседневности укрепилось в исторической науке с середины 1980-х, чему способствовали теоретические гипотезы Новой истории культуры, а также возникшая в 1990-е новая историческая парадигма, ориентирующаяся прежде всего на память. «Новое историческое движение» может также служить примером успешной реализации обратной связи между инициативами гражданского общества и научным историческим исследованием.

Заметный рост (начиная с 1970-х) общественного интереса к истории открыл новый исторический рынок, на котором она все чаще предлагалась как «услуга» для внеуниверситетских институций и институтов гражданского общества, а также для частных лиц. Новые исторические агенты успешно позиционировали себя на этом рынке. С их «сервисным» подходом в сфере «руководства написанием работ, исследований, обеспечения рабочих материалов, переводов, транскрипций»[13] эти исторические центры создали рабочие места вне университетов, музеев и школ. Эти новые сферы деятельности и были исходной целью public history.

Дальнейшее развитие «сервисная» идея изучения и преподавания истории получила в концепции history marketing, которую можно определить как использование истории для маркетинговых задач. В специальном выпуске журнала «Geschichte in Wissenschaft und Unterricht» («История в науке и преподавании») под общей темой «Прикладная история – изучение и практика» Флориан Нойман поставил следующий диагноз:

«History marketing востребован [сейчас] более, чем когда-либо. Современные бизнес-историки вписываются при этом в двойную традицию истории предпринимательства: с одной стороны, они пишут “историю по заказу”, то есть бизнес-историю, которая составляется по заказу фирм. С другой стороны, они находятся в традиции исследования истории компаний, сосредоточенной, как правило, в университетах»[14].

Университеты со своей стороны реагируют на это определенным «разнаучиванием» истории, созданием учебных программ, которые занимаются в первую очередь медиальной репрезентацией истории, а также комплексом тем, связанных с исторической памятью. Так одно из исследований анализирует распространенность понятий «публичная история» (öffentliche Geschichte) и «прикладная история», показывая, насколько маргинальным до сих пор является их употребление в Германии[15]. Согласно данному исследованию, в немецкоязычном пространстве преобладает, как и ранее, отсылка к более теоретически «продвинутому» концепту исторической памяти. Поэтому новейшие подходы public history или прикладной истории медленно «укореняются через создание бакалаврских и магистерских программ, сильно ориентированных на практику и связанных с медиальными условиями, характерными для современного информационного общества»[16].

Хотя теории и модели университетской исторической дидактики относятся, как и ранее, к устоявшемуся полю исследований исторической памяти, однако и они находятся в настоящее время в процессе дифференцировки и развития. Наряду с разработанными в 1990-е годы моделями «исторического мышления» и исторического сознания, ныне в центре внимания находятся различные формы «ориентированного на результат» (outcome-orientiert) обучения и поощрения способности к исторически осознанному мышлению и действию[17]. Точки соприкосновения с прикладной историей проявляются тут особенно четко: при этом целевые группы профессионально поддерживаются именно через обращение к истории, она становится понятной, воспроизводимой, помогающей ориентироваться в современности.

Субъекты в сфере прикладной истории

В настоящее время существуют многочисленные институции и частные лица, которые привлекают к себе внимание в очерченном нами поле прикладной истории. И, хотя для них характерна университетская аффилиация, их работа преимущественно ориентируется на внеакадемические интересы. В соответствии с этой практической ориентированностью мы представим некоторые институции, работающие в сфере прикладной истории, а также их подходы.

В последние годы были запущены многочисленные учебные программы, посвященные профессионализации историков в сфере прикладной истории. Ощутив запрос, связанный с исследованиями исторической памяти, Католический университет Айхштет-Ингольштадт в 2003 году разработал расширенную учебную программу по этой дисциплине, цель которой сформулирована следующим образом:

«…Привлечение внимания историков к профессиональному полю вне университета и школы. Учащиеся должны осознавать как отличия, так и сходства в подходе к истории в академическом пространстве и публичной сфере»[18].

Эта специальность предполагает наличие знаний в сфере исторической науки и работает на расширение профессиональных исторических навыков с акцентом на «истории в публичной сфере».

Столь же рыночно ориентированного подхода придерживается предлагаемая с 2005 года Университетом Цюриха магистерская программа по прикладной истории, которая прежде всего ориентируется на рынок услуг по повышению квалификации[19]. «Стратегический потенциал исторического метода» позиционируется как расширение компетенций для руководящих кадров, например, в сфере политики и СМИ. «Историческое мышление» представляется «как универсальное программное обеспечение», которое может использоваться в различных профессиональных сферах и развивает «способность к реконструкции комплексного контекста, к абстрагированию и построению общих моделей». В качестве шага к сближению науки и практики рекламируется «тесное общение с авторитетными представителями науки, равно как и с людьми, занимающимися практической деятельностью».

