Сергей Анатольевич Пашин (р. 1962) − федеральный судья

в отставке, заслуженный юрист Российской Федерации, один

из авторов Концепции судебной реформы 1991 года, инициатор

введения в России суда присяжных. В 1990−1992 годах − главный

специалист юридического отдела Аппарата Президиума Верховного

Совета РСФСР; в 1992−1996-м − возглавлял отдел судебной

реформы Государственно-правового управления Президента РФ;

с 1996-го по 2001 год − судья Московского городского суда.

В ноябре 2012 года Сергей Пашин вошел в состав Совета по

развитию гражданского общества и правам человека при Президенте РФ.

 

«Неприкосновенный запас»: Сергей Анатольевич, главное юридическое событие минувшего года − 150-летие судебной реформы Александра II, которая заложила современные принципы отправления правосудия. Вы как один из авторов Концепции судебной реформы 1991 года занимались примерно тем же: переучреждали судебную систему постсоветской России, возвращая суду независимость, а процессу состязательность. Был ли для реформаторов 1990-х полезен опыт александровской реформы?

Сергей Пашин: Напомню, что у Концепции судебной реформы 1991 года несколько авторов, среди которых Тамара Георгиевна Морщакова, Юрий Исаакович Стецовский и Борис Андреевич Золотухин, руководивший ее созданием. Нашей задачей было обеспечить справедливость правосудия, его возвращение к высоким образцам «милости и правды», утвердившимся после одобрения императором Александром II 20 ноября 1864 года Судебных уставов. Как известно, судебную реформу император напутствовал словами: «Да правда и милость царствуют в судах». Для России начала 1990-х это напутствие актуальности не потеряло хотя бы потому, что в соседнем с нами кабинете работал Комитет по законности, правопорядку и борьбе с преступностью Верховного Совета РСФСР, чья деятельность была направлена на расширение полномочий силовых структур.

Введенные в ходе судебной реформы Александра II Уставы уголовного и гражданского судопроизводства, безусловно, были полезны реформаторам 1990-х, в том числе для внедрения в сознание правоприменителей стандартов справедливого правосудия. Сегодняшняя модель суда присяжных, например, очень похожа на модель, учрежденную Уставом уголовного судопроизводства 150 лет назад. Представляя законопроект о суде присяжных депутатам, я подчеркивал, что это не из Америки занесено − а свое, родное, взято из Устава 1864 года. А вот для мировых судей из дореволюционной реформы заимствовали только название, по сути же современный мировой суд − это упрощенный и удешевленный вариант федерального районного суда. И задачи у него иные, нежели были у мирового суда при Александре II. Для батюшки-царя мировой суд был средством пробуждения гражданского общества, а избрание почетных мировых судей, не имевших юридического образования, стало способом привлечения интеллигенции к правосудию.

 

«НЗ»: Насколько легко далась судебная реформа при Борисе Ельцине? Все-таки группа авторов была совсем небольшой, а советская правоохранительная система оставалась огромной и могущественной.

С.П.: Концепция судебной реформы через Верховный Совет РСФСР прошла легко: депутаты проголосовали за нее, почти не глядя, полагая, что наши фантазии все равно не осуществимы. А вот для продвижения суда присяжных пришлось потрудиться. В то время я был представителем президента в парламенте по суду присяжных, руководил рабочей группой, писал процессуальную часть законопроекта. В одной палате − Совете республики Верховного Совета РСФСР − законопроект о суде присяжных прошел, а в другой − Совете национальностей − застопорился, поскольку состав там был более консервативный, просоветский. Этих людей учили, что суд присяжных − царская выдумка. В общем, ввести в России институт суда присяжных удалось только с третьего захода. Руслан Хасбулатов, комментируя перед депутатами законопроект, как-то небрежно о нем отозвался: мол, везде суд присяжных отменяют, а Россия вводит, ну, хорошо, давайте введем. А очень скоро, после октябрьских событий 1993 года и обстрела Белого дома, когда Хасбулатова арестовали как одного из организаторов мятежа, он попросил суда присяжных. Понял, в чем тут дело.

