Татьяна Евгеньевна Ворожейкина – специалист по сравнительному анализу политических систем, преподаватель Московской высшей школы социальных и экономических наук.

Путь, пройденный Россией за четверть века после избрания Бориса Ельцина ее президентом, заставляет вновь и вновь возвращаться к неприятным вопросам, связанным с началом этого пути, с тем историческим выбором, который был сделан в 1990-е годы. Как случилось, что демократическая революция 1991-го (триумфальная победа Ельцина в июне и поражение путча в августе) за это время постепенно и при полной преемственности власти привела к становлению авторитарного режима? Как мы оказались там, где мы есть? Было ли это следствием исторического предопределения (стихийного действия объективных сил, зависимости от траектории предшествующего развития) или же, напротив, стало результатом сознательного выбора тех, кто в начале 1990-х определял направление, скорость и последовательность реформ в Российской Федерации?

Эти «вчерашние» вопросы напрямую связаны с вопросами, стоящими перед нашей страной сегодня. Каким может быть конец авторитаризма? Как перейти от авторитарного режима к демократическому без разрушительных последствий для общества и государства? Как не попасть в тупик нового авторитаризма? По существу это те же самые вопросы, только решать их придется в гораздо более тяжелой ситуации, чем 25 лет назад. Прошедшие годы не только были потеряны для демократии, но и отбросили Россию в социальном, культурном и человеческом отношении далеко назад по сравнению с тем, где она находилась на рубеже 1980–1990-х годов. Без адекватного ответа на них мы будем и дальше терять историческое время, рискуя окончательно оказаться на обочине мирового развития.

Пакт и его предпосылки

Оптимальным вариантом трансформации авторитарного режима принято считать так называемый «пакт элит». Представление о таком пакте как наименее болезненном для экономики и общества пути перехода от авторитарного режима к демократии чрезвычайно популярно в российском либеральном общественном мнении в годы путинского правления. Такой пакт видится исключительно как вариант верхушечного соглашения между различными группами правящих элит, призванного обеспечить постепенное «размягчение» авторитарного режима и его поэтапную трансформацию под контролем «сверху», без потери управляемости и выхода на поверхность разрушительных социальных сил. По-прежнему широко распространено представление о том, что в России успешные политические и экономические реформы могут осуществляться только сверху. «Низовой» вариант выхода из авторитаризма – его крушение в результате собственной несостоятельности и под напором общественных сил – однозначно приравнивается к насильственной революции, которая может, по общему убеждению, привести только к распаду государства и общества, к социально-политическому регрессу. Эти представления сохраняются и в «послекрымской» России, несмотря на усиление репрессивного, персоналистского характера авторитарного режима, а также на экономический произвол и неприкрытую коррупцию государственных чиновников, носящую особенно демонстративный и наглый характер на фоне экономического кризиса и падения уровня жизни. Более того, они приобретают характер жесткой экзистенциальной дилеммы: или постепенная трансформации режима изнутри, производимая «прозревшей» под влиянием кризиса частью правящих групп, или захват власти радикальными националистами и кровавый хаос[1].

Хрестоматийным примером успешного «пакта элит», обеспечившего поэтапный переход от авторитаризма к демократии, в российской либеральной публицистике считается Пакт Монклоа в Испании. Действительно, Пакт (точнее Пакты, поскольку их было два – политический и экономический), подписанный 25 октября 1977 года в мадридском дворце Монклоа, резиденции председателя правительства, между правительством Испании во главе с Адольфо Суаресом и руководителями политических партий, прошедших в парламент на первых за сорок лет демократических выборах 15 июня 1977 года, стал очень важным этапом в процессе демократического перехода. Однако сам этот переход (La Transición), который рассматривается в транзитологической литературе как модельный, повлиявший в той или иной мере на опыт других стран, позднее вступивших на тот же путь, отнюдь не сводится к Пакту Монклоа. Собственно переход от авторитарной диктатуры к демократии занял в Испании семь лет: со дня смерти диктатора Франсиско Франко 20 ноября 1975 года и до парламентских выборов 28 октября 1982 года, которые выиграла оппозиционная Испанская социалистическая рабочая партия (ИСРП), обозначив важнейший рубеж консолидации демократии: мирный переход власти от одной политической силы к другой. Задача данной статьи состоит в том, чтобы выделить основные моменты успешной демократической трансформации в Испании и попытаться понять, какие уроки испанского «модельного» перехода сохраняют свою значимость для будущей демократизации других стран.

