«Неприкосновенный запас»: Американский исследователь Александр Мотыль, написавший несколько лет назад интересную книгу об извилистых путях имперской государственности, открывает ее замечательной фразой. «Империя снова в моде», - говорит он[1]. Действительно, в последние годы можно без особого труда обнаружить резкое повышение интереса к такому забытому, казалось бы, феномену, как империя. Чем, на ваш взгляд, объясняется это любопытное явление?

Джеффри Хоскинг: В течение нескольких лет, последовавших за распадом Советского Союза в 1991 году, многие политики и эксперты всерьез полагали, что верховенство закона можно установить практически повсеместно. Глобальный порядок, опирающийся на Организацию Объединенных Наций, нормы международного права и санкционированные Советом безопасности миротворческие акции, на короткое время показался достижимой реальностью. На деле, однако, все оказалось не так просто: прежде всего потому, что народы и правительства, взваливающие на себя груз миротворчества, преуспевают только там, где руководствуются каким-то ощутимым непосредственным интересом. А иначе ради чего рисковать жизнями своих граждан? Ведь войну во имя абстрактных принципов международного права трудно себе представить. Но, когда прямого национального интереса нет, а международная бюрократия из штаб-квартиры ООН реагирует на возникающие проблемы вяло и медленно, сама собой появляется мысль о какой-то эффективной и состоятельной альтернативе: например, о том, что неплохо было бы передать ответственность за поддержание порядка в мире великим державам. Найл Фергюсон, например, в своей книге «Колосс», посвященной американской истории[2], прямо рекомендует Соединенным Штатам стать самой настоящей империей, то есть в трактовке этого автора - государством, не подчиняющимся международному праву, а руководствующимся сугубо собственными представлениями о справедливости, законности, мироустройстве. Таков, как мне кажется, важнейший источник упомянутого вами интереса к имперской проблематике.

«НЗ»: Не кажется ли вам, что и глобализация экономики, потрясающие свидетельства которой мы наблюдаем сегодня на каждом шагу, тоже способствует имперской ностальгии?

Д.Х.: Вы абсолютно правы, принципиальнейшим фактором, в наши дни делающим империализм довольно привлекательной опцией, выступает экономика. Для мировой торговли жизненно необходимо, чтобы во всем мире действовали одни и те же принципы, господствовали одни и те же универсальные стандарты. Если какое-то государство не хочет подчиняться общепринятым правилам коммерции и предпринимательства, это создает сложности для многих других стран. Американцы, например, в таких ситуациях испытывают сильнейшее искушение навязать непокорным правительствам свои нормы и законы. Надо сказать, что подобного рода «экономический» империализм по плечу только очень могущественным государствам.

«НЗ»: На первый взгляд, в обозначенную вами общемировую тенденцию вполне вписывается оживившийся интерес к имперскому прошлому и здесь, в России. Но имеются ли, наряду с общемировыми факторами, еще и местные обстоятельства, способствующие этому? Иными словами, можно ли, несмотря на несомненный универсализм тренда, говорить о том, что в нашей стране империя переживает реанимацию по каким-то локальным причинам?

Д.Х.: Интерес к Российской империи в вашей стране возник не вчера. Напомню, что уже в последние годы существования Советского Союза в стране имелись внушительные политические силы, которые желали поначалу спасти СССР, а потом стремились восстановить его. Когда и то и другое оказалось невозможным, они стали добиваться распространения российского политического и военного влияния на все постсоветское пространство и прочие территории, где традиционно присутствовал российский дипломатический интерес, например на Балканы. Иначе говоря, это явление нельзя считать новейшим; тяга к ушедшей империи в России оформилась давно, а сегодня она напоминает о себе отчасти по тем же причинам, что и во всем мире, а отчасти - по специфически российским.

«НЗ»: Если такие самобытные причины действительно есть, то мы вправе задаться вопросом об отличиях русского империализма от его зарубежных аналогов. В чем вы усматриваете его специфические, неповторимые черты?