 

«НЗ»: Как президент Ельцин относился к введению суда присяжных и вообще к Концепции судебной реформы?

С.П.: Президент все нужные документы подписывал, поддерживал демократические преобразования. Он был согласен и лично внес Концепцию судебной реформы на голосование.

 

«НЗ»: Осознанно внес?

С.П.: Скорее, нет. Тут борьба идет, приватизация, схватка за власть, Союз ССР вот-вот развалится… (И развалился.) Суд присяжных? Да, пусть будет. Президент не препятствовал реформе − вот что хорошо.

 

«НЗ»: В своих публикациях вы часто называете начало судебной реформы 1990-х «романтическим периодом». Действительно, концепция описывает красивую, прогрессивную модель правосудия − взять хотя бы принцип равенства сторон в уголовных делах:

 

«Уголовный процесс нужно построить на началах подлинной состязательности. Тем самым предполагается не только разделение и персонификация функций обвинения, защиты и разрешения дела, не только равноправие сторон обвинения и защиты, но и предоставление им в законодательном порядке равных возможностей по воздействию на окончательное решение суда».

 

Сегодня стороны в российском суде имеют равные возможности?

С.П.: Говоря о «романтическом периоде» судебной реформы, я имею в виду не столько ее ошибки, сколько объективные сложности. Да, было небольшое подразделение в администрации президента, которое, пользуясь неразберихой и суматохой, гнуло свою правильную линию. Однако, если в неприкосновенности сохранены силовые структуры, огромная армия зеков, тайная полиция, можно сколь угодно много писать на бумаге слово «реформа» − лучше не станет. Новые правовые институты быстро приспособили к привычным практикам: поскольку демократия в постсоветской России так и не превратилась в неотъемлемое свойство власти, деформации были легко осуществимы. В результате современные принципы уголовного правосудия, пересаженные на нашу почву, приобрели причудливые и пугающие очертания.

Недавно я вернулся с Северного Кавказа, там слушалось в апелляционной инстанции дело Руслана Кутаева[1]. Адвокат в суде заявил, что подсудимого пытали; на фотографиях его тело в кровоподтеках. На это суд ответил двумя частными определениями: одно в адрес коллегии адвокатов − о привлечении защитника Кутаева к дисциплинарной ответственности, второе в адрес Следственного комитета РФ − о привлечении его же к уголовной ответственности за клевету на власть (сталинская, заметьте, формулировка). При этом Кодекс профессиональной этики обязывает адвоката исходить из презумпции добросовестности доверителя. Если подзащитный пожаловался на пытки, адвокат вправе говорить об этом в суде; более того, показания обвиняемого являются доказательствами по делу. Возникает вопрос: что за правосознание у судей, вынесших эти определения? И неужели профессия адвоката в наше время должна стать героической? Преследование адвоката за высказывания в суде − это, вообще говоря, очень плохо. И это «подставляет» Россию в Европейском суде по правам человека, потому что противоречит его правовой позиции. И в Чечне, и в Дагестане я не устаю повторять силовикам: вы можете любить или не любить подозреваемых и обвиняемых, но не надо «подставлять» Россию на международном уровне. А внутри страны предвзятое поведение судьи имеет другое серьезное последствие: оно создает замораживающий эффект, парализуя действия адвокатов в процессе.

 

«НЗ»: Чечня − все-таки особый регион. Насколько возможности адвокатов уступают возможностям прокуроров в российских судах в целом?

С.П.: В других регионах России судьи все-таки более аккуратны. И тут большое значение имеет то, как работает местная адвокатская палата. Если она такая сильная, как в Москве, и создает важные прецеденты, защищая адвокатов, то и суды ведут себя разумно, не пытаясь привлечь защитника к ответственности за то, что составляет часть его профессиональной деятельности, что он не просто может делать, но и обязан.

