10 сентября 2009 года была опубликована программная статья Дмитрия Медведева «Россия, вперед!»[2], в которой впервые в полный голос была заявлена цель постепенной, но далеко идущей модернизации российского общества. Спустя ровно год после выхода этой публикации, выступая на мировом политическом форуме в Ярославле, российский президент предложил начать обсуждение универсальных стандартов демократии[3]. То, что первая годовщина реализации модернизационного проекта была отмечена именно обращением к теме демократии, конечно, не случайное совпадение. Помимо всего прочего, здесь очевидна перекличка с мюнхенской речью Владимира Путина, в которой были сформулированы ключевые идеологемы эпохи суверенной демократии[4]. На смену блистательной изоляции у газового вентиля пришел очередной этап смиренного ученичества. Западные партнеры, на сотрудничество с которыми открыто делает ставку президент Медведев, не устают повторять, что экономическая и социальная модернизация невозможна без модернизации политической. В частности, Европейский союз ответил на инициативу Медведева проектом программы «Партнерство для модернизации», в котором предложил Кремлю сотрудничество и помощь в реализации модернизационных задач. При этом, однако, Брюссель подчеркнул необходимость демократизации политической системы и создания правового государства как обязательных компонентов модернизации, без которых весь проект обречен на неудачу[5].

В ходе подготовки совместного заявления по «Партнерству», принятого на ростовском саммите в конце мая - начале июня 2010 года[6], российские переговорщики постарались смягчить требования ЕС и направить их в более удобное для Москвы русло (например, свести принцип верховенства закона к борьбе с коррупцией)[7]. Тем не менее, на идеологическом уровне взаимосвязь между экономическим благосостоянием и демократией была признана Дмитрием Медведевым уже в его июльском выступлении перед дипломатическим корпусом, фактически прозвучавшем как распоряжение отказаться от конфронтационной риторики и сделать главный упор на развитие «модернизационных альянсов» с США, Евросоюзом и его отдельными участниками. Более того, президент заявил, что распространение демократии во всем мире соответствует российским национальным интересам (правда, вмешательство во внутренние дела суверенных государств по-прежнему недопустимо)[8]. Обсуждение стандартов демократии на мировом политическом форуме в Ярославле стало логическим продолжением этой тенденции.

Среди тех, кто следит за развитием событий, по обыкновению преобладают пессимисты, убежденные в том, что все разговоры о демократии не более чем дымовая завеса, призванная легитимировать существующий режим, придать ему видимость цивилизованности и открытости. В данной статье я не буду пытаться оценить, насколько искренен президент, когда заявляет о своей приверженности демократическим ценностям. Очевидно, что любой политик, действующий в рамках сколь угодно демократической политической системы, часто вынужден быть циничным реалистом - иначе, как указывал еще Вебер, в политике ему не место. Гораздо важнее то, как политики в целом представляют себе современный мир с его возможностями и угрозами, какие проблемы они считают актуальными, а каких просто не замечают. Сегодня лидеры во всем мире произносят заученные формулы о верности идеалам демократии и прав человека, но за этими пустыми, на первый взгляд, словами можно обнаружить очень различные взгляды на то, как устроен мир. Более того, в силу самой своей природы политический текст всегда проецирует нормы и идентичности того политического сообщества, от чьего имени он произносится, воспроизводит и переопределяет эти нормы, границы между внутренним и внешним, «своими» и «чужими». Даже самый новаторский политический текст не может не быть хотя бы отчасти конформистским, иначе он не будет понятен тем, кому адресован. Эта конформность, в свою очередь, делает политический текст симптоматичным с точки зрения стоящих за ним идеологий и форм политического мышления.

Попытаемся прочитать ярославскую речь Дмитрия Медведева именно с этих позиций, обращаясь попутно к другим источникам, чтобы полнее раскрыть внутреннее идеологическое содержание кремлевского модернизационного проекта. Для этой цели достаточно будет сосредоточиться на пяти основных тезисах выступления, формулирующих пять стандартов, которые, по мнению президента, могли бы лечь в основу универсального определения демократии.