Д.Х.: Я бы так сказал: Британия просто владела империей, Россия же сама была империей. За этой фразой стоит большой смысл. Российская империя во многом не походила на британскую, французскую или голландскую, которые всегда оставались преимущественно заморскими империями. Колонии в них располагались довольно далеко от метрополии, а это коренным образом отличало их ситуацию от российской. Скажем, в Индии в 1857 году вспыхнуло грандиозное восстание, но этот факт совершенно не взволновал землевладельцев Девоншира или Йоркшира; но зато польское восстание, происходившее примерно в тот же период, очень обеспокоило русских помещиков, причем не только в западных губерниях, но и во всей России. Ваша империя всегда была сухопутной, а имперский центр в ней непосредственно граничил с периферией. Четкое различие между метрополией и колониями здесь отсутствовало; массы русских проживали на инородческих окраинах империи. На мой взгляд, Россия XIX века более походила на Римскую, а не на Британскую империю. Римляне, как и русские, укрепляли собственную власть в смежных колониях через местное, коренное начальство, выступавшее носителем государственности и культуры метрополии. Кроме того, Российская империя зиждилась, скорее, не столько на институтах, сколько на связях патронажного типа. То же самое было и в Римской империи: если посмотреть на практическое функционирование римского государства, то без труда можно увидеть, какую огромную роль в нем играли личные связи. Для XVIII-XIX столетий такой тип политической коммуникации был уже нетипичным, по крайней мере в Европе; так что Российская империя была, бесспорно, своеобразным феноменом.

«НЗ»: Надо ли понимать вас так, что Россия стояла особняком не только от морских, но и от иных континентальных империй, радикально отличаясь от империй Габсбургов или же Османов?

Д.Х.: Она была довольно похожа на Османскую империю. Владения русских царей также располагались в «пограничной» зоне, разделявшей мир христианства и мир ислама. В обоих государствах доминировали разные религии, но и там и здесь элиты всегда оставались многонациональными. Русские же - как этнос - неизменно пребывали отчасти в тени, поскольку большинство этого народа составляли бесправные крепостные; примерно так же обстояло дело и с турками в Османской империи. Кроме того, империи Романовых и Османов не были похожи на империю Габсбургов в том отношении, что в Австро-Венгрии составные части имперского целого пользовались довольно широкой самостоятельностью, так как имели свои историю, традиции, институты. Коронованные властители Вены ничего не могли с этим поделать; неслучайно, скажем, Богемское королевство, сложившееся еще в Средние века, продолжало существовать внутри империи Габсбургов до самого ее конца. В России невозможно представить ничего подобного - о какой-либо автономии Казанского ханства, например, вообще не могло быть и речи.

«НЗ»: А можно ли считать еще одной особенностью Российской империи то, что она не раз обнаруживала удивительную способность к регенерации? Ведь после краха 1917 года имперская государственность в России довольно быстро была восстановлена, хотя и происходило это на новых правовых, политических, социальных основаниях. Советский Союз, на мой взгляд, заимствовал у империи многие методики управления подвластными территориями - подобно тому, как нынешние строители «вертикали власти» заимствуют их у СССР. Что вы скажете об этом?

Д.Х.: Действительно, Советский Союз перенял у Российской империи многое, но все-таки преувеличивать значение этих заимствований не стоит. Скажем, в национальной политике после революции наблюдались большие перемены. Как известно, в последние имперские десятилетия царское правительство хотело превратить все народности в подобие русских. Давалось это с трудом, и отсюда проистекало множество конфликтов; такова одна из причин русской революции. Советское государство, в отличие от этого, последовательно стремилось к формированию национального самосознания и созданию национальных политических объединений там, где их прежде не было вовсе или же они существовали лишь в зародыше. Политика коренизации сознательно поощряла становление национальных языков, национальной образовательной системы, национальных кадров. Согласно марксистской теории, все социальные образования должны были прежде, чем вступить в пролетарский интернационализм, пройти стадию национального самовыражения. И поэтому советское руководство вполне логично пыталось создавать нации внутри СССР. Впрочем, большевистское строительство наций всегда оказывалось частичным: официальная политика в этом вопросе как бы раздваивалась, поскольку в одно и то же время новые «социалистические нации» и стимулировались, и подавлялись советской властью. Такое подавление осуществлялось в нескольких плоскостях. Прежде всего, в Красной армии командным языком всегда оставался русский, а после 1938 года все воинские части комплектовались на межнациональной основе - система безопасности не признавала этнического самовыражения. Далее, ущемление национального начала осуществлялось посредством плановой экономики, поскольку для всего Советского Союза утверждался единый экономический курс, являвшийся для национальных республик обязывающим. Наконец, той же цели служила и строго централизованная структура КПСС. Результатом всех этих процессов, репрессирующих и вытесняющих национальные чувства, стала невиданная вспышка этнического самосознания в последние годы существования Советского Союза.