На самом деле изменения в испанском обществе, облегчившие переход от авторитаризма к демократии, начались задолго до смерти Франко. С конца 1950-х годов франкистская диктатура отказывается от продолжения политики экономической автаркии, которой она следовала в течение двадцати лет после окончания гражданской войны[2]. В результате успешной модернизации экономики в 1960–1970-е годы Испания в короткий исторический срок превращается из страны с традиционной аграрной экономикой и преобладанием сельского населения в преимущественно городскую страну с развитой промышленностью и сектором услуг. Этому сопутствовали глубокие и очень быстрые, вместившиеся в жизнь одного поколения, демографические изменения: с 1960-го по 1975 год 6,5 миллионов испанцев перебрались из деревни, где не было работы, в города; при этом примерно 20% населения страны переехали из сельской местности в наиболее урбанизированные районы – Мадрид, Барселону, Страну Басков. Доля сельского населения снизилась с 40% в 1950 году до 25% в 1970-м и 14% в 1987-м, в то время как доля занятых в секторе обслуживания выросла с 27% населения в 1940 году до 37% в 1970-м и 46% в 1987-м.

Превращение Испании в туристическую страну, с одной стороны, и распространение телевидения, с другой, вызвали демонстрационный эффект, очень важный после двадцатилетней изоляции. Испанцы впервые увидели европейский средний класс и на своих курортах в качестве туристов, и в телевизионных фильмах, которые отражали образ жизни, поведения и потребления, характерные для более развитых обществ. В этом же направлении действовали взрывной рост образовательного уровня испанского общества и начавшаяся в 1960-е годы его фактическая секуляризация, идущая вопреки тому, что католическая церковь и в особенности католическая организация «Opus Dei» оставались важнейшими идеологическими опорами авторитарного режима. Секуляризация выражалась в резком падении уровня рождаемости, массовом выходе женщин на рынок труда, демократизации семейных отношений, разрыве с традиционными гендерными ролевыми моделями. Процессы социальной, психологической, культурной модернизации испанского общества происходили очень быстро; открывавшаяся Европе и миру страна стремилась преодолеть накопленное отставание и наверстать упущенное время.

Успешное экономическое развитие 1960-х (экономика росла в среднем на 6% в год) и процессы социальной модернизации подрывали положение тех традиционалистских социальных групп, которые были опорой режима Франко: владельцев крупной земельной собственности, мелких предпринимателей, торговцев и ремесленников, буржуазии-рантье. Либерализация экономики разрушала власть крупных земельных собственников, на их место пришла современная аграрная буржуазия, мелкие сельские собственники в массовом порядке переселялись в города, инфляция съедала доходы рантье. Одновременно в Испании формировался динамичный и современный средний класс, и этот процесс тоже происходил очень быстро: с 1965-го по 1984 год доля занятых в секторе обслуживания, технического и административного персонала, управленцев, торговцев, предпринимателей, не использующих наемного труда, а также самозанятых выросла с 35% до 52%, в то время как доля ручного и сельскохозяйственного труда сократилась с 65% до 46%[3].

По мнению многих испанских социологов, социальные и культурные изменения 1960-х годов подготовили почву для превращения страны в демократию после смерти Франко. За сорок лет диктатуры в стране сменились два поколения (в 1975 году доля испанцев, родившихся до гражданской войны, составляла всего 5%), и молодежь, согласно опросам общественного мнения, в большинстве своем все больше придерживалась демократических взглядов. Хотя политический режим в 1960–1970-е годы радикальным образом отличал Испанию от современных обществ, для большинства молодых людей политические перемены были лишь вопросом времени[4]. Это не означало, однако, что превращение Испании в демократию после смерти Франко произошло автоматически. Напротив, этот процесс носил крайне сложный и драматичный характер, его успех отнюдь не был предрешен. Его важнейшей составляющей стало появление в Испании широкого антифранкистского движения, в котором участвовали представители разных групп: студенты, рабочие, пацифисты, молодежь, горожане. Без нараставшего с начала 1970-х годов давления социальных и демократических движений, без их выхода на улицу и постепенного ее завоевания, вопреки тотальным запретам и жестким репрессиям, невозможно объяснить окончательный слом диктатуры в конце десятилетия.