Первый тезис - самый краткий из всех, он сформулирован всего в трех предложениях, однако раскрывает главную задачу, поставленную в этом году Кремлем перед мировым политическим форумом. Она состояла в том, чтобы выработать набор четких правил, позволивших бы безошибочно отличать демократии от недемократий, и именно формулировке этих правил было посвящено президентское выступление. По мнению Медведева, необходимо «правовое воплощение гуманистических ценностей и идеалов… Придание этим ценностям практической силы закона». «Все те ценности, которых мы придерживаемся, должны иметь правовую рамку», - полагает президент, и тогда «все государства могли бы им следовать без опасений, что они будут использованы для ограничения суверенитета и вмешательства во внутренние дела».

Контекст этих высказываний понятен: они отсылают к болезненной памяти о 1990-х годах, когда российская внешняя и внутренняя политика находилась на распутье и когда, согласно общепринятому нарративу, Россию беззастенчиво оттеснили на обочину мировой политики. Бывшая сверхдержава чувствовала себя уязвимой перед лицом все более активной западной политики, направленной на демократизацию всего и вся. Косовская кампания НАТО окончательно зафиксировала защиту принципов государственного суверенитета и невмешательства во внутренние дела в качестве главного приоритета российской внешней политики. Апеллируя к суверенитету как фундаментальному основанию международного права, Москва пыталась отбиться от обвинений в систематическом покушении на права человека и демократические свободы. Кроме того, как наихудший вариант развития событий некоторые всерьез рассматривали возможность превращения России в следующий объект для демократизаторской военной интервенции после Сербии (а затем и Ирака).

Медведев исходит из того, что стандарты демократии должны быть установлены на основе соглашения между всеми существующими государствами, что опять-таки ставит суверенитет выше любой другой правовой нормы, включая индивидуальные права и свободы. С этой точки зрения ярославские предложения, во-первых, дополняют другие недавние инициативы, прежде всего проект Договора о европейской безопасности[9], который также предполагает создание новой институциональной архитектуры при сохранении полного суверенитета отдельных государств. Во-вторых, это наблюдение подтверждает правоту тех, кто склонен считать, что «операция по принуждению к миру» в августе 2008 года действительно была чрезвычайным событием, вызванным уникальным стечением обстоятельств. Вероятно, и Москва, и Тбилиси на протяжении нескольких лет сознательно шли на эскалацию конфликта, но война и оккупация не входили в планы ни одной из сторон. Когда логика событий заставила Россию признать независимость Абхазии и Южной Осетии, она тем не менее приложила все усилия к тому, чтобы представить это как единственный в своем роде, не создающий прецедента, шаг - в точном соответствии с позицией США и большинства стран ЕС по вопросу о признании Косово. Таким образом, «гуманитарная интервенция» в Грузии и признание двух сепаратистских режимов предстают как вынужденные отступления от принципиальной, направленной на защиту суверенитета политики, которой Москва, по ее собственному утверждению, всегда придерживалась и продолжает придерживаться.

Как видим, первый из пяти пунктов ярославского определения демократии касается юридического статуса самого стандарта, а не его содержания. Очень характерно, что первым содержательным критерием демократического развития, предложенным российским президентом, стала «способность государства обеспечивать и поддерживать высокий уровень технологического развития». Он указывает на то, что команда Медведева склонна видеть демократию как результат некоторого заранее известного набора правильных технологических решений, то есть придерживается крайне технократического, деполитизированного подхода к ее определению. Далее в этом фрагменте выступления президент развивает неолиберальный аргумент о том, что экономическое благополучие является необходимым условием демократии. Правда, на встрече с политологами, состоявшейся чуть ранее в тот же день, Медведев, казалось бы, предложил более комплексный взгляд на проблему, признав, что и экономическое процветание без демократии невозможно. Более того, он вплотную подошел к тому, чтобы признать, что демократия не может быть раз и навсегда достигнутым состоянием общества, что она требует ежедневного практического подтверждения:

«Демократия - это всегда процесс, это политическая практика… Не бывает законченных общественных институтов. Есть краеугольные камни, но нет конца развитию»[10].