 

«НЗ»: В связи со слиянием Верховного суда и Высшего арбитражного, увольнением судей, неприкосновенность которых является одним из главных принципов независимости судебной власти, возвращением в публичную повестку идеи поиска «объективной истины» вместо концепции состязательного правосудия теперь все чаще говорят о контрреформе, возвращении к «инквизиционному правосудию». Это так?

С.П.: Судебная реформа в России закончилась, когда законодатели наделили председателей судов пожизненными полномочиями. Принятый в 1996 году закон «О судебной системе», к разработке которого я имел отношение, основывался на проекте, подготовленном в Главном государственно-правовом управлении президента РФ. Изначально законопроект включал сто пять статей, и в нем были светлые идеи вроде распределения дел между судьями по жребию, а не по воле председателя суда. После прохождения законопроекта через все бюрократические фильтры число статей в нем уменьшилось до тридцати, зато появилась пожизненная власть председателя суда. В 2000 году Дмитрий Николаевич Козак добился пересмотра этого порядка, но теперь он снова возвращается. Любая система костенеет, если начальники вечные. Конечно, кое-что нам сделать удалось. Например, создать нормальную модель состязательного правосудия в виде суда присяжных, передать колонии из ведения МВД в ведение Министерства юстиции. В обиход юридического сообщества вошли понятия состязательности, презумпции невиновности, адвокатура состоялась как самостоятельный и независимый институт. Россия признала юрисдикцию Европейского суда по правам человека, международные договоры стали частью нашей правовой системы. То есть в правильных и красивых словах мы наловчились, а вот с независимостью судебной власти по-прежнему проблемы.

 

«НЗ»: Да и со словами проблемы, Сергей Анатольевич. Председатель Следственного комитета РФ, например, предлагает искать в уголовном процессе «объективную истину», а уголовно-процессуальный кодекс настаивает на состязательности сторон и презумпции невиновности.

С.П.: А зачем, собственно, суду искать истину? Известно ведь, у кого монополия на истину − у вышестоящей судебной инстанции, от мнения которой сегодня зависит каждый судья. И эта монополия на истину формирует обвинительный уклон российского правосудия. Почему? Потому что вышестоящие инстанции отменяют 33% оправдательных приговоров и только 2% обвинительных, несмотря на то, что уровень дознания и предварительного следствия «ниже табуретки». Для сравнения: в послевоенные годы сталинской тирании оправдывался каждый десятый обвиняемый, а в предвоенное время число обеленных судами достигало порой и 20−25%. Наша юстиция снова превращается в конвейер по переработке людей в зеков, делая реальностью фантазии Франца Кафки, утверждавшего, что «низшие суды не имеют права окончательно оправдывать человека, это право имеет только верховный суд, ни для вас, ни для меня и вообще ни для кого из нас совершенно недоступный». Но, во-первых, ниоткуда не следует, что истина является достоянием верхов; во-вторых, из-за близости к власти высшие суды, наоборот, подвержены политическим влияниям и находятся дальше от правды и истины, чем нижестоящие суды.

Сверхцентрализация судебной системы привела к тому, что судьи воспринимают себя ставленниками начальства и реализуют ведомственные представления о том, как надо работать. В результате борьбы «за стабильность приговоров» несоответствие позиции судьи мнению вышестоящей инстанции расценивается как судебная ошибка. В 2004 году, лишая судью Дорогомиловского районного суда статуса, квалификационная коллегия мотивировала свое решение следующим образом: «Вся трудовая деятельность М. в качестве судьи свидетельствует о том, что судья М. должным образом правосудие не осуществляет и за работу суда фактически не переживает», проявляя вместо этого «стремление склонить потерпевших к примирению с подсудимым». Кроме того, говорилось в том же документе, «практика назначения наказаний по уголовным делам также свидетельствует о явной сомнительности и странной мягкости целого ряда приговоров и иных решений судьи М.». Понятно, что несовпадение внутреннего убеждения судьи с позицией вышестоящих инстанций, часто понимаемое председателями судов как ошибка или непозволительная демонстрация независимости, оказывает негативное влияние на его карьеру. Вынесение оправдательных приговоров для судьи равносильно профессиональному самоубийству. Особо «милостивые» попадают в «черный список» и находятся под внимательным наблюдением спецслужб, потому что таких судей подозревают в наличии коррупционного интереса. Два−три года оправдываешь, потом − все, тебе конец.

