Эсма Мурмановна Маниа – научный сотрудник Национального центра рукописей Грузии имени Корнелия Кекелидзе (Тбилиси).

Феномен Иосифа Сталина во многом загадочен до сегодняшнего дня: обстоятельства его жизни описываются в разных ракурсах, порой весьма противоречивых. В нынешней Грузии этот вопрос стоит острее, чем где бы то ни было, поскольку здесь на устоявшийся портрет вождя влияют многочисленные пласты грузинской родословной, которые наделяют его образ то избыточной сентиментальностью, то искусственной брутальностью, связывая и то и другое с грузинским национальным характером. Разумеется, грузинское происхождение, воспитание, образование не могли не задавать определенного эмоционального настроя, присущего его личности. Земляки считали Сталина натурой чувствительной; более того, известно, что, желая скрыть собственную сентиментальность, зачастую ассоциируемую со слабостью, вождь часто прибегал к разным уловкам. Он, например, сознательно сокращал число своих визитов в Грузию, а также официальные контакты с грузинами. В свою очередь грузинское общество воспринимало его весьма сложно и даже противоречиво. Свидетельством тому стали события 1956 года, последовавшие за XX съездом КПСС, когда национальный по сути протест парадоксально облекся в форму защиты Сталина от «клеветы» и «очернительства».

Вождь и учитель пения

Исходя из вышесказанного можно предположить, что взаимоотношения Сталина с грузинскими общественными деятелями не поддаются однозначной интерпретации: работая с соответствующими документами, правду приходится искать между строк, на полях и в черновиках, а не в опубликованных и, как правило, приукрашенных, официальных документах. Обращение к первоисточникам позволяет извлекать информацию, лежащую за пределами господствующего нарратива и тем самым раскрывать глубинные тенденции, скрытые настроения, завуалированные отношения. Так, впрочем, бывает не всегда: в некоторых случаях корреспонденты Сталина весьма прямолинейны.

Первые десятилетия XX века для бывшей Российской империи обернулись глубоким культурным и социальным кризисом. Такое положение вещей постоянно ставило интеллектуалов перед выбором: им хотелось найти относительно лучший из вариантов той модели «советского человека», которая постепенно становилась общеобязательной. Индивидуализм и личная независимость в подобной ситуации оборачивались неминуемыми проблемами. В этом плане показательна история Василия Карбелашвили (1858–1936), впоследствии епископа Стефанэ Бодбели, который был одним из тех грузинских интеллигентов, кто решился на прямое и жесткое сопротивление советской власти.

Илл. 1. Братья Карбелашвили. Все фотографии печатаются с любезного разрешения Национального центра рукописей Грузии имени Корнелия Кекелидзе.

Он был учителем Иосифа Джугашвили в Тбилисской духовной семинарии, где преподавал церковное пение. В архиве епископа сохранилось одно довольно резкое письмо Сталину, которое датировано 1923 годом. Его текст мы приводим с небольшими сокращениями:

«Глубокоуважаемый господин Сосо! Тебя, наверное, удивит такое длинное письмо бывшего учителя, который должен напомнить тебе, что было, заставить задуматься над тем, что есть и что будет… Одно я уже говорил тебе и скажу еще раз: беда народу, который не считается с историей, не понимает значения образования и не чтит поучений Христа. Самая лучшая и полезная революция случилась в Англии в 1850 году; ее устроили христианские демократы, которые приняли во внимание религиозные требования масс. А Французская революция 1848 года потерпела поражение именно потому, что у нее не хватало этого элемента. Таково мое глубокое убеждение. У жизни своя школа, и надо считаться с этим.

Теперь поговорим о нашем несчастье. В Мингрелии больше не слышны звуки колокола, закрыты церкви, священников расстригают и арестовывают, в народе распространяют всевозможные сплетни. Неужели подобные вещи полезны для самой власти? Самтависи, Светицховели и другие величественные храмы намереваются переделать в театры. В пасхальную ночь во многих местах закрыли церкви и запретили крестный ход. Вопреки воле народа учиняют насилие над храмами и священниками, а это вызывает недовольство, порождает зло. В некоторых местах верующие взялись за оружие, протестуя против такой несправедливости.

Хотел бы еще о многом написать, но из-за моего возмущенного состояния не в силах передать свои мысли связным образом. Кроме того, не хочу утомлять тебя, у которого и так много дел. Но, Сосо, какой бы ни была твоя вера, ты все-таки грузин, выращенный грузинской землей и ничто не должно убить в твоем сердце любви к родине и своему народу! И еще запомни: надо прекратить преследование церкви и веры, высказать сожаление по этому поводу. Что вы можете дать народу взамен веры и святости? Вы отнимаете у него великую культуру – то, чем грузинская нация гордится перед человечеством.