Анализируя четвертый тезис президентской речи, я попытаюсь показать, что идея бесконечного развития в кремлевском понимании имеет очень мало общего с истинно демократическим антифундаментализмом, который отстаивает принципиальную открытость поля политики, несводимость демократии как практики к любым наличным или воображаемым ценностям или институтам. На данном этапе важнее всего подчеркнуть технократический характер мышления кремлевских модернизаторов. Составляемые ими сценарии общественного развития ориентированы исключительно на ценности экономической либерализации, тогда как необходимость обеспечения политических прав и свобод граждан России если и упоминается, то скорее как ритуальная фигура речи, нежели как конкретная политическая задача. Наиболее радикальная декларация либеральных политических взглядов нынешнего президента - его видеообращение в День памяти жертв политических репрессий в 2009 году - ограничивается постулированием необходимости помнить о трагическом прошлом и не содержит никаких конкретных предложений по политической либерализации здесь и сейчас[11]. Будучи крайне важным само по себе, это общее заявление резко контрастирует с детальными практическими инициативами президента по реформам экономики, правовой и административной системы.

В июльском выступлении перед российскими дипломатами, призывая к сотрудничеству с демократическими странами, Медведев лишь однажды вспомнил об «укреплении институтов российской демократии и гражданского общества», поставив эту задачу на второе место после экономической модернизации. Подробные указания дипломатам, под которые было отведено добрых две трети из опубликованной части выступления, сосредоточены исключительно на технологическом сотрудничестве, инновациях, инвестициях и так далее[12]. В выступлении на Санкт-Петербургском экономическом форуме в июне 2010 года президент назвал информационные технологии «одним из ключевых направлений развития демократии» и подчеркнул значимость «технологического расширения гарантий свободы слова, Интернет-технологий в работе политической и избирательной систем»[13]. Конечно, нет ничего плохого в том, чтобы агитировать за развитие информационных технологий как средства демократизации, однако в отсутствие сколько-нибудь последовательной стратегии политической либерализации подобные заявления демонстрируют технократический подход, характерный для неолиберализма вообще и для неолибералов в российском правительстве в частности.

Эта тенденция ни в коей мере не является исключительной для России. Политика соседства Европейского союза, направленная на обеспечение безопасности посредством демократических преобразований на периферии Европы, и американский проект продвижения демократии (несколько, впрочем, сбавивший обороты с приходом Барака Обамы) исходят из того, что демократизация состоит в копировании формально определяемых западных институтов, и с большим недоверием относятся к локальным политическим процессам и решениям[14]. В странах, идентифицирующих себя с Западом и поэтому сравнительно легко следующих в русле его дисциплинирующих практик, это часто приводит к подмене демократической легитимности управлением от имени внешней силы, что также ведет к деполитизации и непропорциональному расширению полномочий исполнительной власти. В частности, Александр Астров указывает на то, что преобладание технократической интерпретации «европейских норм и ценностей» было одной из главных причин чрезвычайной ситуации, возникшей вокруг памятника советским воинам в Таллине[15].

Даже в российском контексте антизападная риторика часто мирно уживается с образом Запада как источника непроблематичной нормы, причем ссылки на западные образцы используются для оправдания самых разных инициатив, иногда откровенно антилиберальных. В числе наиболее известных примеров из текущей политики можно привести утверждение Владимира Путина, что позиция российских властей в отношении свободы собраний соответствует западным стандартам:

«Вот в Лондоне определили место. Где нельзя, бьют дубиной по башке. Нельзя? Пришел? Получи, тебя отоварили. И никто не возмущается!»[16]

