Жильбер Водэ (р. 1945) – историк, автор книг «Предыстория Перу» (1979) и «Вкус Лиона» (2004). Не являясь членом Ситуационистского Интернационала, испытал сильное воздействие его идей. Живет в Лионе. [1]

Склоны в районе Круа-Рус (la Croix Rousse) – места моего детства, подростковых походов в лицей Ампера, территория, где я спасался от скуки и впервые исследовал город. Там в волнующей обратимости лет пространство говорит, что я дома. «Дом», в котором привычные виды жизнедеятельности, казавшиеся укорененными в неизменном настоящем, становятся все большей редкостью, «дом», переживший закрытие многих трабулей[2] и многочисленные разрушения, но это дом, который сопротивляется и которого ничто не способно полностью лишить меня. Подъем Большого берега (la montée de la Grande Côte, сокр. la Grande Côte)[3] на месте античной дороги образует магистраль и самый прямой маршрут в сторону центра. Согласно обычаю, описание Подъема следует начинать снизу, подчеркивая, скольких усилий стоит взобраться по нему. Таким он запомнился Жюлю Мишле в 1830 году. Именно с упорным карабканием ассоциируется эта улица у всякого – в том числе у меня, для которого вначале она была прямым путем в мастерскую отца на улице Вбитых камней (la rue des Pierres Plantées), продолжение Подъема, а затем – в его мастерскую на улице Перо (la rue Perrod). Среди тех, для кого эта улица была не подъемом, но спуском, мне известен лишь Ипполит Тэн. Впрочем, если я начинаю свое описание Склонов со стороны плато, то не из почтения к Тэну, преувеличившего рискованность спуска. Хотя многочисленные маршруты и позволяют разнообразно циркулировать по Склонам, но именно с вершины Большого берега их организация выглядит – а затем и действительно оказывается – чудесным лабиринтом во всей ясности предлагаемых ею вариантов. Прямо – спуск, проходящий за счет конечного изгиба дороги над районом Парниковых земель (les Terreaux). Справа – улица Доброго пастыря (la rue du Bon Pasteur), ведущая под более мягким уклоном к подъему Кармелиток (la montée des Carmélites), слева – извилистая улица Жана-Батиста Сэя (la rue Jean-Baptiste Say), ведущая к подъему Святого Себастьяна (la montée Saint Sébastien); две новых возможности для прогулки, две руки, обнимающие пространство, в котором бьется сердце Склонов. Вытянувшаяся между ними сеть перпендикулярных линий, параллельных улочек, лестниц и проходящих сквозь стены пассажей – это десятки возможных комбинаций передвижения.

Органичное образование, формируемое ими, выглядит столь законченным, что сам собой вспоминается рисунок, изображающий доску Гальтона[4]. Рисунок наглядно демонстрирует, как шарики, падающие из воронки вдоль вертикально поставленной доски со штырьками, распределяются в ящике внизу по колоколообразной кривой. Воспроизведя рисунок в своей книге «О форме», Асгер Йорн[5] комментирует его следующим образом: интерес заключается не в результате – распределение шариков, сталкивающихся с препятствиями, достаточно предсказуемо, – но в том, что происходит между, в том, что составляет исключение. Впервые я увидел это изображение в седьмом номере «Ситуационистского Интернационала» (в том, что с оранжевой металлизированной обложкой). Образ без комментария, подпись под которым – «Путевой указатель дрейфов» – отсылала к способу передвижения в городской среде, который прекрасно соответствовал Склонам, приглашая к экспериментам с пространством. Быстрое освоение откосов Круа-Рус в первые десятилетия XIX века привело к образованию внешне однородного единства, куда не входят лишь подъем Большого берега и улица Рене Лейно (la rue René Leynaud), возникшие гораздо раньше. Часто буржуазная застройка у подножия холма, где предпочитали селиться фабриканты (например, улица Капуцинов (la rue des Capucins)), часто – жилье для рабочих, – и те и другие множили этажи в районе, в котором не существовало никаких предписаний местных властей, ограничивающих высоту зданий. Как буржуа, так и пролетарии заботились об устройстве пассажей, позволявших носильщикам тканей срезать угол самым коротким образом внутри периметра со слишком крутым подъемом для конных повозок.

