В древнерусских Кормчих книгах греческие эквиваленты термина res publica переводятся как “людские вещи”, а иногда встречаются “градские вещи” как перевод греческого politika pragmata[1] . В XVIII веке, когда республиканский словарь уже сознательно внедрялся в русский язык, Радищев в “Путешествии” пишет: “В Новегороде… народ собирался на вече, для разсуждения о вещах общественных”. Прямая калька с термина res publica (как “вещи гражданские”) приводится в “Полном собрании законов российской империи” (т. IV, с. 67), а в наброске перевода популярных изречений в следующем контексте: “Не толико всенародную вещь долгия глаголы украшают, яко честные дела”[2]. Учитывая, что термин res можно переводить и как “дело”, и как “вещь”, кажется странным, что это понимание res publica как вещи градской, гражданской, народной, общественной почти совсем ушло из современного русского языка.

Посмотрим, насколько вещи - общие, общественные или публичные - были важны для классической римской мысли о res publica. “Geschichtliche Grundbegriffe” под редакцией Козеллека отсылает читателя, желающего узнать о латинской истории термина, к статье Рудольфа Штарка, и мы начнем с нее как с некой точки отсчета[3].

Тезис Штарка

Штарк начинает рассмотрение с анализа составных частей термина. Res - любопытное слово, по своей форме являющееся “коллективным собирательным”: во-первых, оно имеет грамматическую форму единственного числа, но множественное значение по денотату, то есть оно представляет множество предметов или процессов как совокупность. Во-вторых, res может играть роль местоимения: когда к нему присоединяется какая-либо храктеристика, оно становится аналогом английского something, французского quelque chose: res patria означает все, что связано или принадлежит paterfamilias, res familiaris - все, что имеет отношение к familia. Res publica, таким образом, относится ко всему, что связано с публичной жизнью или, точнее, с populus, если вспомнить наиболее знаменитое определение res publica в одноименном диалоге Цицерона: она есть res populi (De Rep. I: 39).

Populus, из которого развился и термин publicus, этимологически связан, по мнению Штарка, с индоевропейским *pl-plo, превратившимся в церковнославянское тълпа или русское “толпа”[4]. Первоначальные значения термина в римских источниках имеют чаще всего военные коннотации, схватывающие реальность вооруженной толпы. Magister populi означало “командующий пехотой”, в контрасте с magister equitum, “командующий всадниками”, и только позже термин populus распространился на все войско, а потом и на всех граждан Рима. Popularis означало соратника, собрата по оружию, а глагол populari - “разрушить, присвоить”. По контрасту с этим для обозначения процесса присвоения чего-либо общиной пользовались, согласно Штарку, невоенным термином publicari. Штарк не обсуждает подробно очевидный вопрос, могли ли захваченные римской армией трофеи рассматриваться как res publica, но Алан Уотсон позже написал, что только захваченные рабы и земля могли рассматриваться как достояние всего войска (и позже народа): захваченное движимое имущество таковым не являлось[5]. Чтобы легионы не раздирал порок алчности, пока часть армии осаждала город и вела битву, другая часть собирала общую добычу, которая потом делилась генералом на всех воинов, включая тех, кто заболел или отутствовал по официальным поручениям. Однако если генерал присваивал себе часть имущества незаконно - как случилось с полководцем Камиллом в 391 году до нашей эры, который оставил себе бронзовые ворота, - то этот проступок рассматривался не как кража частного имущества, а как peculatus, противоправное действие по отношению к res publica.

Штарк, конечно, сразу замечает, что общее значение термина отнюдь не подразумевает только вещь или достояние. В половине случаев термин res publica ближе к греческому термину pragma - дело, деяние, - чем к греческому же chrema, означавшему вещь или предмет обихода. Однако это различие между вещами и делами - не то, что его интересует прежде всего, предмет его внимания - то, как из всех этих представлений о вещах народных или делах народных развилась идея res publica как некоего высшего единства и как агента действия. Поэтому он концентрируется на двух переходных выражениях, в связи с которыми постепенно выкристаллизовалась эта идея высшего единства. Первое - это rem gerere, первоначально означавшее ведение боевых действий, но потом ставшее обозначать ведение всех дел Рима и заботу о всех его вещах. Второе - res Romana, которое из топонимического обозначения превратилось в указание того, что res publica означало уже не единократную сделку римского народа, а некоторую совокупность вещей и дел римских, с внутренней градацией - от наиболее незначимых до summa res publica, наивысших и наисерьезнейших. Отсюда уже один шаг до персонификации res publica, которая становится в поздней римской литературе агентом взаимодействия. Так, уже у Плавта в прологе “Амфитриона” Меркурий говорит, что он и его отец заслужили повиновения от тех, к кому он обращается, и от res publica (как от отдельного контрагента), а позже в тексте Юпитер опасается, не подумают ли, что он ставит свою жену выше res publica.

