Вячеслав Евгеньевич Морозов (р. 1972) – историк, политолог, профессор Института политологии Тартуского университета. Живет в Тарту и Санкт-Петербурге. Автор книги «Россия и Другие: идентичность и границы политического сообщества» (2009).

 

Pro et Contra (2012. № 1-2)

Вестник общественного мнения (2012. № 1)

Полис (2012. № 1, 2)

Россия в глобальной политике (2012. № 1, 2)

 

Российские общественно-политические журналы довольно оперативно откликнулись на изменение внутриполитической ситуации после думских выборов, разместив уже в первых своих выпусках за этот год ряд материалов, анализирующих текущие события. Пальму первенства с точки зрения остроты и актуальности, пожалуй, следует отдать «Вестнику общественного мнения»: статьи о выборах, вышедшие в первом номере за 2012 год, наверняка, сделают этот выпуск журнала интересным для широкого круга читателей, в том числе неспециалистов. Научные результаты, полученные социологами «Левада-центра» по итогам думской кампании, представлены в статье Льва Гудкова, Бориса Дубина и Наталии Зоркой «Российские парламентские выборы: электоральный процесс при авторитарном режиме». Хотя этот текст и содержит полемический элемент, главным выступлением в споре, развернувшемся вокруг вопроса о роли социологических опросов в электоральном процессе, стала статья Гудкова (без соавторов). Она опубликована под рубрикой «Около науки» и снабжена недвусмысленным заголовком: «На зеркало неча пенять, коли рожа крива». Полемика, напомним, возникла из-за обвинений социологов в том, что они сознательно подгоняют свои результаты под ожидания власти, – иначе, мол, как же объяснить отсутствие значительных расхождений между данными опросов и протоколами ЦИК, при том, что последние очевидно сфальсифицированы? Собственно, и статья Гудкова в сокращенном варианте уже была опубликована на сайте «Новой газеты» как ответ на размещенный там же материал Георгия Сатарова. Научные аргументы в обоих текстах одни и те же и могут быть суммированы следующей фразой из статьи Гудкова:

 

«Попытки опротестовывать данные голосования в аномальных зонах строятся на ложной посылке, что избиратель в России свободен рационально взвешивать достоинства кандидатов и партий, готов выбирать “лучший” или “оптимальный” вариант для того, чтобы поддержать тех, кого он считает нужным поддерживать» (с. 116).

 

На самом же деле (и это как раз более подробно показано в коллективной работе) лишь около 35–40% избирателей в России делают свой выбор рационально, причем это число включает некоторую долю тех, кто осознанно поддерживает режим, а также отказывается от голосования по принципиальным соображениям. Поведение 45–50% избирателей социологи описывают как инерционно-конформистское, или привычно-покорное, а оставшиеся 10–15% приходятся на модель индифферентного неголосования.

Помимо этой проблемы, в статье Гудкова достаточно подробно рассмотрены другие факторы, влияющие на достоверность опросов, – такие, как неизбежный и трудноустранимый перекос исходных данных в пользу более доступных респондентов (а это уменьшает репрезентацию как наиболее активных, так и маргинальных слоев – причем и те и другие, вероятно, менее склонны голосовать за власть), некачественные данные переписей и так далее. Как бы то ни было, с учетом всех факторов сотрудники «Левада-центра» оценивают количество сфальсифицированных голосов в 3,5–4 миллиона, или 4–6%. Именно эта цифра, вероятно, менее всего соответствует ожиданиям оппозиционно настроенных активистов, полагающих, что «народ» поголовно и повсюду в стране голосовал против Путина и «Едра», а победу обоим обеспечил лишь демонически всесильный Чуров.

В контексте этих споров заслуживает внимания еще один материал номера – работа Владимира Паниотто и Натальи Харченко «Кризис в методах опроса и пути его преодоления». Этот текст показывает, что социология, в том числе и отечественная, отдает себе отчет в методологических трудностях использования количественных подходов и активно ищет пути решения возникающих проблем. Правда, для широкой аудитории этот текст может показаться уже слишком специальным. На этот случай в номере имеется несколько эмпирических работ, посвященных различным аспектам эволюции российского социума. Сравнивая трансформацию политической культуры в послевоенной ФРГ и постсоветской России, Евгения Лезина приходит к выводу, что в Западной Германии прочные демократические институты стали основой для формирования демократической политической культуры. В России же, где демократизация в целом провалилась, не удалось сформировать и соответствующей культурной среды. Иными словами, если верить автору, немецкая демократия не выросла органично из немецкой культуры – важную роль в демократизации не могли не сыграть внешние факторы. Это заключение перекликается с центральным тезисом статьи Ларисы Косовой «Перспективы российской модернизации в контексте международных сопоставлений»:

 

«Существующие в российском обществе стереотипы массового сознания – не особенность загадочной русской души, не таинственная “русская ментальность”, а результат последовательной и планомерной политики режима, прекрасно понимающего, что его опора – социальная периферия со сниженным уровнем социальных ресурсов и мотивации» (с. 71–72).

 

Тему предпосылок модернизации продолжает статья Натальи Бондаренко, Марины Красильниковой и Ксении Юдаевой, в которой предпринята попытка оценить, также в сравнительной перспективе, инновационный и предпринимательский потенциал российского общества.