Население Склонов моего детства стало меняться с конца 1950-х годов. Многие, в частности, мои родители, нашли лучшее жилье в других местах. Сообщество традиционных обитателей сокращалось, их средний возраст увеличивался – самые старые из них, коренные жители, не участвовали в этом исходе. Тогда же эмигрантское сообщество, размещавшееся ранее на вершине подъема Большого берега, начало заселять подножие холма. Параллельно с этим процессом в районе стали селиться представители более обеспеченных социальных категорий – их привлекала атмосфера этого места, разумные цены, а также много света и вид на Лион с самых верхних этажей (после того, как минуешь темную аллею и бесконечные лестницы). Те, кто прибыл тогда, с ретроспективным благодушием вспоминают об эпохе своего обустройства здесь как о золотом веке: время, когда люди разных социальных слоев без особых проблем смешивались в районе, где еще не исчезли ни мелкая торговля, ни ремесленные мастерские. Такая эволюция создавала условия для разрыва городской ткани, которая, если не брать в расчет старения обитателей, до тех пор оставалась нетронутой. В начале 1970-х годов сектор Большого берега, расположенный между улицами Нейре (la rue Neyret) и Вбитых камней, подвергся массовому сносу. И лабиринт его самой глубинной части, и береговые здания были полностью стерты с лица земли без малейшего уважения к истории и уникальному свидетельству, которым являлась улица, где сосуществовали все разновидности простонародного жилья – с конца Средневековья по XIX век (век лионских ткачей). Таким же образом было покончено и с районом Касба (Casbah), с его жизнью, «расстегнувшейся» после провозглашения независимости Алжира в начале 1960-х, покончено с неспешными уличными беседами на закате дня, со старыми арабами в тюрбанах, медитативно курящими на пороге своего дома. Удар кирки, не пощадившей ничего на вершине Большого берега, обрушился и на другие участки этой улицы. Ветхие окрестные строения ожидала общая участь – их быстро сменили здания, возведенные безо всякой заботы об окружающей их среде. В 1980-е годы за лихорадочным сносом последовал период не менее разрушительных спекулятивных маневров. За отсутствием генерального плана реновационные проекты (сопровождаемые налоговыми льготами) ускорили взлет цен, став прикрытием для получения быстрых сверхприбылей. Весьма немногочисленные социальные проекты – реконструкция двора Ненасытных (la cour des Voraces) остается лучшим примером такого рода – не остановили процесса выселения жильцов из социально уязвимых категорий. Как это было принято в те времена, в ответ началась бурная деятельность общественных объединений, демонстрации, лозунги призывали к мщению, множились сквоты (один за другим – на улице Нейре, площади Шардоне (la place Chardonnet), улице Доброго пастыря).

Лишь в 1991 году составленный по инициативе муниципалитета официальный документ положил конец самым вопиющим злоупотреблениям. Тем временем традиционная экономическая деятельность все больше и больше ослабевала: не только мелкая уличная торговля и мастерские, но и оптовики из этого лионского Сантье[6], сосредоточенные над районом Парниковых земель, переехали на периферию или на другой берег Роны в более просторные помещения. Подпольный рынок, пришедший им на смену, привел лишь к поспешному закрытие трабулей, где теперь заключали сделки. Закрытие трабулей возвращает меня к гальтоновской таблице передвижения, которую я упомянул, говоря о Склонах. С каждым ограничением доступа исчезает целое ответвление сети, пешеход лишается возможности выбора, место обедняется. Однако атмосфера городского района есть результат поддерживаемых равновесий. Положение внутри города, архитектура, степень оживленности места, социальное расслоение являются его решающими факторами, но следует учитывать и другие связанные с ними детали; к примеру, на месте заброшенной мастерской вырастает новое здание, и тут же – независимо от качества постройки – небо перестает быть видно, свет блокируется, меняется качество освещения. По ходу этой тенистой улицы возникала световая прогалина – и вот она исчезла. Разнообразие маршрутов, отклонения, которые они предлагают, пусть и микроскопические, участвуют в установлении этого тонкого баланса. Среда, некогда проницаемая для человеческого передвижения, все чаще и чаще ставит перед ним барьер, и это порождает последствия, выходящие далеко за пределы наших личных разочарований. Запрет бьет по масштабам доступного пространства.