Университет Мангейма с магистерской программой «История – наука и публичная сфера»[20] и существующая с 2008 года совместная магистерская программа «Публичная история» Свободного университета Берлина и Центра исследований современной истории в Потсдаме (Zentrum für Zeithistorische Forschung) также предлагают форму исторического обучения, ориентированную на практическое применение. Самим выбором названия («Public History») эта программа способствовала укоренению данного понятия в Германии и спровоцировала реакцию университетов на характерное для этого направления изменение представлений о значении истории для общества.

Созданное в Университете Гейдельберга в 2010 году направление «Public History» занимается выпуском историков, которые хотели бы работать во внеуниверситетской сфере, например, в издательском деле, СМИ и музеях[21]. В центре внимания тут находится развитие практически ориентированных медиальных компетенций. В качестве теоретического основания обучения принимается «рефлексия об универсальном подходе к истории в “цифровую эпоху”» с особым акцентом на вопросах культуры памяти и исторической политики. Учащиеся также получают квалификацию в сфере проектного менеджмента и работы по связям с общественностью. Особенностью гейдельбергского направления public history можно назвать особую чувствительность к этическому аспекту диалога истории и публичной сферы.

Кроме этих программ, существуют институции в сфере прикладной истории, связь которых с университетами довольно слаба и опосредована почти исключительно через личные контакты. Так, Центр прикладной истории (Zentrum für Angewandte Geschichte) в Эрлангене предлагает исторические услуги и «капитализирует историю», как говорится в его собственном описании[22]. По заказу клиентов сотрудники центра подготовят, например, историю предприятий и семей, разработают методический аппарат для центров документации и общественных архивов, проконсультируют телевидение в исторических вопросах. Характер клиентуры говорит о том, что для функционирования этого центра важную роль играет встроенность в локальные общественные сети и региональную экономику. В его названии «прикладная история» в буквальном смысле подчеркивает ориентированность на практику и клиентов: «Мы делаем историю полезной».

Наряду с новыми университетскими программами и историческими центрами можно рассмотреть новые проектно-ориентированные инициативы, которые находятся в рамках традиции все еще существующих и сохраняющих активность исторических мастерских – как в Гамбурге, Мюнхене или Берлине. Например, культурное объединение «Боруссия» в Ольштыне (Польша) посредством обращения к истории региона работает на укрепление межкультурного взаимопонимания и гражданского общества. Основатель и директор Центра исторических исследований Польской академии наук в Берлине Роберт Траба настаивает на том, чтобы понимать прикладную историю не как «новую научную либо педагогическую дисциплину», но как расширение перспективы исторической науки[23]. Он различает в «применении» истории три аспекта: во-первых, более активное приобщение свидетелей исторических событий к исторической работе (память); во-вторых, включение анализа культурного ландшафта (пространство) и, в-третьих, поощрение взаимодействия внутри заинтересованной группы (диалог). Такой локальный и творческий подход к истории, согласно Трабе, имеет особенное значение при исследовании мест со сложной и гетерогенной культурной стратификацией. С помощью такой практической формы возможно не только наведение мостов между индивидуумами, общественными группами и их историческими нарративами, но также и обратное влияние на саму историческую науку.

«Институт прикладной истории – диалог общества и науки» (Institut für angewandte Geschichte – Gesellschaft und Wissenschaft im Dialog)[24] во Франкфурте-на-Одере фокусируется на связывании в единую сеть академических и внеакадемических субъектов, занимающихся интерпретацией истории. Институт помещает в центр своего внимания индивидуальный, локальный и (меж)культурный опыт как исходный пункт процесса формирования знания и функционирует в рамках этого процесса как источник идей, посредник и источник приобретения навыков исторической работы. При этом исходя из условий в конкретных местах – в частности на немецко-польской границе – региональный и транснациональный исторический контексты осмысляются как исторические разломы, травматичность которых нуждается в проработке. Географическое расположение института на границе с Польшей превращает обращение к переходным моментам истории – с напластовавшимися слоями памяти и изменением линии границ, а также само понятие границы – в важные исходные пункты. Прикладная история в этом случае понимается как возможность формирования исторических символов, которые помещают в центр внимания конкретную местность и ее субъекты, а также сформированные культурные формы понимания истории.

Речь в защиту: институализировать открытость. Прикладная история как диалог между обществом и наукой

Итак, за два последних десятилетия в области прикладной истории возникли многочисленные учебные программы, исторические агентства и новые инициативы. Однако до сих пор в значительной степени отсутствовало понимание того, как трактовать понятия public history и прикладная история.

В 2010 году в связи с Днем историков независимый публицист Магнус Клауэ выступил с заявлением, что «ориентация на практическое применение […] последовательно […приводит] к полному отсутствию рефлексии об исторических причинах [тех или иных событий]»[25]. Такая же позиция была воспроизведена в оценке берлинской учебной программы «Public History»: по мнению критика, она будет выпускать «специалистов по “Powerpoint” с кратковременной памятью», для которых останется закрытым «исходный код истории»[26]. Даже если подобные утверждения и являются публицистически утрированными, дебаты о создании новых учебных программ, обсуждение деятельности новых исторических агентств отражает состояние теоретических дискуссий по данной теме.