 

«НЗ»: Но вам удалось продержаться целых пять лет. Мне встретилась фраза: судья Пашин был изгнан из судей «за недопустимый гуманизм».

С.П.: Из судей меня изгнали за дело господина Неверовского − жителя города Обнинска Калужской области. Дмитрий Неверовский отказался служить в армии, объясняя это тем, что российская армия опозорила себя карательными операциями в Чечне. Его судили, дали два года. Я написал экспертное заключение в поддержку жалобы защиты, которое подписал, конечно, не как судья, а как ученый, кандидат наук. Приговор был отменен, но калужский председатель суда донес в Москву на «нехорошего судью Пашина», вмешивающегося в отправление правосудия. Восемь месяцев это письмо лежало под сукном, а когда настал подходящий момент, меня обвинили в умалении авторитета судебной власти. Высшая квалификационная коллегия судей отменила решение о лишении меня полномочий судьи, но потом я сам подал в отставку.

 

«НЗ»: Истинная причина вашего изгнания − в «странной мягкости» при отправлении правосудия или в чем-то другом?

С.П.: Полагаю, причин было несколько. Оправдательные приговоры, конечно, сыграли свою роль, потому что поссорили меня с ФСБ и МВД. Но в той истории была и внутренняя интрига: вот-вот должна была покинуть свой пост председатель Московского городского суда Зоя Ивановна Корнева, замы ее между собой перегрызлись. Так получилось, что разные властные структуры поддерживали разных кандидатов на должность председателя: Егорову поддерживал мэр Москвы, Кузина − председатель Верховного суда. Сама Зоя Ивановна еще во время моей службы в администрации президента выразила желание видеть меня своим заместителем, я отказался, но кто-то об этом вспомнил и решил, что я тоже претендую на должность председателя суда. А я, надо сказать, не претендовал − и вообще очень не люблю быть начальником. Напряжение росло, последние месяцы в должности судьи я жил как под дамокловым мечом. Приходили какие-то люди, предлагали деньги. В одном из последних дел взятку в пять тысяч долларов мне предложил потерпевший по делу. Это была история про стрельбу среди гостей столицы. Заходит ко мне потерпевший и говорит, что надо бы приговорить обвиняемого к смертной казни. Объясняю: нет у нас смертной казни, голубчик. Хорошо, говорит, я завтра приду. Действительно, приходит на следующий день: «Мы тут посоветовались. Приговори к пожизненному…»

 

«НЗ»: Недавно освободившийся и реабилитированный Тимур Идалов[2]рассказывал мне, как он и другие арестованные, находясь в СИЗО, мечтали, чтобы их дело попало к судье Пашину.

С.П.: Из-за таких ходатайств мои коллеги огорчались, когда подсудимые в процессе заявляли: «Ваша честь, ничего не имею против вас, но нельзя ли к судье Пашину?». А еще зеки сочиняли про меня небылицы, что судья Пашин − герой Афганистана, поэтому он не любит злодеев, убивших человека из корысти. Приписывали мне какую-то интуицию, сверхчувствие. Но все это неправда, тюремный фольклор, как про Зинку-червонец.

 

«НЗ»: А Зинка-червонец не вымышленный персонаж?