Согласно Асгеру Йорну, самый короткий путь достаточно верно отражает то, что волнует экономику (стандартизация, доходность), самый же длинный, вводящий в систему максимум отклонения и игры, дает возможность рождения поэтической ситуации по ту сторону стремления к контролю и управлению. С этой точки зрения, склоны Круа-Рус отличаются от абстрактной модели несколькими особенностями (выбор маршрута вне улиц может совпадать, к примеру, с самым прямым путем); тем не менее, такая среда питается от энергетической сети, и каждый элемент среды содержит часть этой энергии. То, что отклоняется от нормы, живет свободно, как дыхание. Управленческая логика, наоборот, считает необходимым сосредоточить наличную энергию в нескольких привилегированных секторах. Она программирует устранение «потерь», то есть того, что существует лишь маргинально, сохраняя равноценность всех маршрутов. Это не заговор, но работа безличной силы. Сосредоточение потоков на якобы более оживленных направлениях и сокращение возможностей передвижения в других местах (чему способствует закрытие каждого трабуля), вопреки кажимости, имеет результатом инерцию. Отныне расчетные статистические данные определяют регуляцию, а охранительное «как бы чего не вышло» становится приказом, последствия которого распространяются на все сферы жизни.

К счастью, я описываю здесь процесс, который в 1990-е годы осознали, – и не дали ему завершиться. Склоны избежали худшего. Ущерб, нанесенный разрушением вершины Большого берега, кажется, конечно же, бесповоротным, и невозможно ожидать от разбитого там сада, что он восполнит дефицит, вызванный сносом многовековой линии застройки – линии, которую сохранили бы двадцатью годами позднее. Возможно, что – за редким исключением – будут использоваться лишь обозначенные в туристических маршрутах пассажи. Наконец, первые этажи многих зданий больше не заняты под лавки и мастерские, так что положение малого бизнеса здесь по-прежнему неустойчиво. Тем не менее, для того, кто всегда перемещался по этой территории, радостно констатировать, что исторический дух места вновь взял свое.

Район склонов Круа-Рус, беспокойный и хрупкий, лаборатория и испытательный стенд истории Лиона – города, который на заре великих промышленных преобразований, подчиненных законам производственно-торговой логики, смог сформулировать требования, способные их изменить, а в лице одного из своих граждан вообразил даже полное освобождение от них.

«Нигде больше, чем в этом городе, не было мечтателей-утопистов. Нигде больше раненое и разбитое сердце так не искало единственно новых решений проблем человеческого существования. Здесь появились первые социалисты, Л’Анж и его последователь Фурье»[7].

Неразборчивому (как и во всем мире) мемориалу лионских улиц, среди названий которых можно найти имена Тьера[8] и де Биго[9], не известно имя Франсуа-Жозефа Л'Анжа[10], мирового судьи, представившего во время Великой французской революции (жертвой которой он, в конце концов, стал) проект распределения продуктов, исключавший всякую спекуляцию[11]. В этом мемориальном списке отсутствует и имя Шарля Фурье, который дважды жил в Лионе в тот же период, неудачно вел здесь дела, но вернулся для того, чтобы обосноваться с 1800-го по 1805 год в качестве биржевого маклера без лицензии и коммивояжера торгового дома Буске (магазин Буске находился на площади Зеленнóго рынка (la place de l'Herberie) рядом с церковью Никиты Лионского (l'église Saint Nizier)). Все его адреса приходятся на квартал Парниковых земель, но дома, в которых он жил, не сохранились, поскольку в те времена район Склонов напоминал большую стройку.