За такой концептуальной установкой скоро последовала более конкретная инициатива со стороны начальника ГУВД по Москве Владимира Колокольцева, который, ссылаясь на этот раз на французский опыт, призвал ужесточить санкции против участников «незаконных» политических манифестаций. В дискуссии, развернувшейся по поводу этого предложения в прямом эфире русской службы Би-би-си, председатель Московской городской думы Владимир Платонов ухитрился даже совместить два, казалось бы, противоположных довода: ссылаясь на западный опыт, он в то же время настаивал на том, что молодая российская демократия не может пока обеспечить своим гражданам такой же степени политических свобод, как в западных странах[17]. При всей кажущейся гротескности подобных частных эпизодов их значение отнюдь не сводится к тому, чтобы подчеркивать уникальную шизофреничность российского политического сознания. Напротив, они иллюстрируют один из ключевых конфликтов современности - борьбу за универсалии, которую ведут с Западом многие политические сообщества, определяющие себя как незападные[18].

Едва ли не в каждом значимом выступлении со времен статьи «Россия, вперед!» президент Медведев повторяет, что одним из самых труднопреодолимых препятствий на пути модернизации являются патерналистские настроения. Нельзя не согласиться с президентом в том, что неспособность многих россиян взять собственную судьбу в свои руки, унаследованная современной Россией от предшествующих эпох, действительно препятствует как демократизации, так и экономическому развитию. Тем не менее, предлагая в качестве третьего стандарта демократии способность государства «эффективно и в полной мере исполнять… полицейские функции», он так же демонстрирует патерналистские воззрения. Защита граждан «от посягательств со стороны преступных сообществ» - это задача любого государства, и решаться она может самыми разными методами, включая самые что ни на есть авторитарные. Поэтому очевидно, что этот критерий не может быть использован для определения зрелости демократии.

В данном случае перед нами классический пример аргумента, который может выглядеть абсурдным с точки зрения абстрактной логики, но обретает смысл, будучи помещенным в свой конкретно-исторический контекст. Демократия у многих россиян по-прежнему ассоциируется с «беспределом 1990-х». Более того, идеология нынешнего режима базируется на описании последнего десятилетия XX века как «либерального беспредела», когда ослабление государства якобы привело к полнейшему беззаконию. Если при таких исходных посылках мы попытаемся вернуть позитивный смысл понятию демократии, то неизбежно получим эффективную полицию как одно из необходимых условий. Критерий эффективного отправления государством полицейских функций отделяет демократию не от авторитаризма или популизма (на чем сосредоточены абстрактно-политологические определения), а от беспредела (что является актуальной задачей в послеельцинской России).

Третий тезис, таким образом, отражает одержимость проблемами безопасности и контроля, столь характерную для периода президентства Владимира Путина и в полной мере сохранившуюся до настоящего времени. Российское государство не доверяет обществу, оно стремится контролировать любые гражданские инициативы и старается защитить граждан от любых социальных зол (не только от преступности, но и от наркотиков, алкоголя, телевизионного насилия и даже иногда от «пропаганды противоестественной сексуальной ориентации»), нисколько не доверяя способности граждан самостоятельно сделать разумный выбор. Такое патерналистское отношение распространяется даже на сферу внешней политики - чего стоят хотя бы бесконечные скандалы вокруг детей, усыновленных зарубежными семьями. В июльской речи перед дипломатами президент Медведев подчеркнул:

«Внешняя политика нашей страны… преследует… если хотите, единственную цель, цель достаточно простую - всячески способствовать росту материального благосостояния наших граждан и их культурному развитию, развитию нашей страны, защите здоровья наших граждан и их человеческого достоинства… созданию условий для их безопасной и свободной деятельности»[19].

Как и во всех прочих сферах, российское государство хочет «способствовать развитию» граждан и защищать их человеческое достоинство, но панически боится, что граждане сами встанут на защиту собственных прав. Данное наблюдение подводит нас к четвертому - и центральному - тезису ярославской речи.

