Журнальный клуб Интелрос » Неприкосновенный запас » №3, 2011
«Я счастлив, как разве что Александр после победы над персами. Как думаете, кто сейчас сидит рядом со мной? Не кто иной, как Эван Бард, открывший недавно несколько древних рукописей, о которых никто не мог и мечтать. Для меня и для него это столь же великое открытие, как то, которое совершил Колумб. Мы обнаружили эпическую поэму “Гододдин”, написанную на бриттском языке и ни в чем не уступающую “Илиаде”, “Энеиде” и “Потерянному раю”. Тидвулх и Мархлью – более могучие герои, чем Ахилл и Сатана».
Эти слова знаменовали собой начало изучения текста «Гододдина»[5]. Понадобилось много времени и трудов, прежде чем усилиями ученых XVIII и XIX веков эти исследования получили строгую и надежную научную базу, но начало было положено. Впрочем, в какой-то мере это произошло по воле случая: случайным было не только обнаружение текста (причем не в самом лучшем списке), но и письмо Морриса Ричарду. Однако иногда первостепенное значение имеет уже само осознание важности случайностей – и именно так, несомненно, обстоит дело с «Гододдином».
Сегодня для нас одной из самых интересных деталей этого письма представляются слова, с помощью которых Моррис предпочел описать важность этого открытия: «Гододдин» «ни в чем не уступает “Илиаде”, “Энеиде” и “Потерянному раю”». Можем ли мы с уверенностью определить, что именно имел в виду Моррис, прибегая к подобным сравнениям? Вероятно. Можем ли мы безусловно признать их справедливость? Мне кажется, это более сложный вопрос. По-видимому, говоря о словах, с помощью которых Моррис описал важность открытия, мы допустили некоторую неточность. Имел ли он на самом деле выбор, когда пытался сформулировать значение этого текста для себя лично и для всего Уэльса? Нам хорошо известен литературный и исторический контекст его слов. «Век Августа» в английской литературе, античные ценности, в том числе и убеждение в том, что «эпос» является вершиной литературного процесса. Я не буду в полном объеме приводить доводы в пользу этой теории, которые выдвигал в своих письмах Горонуй Оуэн (1723–1769)[6], и не стану останавливаться на огромном (и не очень благотворном) влиянии, которое имели его идеи о литературе и литературной критике на протяжении еще почти полутора веков после его смерти. Но у нас есть все основания подробнее разобрать подоплеку моррисовских сравнений.
По моему мнению, факт состоит в том, что у Морриса практически не было выбора относительно формулировок, чтобы передать важность новооткрытого текста, поскольку понять природу «Гододдина» он мог только в терминах эпоса. Текст, открытый Эваном Бардом[7], с точки зрения Льюиса Морриса и его эпохи, на самом деле свидетельствовал о том, что валлийцы обладали тем же почетным правом стоять на равной ноге с народами античности – греками и римлянами, – что и англичане (получившие эту возможность благодаря «Потерянному раю»), ибо теперь они могли с законным основанием утверждать, что и они подарили миру великий эпос. По крайней мере, такова была первоначальная, инстинктивная реакция Морриса. Впрочем, по-видимому, он лучше осознавал культурные рамки своей эпохи, чем можно было бы судить по его первым словам. В следующем письме Эдварду Ричарду (преподававшему латынь в одной кардиганширской школе и обожавшему античность) от 6 августа начальный пыл уже умерен извинениями:
«Я получил твое письмо и очень этому рад. Мне жаль, что мы с Бардом вселили в тебя опасения, не покушаемся ли мы на наследие Гомера и Вергилия; что касается Барда, то пусть он сам держит ответ за себя; лично я могу тебя уверить, что у меня не было ни малейшего желания нападать на этих достойных людей, потому что я не смогу договориться с ними (если бы это понадобилось) без помощи переводчика, который мог бы меня обмануть. Ну, и хватит об эпической поэзии».
Реакция Морриса на открытие «Гододдина» служит замечательным примером важного феномена, настолько хорошо известного, что обсуждать его здесь кажется банальностью. Но, вместе с тем, пересказ банальностей иногда может принести большую пользу. Феномен, о котором идет речь, состоит в том, что каждая эпоха по-своему интерпретирует литературные произведения и историю предыдущих периодов в свете современных (и, скажем прямо, модных) ценностей и чаяний. Это общее место: конечно, Льюис Моррис интерпретировал «Гододдин» в соответствии с античным пониманием эпоса, пользовавшимся популярностью в литературных кругах того времени. Но нужно задать вопрос самим себе: а как, собственно, мы сегодня интерпретируем «Гододдина»?