Штарк опубликовал результаты своего диссертационного исследования в 1937 году, второе издание вышло с исправлениями и дополнениями в 1967 году. По-видимому, время написания определило интерес Штарка: показать, как из разрозненных, единичных дел и вещей народа, Volk, рождается идея государства как высшего единства - идея, столь популярная между двумя мировыми войнами. Но эта направленность тезиса не заставила его придумывать то, что не подтверждалось источниками. Так, он признает, что договоры всегда подписывались не от имени res publica, a от SPQR, Сената и римского народа - истинных действующих лиц римской истории. Штарк также отметил, что res publica сама действует очень редко, в основном являясь объектом воздействия других - до нововременной идеи государства как активной единицы действия здесь было еще очень далеко.

Вещи публичные в римском праве

Откуда же берется распространенная идея, что в Риме был четкий и особенный класс вещей публичных или общественных, которые назывались res publicae? Термин здесь употребляется уже во множественном числе, в отличие от единственного числа - res publica, и обычно упоминается в современной правовой литературе в классификациях типов вещей по римскому праву. Традиционно в учебниках повторяется один параграф из “Институций” Юстиниана: “…вещи вне частной собственности делятся на принадлежащие всем по естественному праву, публичные, вещи юридических лиц или ничьи” (Inst. II: 1). Разница между этими категориями обычно описывается так: res communes - это вещи, принадлежащие всему человечеству, как воздух или море; res publicae - это общественные вещи, которые регулируются государством, как порты, дороги, водопроводы, движение на судоходных реках; res universitatis - это собственность городов или общин еще меньшего размера, как, например, стадионы или театры; res nullius - ничьи, либо потому, что они еще не присвоены никем, как дикие плоды и животные, либо вещи под божественной юрисдикцией[6].

Проблема с подобной классификацией заключается в том, что в самих латинских текстах вещи, включаемые нынешними юристами в подкласс res publicae, не определяются с помощью этого общего термина. Обычно просто к названию класса вещей добавляется прилагательное publicus. Например, мы находим много упоминаний viae publicae, flumina publica, loci publici - что означает “публичные дороги”, “публичные реки”, “публичные места”. Однако никогда, ни в одном предложении не говорится, что все эти дороги в целом или все эти места в целом - это res publicae.

Откуда же берется убеждение, что есть вещи - А, Б, В… - которые вместе составляют класс res publicae? Ответ покоится в учебниках по праву, которые пытаются нас убедить, что данный класс существует, и учат нас говорить о нем. Однако места, на которые ссылаются эти учебники, описывая res publicae, даже не упоминают это выражение, например как это происходит в часто цитируемом D.43.8.2.3:

“Каким образом толковать понятие publici loci, определяет Лабеон, относя его и к свободным площадям, и к островам, и к полям, и к публичным путям, и к публичным дорогам”[7].

Часты ссылки и на D.41.1.14, где про litora publica, “публичные берега”, говорится, что они публичны не в смысле того, что они являются владением populus’a, а в том, что они первоначально были созданы природой и так пока и не стали чьей-то собственностью. Часто опираются и на D.18.1.6.pr, где разграничиваются publica loca, находящиеся в имуществе римского народа ( in pecunia populi), и те, что находятся в общественном пользовании ( in publico usu), как Марсово поле.

Для читателя, воспитанного на Витгенштейне - а для него значение есть словоупотребление, - будет по меньшей мере странно, что цитаты, не использующие термин res publicae, используются для определения этой категории. К примеру, учитывая количество раз, когда вместо этого цитируются строки, упоминающие публичные места, по крайней мере стоило бы прокомментировать в сноске связи между термином locus и res[8], если не написать целый философский трактат об отношении между категорией места и категорией вещи. Подобные заметки читателя могли бы казаться придирками, если бы не подтверждались одним фактом: во всем корпусе Юстиниана термин res publicae (во множественном числе) употребляется в основном для обозначения совокупности или множества республик или общин, несколько раз встречается в обобщающих классификациях систем вещей и несколько раз - в значении “общественные дела”. За одним исключением, о котором я скажу особо, во всем корпусе этот термин не используется для обозначения неких “вещей публичных”.

Действительно, наш термин во множественном числе - res publicae - постоянно используется в “Дигестах” в таких выражениях, как munera necessaria in rebus publicis (D.50.5.1.pr), omnibus rebus publicis frumentaria pecunia (D.50.8.2.3), debitores rerum publicarum (D.50.4.6.1) или defensores rerum publicarum (D.49.4.1.13). Все эти выражения обозначают, как мы сказали бы теперь, несколько политических или гражданских сообществ вместе[9], про которые говорится, что для их существования нужны обязательные городские службы, перечисления в их казну или зерновой фонд, что у них есть свои должники или защитники. Выражения, подобные этим, характерны и для республиканской эпохи. Образованный классицист начала ХХ века мог без большого труда насчитать 24 словоупотребления res publicae со значением “несколько политических единиц” у одного лишь Цицерона. Примеров второго по частоте значения этого термина - “публичные дела” - было гораздо меньше, всего три в доступном автору корпусе латинских текстов. Но, замечал саркастически автор, даже их он не рекомендовал бы для школьных упражнений по изложению на латинском[10].