Тема первого номера «Полиса» за 2012 год – «Традиции: тормоз или ресурс модернизации на Востоке?». Китайский исследователь Ту Вэймин, работающий в Пекине и Гарварде, утверждает, что «традиции могут выступать в качестве активных действующих сил современности и, стало быть, модернизационный процесс может принимать различные культурные формы» (с. 25). Мариэтта Степанянц занимает несколько более стандартную позицию. Она подробно рассматривает многие аспекты индийской традиции в контексте вызовов модернизации, но при этом западная и индийская культуры предстают как две различные сущности. Идеальный сценарий их взаимодействия автор видит в «модернизации без утраты культурной идентичности» (с. 37), когда два культурных слоя включаются в процесс «глокализации» по рецепту Джеймса Бонда – «взболтать, но не смешивать». Третий материал рубрики – статья Бориса Дубсона об ультраортодоксальных евреях Израиля – напрямую не ставит вопроса о соотношении традиции и модернизации, однако прекрасно показывает, какой набор противоречий порождает уникальный статус ортодоксальных общин. Пример Израиля во многих отношениях, конечно, экстремален, но именно поэтому также и особенно поучителен.

Проблема модерна также находится в центре внимания Виктора Мартьянова и Леонида Фишмана – их статья «Преодоление капитализма: от морального коллапса к моральной революции» опубликована под рубрикой «Пространство культуры: идеология и мораль в современном мире». Модерн авторам не слишком симпатичен: в их интерпретации его содержание сводится к развитию капитализма, а капиталистическое общество, в свою очередь, изображено как переживающее перманентный «моральный коллапс», основанное на алчности и беспринципности. Моральное содержание модерна авторы усматривают лишь в попытках адаптировать императивы капиталистического развития к досовременной, традиционной морали – в первую очередь христианской.

Современный нам постмодерн, впрочем, также не вызывает у авторов особого оптимизма, поскольку в их прочтении предполагает распространение релятивистских моральных учений, постулирующих множественность моральных систем и тем самым ведущих к отказу от универсальных ценностей, и появление новых форм неравенства. Однако их собственная позиция своей неуловимостью также навевает аналогии с подобным, в духе anything goes, пониманием постмодернизма. Авторская точка зрения в тексте постоянно сдвигается в идейном пространстве. Морализаторская критика капитализма, да еще с подчеркнутым пренебрежением к любым моральным ценностям, альтернативным христианству (то есть и к другим религиям тоже?), заставляют заподозрить авторов в религиозно мотивированном консерватизме. При этом в тексте есть намеки на радикальную, в духе апостола Павла, интерпретацию христианских ценностей:

 

«Тот, кто действительно имеет моральное преимущество, именно в силу этого не считает себя элитой: его сознание отрицает деление на лучших и худших» (с. 70, курсив в оригинале).

 

Радикальный эгалитаризм, наряду с принципиальным требованием сохранения универсальных ценностей как таковых (см., например, с. 67), позволяют даже проводить параллели с родовой философией Агамбена и Бадью, однако эти идеи остаются намеками, требующими более детальной проработки.

Не очень понятно также, как христианский эгалитаризм авторов, почти дословно повторяющих за Павлом «нет ни эллина, ни иудея», сочетается с пониманием ими необходимости антагонистической политики: «сознательная попытка… трансформации, предпринятая новым социально-историческим субъектом, всегда означает политическую борьбу, борьбу мировоззрений, а не только образов жизни» (с. 73). Может ли сознание, отрицающее деление на лучших и худших, вести борьбу с противниками новой морали? Здесь опять-таки могла бы помочь ссылка на уже довольно обширную традицию политической мысли, сформировавшейся вокруг таких идей, как «непроизводящее сообщество» Нанси или «бездеятельность» Агамбена. Вместо этого, авторы ссылаются на Ролза с его «завесой незнания». Соответственно, в своем неприятии территориальной и культурной фрагментации человечества они не находят ничего лучше «апелляции к абстрактному индивиду» (с. 69). Идущая от Маркса критика идеи «абстрактного индивида» как глубоко буржуазной оставляется без внимания (хотя в целом Маркс оказывается для статьи весьма значимой фигурой).

Продолжая дрейфовать в направлении либерального индивидуализма, Мартьянов и Фишман провозглашают основами новой морали, которая должна прийти на смену уже разрушенному «моральному базису Модерна», набор ценностей, очевидно основанных на идеалах Просвещения:

 

«Проблемы человечества могут быть решены общими усилиями, благодаря взаимопомощи и солидарности, а также универсальным гуманистическим ценностям и вере в потенциал человеческого разума» (с. 69).

 

Авторы, однако, не замечают, что буквально на одной журнальной странице декларируют и безвозвратную гибель и скорое возрождение одних и тех же ценностей. Видимо, это происходит вследствие недостаточного понимания ими историчности гуманистических ценностей, их укорененности в эпохе модерна – и тем самым тесной связи с капиталистическим развитием. Итог, увы, неутешителен: Мартьянов и Фишман, похоже, действительно глубоко и серьезно думают о сущности современной эпохи, однако слишком уж часто их усилия напоминают изобретение велосипеда – с неизбежно вытекающими из такого предприятия противоречиями, когда велосипед едет во все стороны сразу и в результате не доезжает ни в один из пунктов назначения.