Главная проблема остается той же, что и в XVIII веке: «Что такое “Гододдин”?» На этот вопрос существует множество, в том числе и взаимоисключающих, ответов. Но, вероятно, можно предложить несколько основополагающих утверждений, с которыми согласятся все. «Гододдин» – это средневековый текст. Такое утверждение не много дает, но, тем не менее, полезно не упускать его из виду. «Гододдин» был создан не вчера, а по крайней мере 900 лет назад. Это значительно меняет угол зрения, с которого мы его рассматриваем.
Что еще? «Гододдин» – это литературное произведение. Это утверждение значительно сильнее предыдущего, поскольку тем самым мы выносим совершенно определенное суждение о функциях этого текста в социальном аспекте. Какова же эта функция? По-видимому, теперь в цепи наших рассуждений мы (к сожалению, довольно быстро) дошли до того предела, за которым, нужно признать, исчезают все консенсусы, достигнутые по предыдущим вопросам. Ввиду возникшей проблемы, я предлагаю переформулировать вопрос и спросить: почему же так важен «Гододдин»? Почему этот текст имел такое значение для Льюиса Морриса? Почему он столь важен для нас? И я предлагаю обсудить такой вариант ответа: потому что это символ.
Символам свойственно менять значение с каждой эпохой. Во времена Льюиса Морриса «Гододдин» был символом античных ценностей в валлийской культуре, придавая ей тот же литературный статус (по крайней мере, судя по первоначальной реакции Морриса), которым обладали культуры древних греков и римлян. Имеет ли «Гододдин» такое же значение и сегодня? Вряд ли, на мой взгляд. Сегодня невозможно себе представить, чтобы «Илиаду» и «Энеиду» объявляли наивысшими образцами литературного творчества. Эпохи романтизма и постромантизма давно прошли, мы живем в эпоху постмодерна, сколь бы условным ни было это обозначение. Впрочем, вероятно, есть одна вещь, которую можно сказать о значении того символа, которым является «Гододдин», и которая остается столь же справедливой сегодня, как и двести пятьдесят лет назад. «Гододдин» – это символ национальной идентичности. И, конечно, не только сам «Гододдин», но и в целом вся валлийская литературная, поэтическая традиция, «традиция Талиесина», как ее называл Сондерс Льюис[8]. Валлийская литературная традиция – самый мощный культурный символ идентичности валлийского народа и его страны. А со времен Льюиса Морриса и Эвана Барда «Гододдин», наряду с поэмами Талиесина, выступает в роли первоисточника этой традиции. Мне не известно, как часто валлийские политики и диссиденты напрямую апеллировали к «Гододдину» и другим образцам ранневаллийской поэзии. Но каждый раз, когда речь заходит о независимости Уэльса, в том числе культурной, о его праве на равноправное членство в международном сообществе, идеологическую и историческую подоплеку подобных заявлений, среди прочего, формирует гордость за литературное наследие, во главе которого стоят «Гододдин» и другие древние памятники валлийской поэзии.
Однако дело не ограничивается этими общекультурологическими соображениями, поскольку символическим значением в глазах патриотов и националистов обладает и само содержание поэм, отражающее не только становление поэтической традиции, но и политическую традицию сопротивления вражеским нападениям на территорию и культуру Уэльса.
Все эти факторы повышают значимость древней поэзии в социальном и политическом контекстах, позволяя патриотам выставлять ее в качестве символа национальной идентичности. Сложность, однако, состоит в том, что ученые до сих пор не пришли к согласию по вопросам о том, как возникло это произведение, когда, кто и почему его создал. Века сложных и запутанных споров о происхождении древнейшей валлийской поэзии привели к выработке продержавшегося несколько десятилетий общего мнения, согласно которому «аутентичное ядро» «Анейрина» и произведений Талиесина следует датировать VI веком. Однако в последние несколько десятилетий аргументы, выдвигавшиеся в пользу такой датировки, начали ставиться под сомнение. Сомнения и даже протесты, подкрепленные выявленными недостатками аргументации, высказывались и в прошлом, – об этом мы еще поговорим. Факт в том, что за последние годы расхождения во взглядах только усугубились.