Третье характерное словоупотребление res publicae появляется только в трех местах в “Дигестах” и ни разу - в “Кодексе” или в “Институциях” Юстиниана. Во всех этих трех случаях категория res publicae появляется как часть юридической классификации, оно является результатом работы систематизаторов римского права. Так, D.1.8.1.pr приводит знаменитую цитату из Гая:

Hae autem res, quae humani iuris sunt, aut publicae aut privatae. quae publicae sunt, nullius in bonis esse creduntur, ipsius enim universitatis esse creduntur. (“Вещи, которые являются вещами человеческого права, суть или публичные, или частные. Те, которые являются публичными, не считаются находящимися в чьем-либо имуществе, но считаются вещами, принадлежащими самой совокупности”.)

Еще одна глава, D.41.3.9, тоже цитирует Гая, когда говорит, что телесные вещи особенно подходят для usucapio, присвоения на основании долгого пользования, exceptis rebus sacris, sanctis, publicis populi romani et civitatium (“кроме сакральных, священных, принадлежащих римскому народу в целом и отдельным муниципальным общинам”). Это перечисление - тоже следствие абстрактной классификации. Третий пример - результат не абстрактной классификации, а практической ситуации. Цельс в D.41.1.51.1 утверждает, что res hostiles - вражеское имущество - становится не “публичным достоянием”, а имуществом тех, кто его захватил ( non publicae, sed occupantium fiunt). Это может казаться, пожалуй, единственным примером, когда термин res publicae довольно недвусмысленно применяется к вещам, - но это исключение, которое подтверждает правило[11].

Тезис Тома

История самого термина res в римском праве, возможно, поможет нам понять, почему для термина res publicae коннотация дел оказалась более важна, чем коннотация вещей. Йан Тома представил исчерпывающий анализ, где он попытался расправиться с международным господством немецкой школы великих юристов XIX века, которые после Савиньи и Йеринга воспринимали взаимоотношения persona и res по модели взаимоотношений между субъектом и объектом[12]. С точки зрения Тома, они просто вчитали Канта и Гегеля в латинские первоисточники, где их не было. Отсюда и возникла интерпретация res как прежде всего вещи, предмета, наследства.

Согласно Тома, сначала слово res обозначало процесс, судебное дело, где сталкиваются разные точки зрения по поводу определенных вопросов, а только потом уже из этого недифференцированного понятия выделилось отдельное представление о предмете, по поводу которого идет спор, - и предмет этот часто имел конкретную материально-вещественную форму. Действительно, первое упоминание res в римских юридических документах - в “Законах XII таблиц” - появляется в контексте описания процедуры суда. Все начинается с ситуации rem ubi pacunt, orato (I: 6): когда до суда достигается соглашение по поводу раздора, то об этом объявляется устно. Ni pacunt, in comitio aut in foro ante meridiem caussam coicunto (I: 7): если пакта о примирении не достичь, то до полудня либо на собрании, либо на форуме стороны заявляют свои претензии. Post meridiem praesenti litem addicito (I: 8): после полудня судья рассудит раздор присутствующих. Запись в словаре Феста (Festus, L:103) дает нам те же три ключевые слова в одной связке lis - causa - res: говорят, что тот проиграл процесс ( litis cecidisse dicitur), кто утерял свои доводы ( causam amisit) в деле, по поводу которого разбирались ( eius rei, de qua agebat). Таким образом, Тома интерпретирует наиболее древние употребления термина res по модели Цицерона в De Or. II: 19, 78 - как дело, попавшее в ситуацию столкновения или противостояния, res in controversia posita.

Из этого первоначального значения позже развились значения res как интереса оспариваемых благ и - в конце концов - просто имущества, как в цитате Плавта (“Стих”, 405-406): “Меркурий, который помог моей торговле и учетверил мое состояние, rem meam”. Но коннотации судебного процесса вегда были центральны. Даже rem gerere первоначально обозначало не ведение военных действий, как пытался бы убедить нас Штарк, а - согласно Тома - представление интересов другого в суде[13]. Когда уже во время имперских юристов появляются все упорядоченные классификации вещей, это становится возможным потому, что res выделилась из контекста судебного столкновения, ведет свое собственное существование как предмет, отделенный от людей и их тяжб, иногда - только как меновая стоимость. Но остаточное воспоминание о res как судебном столкновении остается и в имперском дискурсе, пишет Тома: юристы того времени предпочитают говорить о собственности как о patrimonium или dominium, нежели как о res, так как последняя категория несет в себе коннотации потенциального оспаривания права на владение.

