[стр. 256—261 бумажной версии номера]

Есть ли в нашей стране гражданское общество? Очень частый ответ — нет. Но интереснее рассмотреть точку зрения тех, кто говорит, что гражданское общество есть, и указывает на множество работающих в России некоммерческих организаций, НКО. Начнем с некоторых общеизвестных обстоятельств нашей истории.

История наша показывает, что гражданское общество появляется и проявляет себя тогда, когда государство демонстрирует слабость — прежде всего во взаимоотношениях с внешним миром, в частности в войнах. Но, когда отношения с внешним окружением так или иначе стабилизируются, государство начинает разбираться с «внутренним врагом», которым оказываются общности разного рода. Различные союзы — национальные, коммерческие, политические, составляющие ткань гражданского общества, — начинают испытывать давление со стороны государства, желающего общаться с «народом» напрямую или через своих собственных уполномоченных.

Гражданское общество возникало в нашей стране трижды. Первая волна, ознаменовавшаяся в частности появлением множества союзов, товариществ, объединений, а также газет, листков, бюллетеней, приходится на 1905-й и ближайшие к нему годы. Общественный подъем был явным следствием поражения государства в русско-японской войне. Большинство возникших тогда общественных объединений и изданий быстро угасли в атмосфере реакции. Среди тех, что ее пережили, были несколько организаций чисто политического характера.

Второй подъем начался в 1914 году как патриотический, прогосударственный, массовидный. Далее, с ходом войны — все менее успешным, — он менял свой характер. На место «всего народа» стали возникать различные организации, общества и объединения. Когда военная немощь государства стала более чем очевидна, одна из таких «НКО» сумела захватить политическую власть в столице.

Помимо широко известных последующих событий, отметим начавшуюся сразу же деятельность этой организации (и созданных при ней органов насилия) по уничтожению любых других общественных организаций. Какие бы поводы и доводы ни изобретались в каждом конкретном случае, в целом процесс имел вполне определенный характер: уничтожались все свободные неправительственные организации, то есть то «гражданское поле», на котором появилась и организация, ставшая во главе диктатуры. Важно подчеркнуть именно тотальный характер уничтожения общественных организаций: не по признаку их политической направленности или природы, а исключительно по признаку их свободной организованности. Примечательно, что какие-нибудь кассы взаимопомощи уничтожались раньше прямых политических конкурентов РСДРП.

Насколько известно, никаких специальных распоряжений насчет проведения такой политики власть не издавала. Стоит думать, что в основе ее действий были чувства и переживания вроде принципов «революционной справедливости», апеллирующих к очевидности определения, кто враг и кто подлежит уничтожению. Естественное ощущение социального родства добровольных общественных объединений и руководило чутьем тех, кто их находил и уничтожал.

Гражданское общество было уничтожено в ходе того, что нельзя назвать «гражданской войной», ибо у одной стороны были средства вооруженного насилия, у другой нет. Уничтожение или угнетение национальных меньшинств обозначают словом «геноцид». Здесь не будем разбирать, имел ли место в нашей истории геноцид. Но точно имело место избиение практически всех гражданских меньшинств и в их совокупности — гражданского общества. Слова «социоцид» в словарях нет, а оно было бы нужно для описания таких процессов, когда целенаправленно уничтожаются определенные виды социальной организации.

Отметим при этом, что ни слово «гражданин», ни понятие «гражданственность» репрессиям не подвергались — напротив, они были приняты в официальный нарратив и активно насаждались в процессах социализации. Дело в том, что они позволяют описывать индивидуальные чувства как адресованные некоему единому и высшему целому — Родине, Отечеству, государству. Но общество таких граждан — отнюдь не «гражданское общество», так как оно устроено совершенно иначе.

Уничтожив естественно возникшие общественные объединения, доминирующая партия стала создавать их искусственные подобия: всем известные детские, молодежные, профсоюзные, спортивные и иные организации. Гарантирована таким образом была не только их лояльность и подконтрольность, но и сам факт, что подобные организации не возникнут произвольно.

Напомним, что не только в 1920—1930-е, но по меньшей мере до конца советского режима для политического сыска и судов одним из самых главных оснований для обвинения было наличие «организации». Страх возникновения «организаций» — настоящая фобия, которой были охвачены власти, — в результате передался и обществу в форме боязни дать повод быть заподозренным в создании «организации».