Обсуждая эти споры и пытаясь дать их содержательный анализ, чтобы обсуждение было сколь-нибудь продуктивным, в данном случае, как и во многих других, необходимо избегать априорных утверждений там, где на самом деле перед нами встает эмпирическая проблема. Была ли та или иная поэма создана в VI или XI веке – это эмпирический вопрос, и ответ на него не должен сводиться к утверждениям, что та или иная возможность более вероятна или, тем более, – более интересна. Похоже, один из подходов как раз ставит перед собой цель убедить нас, что поэма, сочиненная в VI веке, интереснее поэмы, созданной в XI. Возьмем в качестве примера стихотворение «Битва при Гвен Истраде». Оно вошло в издание Ивора Уильямса[9] и, по общему мнению, является аутентичным произведением поэта Талиесина, жившего в Северной Британии в VI веке. Недавно я выдвинул предположение (на основании анализа языка и метрики), что текст не может восходить к столь раннему времени и должен датироваться (приблизительно) XI, а может быть, и XII веком[10]. Есть ли смысл в утверждении, что эта поэма окажется более интересной, если датировать ее VI веком? Мне так не кажется. Это означает ставить телегу впереди лошади. Поэма интересна. Поскольку она интересна, мы хотим лучше ее понять, понять ее контекст и ее значение для автора, кем бы он ни был. Процедура датировки состоит в выдвижении аргументов, основанных на имеющихся сведениях. И, если эти данные говорят в пользу ранней датировки, это интересно, а если они свидетельствуют в пользу более позднего времени, это тоже представляет интерес. В конце концов, нам важно получить объективное знание относительно этого произведения, и если мы обнаруживаем, что это знание не согласуется с теми или иными предвзятыми мнениями, то должны быть скорректированы именно эти мнения, а не знание, полученное путем логических выводов из анализа имеющихся данных.
Ивор Уильямс и Джон Моррис-Джонс, два исследователя, внесшие наибольший вклад в изучение древней валлийской поэзии в XX веке, были горячими патриотами Уэльса. У них сложилось четкое представление о месте ранней поэзии в валлийской культуре и валлийской литературной традиции. И, конечно, предметом немалой гордости для них служило то, что валлийцы могут ссылаться на литературную традицию, восходящую к такой древней эпохе, как VI век нашей эры. Может быть, допускать, что их доводы, касающиеся датировки ряда памятников, ошибочны, означает проявлять дурной вкус или неуважение к этим замечательным ученым и патриотам? Я надеюсь, что наука в Уэльсе, как и в любой другой стране, только выигрывает от дискуссий, в том числе и от переоценки суждений и выводов наших предшественников.
Но, если говорить о патриотах, почему мы должны останавливаться только на именах Ивора Уильямса и Джона Морриса-Джонса? А как же Джон Гвеногврин Эванс?[11] Он никогда не признавал «сказки о VI веке»[12]. Есть одна важная причина, по которой он не может служить хорошим примером в данном контексте. Дело в том, что его собственный подход к валлийской поэзии был совершенно неприемлем, так как его интерпретации опирались на тексты «Гододдина» и поэм из «Книги Талиесина», изданных им самим таким образом, что они утратили всякую ощутимую связь с подлинными текстами средневековых рукописей. Хотя не может быть никаких сомнений в высокой научной ценности его дипломатических изданий средневековых списков (в этом отношении они незаменимы), очевидно, что критические академические издания ему не давались. Однако вряд ли мы можем по этой причине усомниться в искренности его патриотических чувств.
Кроме того, в качестве примера мы можем взять и более подходящую фигуру. Вот, скажем, Томас Пэрри. Может быть, что-то подозрительное (в плане патриотизма) можно увидеть в его примечаниях к оксфордской антологии валлийской поэзии[13]:
«Датировка выделения валлийского языка из общебриттского рождает некоторые сомнения в вопросе о том, мог ли такой сравнительно недавно образовавшийся язык к концу VI века располагать столь высоко развитой и устоявшейся метрической системой, как та, которую мы обнаруживаем здесь [в поэмах Талиесина] […] Атрибуция поэм, приписываемых Анейрину, сомнительна по тем же причинам. Нет ничего невероятного в предположении, что они могли быть сочинены в более позднюю эпоху и приписаны знаменитым поэтам древности».