К сожалению, похожее впечатление остается и от опубликованной в той же рубрике работы Глеба Мусихина «Идеология и культура». Уже сама попытка выяснения соотношения этих двух понятий вызывает удивление: ведь на современном этапе должно быть очевидно, что это соотношение специфично для каждой научной парадигмы. Сравнительная политология, оперирующая в терминах зависимых и независимых переменных, не может и не должна проблематизировать эти понятия в той же степени, как постструктуралистская политическая философия. Текст Мусихина принадлежит к этой последней традиции, однако в ее рамках не говорит ничего нового, представляя собою не более чем обзор основных трудов по заявленной теме. При этом автор воспринимает многообразие интерпретаций заглавных понятий как проблему, призывая «вырваться из “герменевтического лабиринта”» путем «ограничения понятийного поля» (с. 53). Однако такое интеллектуальное упражнение имеет смысл лишь применительно к конкретному исследовательскому проекту, на который в статье нет даже намека. Без такой привязки оно слишком напоминает наивные позитивистские попытки установить «точный» смысл научных терминов, обязательный для всех ученых, какие бы вопросы они перед собой ни ставили и какие бы методы ни избирали для поиска ответов.

С похожей проблемой сталкивается Виктор Макаренко во втором номере «Полиса», продолжающего свой проект концептуальной критики социальных наук с позиций аналитической философии (см., в частности, обзор журналов в «НЗ» № 69). Его статья «Общественный договор и проблема молчаливого согласия» опубликована под рубрикой «Лаборатория: гражданское общество и современное государство». Указывая на общеизвестные факты – общественный договор это лишь фикция, «все установления государства есть искусственное изобретение» (с. 145), – автор приходит к выводу, что критика этой фикции должна опираться на гражданское общество.

 

«Но для этого гражданское общество должно удовлетворять двум условиям: быть независимым от контроля правительства, […и] состоять из рациональных и независимых индивидов, поскольку только они способны поддерживать и отвергать любые действия власти» (с. 151).

 

Проблема здесь, однако, в том, что рациональный и независимый индивид – такая же фикция, как и государство, и общественный договор, да и гражданское общество тоже. Выход может состоять лишь в признании за фикцией некоторой особой реальности (политической, социальной, культурной и так далее), а не в опоре на одну фикцию для развенчания другой.

С этой точки зрения более последовательную позицию занимает сосед Макаренко по рубрике, автор статьи «Социальный вопрос и конституционализм» Владимир Кочетов. Конституционализм здесь понимается так:

 

«[…Это] философско-юридическая доктрина, а также реальная практика государственного строительства, которая считает возможным и необходимым строить на рациональной (договорной) основе систему государственного управления, взаимоотношений между гражданином и властью, а также между гражданами» (с. 153).

 

При этом граждане признаются равноправными «через предикацию естественных и неотчуждаемых… прав» (с. 153) – то есть индивиды «в реальности» не обязательно рациональны и уж точно не одинаковы, но мы, тем не менее, строим правовую систему исходя из их равноправия и способности рационально мыслить. Именно конституционализм, по мнению Кочетова, может дать ответ на социальный вопрос, который в наиболее общем виде состоит в «рефлексии над предпосылками и условиями массовой нисходящей мобильности членов конкретного социума» (с. 152). Постановка социального вопроса в свою очередь составляет важнейшую задачу гражданского общества в его противостоянии дискурсу власти. Вероятно, развитие и конкретизация этого тезиса действительно могли бы привести к выработке социал-демократической платформы, которая могла бы более успешно противостоять неолиберальному прорыночному авторитаризму российских властей, чем неолиберальные же лидеры прозападной оппозиции.

Помимо статей Макаренко и Кочеткова, рубрика «Лаборатория» включает также работу Дэвида Лэйна о гражданском обществе в странах ЕС, а также первую часть материалов «круглого стола» журнала «Полис» «Перспективы становления гражданского общества в России». Еще одна «фикция» находится в центре внимания Галины Пушкаревой – ее работа «Политическое пространство: проблемы концептуализации» выходит во втором номере «Полиса» под рубрикой «С точки зрения политолога». Она совершенно справедливо замечает, что в современном мире географическое понимание политического пространства становится все менее адекватным, и предлагает обратить внимание на социологическую интерпретацию, которая использует пространственные метафоры для описания социальных структур и границ. С этой точки зрения политическое пространство представляет собой домен в пределах пространства социального.

В качестве тематической во втором номере заявлена рубрика «Мировая политика эпохи перемен. Проблемы и противоречия». Андрей Мельвиль, Денис Стукал и Михаил Миронюк продолжают публикацию материалов своего мегапроекта по изучению постсоветских трансформаций (см. также обзор журналов в «НЗ» № 79). Очередная статья предлагает типологию стран с точки зрения состоятельности государства и обосновывает ее использование в качестве независимой переменной. Таксономическим изысканиям посвящена также работа Александра Себенцова и Владимира Колосова, которые исследуют феномен неконтролируемых территорий в современном мире. Виктор Сергеев и Севак Саруханян обсуждают проблему отсутствия регионального центра на Ближнем Востоке, который мог бы служить «воротами» в глобальный мир. Рассмотрев различные альтернативы, авторы приходят к выводу, что с наибольшими основаниями на статус такого центра могла бы претендовать Иордания.

Замыкает рубрику статья Наталии Васильевой и Марии Лагутиной «К вопросу о предмете философии мировой политики». Миссия этой дисциплины в представлении авторов предстает как защита всего хорошего против всего плохого: она призвана «обосновать первостепенную акторность Человека в условиях современного мирополитического развития… сформулировать мировоззренческие основы новой философии жизни (идеи солидарности, сотрудничества, космополитизма, гуманизма, пацифизма и т.д.)» (с. 68). Отсутствие конкретики в рассуждениях о судьбах мира характерно и для текста Александра Неклессы – видимо, именно по этой причине редакция не решилась включить его в «Тему номера», разместив вместо этого под рубрикой «Идеи на вырост», под которой обычно публикуются спорные материалы. В отличие от Васильевой и Лагутиной, Неклесса прячет банальность содержания за своим фирменным «красивым» стилем:

 

«Средневековье уже беременно Новым временем, вынашивая в своем лоне зачатую секулярностью современность» (с. 73).