Немецкие юристы, наверное, оспорили бы половину доводов Тома, так как ему пришлось прибегнуть к некоторым натяжкам и неортодоксальным интерпретациям известных латинских текстов. Однако его заслуга, несомненно, состоит в том, что он привлек наше внимание к фундаментальному - по крайней мере, не менее важному, если не вообще первичному - значению res как оспариваемого дела. Но прежде чем мы перейдем к этому последнему пункту - о раздорах по поводу дела под названием res publica, зададимся следующим вопросом. Если большинство употреблений res publicae - в тех случаях, когда термин не означает “несколько политических единиц”, - отсылает нас к делам, а не вещам, то почему Штарк верил, что в половине случаев термин res publica имеет денотатом некие “вещи публичные”? Теперь придется обратиться к исследованию словоупотребления именно этого термина - в единственном, не во множественном числе, - который, наверное, и давал повод Штарку (да и всем приверженцам немецкой юридической школы) думать о нем как об обозначающем набор вещей.

Res publica в единственном числе: есть ли здесь вещи?

Количество употреблений этого термина в единственном числе в корпусе Юстиниана очень велико, и исчерпывающе описать их, учитывая ограничения данной статьи, невозможно. Однако можно выделить несколько ключевых характеристик, приближающих нас к пониманию описываемого феномена.

Во-первых, чаще всего на страницах “Дигест” и “Кодекса” встречается выражение rei publicae causa abesse (“отсутствовать по делам res publica”) или его эквиваленты. Как часто замечают:

“…в течение всего республиканского периода проблема того, что официальные лица должны были служить за пределами Рима в контексте все более возрастающих военных вызовов, оказалась наиболее мощным катализатором институциональных перемен внутри системы”[14].

Конечно, даже республиканский Рим был озабочен растущей властью генералов в провинциях, размером и ограничениями их imperium’a, но другой стороной той же медали была попытка урегулировать проблемы, связанные с отсутствием солдат дома. В имперский период мы видим схожие проблемы: юристам приходится заниматься вопросами того, что делать с собственностью или гражданскими обязанностями отправляющихся в провинции проконсулов (D.4.6.32), писарей, фиксирующих акты губернаторов провинций (D.4.6.33.1), солдат по дороге в свои части или следующих домой в разрешенный отпуск (D.4.6.34.pr). Я привел несколько примеров из одной книги, но количество цитат, сожержащих выражение “отсутствовать по делу res publica”, превышает все ожидания[15].

Вторая отличительная черта словоупотребления с термином res publica в римском праве - это то, что нам сложно определить этот термин с помощью замещения его другим словом. Иногда, исходя из контекста, можно точно сказать, что имеется в виду - муниципий, вся империя или единица другого масштаба, но чаще всего это сделать сложно[16]. Ульпиан заметил это, написав (D.50.16.15): “Имущество гражданской общины несколько вольно называют публичным, ведь публично только то, что принадлежит римскому народу”. Но он же сам понимал, что привычка устойчива (D.50.16.17): “…мы относим к публичным вещам… то, что, например, как имущество принадлежит гражданским общинам”[17]. Пожалуй, только в тех местах “Кодекса”, где употребляется выражение Юстиниана res publica nostra, нет сомнений: он четко имеет в виду всю империю, его империю. Например, как в CJ.1.27.1.10:

“С божьей помощью и для счастия нашей империи ( pro felicitate rei publicae nostrae), Мы устанавливаем этим божественным законом, чтобы вся Африка, которой Бог в его милосердии наделил Нас, могла наслаждаться совершенным порядком и имела свою собственную префектуру”.

Если мы в большинстве случаев не можем определить res publica через замещение, можем ли мы определить этот феномен по контрасту с тем, чем он не является? Тексты юстиниановского корпуса позволяют подчеркнуть два основных таких контраста. Во-первых, res publica противопоставляется корпорации или гильдии, единице меньшего масштаба, как мы сказали бы сейчас, хотя они похожи. D.3.4.1.1 цитирует параллели, проведенные Гаем:

“Те, кому разрешено инкорпорироваться ( corpus habere) под именем коллегии, товарищества ( collegii societatis) или под другим именем того же рода, приобретают свойство иметь по образцу res publica общие вещи ( habere res communes), общую казну и представителя или синдика, посредством которых, как и в res publica ( per quem tamquam in re publica), делается и совершается то, что должно делаться и совершаться сообща”.

Это также видно из мнения Ульпиана в D.2.4.10.4, где рассказывается о праве освобожденного раба подавать в суд на отдельных членов гильдии, корпорации или граждан civitas, которым он до тех пор принадлежал на правах общей собственности, но не имеет права подавать на саму res publica или res universitatis в целом без предварительного получения разрешения по эдикту, из-за специальной чести этих единиц, rei publicae honorem. Структурные подобия, однако, не отменяют различия.