Затем дадим слово Д. Саймону Эвансу, писавшему по поводу языка «Гододдина»[14]:
«Мы рассмотрели поэтическую традицию с двух точек зрения. Двигаясь обратно во времени, мы обнаруживаем множество свидетельств и путеводных знаков, позволяющих с легкостью вести линию с XIII века вплоть до IX, но вряд ли далее. Глядя в противоположном направлении и приняв за точку отсчета время и состояние языка на момент распада общебриттского, мы замечаем, что в самих поэтических произведениях мы не найдем признаков того, что какое-либо из них было создано в конце VI века».
Повинен ли Саймон Эванс в предательстве истинной валлийской традиции, поскольку он позволил себе высказать столь еретические сомнения? Такое предположение смехотворно, как и в случае с Томасом Пэрри и Гвеногврином Эвансом. Но это означает, что столь же нелепо полагать, будто Джон Моррис-Джонс и Ивор Уильямс датировали эти поэтические произведения VI веком исключительно из патриотических соображений. Любовь к родине, несомненно, вдохновила их прежде всего на изучение материала, но выводы, к которым они пришли в результате исследований, зависели от исторического контекста, в котором они трудились, от лингвистических и стиховедческих теорий, которые были им доступны, от их поэтического вкуса и, вероятно, от многих других факторов.
Я уверен в том, что одним из самых мощных и необходимых орудий для ученого является скептицизм. Но это не означает, что нужно подвергать сомнению все напропалую и не обращать внимания на то, что говорят другие. Это означает готовность подвергнуть критическому рассмотрению различные мнения, включая собственное. Это означает открытость для новых способов анализа и интерпретации уже известного материала, который, как мы думали, нам хорошо знаком, но которого, возможно, мы совершенно не понимаем. Конечно, иногда скептицизм занят низвержением старых и почтенных идолов, но если правильно применять это оружие, то эти идолы низвергаются лишь для того, чтобы очистить место для новых, более полезных в данный момент, чем те, что были воздвигнуты в прежние времена и для иных целей. Естественно, нет никакой пользы в том, чтобы подвергать сомнению датировку ранней валлийской поэзии во имя одного лишь скептицизма. Но если исследования, проведенные за последние несколько десятилетий, дают повод полагать, что датировка VI веком не столь хорошо обоснована, как мы думали; если эти исследования наводят на мысль, что аргументы, на которые опиралась такая датировка, в каком-то отношении ущербны, то так тому и быть. Нужно принять это к сведению и тщательно рассмотреть вытекающие выводы. В этом и состоит цель скептицизма.
Кроме иконоборчества, в скептицизме обычно усматривают также некий элемент озлобленности и разочарованности. Однако ученые прибегают к скепсису не по злобе своей – скорее, наоборот, из желания увидеть мир во всей его полноте (включая, как в нашем случае, литературные произведения), а не в свете заданных и предвзятых посылок или даже освященных временем убеждений, унаследованных от тех эпох, когда ставились совершенно другие вопросы и находились совершенно другие ответы. Какой подход более полезен – утверждать, что земля находится в центре вселенной, или исходить из наблюдений, согласно которым она вместе с другими планетами вращается вокруг звезды? Могут возразить, что даже на этот вопрос нет однозначного ответа. Но польза, которую несут в себе точные астрономические выкладки и все, что с ними связано, измеряется пользой всех тех открытий, которые были сделаны на их основании.
Вернемся к ранней валлийской поэзии. Разве так уж сложно поставить вопрос: был «Гододдин» сочинен в VI веке или нет? – и выбрать из этих вариантов истинный? Но, оказывается, это не так-то просто сделать. Метафизическая «истина» здесь может стать скорее помехой, чем подспорьем. Этот вопрос упирается в наличные факты, а не в «истину». Мы не можем быть уверены, что когда-нибудь будем располагать достаточным количеством данных приемлемого качества, которое позволило бы нам выявить «истину». Однако некоторые сведения у нас есть, и они отнюдь не свидетельствуют в пользу VI века. Я не верю, что эти поэмы привязаны к тем или иным определенным датам, но я вынужден выводить для них такие временные привязки на основании данных, которые мы имеем. К этому обязывает скептический подход. Во что бы я ни верил и чего бы я ни хотел, если наблюдаемые свидетельства приводят меня к конкретному заключению, я должен принять его вне зависимости от того, как оно соотносится с моими взглядами. Конечно, в конкретный момент, – появление новых данных может заставить меня склониться к другому выводу.