Давление снизу

Рабочее движение играло в этом процессе ведущую роль. Его подъем в 1970-е годы был в значительной мере связан с теми специфически условиями, в которые его ставил авторитарный политический режим. Забастовки в Испании были запрещены до самого краха франкизма, хотя с 1965 года уголовный кодекс и перестал квалифицировать их как «мятеж». Поэтому конфликты, в основе которых лежали чисто трудовые требования, политизировались. Жесткая институциональная структура франкизма не оставляла места для легального отстаивания прав трудящихся: она не допускала ни права на забастовку, ни права на создание собственных ассоциаций. Типичным ответом бизнеса на требования рабочих было применение франкистского трудового законодательства, наделявшего предпринимателей широкими правами для наказания «нарушителей трудовой дисциплины». Репрессии со стороны властей также оказывались неизбежными, поскольку они видели во всяком трудовом конфликте политическую проблему и нарушение общественного порядка. В 1969-м и 1971 годах в связи с подъемом независимого рабочего движения в Испании вводилось чрезвычайное положение, а в 1973-м был организован так называемый «процесс 1001», на котором судили руководителей нелегальных независимых профсоюзов – Рабочих комиссий[5].

В соответствии с корпоративистскими принципами вертикальные франкистские профсоюзы были единственной легализированной формой объединения рабочих; членство в официальных профсоюзах было принудительным для трудящихся всех предприятий. Поэтому борьба за свободу ассоциаций стала основным направлением деятельности независимого рабочего движения, которое в 1973–1974 годах выходит на поверхность и становится одним из основных факторов, формировавших политическую обстановку в Испании. Главным лозунгом движения на пике его подъема в 1976–1977 годах (именно тогда, когда определялись содержание и направление процесса перехода к демократии в Испании) стал лозунг «Свобода. Работа. Амнистия». В период позднего франкизма в Испании существовали несколько независимых профсоюзных конфедераций, самыми влиятельными из которых были Рабочие комиссии, действовавшие под руководством подпольной Испанской коммунистической партии (ИКП), и Всеобщий союз трудящихся, связанный с также нелегальной ИСРП. Рабочие комиссии были самой организованной социально-политической силой испанского рабочего движения, их влияние распространялось на наибольшее число предприятий на всей территории страны, именно они возглавили борьбу за социальные права трудящихся, которая в период ее наивысшего подъема стала одновременно и политической борьбой за демократию. Требование свободы, политической и профсоюзной, разрыва (ruptura) с вертикальными франкистскими организациями и франкизмом как политической и институциональной системой было центральным лозунгом рабочего движения в Испании. В целом, рабочее движение и его мобилизация способствовали борьбе за демократизацию и ускорение изменений больше, чем какая-либо другая антифранкистская организация или социальное движение[6]. Сила и влияние профсоюзов позволили им стать реальными участниками социального пакта, который именно в тот период складывался в Испании, хотя они и оказались недостаточными для того, чтобы рабочее движение смогло навязать свою линию в этом пакте.

Независимое студенческое движение появляется в Испании еще раньше, уже в 1950-е годы. Его возглавило поколение лидеров, не участвовавших в гражданской войне и поэтому не обремененных комплексом проигравших. Его требования носили конкретный характер, но борьба за их осуществление очень быстро привела к разрыву между университетской молодежью и франкизмом, к становлению демократического движения студентов и преподавателей университетов. Так же, как и в случае с рабочим движением, главными требованиями студентов были свобода ассоциаций, студенческое самоуправление, отказ от обязательного членства в официальном университетском профсоюзе. Борьба за эти цели началась в середине 1950-х годов и продолжалась полтора десятилетия. Она сопровождалась жесткими репрессиями, периодическим закрытием университетов и их полицейской оккупацией, уличными столкновениями студентов с фалангистами, отчислением руководителей движения из университетов и их убийством. Правительственные репрессии не остановили университетское движение, напротив, они превращали борьбу студентов с официальным студенческим профсоюзом в борьбу против режима. В феврале 1965 года антифранкистские студенческие организации 84 университетов, включая все ведущие университеты Барселоны и Мадрида, объявили о выходе из официального университетского профсоюза Испании, потребовав создания автономной студенческой организации и проведения свободных выборов в нее, а также амнистии для всех изгнанных из университета студентов и преподавателей, свободы преподавания и дискуссий в университете. В апреле 1965 года правительство расформировало фалангистский студенческий профсоюз, разделив его на отраслевые профессиональные организации, которые, впрочем, оно также вынуждено было упразднить под давлением студентов в 1968 году[7].