«Мировой Север и мировой Юг – это не “Север”, “Юг” двадцати–тридцатилетней давности. Парящий в ожерелье из сателлитов контроля и связи град Нового Севера – трансграничный планетарный кампус, униполярный портал, где генерируются протоколы поведения и вершится конвергенция элит» (с. 81).

 

Автор предрекает скорый апокалипсис, когда в очередной раз наступит «вечно юная весна народов – в людской крови, и омывается она – той же кровью» (с. 83–84). Что с того, что обо всем этом писали уже миллион раз, – зато так уж точно никто не писал!

Не менее своеобразна и другая статья рубрики – «Мировая политика и ее прогностические индикаторы», написанная Светланой Лурье и Левоном Казаряном. Текст круто замешан на метафизике, перетекающей в мистику: метафорическое представление о целеполагании, свойственном государствам в их внешнеполитических действиях, авторы понимают буквально, причем выводят его из менталитета этноса, из «психологически органичного для него развития» (с. 90). Беря за основу «Песнь о вещем Олеге», Лурье и Казарян доводят свой метод до эстетического совершенства, предлагая к заполнению таблицы, в которых фиксируются такие параметры, как «реакция системы Y – подпитка или блокировка, что должно вызвать концентрацию энергии вокруг нужной системе Y альтернативы» (с. 94). Тех, кто захочет подробнее разобраться в представленном методе, следует предупредить, что его главное преимущество, согласно авторам, состоит в «застолблении прогноза на художественном образе, а не на аналитических суждениях» (с. 97).

Среди других материалов журнала, возможно, кому-то из читателей окажутся полезными материалы «круглого стола», организованного кафедрой социологии и психологии политики факультета политологии МГУ, – «Российское общество и власть накануне выборов» (в первом номере «Полиса»). Хотя эта публикация была заранее обречена на статус устаревшей, она тем не менее представляет определенную перспективу на исходную точку стремительной трансформации политической сцены, которую мы наблюдаем сегодня. Рубрика «История далекая и близкая» в первом же номере посвящена международным вопросам: она включает статьи Арчи Брауна о роли Маргарет Тэтчер в окончании «холодной войны», Любови Коротецкой об интеллектуальном патриотическом дискурсе в Германии 1990-х годов и Екатерины Кубышкиной об американском политическом дискурсе при Джордже Буше-младшем.

Первый номер «России в глобальной политике» за 2012 год открывает рубрика с довольно двусмысленным названием «Сдвиг по фазе». Здесь опубликованы – причем одновременно с англоязычными оригиналами, вышедшими в «Foreign Affairs», – работы двух «зубров» американской школы внешнеполитического анализа, Фрэнсиса Фукуямы и Збигнева Бжезинского. Третьим участником этой приятной компании стал Тимофей Бордачев со статьей «Общество мирового уровня». Автор утверждает, что современное международное общество, впервые в истории включающее все государства в качестве равноправных участников, не выработало и не могло выработать никаких общих норм, кроме всеобщей приверженности принципу государственного суверенитета. Этим утверждением Бордачев открыто возражает всей английской школе и лично Хедли Буллу. При этом, однако, трудно отделаться от впечатления, что труды классика известны его российскому критику главным образом по российским же учебникам – иначе он не стал бы утверждать, что Булл и его коллеги якобы предавалась «мечтам» «о создании общих норм и правил поведения в рамках международного общества» (с. 22). Основной тезис английской школы, подтвержденный огромным массивом исторических свидетельств, – это наличие общих норм (как раз и создающих международное общество как эмпирический факт) и их эволюция вместе со структурной трансформацией международной системы. Более того, описывая международную политику XVIII–XIX веков, Бордачев (с. 26–27) на самом деле признает существование важнейших институтов международного общества, как они описаны в трудах английской школы, – равновесия сил и «концертов» великих держав (great power management).

Как бы то ни было, исходная посылка Бордачева приводит его к выводу, что единоличное доминирование в современном международном обществе невозможно (поскольку нет общих ценностей), а для достижения лидерства необходимо умение государства вести себя в соответствии с «ожиданиями» международной системы. Поскольку же иных ценностей, кроме суверенитета, система не имеет, то идеологизированная внешняя политика становится препятствием на пути к лидерству, а не инструментом достижения такового. Соответственно, автор негативно оценивает перспективы лидерства США (из-за доминирования идеологии в их внешней политике) и, напротив, полагает, что «Россия, начисто лишенная идеологии и прошедшая в первое десятилетие своего самостоятельного развития весьма трудную школу Realpolitik, оказалась способна к международно-политическому перерождению и возвращению в круг мировых лидеров» (с. 33). Тем самым автор принимает на веру постоянно повторяемый министром иностранных дел Сергеем Лавровым, да и его главным начальником, тезис о якобы прагматичном характере внешней политики России. Парадоксальным образом получается, что, поставив на первое место достижение международного престижа, а не материальной власти, Россия поступила прагматично и в итоге выиграла.