Возможно, ты обидишься на меня, мой дорогой Сосо. Но прошу, не обижайся и прости человека, который много повидал, много претерпел, много пролил слез. Надеюсь, приняв во внимание все это, ты постараешься успокоить меня и пообещаешь, что ничего подобного больше не повторится, утешишь своего старого учителя, у которого душа болит за тебя! Жду ответа»[1].

Мы не знаем, дошло ли это письмо до адресата, однако известно, что судьба родственников Василия Карбелашвили оказалась трагичной: в 1924 году были расстреляны два его брата, а в 1936-м та же участь постигла двух его сыновей. Вероятно, это и стало ответом вождя на письмо учителя.

Патриарх поздравляет Сталина

Католикос-патриарх Грузии Калистрат Цинцадзе (1866–1952) в течение двадцати лет, с 1932-го и до самой кончины, держал в своих руках бразды правления Грузинской православной церковью.

Илл. 2. Патриарх Калистрат Цинцадзе.

В какой-то мере тот период можно считать временем перехода от воинствующего безбожия к возращению на христианский путь. Естественно, в этом движении, чаемом церковью, сказывались не только текущие политические тренды, но и личное благоволение Сталина к церковному руководству Грузии. Это подтверждается архивными материалами, имеющимися в Национальном центре рукописей Грузии. В личном фонде патриарха хранятся архивные единицы двух типов, связанные с Иосифом Сталиным: во-первых, его официальные обращения к Сталину, печатавшиеся в центральных газетах Советского Союза, в которых автор поздравлял вождя с праздниками или победами Красной Армии, а также сообщал ему о помощи, оказанной церковью Красной Армии и семьям бойцов; во-вторых, три личных письма, отправленных патриархом Сталину. Газетные обращения в основном написаны сухим и шаблонным стилем, а некоторые из них сопровождаются однострочным ответом Сталина. Что касается личных писем, то в двух из них патриарх поздравляет вождя с днем рождения, а в третьем благодарит за внесение Грузинской церкви в список религиозных организаций Советского Союза. Самое раннее письмо датировано 1939-м, следующее – 1946-м, а последнее – 1948 годом.

К моменту написания в 1939 году первого письма патриарх уже имел семилетний опыт руководства Грузинской церковью. Текст послания, с нашей точки зрения, весьма интересен, причем во многих отношениях. Приводим его целиком:

«Великий сын Грузии и избранный среди людей! (Ис. 41:1)

Глубокоуважаемый Иосиф Виссарионович!

Позвольте мне, главе духовных пастырей Грузии, принять участие в Пасхе (Затике) (Номоканон 5:8) по случаю Вашего шестидесятилетия и открыть Вам помышления сердца своего (Лук. 2:35).

Вы с младых лет не давали сна очам своим, ни дремания веждам своим, ни покоя скраниам своим (Пс. 131:3–4)[2], дабы утереть слезы (Ис. 25:8) труждающимся и обремененным (Мат. 11:28).

За это благодарный народ возвысил Вас, усадил на престол славы (2 Цар. 2:6–8) и облек в славу неувядающую.

В знаменательный сей день, отрада родного народа, желаю, чтобы жизнь Ваша была сладостной до самой старости, в пору же старости (Пс. 70:9–18) желаю, чтоб обновилась юность Ваша, подобно орлу (Пс. 120:5), да не унывает душа Ваша деяниями добрыми (Гал. 6:9–10), обращенными ко всем вне зависимости от национальности, вероисповедания, возраста и пола!

Всем сердцем исполненный глубочайшим к Вам почтением католикос-патриарх Грузии Калистрат»[3].

Это поздравительное письмо состоит всего из ста слов и составлено архаично-церковным слогом. В личном архиве духовного лица хранятся грузинская и русская версии данного послания. Видимо, патриарх сперва написал его на грузинском языке, после чего перевел написанное на русский. (Приводимый текст представляет собой перевод с грузинского.) Грузинский вариант письма намного более высокопарен и еще более насыщен архаичной лексикой. Еще одно существенное различие между грузинским и русским вариантами заключается в том, что грузинский снабжен десятью библиографическими вставками, объясняющими происхождение библейских цитат. При ознакомлении с письмом создается впечатление, что эти вставки выполняют какую-то художественную функцию, что у них особое предназначение. Как правило, они не поясняют происхождения того или иного факта или законченной сентенции, но лишь дают представление о первоисточнике. Нетрудно также убедиться, что они не несут концептуальной нагрузки. Вместе с тем обращает на себя внимание то обстоятельство, что библейские пояснения объемлют широкий спектр священных текстов, включая книги ветхозаветных пророков, Вторую Книгу Царств, Псалтырь, Евангелия от Луки и Матфея, Послания Апостолов.