«НЗ»: Но империи, хотел бы заметить, часто обращаются со своими меньшинствами довольно строго. Кстати, в наши дни часто звучит мнение о том, что империя вообще есть оптимальная форма управления Россией, поскольку русские, органично имперский народ, никогда не умели и даже не пытались осваивать свое политическое пространство по-иному. Как в свете такого предположения - да и независимо от него - следует оценивать перспективы возрождения русского империализма?

Д.Х.: У меня такое впечатление, что в предшествующее десятилетие, в 1990-е годы, имперские настроения хотя и сохранялись в России, но проявляли себя в довольно мягкой форме: скажем, нельзя было вести речь о возвращении под власть Москвы прибалтийских государств. Но в последнее время на репрезентациях имперского начала в российской политике ощутимо сказывается тот факт, что российское государство испытывает нарастающее беспокойство по поводу стабильности на своих границах. За этим, подчеркну, стоит вполне законное требование. Однако, поскольку в обществе сохраняется и лелеется ощущение великой державы, Россия все чаще пытается обеспечивать решение этой важнейшей задачи не дипломатическими путями, а имперским образом. Война в Грузии - хорошая иллюстрация того, о чем я сейчас говорю. Кроме того, в трениях с Украиной или Белоруссией Россия порой тоже выступает не как равноправный партнер, а как бывший имперский хозяин. Мне хотелось бы, чтобы другие государства согласились с Россией в том, что стабильность на ее границах действительно важна; было бы также желательно, чтобы в ее обеспечении приняли участие и европейцы. В 1993 году имел место интересный случай: министр иностранных дел Андрей Козырев пригласил войска ООН участвовать в охране границы между Россией и Грузией, но Запад тогда отказался от этого предложения. Российские военные, естественно, очень этому обрадовались, потому что это развязывало им руки. Надо сказать, западные политики всегда относились к проблемам российской безопасности поверхностно; но это значит, что России придется заботиться о решении этой задачи своими методами.

«НЗ»: Есть ли, на ваш взгляд, в русском имперском наследии какой-то позитивный смысл, нечто такое, что можно применить с пользой для будущего? Или же в нем однозначно преобладает отрицательное начало?

Д.Х.: В равной мере присутствует и то и другое. Негатив - это склонность России использовать насильственные способы для решения проблем, возникающих на ее границах. Подобный подход всегда чреват опасностями, которые проявились, в частности, в грузинской операции. А позитив состоит в том, что русские по-прежнему чувствуют ответственность за весь этот регион, за всю Евразию или, по крайней мере, за северную ее часть. Знаменательно, например, что с Россией не произошло того, что случилось с Сербией после распада Югославии: мир так и не увидел русского Милошевича, который призвал бы соотечественников с оружием в руках вернуть Украину или Казахстан. Вот в этом я вижу позитивную сторону российского империализма.

Беседовал Андрей Захаров

Июль 2010 года

1) Мотыль А. Пути империй: упадок, крах и возрождение имперских государств. М.: Московская школа политических исследований, 2004. С. 7.

2) См.: Ferguson N. Colossus: The Price of America’s Empire. New York: Basic Books, 2004.