В этой цепочке аргументов ни одно из звеньев не выдерживает испытания сколько-нибудь серьезной нагрузкой. Так, отстаивание государственного суверенитета и принципа невмешательства во внутренние дела (в котором и состоит российский «прагматизм») не может быть идеологически нейтральной политикой, поскольку на деле ведет к поддержке диктаторов вроде Асада. Да и последовательной такую политику России не назовешь – ведь и Абхазию с Южной Осетией Москва признала, и во внутренние дела других соседей периодически вмешивается. С международным престижем особых успехов тоже не видно: Китай смотрит на Россию свысока, Бразилия подыгрывает на словах, а на деле занята укреплением своих – реальных, опирающихся на экономическое влияние – лидерских позиций среди стран глобального Юга. Даже если предположить, что позиция России по сирийскому вопросу (суверенитет превыше всего) соответствовала некоторым, объективно данным, «ожиданиям» системы, результат этого противостояния все равно иначе, как провалом для Москвы, не назовешь. Серьезные аргументы против интервенции действительно существовали и высказывались экспертами на разных уровнях, но, когда их выдвигала Россия, они немедленно вызывали почти всеобщее неприятие. Где же здесь успех в борьбе за международный престиж?

Видимо, приходится признать, что нормативные основания современной международной системы нельзя свести к принципу суверенитета, – есть в ее основании и другие элементы. На самом деле этот факт имплицитно признает и Бордачев, когда утверждает, что предпочтения международного общества могут меняться (и поэтому надо внимательно следить за их эволюцией). Меняться может лишь нечто, имеющее некоторое позитивное содержание, а не чистая негативность в виде принципа невмешательства. Именно неспособность или нежелание видеть весь объем современного международного нормативного порядка, а не только плоскость суверенного равенства государств, ведет к многочисленным просчетам и провалам российской внешней политики.

Подведение итогов «двадцатилетия без СССР», начатое в предыдущем номере журнала (см. обзор в «НЗ» № 81), продолжается в новом году. Главным стимулом к продолжению разговора стали, конечно, инициативы Владимира Путина по интеграции на постсоветском пространстве. Авторы рубрики «Постсоветское настроение» не разделяют оптимизма вновь избранного президента. Так, Кирилл Коктыш полагает, что основные проблемы, приведшие к распаду Советского Союза, – отсутствие вертикальной мобильности, нелегитимность власти, экономическая неэффективность, низкое качество элит – так и не были решены в постсоветских государствах, а значит, новые кризисы неизбежны. Мурат Лаумулин и Юрий Дракохруст описывают неоднозначное отношение к России со стороны населения Казахстана и Белоруссии, соответственно. Так, в Казахстане, по свидетельству Лаумулина, даже сторонники интеграции задаются вопросом: а с кем же объединяться?

 

«С державой, взявшей все худшее от западного капитализма, усвоившей буржуазную культуру самого дурного вкуса, демонстрирующей проявления ксенофобии и бытового расизма, находящейся в демографическом и технологическом упадке? Со страной, чья экономика контролируется мафиозными олигархическими группами?» (с. 99).

 

Согласно Дракохрусту, каждый виток политической спирали укрепляет белорусов «в осознании ценности своей государственности и в отделенности ее от российской государственности». В лучшем случае для них «Белоруссия – идеальная Россия, та, какой она должна быть в соответствии со своим предназначением» (с. 112). Эндрю Уилсон, размышляя об украинской ситуации, отмечает, что страна становится все более периферийной и вынуждена будет делать нелегкий выбор между Европой и Россией в своей внешней политике. Завершающий материал рубрики – статья Томаса Шерлока «Опыт лакировки истории» – стоит особняком: в ней сравниваются национальные исторические нарративы, представленные в учебниках России и США.

Две рубрики номера посвящены конфликтным регионам современного мира. Название одной из них – «Иран: петля затягивается», – пожалуй, чересчур алармистское, но, вероятно, верно отражает настроение, господствовавшее в экспертных кругах в период подготовки номера, в конце прошлого – начале нынешнего года. Мэтью Крёниг призывает правительство США нанести точечные удары по Ирану, тогда как Владимир Орлов советует российским властям продолжать делать все возможное для предотвращения конфликта. Петр Стегний анализирует проблемы большого Ближнего Востока в контексте «арабской весны», но также считает иранскую проблему ключевой для будущего региона.

Рубрика «Эволюция Кавказа» включает два материала, посвященных нагорно-карабахскому конфликту и перспективам его урегулирования. Сергей Минасян проводит весьма, на наш взгляд, продуктивную параллель с «холодной войной», используя для анализа ситуации вокруг Карабаха концепции устрашения (deterrence) и сдерживания (containment). По мнению автора, у Армении и непризнанной Нагорно-Карабахской Республики нет причин пытаться решить конфликт военным путем, тогда как Азербайджану для достижения его целей потребовалась бы затяжная война с применением тяжелых вооружений и огромными человеческими жертвами. Поэтому Баку пытается втянуть Ереван и Степанакерт в гонку вооружений, которая может подорвать их экономики. Здесь, однако, решающую роль играет военная помощь со стороны России, благодаря которой Армения бесплатно получает вооружения, которые Азербайджану приходится покупать. В целом внешний фактор также работает на сохранение status quo, так как все крупные игроки в регионе стремятся избежать новой войны. В результате, заключает Минасян, нынешнее положение дел вокруг Карабаха может продлиться неопределенно долго – а значит, есть шанс, что в какой-то момент сложатся политические предпосылки для урегулирования конфликта.