Интересно, для чего автору понадобилось оформлять текст таким причудливым образом? Стоит отметить, что Калистрат Цинцадзе очень хорошо знал богословскую и церковную литературу; более того, в 1896–1917 годах он состоял членом комиссии по исправлению грузинских священнослужительских книг и комитета по исправлению грузинского перевода Библии и церковных книг. В его архиве хранятся исправленные варианты Нового Завета, Псалтыря и Кондака, изданные в 1910 году. До десяти поправок на каждой странице и огромное количество греческих и славянских книг, использованных для уточнения перевода, свидетельствуют о невероятно высокой эрудиции. Возможно, что во всех своих текстах он придерживался такой же библиографической точности. В разбираемом нами письме, однако, это качество обретает гипертрофированные формы.

Можно предположить, что патриарх намеренно обращается к этому методу в таком апологетическом жанре, как поздравление. В письме прослеживается определенная причинно-следственная линия: так, исходя из его текста, Сталин достиг вершины славы потому, что «с младых лет не давал сна очам своим, ни дремания веждам своим, ни покоя скраниам своим». Как бы осуществив тем самым легитимацию высокого общественного положения Сталина, патриарх адресует ему в высшей степени интересное пожелание: «Да не унывает душа Ваша деяниями добрыми, обращенными ко всем вне зависимости от национальности, вероисповедания, возраста и пола». Всякое пожелание, как правило, выступает психологическим маркером того, что находится в дефиците, чего не хватает. Вероятно, патриарху казалось, что его высокий адресат пока не слишком преуспел в преодолении различного рода дискриминации и насилия – и он решается напомнить ему об этом. Более того, за обилием богословских ссылок можно увидеть желание иерарха вновь, подспудно и вопреки воле самого получателя письма, вернуть Сталина в рамки дискурса, борьба с которым стала одним из инструментов его правления.

Еще одно любопытное обстоятельство заключается в том, что глава Грузинской церкви сопоставляет юбилей Сталина с Затиком. Затик означает пятидесятидневный период, отделяющий Пасху от Нисшествия Духа Святого. Эти дни – самые возвышенные и праздничные во всем церковном календаре. Сравнение собственного юбилея с Затиком, с одной стороны, должно было бы порадовать вождя; но, с другой стороны, оно исподволь возвращало его в ту мировоззренческую систему, из которой он когда-то вышел и которую затем отверг. Вообще это письмо содержит немало рискованных пунктов, которые либо поднимают адресата на чрезмерную высоту, либо вводят в неприемлемые для него символические рамки; причем делается это столь мастерски, что равновесие ни разу не нарушается, а смелый замысел нигде не оборачивается открытым протестом. Автор ловко ходит по лезвию бритвы, манипулируя фигурой адресата, но ничуть не выходя за рамки приличий. Конечно, Цинцадзе был знаком со Сталиным со времен учебы в Тбилисской духовной семинарии, но это не умаляет сказанного выше. 1939-й был тяжелейшим для Грузии периодом, отмеченным последствиями страшного террора 1937–1938 годов. Патриаршее письмо стало попыткой образумить вождя, заведомо, впрочем, обреченной на неудачу.

Еще одно патриаршее поздравление

Второе поздравление с днем рождения написано спустя семь лет, в 1946 году. За этот период в Грузии многое изменилось. Русская православная церковь долго не признавала автокефалию Грузинской церкви, но после восстановления патриаршества в России, состоявшегося в 1943 году, католикос Цинцадзе начал борьбу за автокефальный статус своей церкви. Его усилия были подкреплены просьбой о содействии, с которой он в 1945 году обратился лично к Сталину. Вскоре после этого Грузинскую церковь как автономное образование включили в компетенцию Совета по делам Русской православной церкви при Совете Народных Комиссаров СССР, который был создан постановлением СНК СССР № 993 от 14 сентября 1943 года, что и означало по сути восстановление автокефалии.

Итак, вот второе письмо:

«Сегодня день Вашего рождения, и я молю Подателя жизни продлить Вашу жизнь в здравии на многие лета.