Представления о союзах разной степени общности и о специальном статусе res publica среди этих общностей были свойственны и мысли республиканского периода. Так, Цицерон в трактате “Об обязанностях” (I: 53-57) рассматривает разные виды общности, начиная с человечества, племен и языков, нисходя до города, дружеских и коммерческих партнерств и заканчивая семьей. Однако только отношения с res publica oн объявляет наиболее дорогими и весомыми, настолько, что каждый гражданин будет готов сложить за нее голову. С одной стороны, такое заявление выглядит расхожим местом. Так, Ульпиан в D.27.1.18 повторяет формулировку pro re publica ceciderunt (“пали за res publica”), а составители юстиниановских “Институций”, почти повторяя его выражения, так описали награду погибшим: они “считаются бессмертными по причине славы, так как они сложили головы свои, сражаясь за res publica” (Inst.1.25.pr)[18]. С другой стороны, за банальностью можно увидеть оригинальность. Цицероновская формулировка подчеркивает специальный статус res publica как особого союза: именно она была единицей, производившей вечную славу, как мы сказали бы сейчас, или - точнее - ареной, где эта слава могла раскрыться и быть записана в истории незабываемых деяний, тем самым приближая человека к богам. Как заметил Цицерон в другом месте (De off. I: 12), “ведь ни в одном деле доблесть человека не приближается к могуществу богов более, чем или при основании новых civitates, или при сохранении уже существующих”[19]. Поэтому такое сообщество имело претензию на особую честь, а занимаемые в нем высшие должности не зря назывались тем же словом - honores.

Вторая категория, от которой дистанцируется res publica в текстах юстиниановского корпуса, - это фиск, имперская казна. Чаще всего две эти категории идут в паре. Так, D.39.4.9.3 упоминает debitores fisci itemque rei publicae, должников как имперской казны, так и res publica, которым не разрешается участвовать в сборе податей. D.49.14.45.6 предписывает фиску выдавать копии своих записей, но при условии, что взявший копию не использует ее против этой казны или res publica. D.37.1.12.pr устанавливает право на наследование для отдельных категорий лиц, например для нерожденных или сумасшедших или находящихся в плену, вопреки интересам и имперской казны, и res publica[20]. Взаимоотношение фиска, имперской казны и эрария, публичной казны эпохи республики, - не до конца решенный вопрос. Дебат Миллара и Бранта показывает возможные точки зрения. Миллар считал, что различие между res publica и фиском было важным до III века нашей эры, а потом все стало казной императора. Брант пытался доказать, что республиканский эрарий не был в собственности императора, просто управлялся им, а через некоторое время различия в этом управлении - частной собственностью императора или публичной казной – стерлись[21]. В любом случае различие между res publica и фиском очевидно фиксируется документами, и в данном случае res publica можно интерпретировать как набор средств. В применении к муниципиям такое понимание res publica подразумевало, например, что она может быть обязана нести имущественные потери или что это имущество можно заложить: “Если тот, кто заведовал имуществом общины ( bona rei publicae), взял взаймы в ее интересах деньги, он может rem eius obligare, устанавливать залоговое право на принадлежащую ей вещь” (D.20.1.11.pr).

Однако, как отметил еще Отто Гирке в своей известной работе по корпоративному праву Средних веков, в Риме еще не было развито представление о юридическом лице как активном агенте действия[22]. Случаи, когда текст утверждает, что сама res publica действует, редки. Например, D.20.4.8 говорит, что “ res publica взяла в залог отдельную вещь” ( pignus specialiter res publica acceperit), но это скорее исключение, которое подтверждает правило. Обычно утверждается, что действуют конкретные официальные лица, и так как идея корпоративного представительства еще не развита, то фразы не подразумевают даже, что при действиях официального лица действует и res publica. Например: “Гай Сей, управляющий делами общины ( qui rem publicam gerebat), дал взаймы общественные деньги под обычные проценты” (D.22.1.11.pr). Более того, было бы успешнее говорить, что не res publica действует, а действие происходит в ней, как в поле действия. Например, D.50.1.2.1: “Мы должны рассматривать управление публичными деньгами ( pecuniam publicam tractare) или постановления о размере выплат как совершенные в res publica ( gestum autem in re publica)”.

Не приписывая активной роли агенту под названием res publica, римляне, однако, активно использовали органическую метафору для его описания. Например, тело республики имело связки - образ, который употребляется в “Дигестах”, rei publicae nervos (D.48.18.1.20), но восходит и ко времени Цицерона. В речи о предоставлении империя Гнею Помпею он говорил (Imp. Pomp., 17):

“И право, если мы всегда считали подати жилами государства, vectigalia nervos esse rei publicae, то мы по справедливости назовем сословие, ведающее их сбором, конечно, опорой других сословий, firmamentum ceterorum ordinum”[23].

В речи в защиту Гнея Планция (Cic., Planc. 23) сборщики налогов вообще воспеваются как “цвет римских всадников, украшение civitas и опора res publica”. Firmamentum - строительный термин, означающий “подпорка”, но может использоваться и в медицинских описаниях, как у Сенеки в “О гневе” (II: 1.2), где говорится, что кости и жилы и сочленения есть опоры любого тела. Цицерон использует этот термин в De Rep. II: 17 для описания duo firmamenta rei publicae, то есть ауспиций и Сената как двух основных “устоев” Рима, созданных Ромулом и послуживших залогом долгого существования res publica. Кроме firmamenta, есть еще и ornamenta. Не связана ли цицероновская метафора украшения города с платоновской аналогией между республикой и статуей в диалоге “О государстве” (V: 420.b)? Греки раскрашивали статуи, так что параллель между статуей и телом республики предполагали эти краски. В любом случае образ украшений для тела res publica мы находим и в “Дигестах”[24].