Таким образом, студенты были единственной социальной и политической силой во франкистской Испании, которая смогла создать массовую демократическую организацию и покончить с политическим институтом авторитарного режима – университетским профсоюзом[8]. Университет стал первым социальным, профессиональным и институциональным сообществом, которое нанесло удар, потрясший авторитарную конструкцию диктатуры, и образовало начиная с 1960-х годов пространство свободы. В этом пространстве, вопреки контролю политических и академических властей и благодаря усилению демократических позиций и демократического коллективного действия, развился первоначальный импульс культурных изменений, без которых не стал бы возможным переход к демократии в 1970-е годы. Не случайно целое поколение будущих испанских политиков вышло из возникшего в конце 1960-х годов Демократического профсоюза университетских студентов[9].

Добившись своей главной цели – свободы университетских ассоциаций, студенческое движение при позднем франкизме, как это ни парадоксально, постепенно утрачивает роль лидера антифранкистской борьбы. Оно все больше растворяется в общедемократическом движении против диктатуры, руководимом левыми политическими партиями. Этому способствует подъем рабочего движения в начале 1970-х годов: студенты активно участвуют в акциях солидарности с рабочими, при этом студенческие организации, ориентированные на сугубо университетские проблемы, постепенно теряют влияние. После смерти Франко левые студенческие организации вместе с рабочими профсоюзами активно участвуют в общегражданской мобилизации за демократический разрыв с диктатурой (ruptura democratica), против попыток обеспечения преемственности режима и сохранения франкистских институтов. Однако студенческое движение к 1976 году перестает быть самостоятельной силой, какой оно было в конце 1960-х; оно все больше зависит от изменений политической стратегии левых партий, в первую очередь компартии Испании – самой влиятельной силы в студенческих организациях середины 1970-х годов.

Антифранкистское сопротивление в Испании отнюдь не исчерпывается рабочим и студенческим движением. Это лишь два примера – несомненно, наиболее ярких, – мощного внесистемного оппозиционного давления, которое в Испании стало важнейшим фактором политических изменений: ослабления диктатуры и появления в правящем блоке людей и организаций, готовых осуществлять демократические реформы. Без такого давления, которое неуклонно подталкивало властные группы внутри диктатуры к поиску компромисса с оппозицией, успешная демократическая трансформация в Испании была бы невозможна. Важно подчеркнуть и то, что оппозиция в Испании не сводилась к политической, она вбирала в себя в качестве органического элемента социальные требования трудящихся, то есть большинства населения. Лозунг испанского рабочего движения «Свобода. Работа. Амнистия» очень четко выражает нерасторжимость социальных и политических намерений оппозиции, которые были интегрированы в ее главном требовании – разрыве со всей институциональной структурой, выстроенной Франко.