Эта часть выступления открывается двумя на первый взгляд вполне либеральными высказываниями. Во-первых, президент провозгласил, что XXI век - «это эпоха образованного, умного, если хотите, “сложного” человека, который сам распоряжается своими способностями, которому не нужны вожди, патроны, те, кто принимают за него решения». Во-вторых, словно бы вопреки выводам, к которым мы пришли только что, он констатировал, что при демократии «государство… снижает регулирующую и репрессивную нагрузку на общество, передает самому обществу часть функций по поддержанию порядка и поддержанию стабильности в этом обществе». Каждый из этих тезисов, взятый в отдельности, может быть прочитан как апология автономного индивида и самоуправляющегося гражданского общества.

Однако, прочитав весь фрагмент целиком, читатель убедится, что Медведев готов предоставить автономию только «хорошему» гражданскому обществу. Различие между «хорошим» и «плохим» вводится через понятие культуры как набора конкретных ценностей. Высокая культура, в том числе «и политическая, и правовая культура, культура социального поведения, культура гражданского диалога», заслуживает всяческой поддержки. Напротив, «низкий уровень культуры и сопутствующие ему нетерпимость, безответственность, агрессивность разрушают демократию».

Весь этот пассаж свидетельствует о консервативной позиции, в основе которой лежит идея, что некоторые формы культуры лучше, «выше» других. В конечном итоге «высокая культура» напрямую отражает подлинную природу человека (как человека, то есть существа социального, разумного, а не только биологического), тогда как низкая культура в лучшем случае воплощает капризы отдельных индивидов («так называемых» художников, писателей), а в худшем апеллирует к низменным, животным сторонам человеческой природы, разрушая тем самым подлинную культуру. Как правило, консерваторы записывают в число проявлений высокой культуры классическую музыку (предпочтительно - до Шёнберга), классическую литературу и архитектуру (Пушкин и Росси прекрасны, а Сорокин и Мосс отвратительны), реалистический кинематограф и так далее. В зависимости от степени образованности и либеральности они готовы до некоторых пределов мириться с уже устоявшимся, признанным и получившим ценник на аукционах современным искусством, но как черт ладана боятся всего подлинно нового как в художественной, так и в политической жизни.

Эта охранительная позиция опасна сама по себе, поскольку, особенно в современной интеллектуальной ситуации, неизбежно ведет к культурному фундаментализму, часто имеющему религиозную окраску. Большинство тех, кто соглашался с необходимостью учить школьников основам православной культуры или хоть какой-нибудь «духовности», были озабочены не столько пропагандой религии, сколько «моральной деградацией молодежи», которую религия якобы способна обратить вспять. Однако в ярославском выступлении Медведева эта идеология получает потенциально еще более зловещее наполнение, утверждая необходимость централизованно контролировать социальные, культурные и политические процессы путем поощрения одних практик и подавления других.

Так, только люди высокой культуры, согласно президенту, используют свободу слова и собраний оптимальным образом, тогда как злоупотребление этими свободами есть признак варварства. На фоне систематического нарушения права на свободу собраний (недавние поблажки некоторым оппозиционным движениям в Москве едва ли всерьез меняют картину) такое противопоставление со всей очевидностью означает, что власти оставляют право отделять цивилизованные формы политической активности от нецивилизованных целиком и полностью за собой. «Граждане, которые получают большее количество возможностей и большее количество свободы [sic!], должны приобретать и большую ответственность», - заявляет президент, и нет никакого сомнения в том, что «люди высокой культуры» для него - те, кто ведет себя в соответствии с установленными властями правилами. А варваров, организующих несанкционированные митинги, с удовольствием обслужит ОМОН - причем, как указал в уже цитированном интервью российский премьер, строго в рамках российского закона и международно признанных норм.