Подход Гюльшен Пашаевой отличается от отношения к карабахской проблеме Минасяна – и не только в том, что она в гораздо большей степени транслирует официальную позицию своего правительства. В то время, как Минасян анализирует реальную политику, Пашаева придерживается нормативного подхода, предлагая урегулировать конфликт на основе «симметрии компромиссов». Идеальным решением, с ее точки зрения, могла бы стать широкая автономия Нагорного Карабаха в составе Азербайджана, а первыми шагами должны стать вывод армянских сил с азербайджанской территории за пределами бывшей Нагорно-Карабахской автономной области и возвращение вынужденных переселенцев. Возможно, именно такими и могут стать контуры урегулирования конфликта в отдаленном будущем. Сегодня, как показывает Минасян, этот сценарий едва ли осуществим, так как нынешняя граница между Азербайджаном и Нагорным Карабахом оставляет за армянской стороной господствующие высоты, хорошо укреплена и составляет едва ли не главный элемент системы сдерживания, обеспечивающей сохранение status quo.

Ивлиан Хаиндрава обращается к еще одной конфликтной ситуации в регионе, исследуя грузинскую политику на Северном Кавказе с особым акцентом на проблему признания геноцида черкесов в XIX веке. По сравнению с другими публикациями на эту тему нам показался особенно интересным момент, связанный с позицией Абхазии: поскольку последняя факт черкесского геноцида, по понятным причинам, не признала, между абхазами и черкесами (адыгами) наметилось серьезное охлаждение, которое способствует дальнейшей изоляции Абхазии и тем самым играет на руку Тбилиси.

Статья Николая Силаева «Несчастливы по-своему. Постсоветские пути Азербайджана, Армении и Грузии» подчеркивает различия в траекториях развития трех южнокавказских государств. Нефтяное изобилие в Азербайджане способствовало консолидации патерналистского режима и консервации социального уклада: нефтяные доходы делятся между элитами, основная масса населения бедна и не имеет активной политической позиции. Экономика и политическая жизнь Армении более диверсифицированы, однако дальнейшее развитие тормозится не только изоляцией, но и слабостью государственного аппарата. В Грузии, напротив, государство гипертрофировано и, несмотря на успехи реформ последних лет, нуждается в сокращении, тогда как экономика слишком слаба.

Завершающая рубрика первого номера – «Регионализм на марше» – посвящена проблемам региональных организаций в Азии. Виталий Воробьев анализирует «болезни роста», свойственные Шанхайской организации сотрудничества, а Саймон Тэй и Аарон Чу подводят итоги интеграции в рамках АСЕАН (Ассоциации государств Юго-Восточной Азии) в период после окончания «холодной войны».

Рубрикой «Россия перед лицом перемен» во втором номере журнал оперативно реагирует на обострение политической ситуации в России. Дмитрий Ефременко называет эти события «недореволюцией» и подчеркивает факт отсутствия внешнеполитической проблематики в требованиях и лозунгах оппозиции. Автор анализирует факторы и возможные сценарии эволюции основных направлений внешнеполитического курса в условиях роста как внутриполитической, так и глобальной нестабильности. Как и многие другие авторы, Ефременко подчеркивает растущее значение азиатско-тихоокеанского региона и даже предлагает рассмотреть вопрос о переносе столицы в азиатскую часть страны, с тем чтобы обеспечить развитие Сибири и Дальнего Востока. Евгений Винокуров и Александр Либман исследуют причины, способствовавшие недавним успехам интеграции на постсоветском пространстве. По мнению авторов, дальнейшее развитие этих процессов возможно лишь при условии взаимодействия с другими интеграционными блоками (как с Европейским союзом, так и с потенциальными партнерами в Восточной и Юго-Восточной Азии).

Марк Катц в работе, оригинал которой был опубликован в журнале «New Zealand International Review», задается довольно интересным вопросом: а что изменится в российской внешней политике, если Россия станет демократической страной? Ответ также занятен: изменится очень немногое – не случайно статья называется «Не в демократии дело»:

 

«Именно потому, что режим Путина/Медведева опасается демократизации и приложит все усилия, чтобы избежать перемен, российские вожди вряд ли будут проводить внешнюю политику, которая может вызвать внутреннюю оппозицию в России» (с. 32).

 

Иными словами, как это ни парадоксально, внешняя политика России сегодня, в отличие от внутренней, формируется по относительно демократической модели, с учетом мнения всех значимых социальных групп. Конечно, отсутствие работающих демократических институтов делает невозможным полноценное представительство всего спектра интересов, но ведь и в самых что ни на есть демократических государствах внешняя политика – это сфера относительно автономная, в меньшей степени подверженная контролю со стороны общества.

Под рубрикой «США в другом мире» звучат почти исключительно голоса из самих Соединенных Штатов. Под заголовком «Новое Средневековье» журнал публикует выдержку из книги Парага Ханны «Как управлять миром», русский перевод которой сейчас готовится к печати. Статья Дэвида Кэмпбелла и Роберта Патнэма «Бог и кесарь в Америке: почему смешивание религии с политикой плохо для обеих сфер» перепечатана из второго номера «Foreign Affairs». И даже работа Андрея Безрукова «Америка в плену инерции» представляет собой скорее обзор американской дискуссии по вопросам будущей глобальной роли США. Авторская позиция тоже присутствует в тексте, однако главным образом сводится к поддержке аргументов Уэйна Портера и Марка Майклби, которые уверены, что интересы США состоят в обеспечении безопасности и процветания в мире в целом (об этой публикации см. обзор в «НЗ» № 79).