Подытоживая, можно сказать, что оснований для распространенного представления о res publica как “вещах публичных” мы находим в текстах достаточно много. Это и метафора, представляющая res publica как тело или статую, это и практические заботы, связанные с теми вещами или средствами, которыми распоряжалась или владела res publica. Однако, даже если res publica владеет вещами, никогда не говорится, что res publica - это и есть эти телесные, материальные вещи. Более того, она может даже не иметь отчуждаемых материальных вещей, как это представлено, например, в D.3.4.8, и тем не менее оставаться res publica:

“Если civitates не защищаются теми, кто ведет их дела ( per eos qui res earum administrant), и нет ничего телесного, что находилось бы во владении res publica ( nec quicquam est corporale rei publicae quod possideatur), подавшие иск на нее должны быть удовлетворены путем исков к должникам civitas”.

Последний пример, конечно, не означает, что возможна полностью нематериальная республика. Просто некоторым res publicae принадлежат только неотчуждаемые материальные вещи.

Цицероновская теория res publica

Закончив с римским правом, посмотрим на проблему вещности res publica через призму трудов Цицерона. Во-первых, мы рассмотрим, что он говорит о вещах, принадлежащих res publica, то есть сконцентрируемся на положениях его теории, на том, что она утверждает. Во-вторых, мы остановимся и на том, как он формулирует свои предложения, и увидим, как это связано с теорией res publica как публичной или народной вещи.

Рассматривая различные градации общности в трактате “Об обязанностях” (I: 53-57), Цицерон, как мы помним, замечает, что res publica предлагает человеку качественно другой характер существования, поэтому любой готов умереть за нее. Детали этого аргумента не менее интересны, чем вывод. Во-первых, в описании общего, что есть в civitas, Цицерон находит много того, что мы бы сейчас назвали телесными или материальными элементами:

“Ведь у граждан есть много общего: форум, храмы, портики, улицы, законы, права, правосудие, голосование; кроме того, общение друг с другом и дружеские связи, а у многих и деловые отношения, установившиеся с многими людьми” (I: 53).

Схожие материальные элементы можно найти и в такой общности, как семья:

“…первоначальные узы состоят в самом супружестве, далее - в появлении детей, а затем и в создании одного дома и общего имущества ( domus, communia omnia); это уже начало и как бы рассадник государства ( quasi seminarium rei publicae)” (I: 54).

Конвенциональный русский перевод игнорирует то, что упоминаемое “ начало” (в оригинале principium urbis) - это urbis, a не civitatis! То есть начало города как набора зданий, а не начало res publica. Во-вторых, затершееся слово “рассадник” затемняет тот факт, что seminarium - это место, где сажают семена, где зарождается и культивируется новая форма жизни, а вписанное в перевод слово “государство” затемняет то, что в оригинале стоит res publica. Истинный смысл фразы тогда можно бы было передать так: общее домашнее имущество - это принцип или начало города, понимаемого как поселение. В чем-то общее имущество дома или поселения уже как бы похоже на то место, где можно посадить семена res publica. Нo только они не вырастут, если остаться на уровне общего имущества дома или общих вещей города. Для того чтобы появились civitas или res publica, нужно что-то другое, переход на другой уровень жизни - не горожан, а граждан.

Малькольм Скофилд удачно описал основную инновацию Цицерона в политической теории: переведя греческий термин polis как латинское res publica и определив его как res populi, то есть как вещь некоторого populus’а, Цицерон смог привлечь все вещественно-имущественные коннотации римского права для формулировки простого основного тезиса: если этот populus не полностью владеет и распоряжается своей res, то нет и республики[25]. Populus, в свою очередь, это “не любое соединение людей, собранных вместе каким бы то ни было образом, а соединение многих людей, связанных между собою согласием в вопросах права ( iuris consensu) и общностью пользы ( utilitatis communione sociatus)” (Cic., De Rep. I: 39)[26]. Последнее выражение близко не только к понятию общего блага, столь важного для республиканской мысли, но и к общему пользованию вещами - принципу, лежащему в основе как домохозяйства, так и города. Как мы помним, по Цицерону, этого принципа недостаточно, чтобы говорить о наличии res publica, поэтому посмотрим на первый - согласие в вопросах права - более внимательно.

Поясняя определение, Цицерон рассказывает о том, как возникли города в смысле urbs и чем они отличаются от res publica (I: 41):

“Итак, эти объединения людей… прежде всего выбрали для себя в определенной местности участок земли, чтобы жить на нем. Использовав естественную защиту и оградив его также и искусственно, они назвали такую совокупность жилищ укреплением или городом ( oppidem vel urbem), устроили в нем святилища и общественные места ( spatiisque communibus)”.