Если вернуться теперь к высказываниям президента, которые на первый взгляд выглядят либеральными, то мы увидим, что его идеальный образ современного «сложного» человека ограничен строгими рамками официально санкционированной высокой культуры. Этот человек способен к независимому мышлению - но при этом не выходит за установленные сверху пределы. Он берет свою судьбу в собственные руки, не докучая властям мелочными претензиями (например, требованиями более качественного здравоохранения или бесплатного образования), но при этом доверяет руководству принятие решений по наиболее важным политическим вопросам. Понимание демократии как процесса (см. обсуждение второго тезиса) также предстает в новом свете. Вечная неполнота демократии обусловлена тем, что нет пределов культурному самосовершенствованию человека. В любом обществе и в любом индивидуальном сознании всегда найдутся элементы варварства, подлежащие устранению. Всегда можно стать еще более совершенным гражданином, быть еще более довольным неусыпной заботой властей и еще точнее угадывать, какая именно инициатива снизу приветствуется в данный момент. С этой точки зрения, в самом деле, совершенно неважно, что находится на первом месте - экономическое благополучие или демократия, поскольку последняя сводится к деполитизированному, технократическому процессу администрирования, в котором верхи принимают единственно правильные решения, а низы оперативно и инициативно их исполняют.

Последний из предложенных президентом Медведевым стандартов, пожалуй, выглядит самым занятным. По его мнению, непременным атрибутом демократии является «убежденность граждан в том, что они живут в демократическом государстве». Развивая этот на первый взгляд противоречивый тезис, Медведев вновь указывает на опасность патерналистских настроений, которые ведут к ситуации, когда «очень многим у нас нравится говорить о том, что они не свободны, унижены: “от нас ничего не зависит”». На это он отвечает цитатой из Поппера, смысл которой сводится к тому, что никто, кроме нас, не сможет усовершенствовать наши демократические институты и повысить качество жизни. При поверхностном прочтении перед нами еще один либеральный аргумент, подчеркивающий важность гражданского общества и инициативы снизу.

Если, однако, сопоставить его с консервативным пафосом четвертого тезиса, то смысл меняется. Его можно интерпретировать так же, как ответ оппонентам внутри страны, - на практике такой ответ приходится слышать достаточно часто. Смысл его в следующем: легко критиковать, если сам ничего не делаешь. Вместо того, чтобы вести пустые дискуссии о демократических ценностях и либеральных свободах, а уж тем более «раскачивать лодку» на митингах, оппозиционерам следовало бы просто засучить рукава и поработать на благо нашей великой родины. Здесь вновь очевиден технократический подтекст: все важные решения самоочевидны и не требуют обсуждения, любые сомнения по поводу выбора, сделанного страной в лице ее лидеров, - пустая демагогия. Хватит болтать, работать надо.

Дмитрий Медведев как зеркало глобальных проблем

Разумеется, каждый текст поддается различным, иногда диаметрально противоположным интерпретациям. Политический текст - в особенности: он всегда настроен на ожидания различных аудиторий и потому всегда многослоен и часто внутренне противоречив. Не удивительно поэтому, что многие люди, особенно те, кто в повседневной жизни погружен в реалии работающей либеральной демократии, видят в речах российского президента признаки того, что Россия движется в правильном направлении. Даже такой закоренелый критик Кремля, как Збигнев Бжезинский, на недавней встрече в Горках объявил, что Дмитрий Медведев «создает исторические возможности» и что поэтому им «восхищаются все в Америке, особенно потому, что вы так откровенно и убедительно говорите о том, что модернизация России… неразрывно связана с демократизацией»[20]. Авторы президентских посланий хорошо поработали, сумев наполнить текст правильными ключевыми словами и аккуратно выстроив смысловые связи между ними, так что западные наблюдатели послушно считывают предназначенное для них послание.