Рубрика «Китай в центре внимания» также посвящена главным образом отношениям новой великой державы с США. Основной тезис статьи Генри Киссинджера «Будущее американо-китайских отношений» в полной мере отражает ее подзаголовок: «Конфликт – это выбор, а не необходимость». Александр Дынкин и Владимир Пантин сравнивают американскую и китайскую модели, чтобы выяснить, какая из них окажется наиболее динамичной в долгосрочной перспективе. Выводы таковы: в текущем десятилетии лидировать по темпам роста будет Китай, в то время как США будут заняты преодолением нынешнего кризиса. Однако в 2020-е с кризисом столкнется уже Китай, тогда как западный мир, и особенно Соединенные Штаты, сделают рывок благодаря внедрению новых технологий. И лишь к середине века, когда белые американцы окончательно станут меньшинством, а в мире в целом произойдут масштабные структурные изменения, лидерство США может всерьез оказаться под вопросом. Европа же, включая Россию, может оказаться в зависимости от экономического развития Китая уже к началу следующего десятилетия, поэтому стабильность развития восточного соседа будет иметь для нее гораздо большее значение, чем для американцев.

Василий Кашин в работе, озаглавленной «Выйти из тени: Китай в поисках новой внешней политики», указывает на вызовы, с которыми сталкивается нынешнее китайское руководство в стремлении сохранить прежний внешнеполитический курс. Традиционно Китай старается избегать резких шагов на международной арене, при необходимости полагаясь на других, более активных, игроков – таких, как Россия. Однако в китайской элите, особенно среди военных и руководителей нефтяного сектора, зреет недовольство этим подходом. С учетом роста экономической и военной мощи Китая, а также предстоящей смены поколений в руководстве страны, изменения во внешней политике становятся более вероятными, чем когда-либо.

Самая обширная по числу материалов рубрика на этот раз посвящена «арабской весне». Ее открывает статья Фуада Аджами из «Foreign Affairs», подводящая общие итоги развития ситуации за последний год. Позиция российского экспертного сообщества представлена в работах Александра Аксененка и Андрея Бакланова. Аксененок анализирует существо расхождений между Россией и Западом в оценке революций и особенно ситуации в Сирии. Текст Бакланова целиком посвящен сирийской проблеме: автор считает, что реакция международного сообщества свидетельствует о сбое механизмов обеспечения безопасности, и предлагает список мер для выхода из тупика. Месут Йылмаз предостерегает от чрезмерного оптимизма по поводу перспектив внедрения на Ближнем Востоке «турецкой модели», в рамках которой пришедшие к власти демократическим путем умеренные исламисты проводят относительно взвешенную внутреннюю и внешнюю политику. Кристиан Коутс-Ульрихсен и Кайхан Барзегар оценивают попытки внешнего вмешательства в ход арабских революций.

Материалы завершающей номер рубрики «Энергия Европы» все до одного посвящены отношениям России и Европейского союза в газовой сфере. Франк Умбах указывает на то, что важным фактором в развитии этих отношений будет все более очевидный избыток предложения газа на глобальных рынках. Светлана Мельникова бросает критический взгляд на «третий пакет» реформ газового сектора в ЕС и на попытки Брюсселя приспособить эти реформы к нынешней непростой экономической ситуации. Тедо Джапаридзе и Илия Рубанис полагают, что при определении будущих сценариев развития отношений между Россией как поставщиком газа и ЕС как импортером следует учитывать более широкий контекст, в том числе идентичности сторон и возможности их трансформации с течением времени.

В очередном сдвоенном выпуске (2012. № 1-2) «Pro et Contra» обращается к другой актуальной теме – кризису европейского интеграционного проекта. Статья Ивана Крастева «Парадокс европейской демократии» (перевод работы, практически одновременно публикуемой в журнале «The American Interest») с самого начала задает совершенно, на наш взгляд, правильный подход к проблеме: «на самом деле Европа переживает не финансово-экономический, а гораздо более глубокий, социально-политический кризис» (с. 7). Автор видит в нынешнем кризисе следствие неолиберального триумфализма конца прошлого столетия с его ощущением «конца истории»:

 

«Демократия устранила своих критиков, а вместе с ними и часть своего творческого потенциала, не утратив при этом своих противоречий и не избавившись от своих врагов» (с. 10).

 

Закономерным результатом стало появление нового популизма, который, в отличие от популистских движений XIX–XX веков, выражает интересы благополучных европейцев, боящихся утратить свое благосостояние. Отсюда и недоверие к политикам, и ненависть к мигрантам, и рост популярности партий, представляющих крайности политического спектра. По мнению Крастева, преодоление кризиса возможно лишь в том случае, если европейцы прекратят отчаянно цепляться за настоящее: «единственный способ спасти европейский проект – это начать его заново и по-новому» (с. 14).

Марк Леонард в статье «Как реорганизовать Европу» также пытается наметить основные возможные сценарии выхода из кризиса. Его предложения, впрочем, менее радикальны: полагая, что нынешний метод латания дыр путем соглашений ad hoc подрывает легитимность ЕС, исключение некоторых стран из еврозоны грозит коллапсом, а новый шаг на пути к политическому союзу едва ли получится сделать, Леонард предлагает развивать интеграцию по модели «Европы двух скоростей».

