Помнится, в дни, когда «вежливые люди», они же «зеленые человечки», готовили Крым к воссоединению с Россией, общественное мнение страны было очень увлечено этим процессом и обращало нарочито мало внимания на международную реакцию. Мнения же, которые нам, исследователям, удавалось собрать, были двоякого рода. Часть опрошенных была уверена, что поскольку мы «берем свое», то нас поймут и будет «все путем». Другая часть выражала беспокойство, поскольку берем мы не очень-то свое или, во всяком случае, «они» считают, что «не свое». И тогда опять нас будут укорять и виноватить, надоело уже!

Далее состоялось все то, что состоялось. Были введены санкции, которые наша публика встретила сперва, пока было неясно, что это значит, некоторым испугом, а потом, когда открылось, в чем, собственно, дело, – откровенным смехом. Мы у них из-под носа целый полуостров увели, а они в ответ единственно, что смогли, – какие-то мелкие гадости, которых мы даже не чувствуем!

Шло время. Был Донбасс, где все получалось совсем не так гладко, как в Крыму. Общество, уверившееся в мудрости и отваге своего руководителя, сперва вместе с ним или даже вперед и за него готовилось принять всю Новую Россию в состав России. Что на это скажут другие страны? А пусть клевещут и называют нас агрессорами. Семь бед – один ответ.

Потом что-то пошло не так. Вслух высказывать желания о присоединении новых земель, как поняла публика, стало несвоевременно. Общественное мнение согласилось на то, чтобы уже собиравшиеся вступить в РФ «республики», остались при своем неопределенном статусе и жили бы на манер Приднестровья. Также вслух не говорилось, но в глубине души понималось, что сворачивание столь приятно-патриотических планов относительно Новороссии во многом произошло потому, что вот этого наше внешнее окружение уже точно бы не потерпело. Чтобы не говорить этого даже самим себе и не думать об этом, сформировался «консенсус»: присоединение невозможно по экономическим причинам – это невыгодно, не потянем, ведь придется их всех кормить, а нам самим не хватает.

Менялось и отношение к санкциям – особенно после того, как к ним добавились «контрсанкции». Дело в том, что изначально санкции, как они виделись нашему населению, ударяли прежде всего по верхушке и не задевали простых россиян. А вот ответные санкции, как раз наоборот – нанесли сильный удар по массовому потреблению. Признавать, что «контрсанкции» бьют по своим, не хотелось никому – ни их инициаторам, ни пострадавшим потребителям. (Потому, кстати, и было там много разговоров о дорогих сырах, которые мы «сроду не ели» и без которых «конечно же, обойдемся».) Разговоры пошли о том, как станет хорошо, когда, вместо импортных продуктов, появятся «наши» – и дешевле, и лучше привозных.

Когда выяснилось, что «импортозамещающие» продукты хуже, дороже и снова «не наши», общественное мнение снова нашло выход. Результаты «контрсанкций» мысленно присоединили к санкциям, начав называть этим словом и их действия, и наши. В том, что жить стало труднее, виноваты и санкции, и падение нефтяных цен, и экономический кризис – причем причины этих явлений для простоты объединялись. Выходило, что американцы как-то там устроили падение цен на нефть (назло нам), они же спровоцировали мировой кризис и еще они – чтобы нас до конца унизить и разорить – ввели свои санкции. В более мягких версиях падение цен на нефть и кризис оказывались результатом никому не подчиняющейся экономической стихии, но санкции все равно трактовались как нарочитые козни Запада (то есть США и танцующей под их дудку Европы).

Связь между западными санкциями и нашими действиями в отношении Украины трактовалась так: они давно хотели нас унизить и вот придрались к тому, что мы взяли Крым. В основе этого лежит убеждение, что на самом деле Запад не рассматривает наши действия с позиций права, – они сами живут, как мы, по законам силы, а о праве заговаривают, только когда это нужно им. Массовое сознание, надо это понимать, зашло в моральной дискредитации Запада весьма далеко. Собственно, настолько далеко, насколько «развернуло» собственную мораль в противоположную сторону, утверждая в отношении Крыма и прочих спорных тем, что «это наше право». Не потому, что «право», а потому, что «наше». То есть дискредитация Запада равновелика изоляции, в которой оказалась Россия. Дискредитация позволяет относиться к изоляции легко.

В моральной сфере произошло примерно то же, что в сфере экономическо-политической – не вполне, так сказать, симметричный ответ. Борис Дубин в своих последних выступлениях говорил, как наше общество с облегчением сбросило с себя обязывающие нормы общечеловеческой – на деле «их» – морали. Ответом на моральное осуждение было: а пойдите вы с вашей моралью, ответом на моральные санкции – контрмораль.

Уточним, что речь идет только о публичной сфере – именно о ней нам в основном повествуют результаты социологических исследований. То, что происходит в отношениях между людьми, надо изучать отдельно и с помощью других методов. Скажем здесь только об одном моменте. Бытовая повседневная мораль во многом автономна от морали публичной и может сохранять свою «доброкачественность» даже в случае «порчи» в публичной сфере. Но есть соединяющее их звено – школа, где происходит очень сложный процесс интериоризации публичных норм. В ходе этого процесса в детских душах нормы бытовой и политической честности укладываются рядом, стенки меж ними еще нет. То, что взрослые воспримут спокойно («подумаешь, ну, врут по телевизору про тех-то…»), дети примут в качестве нормы.

В публичной же сфере россияне выражают убеждение, что «в целом Россия лучше большинства других стран» (59%). Если так, то зачем слушать тех, кто заведомо хуже нас? Есть, правда, коварный вопрос: а почему именно наша страна лучше всех? Респонденту предлагается много вариантов ответа, из которых наиболее популярны те, в которых утверждается: «Потому, что наша». Эту формулу содержат два варианта, на первый взгляд слабо различимых: «Моя страна, права она или нет, – это моя страна» и «Люди должны поддерживать свою страну, даже если она не права». Со вторым утверждением согласились 56% россиян. Думается, что и первое они сочли его эквивалентом. Но первое утверждение читается иначе: речь не о том, чтобы поддерживатьстрану в ее неправоте, а о том, чтобы нести ответственность за свою страну – и тогда, когда она права, и, что куда менее приятно, когда она не права. Второе высказывание построено на принципах, противоположных тому, на которые опирается первое.

Положение с общественной моралью волнует тех, кто в силу своего положения видит больше и дальше. Крупный социолог и видный общественный деятель, отнюдь не испытывающие симпатии друг к другу, в своих выступлениях говорят одно и то же: сейчас самой главной проблемой нашего общества является преодоление разразившегося кризиса морали. Это, считают они, ключ к возможным политическим преобразованиям; без этого они не состоятся. Разница лишь в том, что социолог, будучи в летах, не чает увидеть, как это произойдет, а политик молод и верит, что моральное выздоровление общества состоится на его глазах – при нашем общем участии.