Давление сверху

За тридцать шесть лет своего существования франкистский авторитарный режим создал всеобъемлющую систему корпоративистских институтов: назначаемые Кортесы как «парламент», отрицавший саму идею выборов и политического представительства; Испанскую фалангу (Национальное движение) как единственную партию, призванную обеспечить социальную и политическую интеграцию испанского общества; вертикальные профсоюзы как монопольный официально признанный канал социального представительства. С начала 1970-х годов физическое дряхление каудильо сопровождалось неотвратимым ослаблением и изнашиванием корпоративистских институтов франкизма. С открытием страны и успешным экономическим развитием в 1960-е годы на первый план все больше выходили управленцы-технократы, оттеснявшие от управленческих рычагов идеологизированных политиков первого периода франкизма. Однако этот процесс тоже не был автоматическим. Так, Фаланга, утратив свое первоначальное значение как средства обеспечения национального единства и мобилизации вокруг вождя, продолжала сохранять свою значимость в качестве единственного механизма политического участия и продвижения. Будущий творец демократического перехода в Испании, человек, чьей последовательности и настойчивости страна во многом обязана тому, что этот переход осуществился мирно и успешно, Адольфо Суарес, сделал политическую карьеру именно в Фаланге. Он даже не был технократом в прямом смысле слова: его высшим административным постом при франкизме была должность генерального директора радиовещания и телевидения в 1969–1973 годах. На излете франкизма, в апреле 1975-го, Суарес был назначен заместителем генерального секретаря Движения, а сразу после смерти Франко в декабре он занял пост министра – генерального секретаря Движения. Иначе говоря, в первом послефранкистском кабинете Ариаса Наварро Суарес был представителем Фаланги, которую через год с небольшим он же и распустил.

Ситуация внутри испанских правящих групп складывалась далеко не просто. Сторонникам демократических реформ, которых возглавляли король Хуан Карлос I, ставший после смерти диктатора официальным главой государства, председатель Кортесов Торкуато Фернандес-Миранда и глава правительства Адольфо Суарес, противостоял, с одной стороны, франкистский «бункер», ослабленный, правда, убийством в 1973 году баскскими сепаратистами его лидера, председателя правительства Луиса Карреро Бланко, а с другой стороны, – правые консерваторы во главе с министром внутренних дел Мануэлем Фрагой Ирибарне. Позиция этого лагеря заключалась в том, что политический пакт должен быть заключен исключительно внутри режима, между различными его течениями. Таким образом, основная дилемма испанского перехода к демократии, как она была сформулирована в общественных позициях и событиях первой половины 1970-х годов – «разрыв или реформа» (ruptura o reforma), – обретала весьма острый характер, и демократический выход из нее отнюдь не был предрешен. Альфред Степан писал:

«Правящие группы поняли, что они не могут оставаться у власти без чрезмерных, учитывая западноевропейский контекст, репрессий. В то же время те, кто бросил режиму вызов, не могли мобилизовать, по крайней мере немедленно, достаточных сил для того, чтобы сбросить его, в особенности учитывая верность режиму вооруженных сил. В этой ситуации переход к демократии в Испании был начат по инициативе самого режима, хотя и под давлением общества»[10].

Назначение Суареса председателем правительства Испании в начале июля 1976 года стало поворотной точкой, после которой развитие событий резко ускорилось.

Перед Суаресом стояли несколько, казалось бы, неразрешимых задач. Первая заключалась в том, чтобы перейти к новым демократическим институтам путем легальной трансформации институтов франкизма. Эта «квадратура круга» была отражена в известном принципе, приписываемом Фернандесу-Миранде: «От закона к закону законным путем» («De la ley a la ley por la ley»). Речь в этой формуле идет не об использовании институтов франкизма для того, чтобы установить демократию, а об институциональной преемственности. Хотя надо сказать, что и вариант использования франкистских институтов, в частности Кортесов, для того, чтобы проводить постепенные экономические и политические реформы в стране, также обсуждался. Однако Суарес выбрал иной путь, который заключался в том, чтобы убедить Кортесы – легислатуру, созданную Франко и частично им же назначенную, – разрешить создание совершенно иного законодательного органа после проведения открытых и свободных выборов с участием политических партий. Предложенный им Закон о политической реформе после принятия его Кортесами означал исчезновение самих этих Кортесов и большинства несущих конструкций франкистской политической системы. В основе политической реформы было скорейшее проведение прямых, тайных, всеобщих выборов, результатом которых должны были стать новые Кортесы – демократический парламент, отражающий новое состояние испанского общества[11].

Закон о политической реформе был принят Кортесами 18 ноября 1976 года; из 531 депутата его поддержали 435. Он оказался последним Основным законом франкистского государства, принятым «десятой легислатурой органической демократии», – институциональная преемственность была соблюдена, разрыва не произошло, Кортесы проголосовали за фактический самороспуск. Таким образом Суаресу удалось «воспользоваться легальностью франкистских законов и корпоративистских Кортесов для того, чтобы изменить режим конституционным путем, вопреки духу и целям этих законов»[12]. Меньше чем через месяц Закон о политической реформе был вынесен на референдум и одобрен 94% голосов 77% избирателей, принявших участие в голосовании.