Вместе с тем прошу Вас ознакомиться с этим письмом, и, если то, о чем я говорю, покажется Вам пустыми мечтаниями, простить мне допущенную дерзость!

В наше время почти каждому человеку приходится встречаться с инородцами, но, по незнанию языка, мы вынуждены изъясняться с собратьями по духу и плоти холодно, посредством немых жестов. В эпоху радио, самолетов и сталинской Конституции это недопустимо: необходимо, чтобы каждый гражданин помимо родного языка в совершенстве владел и языком другого, желательно малого, народа, дабы большие не притесняли малых. Я глубоко уверен в том, что, стоит Вам поставить этот вопрос во всей остроте, он сразу же найдет надлежащий отклик и будет разрешен.

Всем сердцем и всей душей чающий сближения, дружбы и любви между народами мира посредством общего языка и облечения Вашего великого имени в сияющий нимб, К.М.Ц.»[4].

Данное письмо можно разделить на несколько частей, не только тематических, но и эмоциональных. Первой частью оказывается поздравление как таковое, состоящее из двенадцати слов. Интересно, что поздравление, написанное в 1939 году, включало сто слов: то есть за семь лет поздравительная часть сокращается почти на порядок. Первое письмо не имело иной темы, кроме основной – праздничной. В случае же второго письма создается впечатление, что поздравление лишь повод и прелюдия к чему-то более существенному; вступительная фраза кажется лишь данью приличиям. Более того, она звучит сухо и формально: в ней патриарх желает юбиляру лишь двух вещей – долголетия и здоровья, в то время как в первом письме список пожеланий был существенно шире.

Илл. 3. Патриарх Калистрат Цинцадзе в Москве.

Суть послания заключена во второй его части, без всякого перехода начинающейся вслед за первым предложением. В ней автор описывает состояние социальной коммуникации в Советском Союзе, подчеркивая значение максимально широких культурных контактов. Делая это, он противоречит себе, обнаруживая внутреннюю неуверенность в границах разрешенного: если в начале первого абзаца констатируется, что «каждому человеку приходится встречаться с инородцами», то в его конце «инородец» становится «собратом по духу и плоти». Наконец, в третьей части ставится ключевой вопрос: автор предлагает вождю создать единое средство коммуникации, общий язык, основанный на какой-нибудь уже имеющейся речевой системе и позволяющий «собратьям по духу и плоти» больше не относиться друг к другу с холодностью. Иначе говоря, авторское желание состоит в том, чтобы каждый гражданин Советского Союза, помимо родного языка, владел бы еще и неким общим языком. Более того, патриарх описывает критерии, которым должен соответствовать упомянутый общий язык: это должен быть, во-первых, язык одного из малых народов, во-вторых, живой язык; в-третьих, хорошо разработанный и гибкий язык. Естественно, подобный набор скорее всего указывает на то, что патриарх имеет в виду грузинский язык. Очевидно также и то, что в контексте конца 1940-х годов подобная просьба выглядела неслыханной дерзостью; именно поэтому иерарх заранее просит вождя простить его. Тем не менее нельзя избавиться от подозрения, что патриарх знает, что делает: он, вероятно, рассчитывает на то, что идея возведения грузинского языка в столь высокий ранг будет приятна Сталину.

Еще один важный момент обусловлен тем, что в письме последовательно упоминаются три важнейших компонента «советской цивилизации»: радио, самолет и сталинская Конституция. Как понимать эту троичность? Прежде всего автор включает в свой список не просто общечеловеческие достижения, а только те, к которым приложил руку русский гений – именно таковы радио и самолет, создание которых в ту эпоху приписывалось исключительно Александру Попову и Николаю Жуковскому. Медиум массовой национальной коммуникации дополняется средством передвижения на большие расстояния, а вся эта диада венчается гарантом экономического, правового, социального благополучия советских людей – сталинской Конституцией. По мнению патриарха, в этом цивилизационном наборе не хватает только четвертого компонента: всеобщего и универсального языка особого типа.

Предлагаемая в поздравлении концептуальная конструкция порождает немало вопросов. Насколько целесообразно было говорить о новом средстве общения при наличии общесоюзного русского языка? Готовы ли были советское руководство и манипулируемое им общественное мнение согласиться с приоритетным положением языков малых народов по отношению к языкам больших народов? К чему вообще понадобилось грузинскому патриарху приписывать советскому вождю желания, объективно едва ли возможные? Тон письма трудно назвать смиренным: напротив, духовный лидер знает цену собственному авторитету, он убежден, что имеет право говорить открыто, у его слова есть вес, а его инициатива должна иметь резонанс. Это подводит к мысли о том, что письмо задумывалось как своеобразная проверка отношения Сталина к родной для него Грузии.