Естественно, в преимуществах такого подхода сложно убедить студентов. Гораздо проще говорить им, что «Гододдин» и поэмы Талиесина были написаны в VI веке, что эти произведения являются первоисточниками валлийской литературной традиции и, таким образом, древнейшими литературными памятниками Северной Европы из написанных на народных языках. Это просто. Гораздо проще, чем вдаваться в обсуждение таких вещей, как контекст, свидетельства и аргументы.
Но я уверен, что мы не хотим открывать перед детьми и студентами только легкие пути. Если исследование показывает, что мир не так уютен и прост, как мы думали и надеялись, то нам остается только приспособиться к новым условиям. Если исследование демонстрирует, что природа таких национальных символов, как древняя валлийская поэзия, не столь ясна, как мы думали и надеялись, то нам остается только приспособиться к изменившемуся значению символа. В конечном счете, все исследования во всех научных дисциплинах касаются нашего отношения к миру, частью которого все мы являемся, – поэтому все эти исследования касаются наших взаимоотношений друг с другом и нашего отношения к самим себе.
Перевод с английского Сергея Иванова
1) Сокращенный перевод статьи печатается с разрешения автора по публикации в журнале «Studi Celtici» (2002. Vol. 1. P. 65–79).
2) Льюис Моррис (1701–1765) – валлийский поэт, лексикограф, картограф и историк, один из основателей общества Cymmrodorion, сыгравшего важную роль в деле сохранения и развития валлийского языка.
3) Эдвард Ричард (1714–1777) – валлийский ученый, поэт и руководитель школы, в которой, в частности, учился и Льюис Моррис.
4) Owen H. (Ed.). Additional Letters of the Morrises of Anglesey (1735–1786). Part I. L., 1947. P. 349.
5) «Гододдин» – одно из самых знаменитых поэтических произведений валлийского средневековья, известное благодаря единственному манускрипту. В рукописи, палеографически датируемой серединой XIII века, известной также под названием «Книга Анейрина», текст дан в двух версиях. Версия А (самая полная) содержит значительное количество лингвистических архаизмов, но все же ее язык явно более поздний, чем язык версии В, которая включает в себя два варианта текста. Сам же текст произведения не гомогенен – он состоит из 130 небольших элегий, главным образом рассказывающих о битве при Катраете в северной Англии, и четырех более объемных фрагментов. Уже долгое время «Гододдин» рассматривают как поэтическое произведение Анейрина, упомянутого в средневековой «Истории бриттов» среди других бриттских бардов VI века, – существует даже попытка реконструкции текста на языке той эпохи. Другие исследователи видят в «Гододдине» произведение более поздних времен, но имеющее более раннюю предысторию.
6) Davies M. (Ed.). The Letters of Goronwy Owen (1723–1769). Cardiff, 1924.
7) Эван Бард (1731–1788, наст. имя Эван Эванс) – валлийский поэт и ученый, так же учился в школе Эдварда Ричарда; видный открыватель и популяризатор ранней валлийской поэзии.
8) Lewis S. The Tradition of Taliesin // Transactions of the Honorable Society of the Cymmrodorion. 1968. P. 293–298.
9) Williams I. (Ed.). Canu Taliesin. Cardiff, 1938; The Poems of Taliesin. Dublin, 1968.
10) Isaac G.R. Gwerth Gwen Ystrat and the Northern Heroic Age of the Sixth Century // Cambrian Medieval Celtic Studies. 1998. Vol. 36. P. 61–70.
11) Редактор незаменимых дипломатических изданий средневековых валлийских рукописей.
12) См. его язвительные ремарки в: Taliesin, or the Critic Criticized // Y Cymmrodor. 1924. Vol. 34.
14) Evans D.S. Iaith y Gododdin // Bromwich R., Jones R.B. (Eds.). Astudiaethau ar yr Hengerdd. Studies in Old Welsh Poetry. Cardiff, 1978. P. 87–88.