В апреле 1977 года был принят целый ряд новых законов – об амнистии, свободе печати, свободе профессиональных объединений, роспуске Фаланги, – которые наряду с принятым в июне 1976 года законом о политических ассоциациях обеспечили условия для проведения 15 июня 1977 года первых за сорок лет свободных выборов. Новый парламент разработал Конституцию, принятую на референдуме 6 декабря 1978 года.

Темпы и особенно последовательность реформ имели важнейшее значение для их успеха. Вторая после обеспечения институциональной преемственности задача, стоявшая перед Суаресом, заключалась в том, чтобы поставить в центр демократической трансформации политические реформы, главной из которых было, конечно, проведение свободных выборов:

«Выборы являются решающим фактором процесса демократизации, демонтажа и лишения власти [disempowerment] старого режима. Еще более важную роль они играют в установлении, легитимации и наделении властью [empowerment] нового демократического режима»[13].

Только государство, обеспеченное новой легитимностью, которая была получена на свободных выборах, могло справиться с нараставшими экономическими и социальными проблемами, и в частности с сепаратистскими выступлениями в Стране Басков и Каталонии. Участвуя в выборах, говорил Суарес, «люди участвуют в строительстве собственного будущего, поскольку они выражают свою волю, выбирают своих представителей, и эти представители будут принимать решения по вопросам, касающимся всего национального сообщества»[14]. Подобное заявление сегодня может показаться тривиальным, но оно отнюдь не являлось таковым в Испании середины 1976 года, где не было недостатка в желающих провести реформы «профессионально», без предоставления решающего слова обществу, «не готовому к демократии».

Это в особенности относилось ко времени и способу проведения экономической реформы. Суарес сначала рассматривал введение плана стабилизации экономики решением исполнительной власти, но быстро понял, что такое решение будет гораздо более легитимным и более эффективным, если он предварительно придет к соглашению с политическими партиями. Иначе говоря, для Суареса политическая реформа была предварительным условием реформы экономической, поскольку только на выборах можно было понять, каковы реальный вес и влияние различных политических сил, действовавших в стране. Только после выборов, полагал он, у правительства появляются законные представители для переговоров о заключении подобного соглашения: «До тех пор, пока над страной нависает политическая неопределенность, не может быть ни оживления, ни стабилизации экономики»[15].

Кроме того, важный смысл проведения выборов состоял в том, чтобы ввести силы, присутствовавшие на улице и в гражданском обществе, в политическую систему. Только пройдя через свободные выборы, политические группы, действующие в стране, становятся представителями народа. В этой связи центральное значение приобретал вопрос о легализации Коммунистической партии и ее участии в выборах, в особенности учитывая ее влияние в крупнейшей профсоюзной конфедерации – Рабочих комиссиях. Даже среди реформаторов в испанском правительстве было достаточно тех, кто считал, что легализацию компартии можно будет осуществить только после проведения первых свободных выборов. В консервативных кругах франкистского истеблишмента такая возможность вызывала полное отторжение, а среди военных, по испанскому выражению, – «звон сабель»[16]. Тем не менее Суаресу удалось добиться легализации компартии в начале апреля 1977 года, что стало ключевым фактором для победы той логики, которую он стремился навязать всему процессу: логики политического перехода. Этому способствовало и изменение политики самих коммунистов: после 1976 года, с принятием Закона о политической реформе, партия начинает отходить от стратегии полного разрыва с франкистскими институтами, которую она отстаивала на протяжении всего позднефранкистского периода, выступая против «пактированной реформы» и реформистского пакта (reforma pactada). В конце 1976 года ее генеральный секретарь Сантьяго Каррильо выдвигает тезис «пактированного разрыва» (ruptura pactada), что означало фактическое согласие с предложенными реформистами правилами игры. Таким образом, две ведущие силы демократической оппозиции – ИСРП (которая была легализована раньше, в 1976 году) и ИКП – приняли предложенную им логику политического поведения и согласились с тем, что их роль в политическом процессе будет ограничена народным волеизъявлением на выборах и парламентской работой по изменению законов. Так, с принятием Закона о политической реформе, поддержанного большинством испанского общества и основными политическими силами, окончился период антифранкистской конфронтации и начался этап переговоров, поиска консенсуса.