С.П.: Нет, она работала судьей в Мосгорсуде в советское время. Бывали дни, когда Зинка-червонец выносила по четыре смертных приговора. Расстреливала главным образом хозяйственников. При этом были у нее приговоры и с небольшим сроком заключения, но фольклор упорно гласит, что меньше десяти Зинка-червонец не давала. Я застал ее уже старушкой. Кстати, мне достались ее народные заседатели.

 

«НЗ»: Народные заседатели − это что-то вроде советского суда присяжных, представители народа в помощь судье? В СССР их называли не иначе, как «кивалами». Как они вас воспринимали после работы с Зинкой-червонецем?

С.П.: Сначала, конечно, были очень зажаты. Первое время категорически не хотели ничего обсуждать, думали, я их провоцирую или разыгрываю. «А вы как думаете?» − и смотрят на меня. «Нет, − говорю, − по процедуре я последний голосую, поэтому − как вы думаете?» В итоге мы сработались: они разрешали дело, как считали правильным, а я это решение юридически излагал так, чтобы вышестоящая инстанция его не отменила. И довольно быстро они поверили, что их мнение мне необходимо. Что бы я без них делал? Рутинные дела обычно отписывал быстро, а вот подумать − это специальная и трудная работа. В 1998 году институт народных заседателей попытались упразднить, начали вводить тройки судей, но вдруг выяснилось, что в регионах из-за дефицита судей коллегиальное рассмотрение дел блокирует работу всего суда. Поэтому народные заседатели вернулись и отправляли правосудие вместе с профессиональными судьями еще долго, до 2004 года.

Народные заседатели, например, сильно помогли мне на последнем процессе, когда я рассматривал дело об убийстве в закрытой комнате: один труп, один тяжело раненный потерпевший и обвиняемый. Я был уверен, что он виновен, − и ушел в совещательную комнату, думая быстро написать приговор. Но тут мои народные заседатели говорят: нет, не верим. Начали мы копать дело, совещались, наверное, дней пять. В итоге я вынес оправдательный приговор, и Верховный суд его «засилил», согласился с нами. Помню, меня как раз изгнали из судей, и я спускался по лестнице в Краснопресненском суде, где заседала квалификационная коллегия судей, а навстречу бежит адвокат и кричит: «Сергей Анатольевич, Верховный суд засилил!» Я же, огорченный, ему отвечаю: «Коллега, на это напомню вам, что сказал князь Потемкин графу Зубову: “Увы, ваше сиятельство, вы поднимаетесь, а я опускаюсь”».

 

«НЗ»: Знаю, что вы особенно переживаете за институт суда присяжных в России, подсудность которого сжимается как шагреневая кожа, пытаетесь как-то влиять на ситуации в Совете по развитию гражданского общества и правам человека при Президенте РФ и даже передавали президенту Путину предложения по развитию суда присяжных. Результат есть?

С.П.: Президенту я передавал через Совет законопроект о суде присяжных. Главное государственно-правовое управление президента и Верховный суд оценили его негативно − ну, и все. О чем тут говорить, если Верховный суд предлагает суд присяжных заменить шеффенским судом[3] по примеру Германии? Или действовать по примеру Украины, где в суде заседают два профессиональных судьи и три народных представителя? Слить присяжных и судей в единую коллегию − значит уничтожить саму идею суда присяжных, которая основана на концепции тайного совещания отдельно от судьи. Это будет даже не суррогат, а прямой обман: название и вывеска одно, а содержание совсем другое. При этом, объясняя свои намерения, Верховный суд пытается сказать, что авторы действующей Конституции РФ, оказывается, под судом присяжных понимали что-то иное, нежели то, что было введено на практике. Ничего подобного. Подразумевался нормальный, классический суд присяжных.

 

«НЗ»: В чем суть вашего законопроекта?