Таким образом понимаемый город имеет необходимые для защиты материальные вещи и места в общей собственности. Но для того, чтобы стать res publica, ему нужен еще и правящий совет, consilio quodam regenda est, “а совет этот должен исходить прежде всего из той причины, которая породила civitas”. Consilium, который здесь упоминает Цицерон, может быть поручен одному, нескольким или всем, и все равно, какая форма правления будет выбрана - сколько человек будут заняты в процессе правящего совещания, - если только сохраняется та связь ( vinclum), которая накрепко ( inter se rei publicae societate devinxit) связала людей между собой в партнерство res publica (De Rep. I: 42).

Связь, о которой здесь идет речь, - это то, каким образом закон связывает граждан в одно гражданское тело. Как во французском или английском, где понятие obligation родственно понятию ligament, происходит от одного корня, так и в русском понятие “обязанностей” родственно понятию “связки”. Таким образом, количество человек, задействованных в правящем совете, не так важно - хотя у Цицерона есть свои предпочтения, - конечно, если они связаны обязательствами писаного закона. Сам термин vinculum - это термин с богатой историей. Первая диссертация Ханны Арендт, написанная под руководством Хайдеггера, была на тему понятия любви у Августина, который считал христианскую любовь именно vinculum - основной связкой нового единства civitas dei, в отличие от просто civitas, существовавшего до этого. У Цицерона то, что связывает граждан воедино в res publica, часто называется vinculum iuris, узами закона, и логика здесь достаточно прямолинейна: если нет vinculum iuris, уз закона, то нет и iuris consensus, согласия в вопросах права, что является определяющим признаком populus’а, - то есть тогда мы имеем вместо него некое собрание людей, толпу. Если нет populus’а, то нет и речи о том, владеет или не владеет он своей res - значит, нет res publica.

В знаменитых строках из третьей книги “De re publica” Цицерон настаивает, приводя несколько примеров подряд: в городе, понимаемом как urbs, могут быть общие вещи. Но если там нет vinculum iuris, эффективной связи закона, то нет populus’a, а значит, нет res publica. Так, например, он пишет о Сиракузах при тирании:

“Этот знаменитый город ( urbs illa praeclara)… его крепость, достойная изумления, гавани… его широкие улицы, портики, храмы, стены - все это, в правление Дионисия, никак не заслуживало того, чтобы называться res publica, ведь народу не принадлежало ничего (nihil enim populi), а сам народ принадлежал одному человеку ( unius erat populus ipse)”.

Вещи общего пользования, такие прекрасные и впечатляющие, не превращали urbs в civitas, так как тиран владел людьми - “имел” народ, как говорит латинская цитата, - как если бы они сами были вещью. Главное, говорит Цицерон, что не было обязывающих всех уз права.

“Итак, кто назвал бы это “достоянием народа” ( rem populi), то есть res publica, когда все были угнетены жестокостью одного и не было ни общей связи в виде права ( vinculum iuris), ни согласия, ни союза людей, собравшихся вместе, что и есть populus?” (De Rep. III: 43).

Сразу после описания Сиракуз Цицерон дает в De Rep. III: 44 другой пример народа, утерявшего свою вещь, свою res publica, - это Афины при правлении тридцати олигархов.

“В самом деле, где же было “достояние” афинян ( Atheniensum res) тогда, когда… этим городом совершенно беззаконно правили тридцать мужей? Разве древняя слава городской общины, или прекрасный внешний вид города, или театр, гимнасии, портики, или прославленные Пропилеи, или крепость, или изумительные творения Фидия, или величественный Пирей делали Афины res publica? - Никоим образом, так как все это не было “достоянием народа” ( quoniam quidem populi res non erat)”.

Как можно, однако, вернуть или восстановить res publica? Цицерон дает в De Rep. II: 61-63 пример узурпации власти децемвирами, призванными составить собрание законов, но оставшимися у власти и после этого и отказывавшими уходить. В дополнение к десяти таблицам справедливых законов они приняли две таблицы несправедливых и даже в их применении творили произвол - бороться против их действий стало невозможно. Народу пришлось восстать и вернуть себе свою законодательную и законоприменительную власть. De Rep. III: 44 интерпретирует это событие как попытку народа вернуть себе свою вещь:

““Достояния народа” не было ( populi nulla res erat); более того, народ восстал ( populus egit) и попытался вернуть себе свое “достояние” ( et rem suam recuperaret)”.

Подытоживая эту достаточно прямолинейную концепцию res publica, можно сказать, что она покоится на двух элементах: надо иметь общие вещи, основу жизни вместе, но этого недостаточно, если нет уз закона, которые гарантируют, что populus действительно контролирует эти вещи. В большинстве практических случаев это означает, что существует реальный доступ к процессам совещания по поводу принятия и применения законов, которые обязательны для всех граждан. Это и есть та vinculum iuris, которая поддерживает iuris consensus: существует связь, объединяющая толпу или сборище в народ, то есть более или менее существует согласие по поводу тех законов, которые связывают всех и позволяют гражданам как городу распоряжаться своей судьбой и своим достоянием.