Процесс поиска консенсуса внутри политического общества стал отличительным знаком испанского перехода к демократии. После парламентских выборов 1977 года, которые убедительно выигрывает основанный Суаресом Союз демократического центра (СДЦ)[17], правительство приступает к переговорам о принципах общественного пакта. Знаменитые Пакты Монклоа включали соглашение о программе оздоровления и реформы экономики и соглашение о программе юридических и политических действий. В первом из них оговаривались основные направления экономической политики и ее социальные ограничения: меры финансового контроля, налоговая реформа, сдерживание роста денежной массы и уровня инфляции, устанавливались пределы для увольнений (5% от количества занятых на предприятии), признавалось право трудящихся на объединение в профсоюзы и вводился верхний порог для роста заработной платы в 22% (на уровне инфляции, ожидаемой в следующем, 1978, году). В политическом соглашении подтверждались снятие ограничений на свободу печати, запрещалась предварительная цензура, закреплялась прозрачность официальных решений и облегчался доступ к ним со стороны членов парламента, подтверждалось право на свободу собраний, политических ассоциаций, политической пропаганды. Кроме того, пытки в местах заключения объявлялись преступлением, задержанные получали право на адвоката, ограничивалось применение военной юстиции. Политическое соглашение объявляло окончательно распущенными структуры испанской Фаланги.

Конечно, по сути своей Пакты Монклоа были социальным пактом. Однако доминирование политической логики в процессе демократической трансформации привело к тому, что этот пакт был оформлен как политическое соглашение, подписанное лидерами всех политических партий, прошедших в Кортесы на выборах и затем поддержанное представителями наиболее влиятельных социальных сил и организаций[18]. Это, несомненно, ослабило позиции и переговорную силу тех, кто на предыдущем этапе сыграл решающую роль в отступлении франкистского режима, прежде всего – профсоюзов[19]. В той политической динамике, которая была навязана правительством и поддержана политическими партиями, профсоюзы оказались на позициях второстепенной силы, лишь поддерживающей соответствующих политиков и партии[20]. Все это, однако, не отменяет сказанного ранее: Пакты Монклоа были социальной частью политического процесса перехода от авторитаризма к демократии, отнюдь не более важной, чем учредительные выборы 1977 года и принятие новой Конституции в 1978-м. В любом случае содержание Пактов Монклоа ни в коей мере не сводилось к верхушечному «пакту элит»: они более или менее адекватно отразили состояние испанского общества и соотношение в нем основных политических и социальных сил.

Демократия и экономика

Подводя некоторые итоги испанского перехода к демократии, необходимо отметить очевидную даже ретроспективно, после сорока прошедших лет, скорость преобразований. Со смерти Франко до принятия новой демократической Конституции прошли три года. За это время были демонтированы основные франкистские институты, несущие конструкции авторитарного режима: корпоративные Кортесы, правящая партия, вертикальные профсоюзы, другие корпоративистские организации. Были в полном объеме восстановлены все основные демократические свободы и права: свобода слова, печати, собраний, ассоциаций. Всего через полтора года после ухода каудильо были проведены свободные учредительные выборы в парламент. Следующие выборы, уже на основе новой Конституции, были проведены 1 марта 1979 года. В целом же период перехода – до ключевого момента смены правящей партии и прихода к власти в 1982 году оппозиционной ИСРП – занял в Испании семь лет.

Скорость и последовательность демократической трансформации, несомненно, стали факторами ее устойчивости и успешности. Настойчивость в проведении политических преобразований, утверждение исключительно политической, институциональной, конституционной логики реформ, основанных на поиске компромисса, является очевидной заслугой Суареса и поддерживавших его короля Хуана Карлоса I и целого поколения политиков, как вышедших из позднефранкистского истеблишмента, так и оппозиционных. Конечно, в Испании, как отмечалось выше, сложились благоприятные объективные условия для демократизации, связанные с социально-экономической трансформацией 1960-х годов и ее социальными последствиями. Кроме того, важнейшим фактором, облегчившим демократизацию и оказывавшим сдерживающее влияние на общественные настроения, была травмирующая память о кровопролитной гражданской войне, передававшаяся из поколения в поколение. Желание избежать нового раскола Испании на две страны, как это произошло в 1930-е годы – «Никогда больше!» («¡Nunca más!»), – доминировало во всех социальных и политических группах.