С.П.: Вы правильно заметили, что происходит упразднение права на суд присяжных по многим делам. Это очень тревожная тенденция. После судебной реформы 1864 года суды присяжных рассматривали примерно две трети уголовных дел. А сегодня Государственная Дума по инициативе исполнительной власти обрезает и обрезает право граждан на суд присяжных. Но нельзя же законодательствовать исключительно для удобства Верховного суда и правоохранительных органов! Люди, которые не могут сказать в суде свое слово и не могут дать оценку происходящему, такому суду не верят. Из ведения суда присяжных изъяли взятку, транспортные преступления, не говорю уже про террор, диверсию и прочее. А главное − из ведения суда присяжных изъяли дела несовершеннолетних (чем они провинились?); дела женщин, обвиняемых в убийстве; дела тех, кто не довел убийство до конца. Как это происходит? Путем передачи некоторых видов преступлений из подсудности областных судов в подсудность районных, где суда присяжных нет. Но может ли изменение подсудности преступлений уменьшать правовые гарантии людей? С точки зрения Конституции РФ − нет, не может. Хорошо, передали вы преступление в районный суд, передайте вместе с ним и право на суд присяжных. То есть либо создавайте суды присяжных в районных судах, что предпочтительнее, либо, если обвиняемый хочет рассмотрения дела присяжными, передайте его обратно в областной суд. Так, например, хотели сделать в Кыргызстане, только закон этот не вступил в силу. Вот вкратце суть моих предложений. Далее, я предлагал разрешить подсудимому говорить перед присяжными о причинах признаний, сделанных на предварительном следствии, в том числе о пытках; урегулировать взаимоотношения присяжных с работодателем и много чего еще. На успех я особенно не рассчитываю, потому что пока «непроходимо» все, что касается суда присяжных, но пытаться не перестаю.

 

«НЗ»: Почему, как вы считаете, Александр II ввел в России суд присяжных, а просвещенная Екатерина II, которая тоже проводила судебную реформу, вводить его не стала?

С.П.: Дело в том, что суд присяжных − это суд свободных людей, как институт он может появиться только там, где есть свободные люди. Для введения в стране суда присяжных Екатерине потребовалось бы признать правовое равенство сословий при сохранении социального неравенства. Но когда Екатерина понаблюдала за работой Уложенной комиссии, где председательствовали Александр Ильич Бибиков и другие ее ставленники − а смотрела она, подглядывая из-за ширмы, − то поняла, что от такого дела ей самой несдобровать. Суд присяжных есть начало гражданского общества и гражданского правосознания: то, что было невозможно в России XVIII века, стало возможным после отмены крепостного права в XIX веке.

 

«НЗ»: В таком случае российское общество и сегодня не готово к суду присяжных в том смысле, что далеко не каждый понимает участие в отправлении правосудия как свой гражданский долг.

С.П.: На социальные чувства населения, конечно, влияет общее состояние гражданского общества в России, для которого суд присяжных, к сожалению, пока не стал значимым фактором жизни. В 1994 году, например, в суд пришли 92% приглашенных присяжных: сработали эффект новизны, позитивная пропаганда и вера людей в то, что от них что-то зависит. Сегодня в процесс приходит в лучшем случае 6−7% отобранных присяжных. Трудности усугубляет противодействие, оказываемое полноценной деятельности суда присяжных следователями, прокурорами, неквалифицированными адвокатами, судьями-манипуляторами. Велика доля отмененных оправдательных вердиктов: в иные годы Верховный суд аннулировал до 50% оправдательных приговоров суда присяжных. В 2013 году Верховный суд России отменил 6,4% обвинительных и 12,9% оправдательных приговоров суда присяжных. Эти факты не оставляют сомнений в общей расправной ориентации российского судопроизводства.

 

«НЗ»: А может ли «суд свободных людей» в неискаженном виде существовать в условиях, не вполне демократических?