Несмотря на его желание, Цинцадзе не довелось встретиться со Сталиным лично. Он пишет об этом в 1948 году в одном из последних своих писем, третьем в нашей подборке:

«Мечтой моей старости было увидеть своими глазами гордость нашего народа и величайшего в мире человека, но судьба не дала мне такого счастья – видно, я недостоин его. […] В знак моей дерзновенной отеческой любви примите скромную вещь, полученную в наследство от предков, – грузинский сосуд для вина. Ведь предки наши умели сражаться, трудиться и праздновать»[5].

Для страны виноделия и культуры виноградарства такой подарок кажется вполне естественным. Скорее всего речь шла не о современном, а о старинном предмете. Несомненно, он обладал значительной историко-культурной ценностью. Но самой важной кажется цель этого подарка: он явно призван побудить вождя обратиться к памяти о своих грузинских предках и историческом прошлом Грузии. За пафосным упоминанием о том, что «предки наши умели сражаться, трудиться и праздновать», кроется что-то вроде упрека: вероятно, патриарху кажется, что вождь не уделяет своим корням должного внимания. Как в письмах, так и в газетных обращениях патриарх, адресуясь к Сталину, нередко употребляет слова «родной» и «родимый», но едва ли он подразумевал под ними общую советскую родину. В некоторых случаях он прямо указывает на грузинское происхождение вождя, говоря в письмах об «Иосифе грузинском», «великом сыне Грузии», «отраде родимого народа».

Анализируя три документа в совокупности, нельзя не обратить внимания на то, что формы обращения к вождю, используемые автором, заметно эволюционировали. Если в послании 1939 года патриарх называет Сталина сначала «великим сыном Грузии», потом «избранным среди людей» и затем «глубокоуважаемым», то в послании 1946 года эпитеты «избранный среди людей» и «великий сын Грузии» меняются местами. В последнем же письме, написанном в 1948 году, вождь становится просто «избранным среди людей». Как представляется, патриарх намеренно смешивает ритуальные формулы, меняя титулы местами и показывая тем самым, что тот, кому он пишет, в конечном счете просто человек, а не земное воплощение великой идеи. Более того, занимаясь этим небезопасным делом, он и паству свою пытается приучить к той же мысли. В конечном счете, как мы знаем сегодня, благоразумие Калистрата Цинцадзе очень способствовало возрождению духовной жизни в Грузии. Делалось это мало-помалу и с осторожностью, но в условиях того времени такой путь был единственным из возможных.

«Тов.» или «товарищ»?

Советская идеология коснулась не только бытовой сферы, нравственной жизни, но и академического знания. Особенно это касалось наук о человеке. Марксистское мировоззрение, которое должно было лежать в основе любого научного исследования, создало новый тип производства знания и правила коммуникации внутри этого поля. В нем действовали идеологические догматы, номенклатурные нормы, административная конъюнктура, особые методы анализа, фиктивные научные задачи.

Нико Бердзенишвили (1894–1965), грузинский историк, член республиканской Академии наук, был приглашен после войны в гости к Сталину вместе с историком Симоном Джанашия и первым секретарем ЦК Коммунистической партии Грузии Кандидом Чарквиани.

Илл. 4. Академик Нико Бердзенишвили с супругой.

Сразу же после возвращения в Тбилиси ученый опубликовал подробные записки, касающиеся этого визита. Кроме того, в его архиве сохранились небольшие мемуары об этой встрече. Вот этот документ:

«Это было в октябре 1945 года. После войны и победы товарищ Сталин отдыхал у моря. Прочтя нашу книгу “История Грузии”, товарищ Сталин счел нужным побеседовать с авторами. 14 октября тов. К. Чарквиани вызвал к себе меня и ныне покойного акад. С. Джанашия. Он передал нам слова товарища Сталина о том, что у него имеются замечания в связи с “Историей Грузии”, и, если авторы пожелают их выслушать и побеседовать с ним, он приглашает их к себе. Наш визит продлился три дня. 23 октября мы вернулись обратно, и, скажу от имени всех, нам было жаль расставаться с таким хозяином. Мы возвращались с подарками от товарища Сталина – мыслями на усмотрение об истории Грузии, о грузинской культуре, литературе, грузинском языке, перспективе развития грузинского народа.