Создание Франкфуртского института прикладной истории стало следствием трансграничных и межкультурных проектов в рамках специального подхода, существующего внутри прикладной истории, который определяет этот концепт как точку пересечения науки и общества. Этот подход в идеале должен осуществлять функцию связи между общественным интересом к прошлому, академическим воспроизводством исторического знания и политически мотивированным укреплением коллективных историй. Понятая таким образом, эта форма прикладной истории требует партиципативного и плюралистического процесса обсуждения между представителями исторической науки, носителями исторической памяти и представителями гражданского общества. Одна из основных гипотез этой концепции состоит в том, что историческая наука должна больше ориентироваться на потребности общества и при этом учитывать и приобщать к истории активных субъектов гражданского общества. Для этого должны существовать модерируемые и институциализированные точки пересечения между этими двумя сферами, которые обеспечивали бы возможность для взаимного обмена.

Интерпретированная таким образом прикладная история могла бы противостоять вызовам, возникающим в связи с теми или иными историко-политическими конъюнктурами, при этом осознавая, что через работу различных общественных субъектов история непрерывно формируется, политизируется, коммерциализируется и медиализируется.

Равнение на изменяющиеся потребности общества подчеркивает отношение истории к современности. Правда, речь идет не о том, чтобы усвоением и передачей исторического знания просто удовлетворять существующий общественный спрос. Существует необходимость вовлекать в процесс формирования исторического знания совершенно разные общественные группы с их собственными интересами, компетенциями и перспективами. В этом случае ученые не должны в качестве экспертов возвышаться над историями других. Следовательно, они должны не рассказывать, «как было на самом деле» (Леопольд фон Ранке), а скорее предлагать научную экспертизу, делать ее применимой для неспециалистов. Таким образом, прикладная история функционирует не столько как защитница права науки на толкование истории, сколько как мультипликатор и ретранслятор методологии исторической науки.

Методы

Прикладная история франкфуртского образца подхватывает укрепившееся в современной исторической дидактике гибкое понятие знания, которое определяет его не столько через аккумуляцию информации, сколько через контекстуализацию смыслов. Прикладная история таким образам способствует пониманию культурных и исторических условий человеческих действий, позволяет распознавать последовательность и разрывы в общественном процессе усвоения прошлого, помещая его в конкретный жизненный контекст.

Создавать возможности для субъектов: развитие навыков в обращении с прошлым основывается по существу на собственном переживании, которое должно быть критически осмыслено. Это может осуществляться, например, в формате разговора со свидетелями исторических событий. В центре внимания при опросе свидетелей тех или иных исторических событий находится не интерес к реконструкции самих событий и их хронологии, а желание понять их как субъективно интерпретированную историю. Сопоставление с индивидуальной памятью свидетеля событий развивает таким образом навык интервьюера в постановке вопросов и освещает процесс интерпретации, который превращает прошлое в историю.

Читать пространство: опрашивать можно не только людей, но и культурные ландшафты и города, которые понимаются как тексты, пригодные для дешифровки исторических нарративов. Семиотическое содержание определенной местности при этом выступает исходной точкой для активной рефлексии исторически развитых, взаимодополняющих, напластовывающихся или взаимопроникающих исторических пространств. Культурные ландшафты и пространства городов создают непосредственно переживаемое и аутентичное отношение к современности, отражая, кроме того, выработанное ранее историческое знание в конкретных городе или местности. Столкновение с конкурирующими интерпретациями, реконструкция сложных социальных взаимодействий в прошлом и дешифровка «несинхронности одновременного» (Ungleichzeitigkeit des Gleichzeitigen, Эрнст Блох) позволяют достигнуть дифференцированного понимания исторической «действительности».

Ставить под сомнение исторические репрезентации: толчок к дешифровке может даваться благодаря осознанию медиальной формы передачи исторических нарративов (которые можно найти, например, в музеях, местах памяти или документальных фильмах). Анализ односторонне сформированной или идеологически мотивированной репрезентации, возникающей в том или ином медиа, уже показали себя как продуктивное поле прикладной истории[27].

Сменять перспективы: в транснациональных контекстах особенное значение приобретает тщательно отрефлексированное обращение к истории. Основополагающим для этого является знание и понимание различного восприятия прошлого, характерного для культур памяти различных сообществ. В качестве примера можно привести пограничные регионы Европы, сложное и конфликтное прошлое которых породило множество наслаивающихся, взаимопроникающих и параллельных традиций памяти и нередко противоположных национальных историографий.

Вызовы и возможности прикладной истории

Прикладная история существует в контексте роста практической ориентированности гуманитарных наук, коммерциализации истории, а также разнообразных попыток развернуть университетскую историографию в направлении более широкой общественности. Все представленные подходы существуют на пересечении между исторической наукой и публичной сферой. Институциализация этих подходов до сих пор осуществлялась в связи с университетами – даже тогда, когда в центре внимания находились коммерческие интересы. Эта связь могла бы быть использована в большей степени посредством комитетов и форумов, которые систематически обращались бы к социальным процессам, отражающимся на исторической памяти, анализировали эти процессы и стремились к тому, чтобы оказывать на них влияние.