Георгий Константинович Коновалов (р. 1989) – философ, выпускник философского факультета МГУ имени М.В. Ломоносова.

Reading Autobiography: A Guide for Interpreting Life Narratives

Sidonie Smith, Julia Watson

Minneapolis: University Of Minnesota Press, 2010. – 392 p.

Когда я писал текст, посвященной анализу одной автобиографии, мне было необходимо понять: как исследуются подобные работы как таковые, что называется автобиографией? Чтобы приблизиться к пониманию данных вопросов, я прочитал довольно много введений в эту область исследований и других работ, среди которых нашел книгу, действительно мне полезную. С одной стороны, она содержала всю необходимую информацию об основных концепциях, применявшихся в такого рода исследованиях, а также подробный разбор исследовательских подходов; с другой, – в ней были все необходимые рекомендации и методические замечания, которые помогли мне справиться с практическими исследовательскими трудностями. Эта книга Сидони Смит и Джулии Уотсон «Reading Autobiography: A Guide for Interpreting Life Narratives».

Ответы на поставленные мною вопросы были связаны с формированием канона автобиографических текстов. Авторы этой книги выделяют три этапа в его формировании и три этапа соответствующих исследований.

Первый этап в изучении автобиографии посвящен ее определению как особого жанра; в нем разбираются теоретические исследования Вильгельма Дильтея и Георга Миша. Дильтей был одним из тех, кто дал определение жанру автобиографии как «высшей и наиболее поучительной формы, в которой нам представлено понимание жизни»[1]. Именно это определение в значительной мере отразилось на первых исследованиях автобиографий и на понимании сущности данного жанра. Ученик Дильтея, Георг Миш, уточнил понимание канона автобиографических текстов, обозначив их как описания собственной жизни великими людьми, предъявляющими в них образец, репрезентативный и нормативный для их эпохи. Миш использовал характерное для своего времени разделение «высокой» и «низкой» культуры. Отнеся автобиографию к «высокой» культуре, он исключил из исследований большое количество нарративов, циркулирующих в повседневной жизни: письма, дневники, журнальные записки, мемуары, равно как и жизнеописания людей низкого социального положения, женщин, неевропейцев.

В канон автобиографических текстов, сформированный под влиянием идей Дильтея и Миша, вошли «Исповедь» св. Августина, «Исповедь» Жан-Жака Руссо, «Автобиография» Бенджамина Франклина, «Автобиография» Джона Стюарта Милля и так далее. В первую волну исследований автобиографий было написано множество книг, посвященных интерпретации и изучению этих текстов[2].

Специфика данного корпуса текстов породила ряд непроблематизируемых представлений: во-первых, автобиограф воспринимался как автономный индивид, который мог осмыслить свою жизнь и свои отношения с миром, – при этом он представлялся как субъект свободной воли; во-вторых, его жизнь, поведение, отношения с другими, манера письма считались репрезентативными и нормативными для культуры его времени. Такой режим чтения сохранялся, по мнению Смит и Уотсон, вплоть до 1960-х годов.

Вторая волна исследований видела автобиографический акт уже не как описание собственного прошлого, но как производство себя и собственного прошлого через текст. Изменение исследовательской позиции особенно наглядно при обращении к текстам Джеймса Олни, Френсиса Харта и Жоржа Гюсдорфа, каждый из которых по-своему пересмотрел понимание автобиографии и оказал существенное влияние на изменение исследовательского подхода к этому жанру.

Джеймс Олни в книге «Metaphors of Self» исследовал креативную природу автобиографического акта, развивая идею о том, что все рассказы о жизни создают «метафоры самости»[3]. Для Олни автобиография – это уникальный режим письма, в котором нарративная рефлексия над отношением между субъектом и окружающим его миром становится процессом, разворачивающим сложное взаимодействие рассказывающего и рассказываемого «Я».

Френсис Харт указал на то, что нарратор в принципе не может незаинтересованно артикулировать отвлеченную от него и его интересов истину[4]. Рассуждая о том, как «Я» производит селекцию того, что и как нужно рассказывать, он предложил выделять три режима автобиографической интенциональности: исповедь, апологию и мемуар. Сложное взаимодействие формы и интенции, которые возникают в этих трех режимах, говорит о том, что это не просто три варианта данного литературного жанра, а три модальности взаимоотношений между потенциальным адресатом сообщения и возможным читателем.

Жорж Гюсдорф показал, что автобиография – специфически европейский жанр рассказов о себе, а конкретнее, что это христианская форма самоописания, связанная с линейным представлением о времени и концепцией индивидуальности, выделенной из коллектива[5].

Другой фактор, повлиявший на эту волну исследований, – вхождение в изучаемое поле большого количества постколониальных автобиографических текстов, чтение которых преобразило теоретический фундамент изучения всего жанра. Создавая большое количество автобиографических текстов, эти авторы, разбросанные по всему свету, ставили под вопрос сами западные нормы идентичности и опыта. Среди них можно отметить, например, влиятельную автобиографию Малкольма Икса[6].

Также очень сильно повлияло на представление об автобиографиях появление различных экспериментальных автобиографических текстов, к которым можно отнести и книгу Ролана Барта «Ролан Барт о Ролане Барте».