От американского биографа Фурье Джонатана Бичера нам все-таки известно, что у него был обычай выпивать «каждое утро стакан белого вина в маленьком кафе на улице Девы Марии Парниковых земель» (la rue Sainte Marie des Terreaux)[12]. Именно в те годы Фурье разрабатывал свою систему и знакомил с ней окружающих. В «Лионском бюллетене» он, будучи погружен в местный контекст, общался с Пьером-Симоном Баланшем[13] и в декабре 1803 года опубликовал статью под названием «Всеобщая гармония», ставшую первым публичным изложением его идей. В 1807 году Фурье издал в одной из местных типографий брошюру «О торговцах-шарлатанах», а годом позже, без указания авторства, «Теорию четырех движений и всеобщих судеб» – краеугольный камень своего творчества; и, хотя местом издания «Теории» указан Лейпциг, на самом деле она тоже была напечатана в Лионе. После того, как Фурье окончательно покинул Лион, он издал там еще «Трактат о домашней сельскохозяйственной ассоциации» (1822).

Фурье, не любивший городов, держался на расстоянии от лионских интеллектуальных институций, поэтому трудно судить о том, как тогда воспринималась его мысль. Бичер уточняет, что статья 1803 года и откровение о гармонии, целительном средстве против беспорядков цивилизации, принесли ему определенную известность, в том числе, и как «кандидата в Шарантон»[14]. В любом случае, его критика торговой системы и некоторые предложения вызвали (в крайне упрощенной форме), пусть и не сразу, отзвук в мире труда. Когда в 1835 году Мишель Дерион и Жозеф Ренье основали «Честную и общественную торговлю», первый закупочный кооператив на подъеме Большого берега, выражение «честная торговля» (commerce véridique) звучало определенно по-фурьеристски, а в 1837 году в Лионе возникла фаланстерская группа. Немногим раньше, весной 1831-го, город оказал восторженный прием группе сторонников Сен-Симона; они нашли там благоприятную для себя почву. Обнаруживается в Лионе и менее заметный след общины икаристов[15]. Первые ростки автономии и самоуправления рабочих появились в том же самом Лионе. Именно в мастерских Круа-Рус возник и был внедрен в жизнь «мютюэлизм»[16], оказавший глубокое влияние на мысль Прудона. Здесь был подготовлен и с октября 1831 года начал выходить в свет еженедельник «Эхо фабрики», а вскоре еще более левое «Эхо трудящихся» – пока эти пролетарские голоса не были подавлены вместе со вторым восстанием лионских ткачей (1834).

Существует целая литература о Лионе как пристанище эзотериков, о его франкмасонах или разнообразных – от мистицизма до социальной ангажированности – направлениях христианства. Что справедливо, если не забывать: этот город-мечтатель также является городом, в котором с ноября 1833-го по сентябрь 1834 года Эжени Нибуайе издавала «Советы женщинам», одну из первых газет, выступавших за женскую эмансипацию. Лионское бунтарство влекло сюда Бакунина (местная секция Первого Интернационала была сформирована здесь в 1865 году), а затем и Кропоткина, другого анархистского теоретика, который отсидел четыре года в лионской тюрьме как один из организаторов в 1882 году взрыва в «Западне» («l'Assommoir»), подвальном ресторане на улице Республики (la rue de la République) (весьма популярном, несмотря на название). В другую эпоху Лион сыграл важную роль в появлении и развитии движения Сопротивления – воспоминание, ведущее к Склонам, к тому, что без всякой мифологии связало их с подпольем; улицы Лейно, Люсьены Спортис (la rue Lucien Sportisse) и многочисленные мемориальные доски напоминают, чего стоила городу эта эпоха.