Однако и консервативно-охранительного наполнения президентских выступлений также нельзя приписывать только господину Медведеву и его окружению. Проблема в том, что оно отражает общий консервативный настрой, характерный для российского общества, поглощенного поиском подлинных, органических оснований миропорядка. Разговоры о «высокой культуре», «духовности» и прочих высоких материях не проходят даром, поскольку культуру можно любить, только если ненавидишь бескультурье. Отсюда неизбежные поиски внутренних и внешних подрывных сил, от «содомитов» до западных либералов и их приспешников в лице правозащитного движения. Интересно заметить, что в значительной степени эта предрасположенность к консерватизму связана с особым характером советской модернизации. Большевистская революция, породив действительно эпохальные и протяженные во времени перемены в некоторых сферах жизни общества (индустриализация, урбанизация, всеобщее среднее образование и бесплатное здравоохранение), очень быстро переродилась в нечто откровенно реакционное в вопросах эстетики, сексуальности, философии науки. Антисоветская революция рубежа 1980-1990-х практически на всем своем протяжении проходила под лозунгами возвращения к истокам (сначала к подлинному Ленину, потом на «магистральный путь развития человечества», то есть к капитализму) и уже в силу этого имела ограниченный освободительный потенциал. И даже эта недоделанная эмансипация постепенно захлебнулась, когда «демократия» стала ассоциироваться с «хаосом», а «стабильность» превратилась в главный лозунг эпохи.

Иными словами, охранительно-модернизационная риторика Дмитрия Медведева представляет собой попытку переложить консервативные предпочтения избирателей на либеральный язык потенциальных инвесторов. Относительная успешность этой попытки объясняется не только тонким чувством стиля, свойственным кремлевским идеологам, но и тем фактом, что мировая история в целом на данном ее этапе звучит в консервативной тональности. Далеко не только в России люди сегодня отчаянно пытаются найти твердую почву в мире, как им кажется, состоящем из сплошных кризисов и угроз. Столкновение цивилизаций становится реальностью, поскольку люди даже в самых что ни на есть либеральных странах начинают определять свою идентичность через принадлежность к той или иной конфессии (даже если на практике это не приводит к религиозному возрождению и сводится к демонизации другой религиозной группы). Права человека вновь, как и сто лет назад, начинают прочитываться через призму культурных различий.

Именно поэтому я бы не советовал отбрасывать пять тезисов Медведева, будь то на основании их откровенно пропагандистского характера или не слишком тесной связи с научными дискуссиями о понятии демократии. Стоящая за ними реальность - это далеко не только индивидуальные предпочтения конкретной политической группы или очередной крик загадочной русской души. Они симптоматичны для нынешней ситуации в мировой политике, когда укрепление нормативно-ориентированного, легалистского международного порядка сочетается со все новыми волюнтаристскими решениями, выворачивающими любые нормы на потребу текущего момента. Попытка политического лидера страны, который уже успел внести существенный вклад в обе эти тенденции, начать серьезную дискуссию о нормативных аспектах миропорядка, как минимум, заслуживает внимания. Противоположная реакция - это путь в ловушку все той же технократической логики: «мы» (демократически избранные лидеры, ученые, эксперты) уже заранее знаем ответы на все важнейшие политические вопросы современности, и пусть все эти мелкие нелегитимные политиканы из недоразвитых стран не путаются под ногами, когда серьезные люди решают серьезные вопросы.

1) Основу данной статьи составил текст, написанный автором для экспертной сети PONARS Eurasia, существенно переработанный и расширенный. См.: Morozov V. Dmitry Medvedev’s Conservative Modernization. Reflections on the Yaroslavl Speech. PONARS Eurasia Policy Memo № 134 (www.gwu.edu/~ieresgwu/assets/docs/pepm_134.pdf).

2) Медведев Д.А. Россия, вперед! (http://news.kremlin.ru/news/5413).

3) Он же. Выступление на пленарном заседании мирового политического форума «Современное государство: стандарты демократии и критерии эффективности». Ярославль. 10 сентября 2010 года (http://kremlin.ru/transcripts/8887). В тексте статьи мы цитируем данный документ passim по тому же источнику.