В определенном смысле можно сказать, что Испания постепенно «изжила» франкизм. Однако, как не раз говорилось, это не было автоматическим, естественным процессом. Победа демократии стала возможной после полутора десятилетий ожесточенной борьбы различных социальных и политических сил, с одной стороны, и последовательного, ответственного субъектного действия тех, кто волею случая (или короля) оказался во главе процесса и смог принять правильные решения в нужное время, – с другой. Предельно упрощая, можно сказать, что Испании повезло в том, что и король, и Суарес были убежденными демократами[21]: первостепенным для них было создание демократических институтов, а все остальное, включая назревшую экономическую стабилизацию и реформу, имело подчиненный характер. Для того, чтобы успешно провести экономическую реформу, необходимо было легитимное государство, которое могло быть только демократическим и построенным демократическими методами.

Переход к демократии в Испании не был столь легким и мирным, как это зачастую кажется при ретроспективном взгляде. На 1976–1982 годы приходится пик политического насилия как со стороны баскских сепаратистов и леворадикальных организаций, так и со стороны полиции[22]. Периодически раздававшийся «звон сабель» привел в начале 1981 года к правительственному кризису, отставке Суареса и попытке военного переворота 23 февраля 1981 года. Контролируемый переход к демократии при сохранении преемственности правоцентристской политической элиты предыдущего периода породил огромное разочарование (desencanto) именно в тех слоях населения, которые внесли наибольший вклад в борьбу с диктатурой, в первую очередь в рабочем и студенческом движении. Консолидация демократии – приход к власти социалистов в 1982 году – стала рубежом, обозначившим смену политической культуры в Испании: культура борьбы и протеста уступила место демократической рутине, «ежедневному кошмару разочарования и скуки», говоря словами Гильермо О’Доннелла. «Политический боец и активист превратился в члена организации, который платит регулярные взносы, ставшие осязаемым символом политической институционализации»[23]. В том же направлении воздействовал на страну и переход Испании к постиндустриальной фазе развития. Старая культура индустриального общества с ее боевыми рабочими и студенческими организациями, политическими забастовками и массовыми митингами, широко укорененной верой в то, что готовность к борьбе и самопожертвованию рано или поздно приведет к победе, сменилась в начале 1980-х – на пике успехов демократической консолидации! – «культурой ухода в частное пространство, отрицания протеста, перехода от либертарианизма к либертинизму, от контркультуры к антикультуре, от солидарности к индивидуализму, от идеализма к нарциссизму, нигилизму, цинизму и эпикурейству»[24].

Созданная Суаресом правоцентристская партия СДЦ потерпела сокрушительное поражение на выборах 1982 года, от которого уже не оправилась[25]. С началом 1980-х годов центр как таковой вообще исчез из политического спектра Испании, уступив место поляризованной двухпартийной системе, в которой Социалистическая рабочая партия противостояла правоконсервативной Народной партии, созданной на основе Народного альянса Фраги. Проработав почти тридцать лет, двухпартийная система дала серьезнейший сбой на рубеже 2010-х годов и в настоящее время фактически перестала существовать. Это позволяет некоторым исследователям говорить о кризисе модели демократического перехода в Испании и о разрыве того «исторического компромисса», который сорок лет назад был заложен в основу Transición[26].

Все эти и многие другие проблемы испанской демократии, анализ которых лежит за рамками данной статьи[27], нужно упомянуть для того, чтобы не создавалось ложного впечатления о легкости и безупречности испанского перехода к демократии. Он действительно был успешным, но за этот успех, как я пыталась показать, заплачена немалая социальная, политическая и человеческая цена.

- See more at: http://www.nlobooks.ru/node/7607#sthash.SSV5EMIW.dpuf