У Склонов последних десятилетий тоже есть своя история самообороны, закрепленная в лозунгах и символах. Эти лозунги и символы – лишь значки, воткнутые в карту позиционной войны, но они столь многочисленны, столь определенно и настойчиво выражают преемственность, что сложно где бы то ни было найти нечто подобное. У них самих – лозунгов и символов – есть история. Спекулятивно-девелоперскую лихорадку в этом районе сопровождала волна радикализма, дерзких призывов и лозунгов, которыми были испещрены здесь все стены. Я помню многие из них – враждебные к власти, полиции, капиталу, требующие равенства в распределении жилья («Нет богатым в районе! Нет районам для богатых!»). Наиболее яркое воспоминание тех лет – один из Первомаев, накануне которого везде были расклеены афишки с текстом «Лондонского тоста» Огюста Бланки[17] и «Манифеста равных» Сильвена Марешаля[18].

Беспорядки утихли, муниципальные уборщики следят за чистотой стен; действительно, сегодня даже стены остепенились, они таят меньше сюрпризов, хотя нарисованные по трафарету фигуры Генри Торо[19] и Ги Дебора появились недавно на подъеме Большого берега.

Продолжаются и некоторые из социальных экспериментов, как, например, в доме на улице Лейно, где с 1980-х годов группа жильцов арендует квартиры по общему для всех договору, сообща пользуется домашним оборудованием и живет по принципу кооптации. Другие не боятся новизны, следуя воинствующему принципу общественной пользы и альтернативных социальных моделей (довольно ограниченных, но весьма конкретных). Приведу, в качестве примера открытие кафе на основе самоуправления или объединение людей любых возрастов вокруг салонных игр; надпись в витрине гласит: «Розничная продажа игр, светские напитки»[20]. Тот, кто не любит клубов и прочих ночных заведений, может всегда пропустить здесь стаканчик после наступления ночи. Звуковая атака батукады[21] еще напоминает в таких местах приглашение на праздник. В переводе на политический язык это означает, что на муниципальных выборах крайне левые регулярно набирают здесь наилучшие результаты.

Я знаю – и вышеприведенный перечень тому свидетельство, – что часто принимаю желаемое за действительное, но убежден: этот район без таких точек сопротивления (сколь разрозненными бы они ни казались) попросту не уцелел бы. Такие места демонстрируют большую способность к творческой выдумке, которую местные депутаты в конце концов приняли во внимание. Подъем святого Себастьяна, бывшая больница Вильманзи (l'hopital Villemanzy) были трансформированы в резиденцию для исследователей, приезжающих работать в Лион. Благодаря государственной поддержке возник также «Городок модельеров» (le Village des créateurs) в пассаже Тиафе: теперь между окон здешних домов уже не сушится, как в Италии, белье, нет – в заново отштукатуренной галерее размещается десяток одежных бутиков.

Улица Бюрдо (la rue Burdeau) стала местом, где открылись новые галереи, в частности, «Уличный фонарь» (le Réverbère), один из редких в провинции маяков современной фотографии. Два обстоятельства делают Склоны живым местом: внимание, уделяемое району немногочисленными активистами, и вклад предприятий, не столь, казалось бы, важных, с точки зрения ключевых бытовых потребностей населения, однако именно через них напрямую проявляется энергия социальной среды. Эти обстоятельства стали возможны исключительно благодаря сети мастерских, кафе и дружеских кружков, которые превращаются в потенциальные средства коммуникации. Конечно, существование этой, казалось бы, маргинальной социокультурной и микроэкономической, сети осложнено многочисленными противоречиями, политическими, общественными и прочими. И все же трудности дают Склонам больше шансов, чем иная модель развития, та, что сделала бы из них своего рода «приложение» к старому Лиону, – в зачаточном виде такая угроза содержится в развитии туризма в трабулях. Пусть еще долго Склоны остаются вне каких-либо рамок – вот лучшее, что может случиться с этим районом.

Перевод с французского Андрея Лебедева