4) Путин В.В. Выступление и дискуссия на Мюнхенской конференции по вопросам политики безопасности. Мюнхен. 10 февраля 2007 года (www.kremlin.ru/appears/2007/02/10/1737_type63374type63376type63377type63381type82634_118097.shtl). Подробный анализ мюнхенской речи и ее контекста можно найти в моей книге: Морозов В.Е. Россия и Другие. Идентичность и границы политического сообщества. М.: Новое литературное обозрение, 2009. С. 523-576. См. также мою статью в «Неприкосновенном запасе», вышедшем еще до Мюнхена и посвященном путинскому régime nouveau: Морозов В.Е. Суверенная демократия в постсуверенном мире: путинская реставрация как реакционная модернизация // Неприкосновенный запас. 2006. № 6(50). С. 85-97.

5) Соловьев В. Законность, вперед! // Коммерсант. 2010. 11 февраля.

6) Joint Statement on the Partnership for Modernisation. EU-Russia Summit. 31 May - 1 June 2010 (www.consilium.europa.eu/uedocs/cms_Data/docs/pressdata/en/er/114747.pdf).

7) Соловьев В. Перестройматериалы // Коммерсант. 2010. 1 апреля.

8) Медведев Д.А. Выступление на совещании с российскими послами и постоянными представителями в международных организациях. 12 июля 2010 года (http://kremlin.ru/transcripts/8325).

9) Проект Договора о европейской безопасности. 29 ноября 2009 года (http://kremlin.ru/news/6152).

10) Медведев Д.А. Встреча с ведущими российскими и зарубежными политологами. 10 сентября 2010 года (http://news.kremlin.ru/news/8882). Критику неолиберальной телеологии, в которой демократия предстает как результат, уже достигнутый западными обществами, см. в: Kapustin B. Modernity’s Failure/Post-modernity’s Predicament: The Case of Russia // Critical Horizons. 2003. Vol. 4. № 1. P. 99-145.

11) Он же. Память о национальных трагедиях так же священна, как память о победах. 30 октября 2009 года (http://kremlin.ru/transcripts/5862).

12) Он же. Выступление на совещании с российскими послами…

13) Он же. Выступление на пленарном заседании Петербургского международного экономического форума. 18 июня 2010 года (http://kremlin.ru/news/8093).

14) Подробное обоснование этого тезиса см., в частности, в: Chandler D. Back to the Future? The Limits of Neo-Wilsonian Ideals of Exporting Democracy // Review of International Studies. 2006. Vol. 32. № 3. P. 475-494; Morozov V. Sovereignty and Democracy in Contemporary Russia: A Modern Subject Faces the Post-Modern World // Journal of International Relations and Development. 2008. Vol. 11. № 2. P. 152-180.

15) Астров А. Самочинное сообщество: политика меньшинств или малая политика. Таллин: Издательство Таллинского университета, 2008; Astrov A. The “Return of History” or Technocratic Administration? The Effects of Depoliticization on Estonian-Russian Relations // Berg E., Ehin P. (Eds.). Identity and Foreign Policy: Baltic-Russian Relations and European Integration. Aldershot: Ashgate, 2009. P. 85-100.

16) Владимир Путин: даю вам честное партийное слово. Интервью с А. Колесниковым // Коммерсант. 2010. 30 августа.

17) Тюрьма за неразрешенные митинги? // Русская служба Би-би-си. 2010. 8 сентября (www.bbc.co.uk/russian/radio/radio_utro/2010/09/100908_a_utro_russia_protests.shtml).

18) Развернутое изложение этой позиции с отсылками к соответствующим теоретическим дебатам см. в: Морозов В.Е.         Запад без кавычек: глобальная гегемония и российский вызов // Свободная мысль. 2009. № 11. С. 47-60.

19) Медведев Д.А. Выступление на совещании с российскими послами…

20) Стенографический отчет о встрече с участниками Мюнхенской конференции по вопросам политики безопасности. Московская область, Горки. 20 октября 2010 года (http://kremlin.ru/transcripts/9299).