Когда в самом конце 1980-х — начале 1990-х гражданское общество в третий раз стало поднимать голову, его организации если и создавались, то лишь в политической сфере. Однако происходило это хотя и в растущем, но относительно малочисленном слое политизированного населения. В основном же сохранилось либо негативное отношение к участию в политике, либо готовность участвовать в знакомых формах «выполнения гражданского долга» каждым человеком по отдельности. Даже участие в многотысячных митингах, которые тогда случались в крупных городах, происходило в формате соединения индивидов в толпу — без возникновения объединений промежуточного уровня, без «организаций».

Что касается неполитической сферы, то многие люди, которые испытывали желание объединяться в группы по интересам, всячески избегали юридического оформления своих инициатив. Те же, кто все-таки преодолевал этот порог и шел на создание пресловутых НКО, как правило, испытывал воздействие сильных, экстраординарных стимулов. Такими стимулами стали человеческие несчастья — в частности чеченская война.

Отечественная культура признает ряд особых прав за матерью. Мать, спасающая своего ребенка, решается на то, на что не решится другой социальный субъект. И мать не страшит то, что останавливает обычных людей в обычной жизни. Она готова поставить интересы своего дитя выше собственных, не щадить своей жизни, рисковать ею там, где другой этого делать не станет.

Эти обстоятельства привели к тому, что первые общественные объединения, открыто оформлявшие себя как организации, возникали вокруг бедственных ситуаций с детьми. «Солдатские матери», искавшие своих детей, переходили линию фронта в поисках пропавшего или погибшего сына. И перед ними расступались враждующие стороны. Их до поры не трогало и государство. Возникали объединения родителей, у которых дети больны тяжелым недугом вроде ДЦП. Несчастье как крайняя, пороговая ситуация помогает людям по-другому строить иерархии предпочтений и почтений, наконец, собственных страхов (в том числе заложенных обществом и воспитанием).

Но основные формы новых объединений расцвели в пространстве, которое ощущалось как свободное — в Интернете. Формы социальности в Интернете вообще и в Рунете в частности — достойный предмет для самостоятельного исследования. Здесь скажем лишь, что на протяжении нескольких лет формы, наиболее близко подходившие под определение «гражданского общества», существовали именно там, «в онлайне». Анонимность, отсутствие контроля со стороны государства делали Интернет свободной территорией. Российское общество показывало, как оно могло бы развиваться, если бы такие условия существовали «в реальной жизни». Многих интересовал вопрос: а выйдут ли эти виртуальные общественные формы «в офлайн». Это произошло — но так же в крайних ситуациях, когда сограждан настигали те или иные бедствия: пожары, наводнения. Причем собранные и организованные через Интернет люди иногда оказывались в местах, где была нужна помощь, быстрее, чем уполномоченные на то государственные службы.

Добровольцы были настроены на взаимодействие с этими службами, однако многие их представители были недовольны присутствием и деятельностью волонтеров. Они «мешали», а в действительности делали публичным фактом то, что общественные организации могут быть эффективнее государственных — и уже этим компрометируют их. Более того, стало очевидно, что сложившиеся в Интернете общественные структуры готовы к мгновенной массовой мобилизации, что они выводят «в офлайн» не толпу, а скоординированные группы, готовые к тому же самостоятельно экипироваться для выполнения сложных и рискованных операций.

На волонтерство обратили пристальное внимание. В результате его в значительной мере взяли под контроль государства, стали оформлять документально, а волонтеров начали посылать — парадокс, не осознанный новыми организаторами — на различные мероприятия. Объявили «год волонтера», словом, включили в символическую и организационную рамку «государственного».

Что касается естественно возникших некоммерческих организаций, то государство в лице чиновников разного уровня испытывало в их связи определенное беспокойство — следствие описанных выше фобий. Ощущение, что с НКО «надо что-то делать», не покидало представителей государства. И, руководствуясь принципом «если не можешь что-то уничтожить — возглавь это», умудрявшийся сочетать креативность с должностью чиновника Владислав Сурков сделал самый, казалось бы, сильный ход в этом направлении. Термин «гражданское общество» был введен во властный дискурс — причем с позитивными коннотациями. Властям на местах было дано задание взять на учет все общественные организации на своей территории и предоставить списки центру. Исполнители поняли указание в том смысле, что, чем длиннее будут списки, тем лучше. Список только по одному из районов Москвы, который удалось мне увидеть, содержал более тысячи позиций.