В результате исследования сместились от анализа индивидуального «Я» к анализу по-новому понимаемого «субъекта». Потому следующий существенный фактор, преобразивший эти исследования, – это влияние философии и cultural studies, которые проблематизировали само понятие «субъекта» и «текста». Среди них можно выделить:

– влияние психоанализа Жака Лакана, согласно которому язык говорит через субъекта, скрывая от него его собственное желание;

– влияние работ Луи Альтюссера, который утверждал, что субъект – это субъект идеологии; он разработал теорию «интерпелляции» субъекта, под которым понимал процесс интериоризации индивидом норм, ритуалов, дискурсов и представлений, воспроизводимых в рамках государственных институтов («идеологических аппаратов государства»);

– влияние идей Жака Деррида, пропущенных через американскую теорию литературы, согласно которым значение возникает только в процессе дискурсивного означивания и никогда не фиксируется как элемент статичной языковой системы;

– идеи Мориса Мерло-Понти, который вывел на сцену роль тела субъекта в его взаимодействии с миром;

– понятие дискурса Мишеля Фуко и выделяемых им «техник себя», через которые субъекты приходят к знанию о себе через сменяющие друг друга исторические режимы истины;

– влияние феминистских теоретиков, проблематизировавших понятие «опыт», введя в исследование аналитику политического измерения дискурса и телесности;

– гей- и квир-исследования, демонстрирующие перформативность субъективности и критикующие бинарную модель организации гендера и сексуальности;

– постколониальная критика Франца Фанона, демонстрирующая сложные отношения Запада и его Других;

– междисциплинарные исследования памяти[7].

Все это привело не только к изменению подходов к изучению автобиографий, но и к расширению канона, а точнее – к исчезновению канона, так как в результате смены понимания автобиографического акта, ознаменовавшего вторую волну исследований, а также в результате новых представлений о субъекте и тексте фактически любой текст может считаться автобиографическим. Автобиография может не содержать типичных признаков, которыми она, как кажется, должна обладать, так как может быть написана не от первого лица, а от третьего, не одним человеком, а группой лиц. В автобиографии может не быть линейного повествования, она может состоять из огромного количества повторов; в ней могут пересекаться как фактографические элементы жизнеописания, так и вымысел.

Таким образом, в ходе второй волны исследований канон автобиографических текстов исчезает, и автобиография как строго выделяемый литературный жанр начинает разрушаться. Прежде, чем перейти к третьей волне автобиографических исследований, в которой последняя тенденция выражена наиболее ярко, я хотел бы обратиться к тексту Жака Деррида «Закон жанра», в котором показаны причины неустойчивости и проблематичности того, что принято называть литературным жанром.

Каждый текст на первый взгляд принадлежит к какому-либо жанру. О жанровой принадлежности текста мы узнаем по жанровым десигнаторам. Например, мы читаем следующую фразу: «роман Марселя Пруста “По направлению к Свану”…». «Роман» – это жанровый десигнатор, относящий текст к определенному множеству текстов (романам). Вроде бы все понятно, но что будет, если мы спросим: а к какой жанровой совокупности относится сам жанровый десигнатор (понятие «роман»)? Ни к какой: в таксономии жанров нет специального множества для таких элементов. Получается, что в тексте есть элемент, исключенный из всякого жанра. Он одновременно и включает текст в какую-то жанровую совокупность и исключает, делая границу жанровой принадлежности любого текста подвижной. Как только мы задумываемся о жанровой принадлежности текста, мы обнаруживаем, что у нас нет надежного инструмента, который помог бы нам ее определить. Закон отнесения к жанру работает таким образом, что все время смещает его границы.

Итак, автобиография как литературный жанр исчезает в ходе третьей волны исследований. Одной из причин этого является проблематичность категории жанра, о которой говорил Деррида. Но во многом этот процесс связан и с переключением внимания с исследований текста к исследованию различных медиа: блогов, цифровых видео- и фотоматериалов. Сидони Смит и Джулия Уотсон демонстрируют рост количества и разнообразия такого рода исследований. Мне хотелось бы привести в пример социологическую работу Филиппа Лежёна «Автобиография тех, кто не пишет»[8], в которой разрабатывается подход к повседневным жизнеописаниям. Он начинает с вопроса «Принадлежит ли жизнь тому, кто проживает ее, или тому, кто пишет о ней?». С его точки зрения, жизнь – «это продукт соглашений между различными позициями»[9]. Например, через рассказ рабочего, дающего интервью журналисту, фиксируется столкновение между классовым сознанием рабочего и нормами жизнеописания, которые принадлежат правящему классу. Так как жизнь рабочего изучается «сверху», само изучение производит те эффекты, которые рабочему не принадлежат. К тому же публикация повседневных жизнеописаний в различных медиа, являющихся институтами коллективной памяти, также создает эффекты, изначально не присутствующие в рассказе, так как нарратор, место публикации, читатель связаны с различными социальными позициями.

Важно упомянуть и о появлении таких явлений, как автокритика и автоэтнография[10], которые сочетают в себе критический дискурс и жизнеописание. Наиболее полно автокритика была реализована в работах Мантиа Диавара[11].

В заключение нужно отметить, что автобиография оказывается очень сложным и трудно определимым явлением: канон автобиографических текстов и соответствующая теория постоянно переопределяют друг друга. И все же, если вам нужно с чего-то начать, подступаясь к этой проблеме, начните с книги Сидони Смит и Джулии Уотсон. В ней вы найдете редкий пример сочетания качественного изложения теоретических основ данной исследовательской области и очень полезные методические рекомендации, необходимые для начала собственного исследования.