Анализируя отношения ЕС с Соединенными Штатами, Ян Техау также подчеркивает, что их будущее в конечном итоге будет зависеть от степени сплоченности Евросоюза и его легитимности в глазах собственных граждан. По мнению автора, пришло время отказаться от неформальной трансатлантической сделки, заключенной после Второй мировой войны, согласно которой забота о безопасности Западной Европы ложилась на плечи США. Очевидно, что для сохранения взаимных гарантий безопасности европейцам предстоит вносить гораздо более весомый вклад в общие усилия, в первую очередь в рамках НАТО. Однако вопрос о том, как это возможно в нынешней финансовой и политической ситуации, когда на фоне кризиса в Европе крайне сильны изоляционистские настроения, автор не дает полноценного ответа. Он лишь заявляет, что Берлин, Париж и Лондон должны взять на себя «политическое лидерство» и «сформулировать его в виде юридически выверенных и одновременно смелых политических решений» (с. 41).

Глубина кризиса демократии в Европе становится особенно очевидной в свете проблем, находящихся в центре внимания в статье Алексея Миллера о коллективной памяти европейцев. Он указывает на то, что в результате кризиса обострились тенденции к пересмотру послевоенного консенсуса, состоявшего в стремлении во что бы то ни стало не допустить повторения большой европейской войны и истребления целых народов. В Германии все громче раздаются голоса, призывающие вспомнить о немецких страданиях и жертвах, это вызывает крайнюю обеспокоенность в других европейских странах (в особенности в Польше). В то же время имперское наследие крупнейших европейских держав так и не было в достаточной степени переосмыслено, а сегодня такое переосмысление становится еще более сложным в связи с ростом ксенофобских настроений по отношению к мигрантам из бывших колоний. Сам по себе распад послевоенного консенсуса, по мнению автора, не так уж и страшен, но, если он приведет к войнам памяти и бесконечным манипуляциям историей в угоду текущей политической конъюнктуре, это станет серьезной проблемой для общеевропейского проекта.

По мнению Федора Лукьянова, углубление кризиса приведет к тому, что государства Евросоюза будут все в большей степени замыкаться на внутренних проблемах. Это, а также смещение центра мировой экономики и политики в азиатско-тихоокеанский регион позволит России более успешно реализовывать ее традиционную стратегию, основанную на выстраивании благоприятных отношений с каждым из ключевых европейских государств в отдельности. Особую роль автор здесь предсказуемо отводит Германии; он также указывает на поворот во внешней политике Турции, которая больше не стремится к интеграции в ЕС и занята самоутверждением в качестве независимого центра силы. Лукьянов полагает, что геополитические реалии недалекого будущего могут толкнуть Германию, Россию и Турцию к сближению друг с другом, приведя к формированию прежде не виданной конфигурации, которая серьезно повлияет на будущее развитие Европы.

Единственный материал «Темы номера», в котором напрямую не рассматриваются актуальные проблемы кризиса евроинтеграции, – статья Александра Кустарева «Еврогосударство и интеграт Европа». Свойственная работам Кустарева макроисторическая перспектива делает текущие проблемы слишком мелкими, чтобы ставить их в центр внимания. Вместо этого, он поднимает вопрос о возможности в принципе трансформация ЕС в единое супергосударство, о факторах, способствующих и препятствующих этой трансформации, и о типе государственности, который мог бы возникнуть в результате такого процесса. Вывод состоит в том, что и логика обеспечения внутренней безопасности, и экономические факторы могли лишь способствовать становлению Евросоюза в его нынешнем виде – как незавершенного государственного проекта или квазисуверенного образования. Единственный путь, который может, согласно Кустареву, привести к более полному европейскому объединению, – это интеграция военно-промышленного комплекса, движимая страхом перед внешними угрозами. Причем структура, которая может возникнуть на этой основе, станет унитарным силовым государством имперского типа, и совсем не обязательно демократическим.

Три работы, опубликованные за пределами «Темы номера», объединены общим интересом к радикальным переменам, свидетелями которых мы стали в последние месяцы. Две из них перепечатаны из других журналов. В работе, изначально опубликованной в «Journal of Democracy», Лукан Уэй пытается извлечь из европейских революций 1989 года полезные уроки для «арабской весны». Ясмин Эль-Рашиди в «The New York Review of Books» описывает текущую ситуацию в Египте. А вот Владимир Гельман обращается к российским событиям, предлагая проанализировать ход и итоги избирательной кампании 2011–2012 годов с точки зрения стратегий и ресурсов основных участников – путинского режима и антипутинской оппозиции. Как полагает автор, изначальной причиной провала думской кампании «Единой России» стал тот факт, что правящая группа слишком увлеклась украшением фасадов в построенной ею потемкинской деревне «суверенной демократии», «не придавая достаточного значения тому, что в скрывавшейся за ним железобетонной серой стене образуются все новые трещины» (с. 102). Оппозиция же сумела мобилизовать массовое недовольство, возникшее в результате объявленной рокировки, а также эффективно использовать информационные технологии. Президентские выборы, напротив, стали победой властей, которым удалось в достаточной степени запугать сторонников «стабильности», а также максимально задействовать административный ресурс на местах. Сыграли, таким образом, вничью, однако автор считает, что в дальнейшем status quo, вероятно, будет становиться все более хрупким. И в самом деле, майские акции оппозиции, состоявшиеся уже после публикации работы Гельмана, продемонстрировали новый уровень креативности со стороны оппозиции, но также и готовность режима к применению силы – а это уже само по себе свидетельствует о нарушении равновесия. Похоже, теперь весь вопрос в том, смогут ли власти противопоставить гуляющим и разбивающим палаточные лагеря гражданам что-либо, кроме репрессий.