Сколь многому я научился за эти три дня, сколько научных знаний дало нам общение с этим гением! Какой простой и ясной виделась этому титану любая проблема! С каким искусством он разъяснял и раскладывал сложные завитки любого вопроса, с каким мастерством ухватывал то, что виделось ему существенным, чем можно было впоследствии руководствоваться! Товарищ Сталин вынес на дискуссию несколько основных вопросов и о каждом высказал принципиальное суждение, которое необходимо принять во внимание. Каждый свой тезис товарищ Сталин обосновывал с гениальной остротой (каждая мысль товарища Сталина должна быть документирована, и ее обсуждение кажется мне лишь пустой болтовней), нашей же задачей является правильно и с должной глубиной осмыслить и усвоить его обоснования.

Этот несравненный ученый также снабдил нас мыслями и суждениями о Грузии и многих мировых проблемах, и должен сказать, я совсем не удивлялся тому, где и когда товарищ Сталин нашел время постичь все эти проблемы – ведь передо мной стоял человек, подобно Амирану, взваливший на свои могучие плечи необъятный груз освобождения мира и с неистощимой энергией несший его к вершине счастья человечества»[6].

Несмотря на густую насыщенность текста идеологическими шаблонами и штампами, в нем чувствуется высокая степень искренности. Делясь своими впечатлениями, академик вполне честен, хотя и не до конца. Об этом свидетельствуют оставленные им кодикологические улики[7]: текст грузинского подлинника составляет 290 слов, Сталин упомянут восемь раз и по отношению к нему ни разу не использовано личное местоимение, а это означает, что над автором довлела некая символическая доминанта, заставлявшая его не только изменять принципу стилистической гибкости предложения, но и идти гораздо дальше. После встречи со Сталиным академик, по его словам, ставит под сомнение весь массив накопленных им научных знаний, касающихся грузинской истории и ее интерпретаций, и безоговорочно принимает мнения и оценки вождя. Еще большего внимания заслуживает то обстоятельство, что в машинописном экземпляре подлинника вместо слова «товарищ» везде употребляется его сокращенная форма «тов.». Бердзенишвили, однако, дополняет эту форму от руки, пером – до «товарища», – в тех местах, где она относится к Сталину.

Все воспоминание о памятной встрече пропитано воодушевлением, вызванным, вероятно, личным приобщением к культу вождя. Автор не ощущает ни малейших неудобств, выделяя Сталина как единственного человека из всех упомянутых им людей, для которого неуместна не только местоименная форма, но даже использование сокращения «тов.», безличного технического способа, упрощающего письмо. Анализ мемуаров академика приводит к выводу о том, что его текст запечатлел в себе результаты длившейся почти четверть века ментальной трансформации, где победителем оказались новые социально-политические условия, сама психологическая реальность сталинизма. Академик Бердзенишвили не высказывает никакого протеста против сложившегося положения вещей, он не притворяется и не играет, не затевает рискованных словесных экспериментов, тщательно сторонится сатиры и памфлета: для него Сталин есть предмет культа, и этим все сказано.

***

В эпистолярном наследии трех упомянутых выше деятелей грузинской культуры можно обнаружить три нарратива, в которых весьма болезненно отразились, с одной стороны, социально-политическая и культурная атмосфера сталинского Советского Союза, а с другой стороны, сознательные и подсознательные состояния, ею обусловленные. К 1950-м годам мышление грузинских интеллектуалов прошло три своеобразные стадии, варьирующие в зависимости от того, как на нем сказывался общий советский контекст. Первому этапу были присущи прямые попытки обличить неправедный режим, отразившиеся среди прочего в письме священника Василия Карбелашвили. Для следующего этапа характерны сменяющие друг друга противоречивые, и даже взаимоисключающие, настроения, которые вызывались внутренними переживаниями и проявились, в частности, в письмах патриарха Калистрата Цинцадзе. Наконец, заключительную стадию составило безоговорочное принятие сталинизма и вытекающее из него стремление жить и мыслить в рамках сложившегося культа, столь ярко проиллюстрированное воспоминаниями академика Нико Бердзенишвили.

Одним из главных творцов этого внутреннего психологического и мыслительного поворота в сознании грузинской интеллигенции XX века стал Иосиф Сталин, грузинское происхождение которого еще более обостряло духовные конфликты, переживаемые грузинами. Личные архивы того периода позволяют нам лучше понять, как подобные драмы зарождались, развивались, преодолевались или приводили к развязке, самоубийственной для свободной мысли.