С.П.: В недемократических условиях суд присяжных остается единственной надеждой на справедливый суд. Политическая демократия − одно, а решение судьбы человека − выдать его на растерзание властям или уберечь − совсем другое. Самые авторитарные режимы могут терпеть этот институт в силу традиции, а также потому, что он прямо их интересов не затрагивает. Суд присяжных − еще и средство диалога между властью и гражданами в условиях дефицита других каналов коммуникации. Например, во время войны за независимость в США присяжные отвергали требования королевских прокуроров, и это был звоночек для власти, технология обратной связи. Король Георг мог этот звоночек воспринять и начать что-то перестраивать, а мог сделать так, как сделал, то есть положиться на силовые методы − и проиграть.

 

«НЗ»: Средством коммуникации российского лидера со страной сегодняшние политики называют Следственный комитет, а не суд присяжных. Но мой вопрос о другом. Оксфордский профессор, биолог Ричард Докинз называет суд присяжных неудачным изобретением человечества, объясняя свою мысль тем, что присяжные идут на поводу у двоих−троих самых разговорчивых индивидов, что у присяжных «существует властная потребность подчиниться воле большинства и вынести решение единогласно». Что вы на это скажете?

С.П.: Не соглашусь с уважаемым профессором. Суд присяжных на самом деле − изумительно грамотная и великолепно выстроенная машинка. Если очень разговорчивый или крикливый индивид находится в группе, где менее шести человек, то, наверное, он всех перекричит. Но, если присяжных двенадцать, не перекричит. Чем меньше состав присяжных, тем больше полярных решений. Обсуждение вердикта в группе из двенадцати человек считается оптимальным и способствует выработке выверенного, хорошо продуманного решения. Важно, что в составе присяжных работают совершенно разные люди. Каждый из них приходит в процесс со своей правдой, которую надо как-то соотнести с правдой другого. Допускаю, что эта человеческая машинка не объективна, но где мы найдем что-то объективнее?

 

«НЗ»: Чем отличается логика присяжных от логики профессионального судьи и почему присяжные склонны чаще оправдывать?

С.П.: В основе суда присяжных лежит понятие «упрёчной концепции вины», а не формальная логика и правовое мышление. И в этом я вижу главное его достоинство. Рассматривая дело, присяжные как бы примеряют ситуацию на себя и определяют, способен ли каждый из них, по совести, упрекнуть подсудимого. В свое время, когда суд присяжных еще рассматривал дела о массовых беспорядках, были прецеденты: вопреки доводам обвинения присяжные не видели в произошедших событиях массовых беспорядков, а осуждали обвиняемых за хулиганство или выносили оправдательный приговор. Может быть, сегодня в обществе мало милосердия, люди обросли коростой, но, когда они собираются вместе и начинают обсуждать ситуацию отдельного человека, суд присяжных становится средством проявления лучших человеческих качеств. То, что для нас, юристов, рутина, для присяжных − уникальный жизненный опыт.

В дореволюционной России, кстати, в суде присяжных заседали в основном крестьяне, потому что привилегированный класс уклонялся от этой обязанности, откупался штрафом, а крестьянин судебную повестку клал за образа. И неграмотным крестьянам 150 лет назад хватало правовой культуры, чтобы заседать в суде присяжных. Горожанам из незнатных хватило милосердия, чтобы оправдать Веру Засулич. Сегодня российские граждане, заседающие в суде присяжных (а я многих знаю лично), тоже показывают образцы высокой правовой культуры. Не потому, что они изначально ученые, а потому, что в ходе процесса осознают себя гражданами. Так что суд присяжных − это место, где прокурору приходится доказывать не только то, что он прокурор, но и то, что подсудимые виновны.

 

«НЗ»: В книге «Состязательный процесс», опубликованной в 2006 году[4], вы пишете, что судьи научились манипулировать присяжными заседателями в ходе процесса, например, в напутственном слове. Как сегодня обстоят дела?