В списки попали в самом деле многочисленные садовые товарищества, советы ветеранов, спортивные общества, кружки самодеятельности, словом, существовавшие с советских времен формы, которым теперь было пожаловано звание гражданских организаций. Были там и новые НКО.

Из этого великого множества отобрали делегатов для съезда, который был проведен не где-нибудь, а в Кремле. В Кремлевском дворце съездов таких конгрессов НКО состоялось, кажется два. Но из этой инициативы Суркова, как и из других его попыток конструирования «сверху» того, что должно расти «снизу», ничего не получилось. Съезды, кажется, продолжают проводиться, но никакого заметного влияния на жизнь НКО и подобных общественных форм они не производят. Значение имеют совсем другие жесты со стороны государства.

Сначала был ужесточен контроль за бухгалтерской отчетностью НКО. Простое, казалось бы, совсем неполитическое требование — сдавать подробнейшие отчеты, — уничтожило те НКО, которым было не под силу нанимать специальных сотрудников для подготовки соответствующей документации. Смысл этого требования хорошо виден из того факта, что у органов, которым данная документация сдавалась на проверку, не было ресурсов для ее обработки.

Далее были приняты меры по разделению организаций на «плохие» и все остальные. Это было сделано введением понятия «иностранный агент». Тема достаточно широко обсуждалась, автор сам работает в организации, которая была занесена в соответствующий реестр, поэтому ограничимся одним замечанием. Еще в 1930-е страх перед «организациями» усугублялся страхом перед влиянием извне, со стороны «внешних врагов». Власти пугали себя и народ как «организациями», так и «шпионами», «наймитами» зарубежных сил. Этот же «состав преступления» — с учетом преемственности нынешней власти по отношению к «органам» того периода — всплыл и теперь в определении «организации, выполняющей функции иностранного агента».

Важна и судьба остальных организаций (они составляют большинство), не попавших в этот реестр. Огосударствление негосударственного «гражданского общества» идет несколькими путями и быстро. Многие НКО, как говорилось, возникли вокруг общественных бед — болезней, социальной слабости, эксклюзии. Многие из этих случаев считались поводом для социальной помощи со стороны государственных или муниципальных органов. Как и в ситуации с природными или техногенными катаклизмами, «общественники» нередко оказывались более эффективными в оказании соответствующей помощи, чем эти органы. После некоторых раздумий и колебаний были приняты решения: привлекать НКО к сотрудничеству с органами опеки и подобными им. Эти органы передавали и передают общественным организациям часть своих функций и обязанностей. Возникающие унии разнообразны, успех и польза для опекаемых бывают разными. Но первый способ «присоединения» негосударственных организаций к государству найден. Второй — введение грантов для НКО. Гранты выдаются на разных уровнях, некоторые прямо от фонда президента.

Нельзя пройти мимо другой линии социального и личностного развития, актуальной для первых постсоветских лет. Одной из существенных форм социальной организации было развитие подростковых, молодежных и взрослых групп, формировавшихся (как и во многих странах) по территориальному признаку — двор, улица, район[1]. Это были объединения, практически изначально полностью свободные от контроля государства или связанные с ним через непременное пребывание части этого контингента в местах лишения свободы. Эти группы начинались с малых местных объединений молодежи, часть из них через годы превратилась в криминальные структуры международного масштаба. Степень структурированности варьировалась от уличных ватаг до высокоорганизованных объединений, подобных мафии в Италии и Америке. В отдельных своих проявлениях и чертах эти социальные образования настолько напоминали формировавшееся тогда же гражданское общество и так контрастировали с ним, что один из видных специалистов по проблемам общественных организаций — Игорь Аверкиев — в беседе с автором предложил назвать их «черным гражданским обществом».

Подведем итог. У нас много людей, самоотверженно исполняющих гражданский долг. У нас немало гражданских организаций. Но они не образуют в нашем обществе отдельного, самостоятельного уровня социальной организации, располагающегося выше уровня межличностных первичных связей и ниже уровня связей официального, государственного или корпоративного уровня и осуществляющего посредничество между первым и третьим уровнями. Граждане, гражданственность и гражданские организации есть. Гражданского общества нет.