С.П.: Сегодня прибавьте еще активность спецслужб, которые занимаются «оперативным сопровождением процессов» с участием присяжных. Есть основания полагать (во всяком случае так думают присяжные, с которыми я общался), что их тайные совещания прослушивают. Доходит до того, что, защищаясь от прослушки, они не обсуждают дела в совещательной комнате, а разговаривают, например, о погоде, о деле же − где-нибудь в сквере. Одна присяжная рассказывала, как прокурор во время процесса воспроизвела фрагмент совещания присяжных, начав упреждающе отвечать на вопросы, которые не звучали в процессе, но обсуждались в совещательной комнате. Достаточно распространены случаи, когда уже после вынесения оправдательного вердикта прокуроры собирают сведения о присяжных заседателях, вынесших неугодное им решение, и добиваются отмены приговора, ссылаясь на факты прежней судимости кого-то из присяжных либо их родственников. Здесь налицо нарушение принципа равенства сторон в процессе, поскольку защитник доступа к соответствующей информации не имеет. Вне процесса на присяжных пытаются воздействовать через работодателя; или на стадии отбора присяжных список формируют из людей, заведомо уязвимых, например, из бухгалтеров предприятий, бизнесменов средней руки. И налоговую инспекцию неподалеку держат. Учителя в составе присяжных − тоже зависимые люди. Бывали такие случаи, причем часть из них документирована и подтверждена Верховным судом, когда в составе присяжных оказывались люди, которых вообще не было в списках присяжных, то есть кто-то совсем со стороны. Вообще нет никаких гарантий, что, во-первых, в список попадают методом случайной выборки, и, во-вторых, что те, кого отобрали на конкретный процесс, отобраны случайно.

 

«НЗ»: И все-таки суд присяжных − живой, непосредственный процесс с настоящим судоговорением, в отличие от профессионального суда, где стороны чаще обмениваются бумагами, а не речами. Полагаю, прокуроры рядом с адвокатами в суде присяжных выглядят бледно?

С.П.: В суде присяжных складывается своя культура речи и поведения, потому что в нем нет конвейера. Что касается прокуроров − нет, они не выглядят бледно, а вот адвокаты выступают хуже, чем могли бы. Среди них почти нет специалистов по суду присяжных, поскольку процессы редки, подсудимые бедны и, если адвокату специализироваться только на делах с участием присяжных, много не заработаешь.

Тем не менее процедура в суде присяжных нравится всем − обвинению, защите и даже судьям. Судьи объясняют это примерно так: я один тружусь, как шахтер, пусть теперь стороны потрудятся. Кроме того, у судей чисто прагматический интерес: на основе вердикта присяжных судья пишет очень короткий и ясный приговор − виновен или не виновен, − ему это не может не нравиться. И третье: с судьи снимается ответственность за оправдательные приговоры − а значит, в таком суде ему психологически более комфортно, он даже привыкает думать не только в обвинительном направлении.

Вы говорите о судоговорении и состязательности как признаках суда присяжных, а я добавлю, что эффект от него для российского правосудия гораздо больший. В суде присяжных прошли обкатку принципы справедливого процесса, потом распространившиеся повсеместно. Например, до суда присяжных в уголовном процессе не существовало понятия «недопустимые доказательства», то есть доказательства, полученные с нарушением закона, прав обвиняемого, с использованием пыток, фальсификации. Для советского, инквизиционного суда все доказательства были допустимыми, лишь бы они изобличали подсудимого. Благодаря суду присяжных, изменилось понимание роли судьи в процессе: наконец, все согласились, что судья − это не второй прокурор, и теперь судьи сами обвинительное заключение не зачитывают. И, наконец, благодаря суду присяжных, в 1999 году Конституционный суд запретил применение в России смертной казни. Логика такая: в регионах, где нет суда присяжных, подсудимые дискриминированы, и лишать их жизни нельзя, а если где-то на территории страны смертная казнь недопустима, то запрет распространяется на все остальные регионы в силу принципа равенства всех перед законом и судом.

 

Беседовала Юлия Счастливцева

Москва, декабрь 2014 года