И эта vinculum не обязательно имеет метафорический характер. Например, в дополнение к городской инфраструктуре - вещам общего пользования, которые так любит перечислять Цицерон (крепости, улицы, портики, стены и тому подобное), - нужна еще и инфраструктура привязки или доступа к совещательному процессу по поводу законов и политики. Если такой привязки нет - и, например, только децемвиры имеют доступ к местам, где хранятся и применяются таблицы законов, - то народ восстает, чтобы восстановить доступ (потенциально) всех к местам совещаний и решений по поводу закона. Иными словами, если нет такой прочной и эффективной vinculum, гарантирующей доступ к месту и участие в процессах consilium, то существуют лишь места и вещи общего пользования, но нет res publica[27].

Тело и форма res publica

Надо ли говорить, что эта теория рассматривалась многими не как некая универсальная истина, некое достижение всеобщего человеческого разума, а как всего лишь еще одна партийная позиция в дискуссиях вокруг крушения Римской республики? Рассмотрим теперь не то, что говорилось про res publica, а то, как формулировались аргументы, - возможно, в том, как Цицерон пытался сформулировать свой тезис, было не меньше республиканского, чем в том, что он пытался доказать.

Светоний в “Божественном Юлии” пишет о Цезаре, что его обвиняли в жутких и нечестивых словах. Например, Тит Ампий цитировал Цезаря, говорившего, что nihil esse rem publicam, appellationem modo sine corpore ac specie (“ res publica - ничто, пустое имя без тела и облика”) и что Sullam nescisse litteras, qui dictaturam deposuerit (“Сулла не знал и азов, если отказался от диктаторской власти”) (Div. Jul. 77) . Обычно эти слова Цезаря интерпретируют как свидетельство его цинизма, но возможны интерпретации, которые показывают, что его слова есть также и заметки о том, как употреблялся термин res publica, особенно если учесть, что, согласно Авлу Геллию, Цезарь написал ныне утраченный трактат о грамматике De Analogia, в котором рассматривал правильное и неправильное поименование слов (NA 19.8.12).

Ллюэллин Морган пытался показать, почему фраза Цезаря о res publica указывает на его реализм, а не цинизм[28]. Во-первых, Ампий был среди противников Цезаря и пытался не допустить представления о Цезаре как о традиционалисте, поддерживавшем республиканские ценности, - а именно это и пыталась сделать публикация Марком Антонием “Гражданских войн” Цезаря.

На самом деле во время падения республики все партии апеллировали к этому позитивному выражению, утверждая, что они действуют в интересах res publica. Так, Цезарь пишет в этой книге, что и он и Помпей оба занимались этим лингвистическим жонглерством, утверждая, что именно их партия выражает интересы res publica или действует rei publicae causa (Bell. Civ., 1.8.3, 1.9.2-5). Цицерон, конечно же, не соглашался и писал своему другу Аттику о риторических увертках Цезаря (ad Att. 7.3.4), но точно так же с ним не соглашались сторонники Цезаря. Долабелла убеждал Цицерона перейти на сторону Цезаря, так как именно там теперь была республика ( ubi nunc est res publica), “а если ты ее не поддержишь, - писал он, - у нас вообще никакой не будет ( simus in nulla)” (ad Fam.9.9.2-3). Цезарь, однако, пошел против решения Сената, и поэтому даже его сторонники, как, например, Веллей Патеркул, признавали, что большинство римлян считало именно Помпея истинным защитником республиканского строя (Vell. Pat. II: 48.4).

Сам Цицерон, однако, мог быть тоже обвинен в подобном лингвистическом жонглерстве. Ведь еще и в мирные годы он мог защищать прямо противоположные позиции, и каждая из них обосновывалась как занимаемая в интересах республики. Например, Цицерон сначала поддерживал позицию демократической партии против партии оптиматов, которые хотели ограничить власть Помпея, и укорял их: вы слишком мало думали о республике, rei publicae parum consuluistis (Leg. Man. 64). Через несколько лет по тому же самому вопросу он уже поддерживал оптиматов, требовавших восстановить власть Сената и сословий в полном объеме. С его точки зрения, надо было двигаться в направлении res publica restituta, восстановленной республики, потому что Цицерон знал, что res publica хочет более всего, quod maxime res publica desiderat (Leg. Agr. I:27).

Морган предлагает считать Цезаря не циником, а реалистом. В услових гражданской войны прежнее выражение “в интересах res publica”, ранее непроблематично использовавшееся республиканскими предками, стало бессмысленным - каждый апеллировал к нему для обоснования собственной позиции. Рассудить же, кто прав, было невозможно, так как не было критериев для обоснования этого суждения. Поэтому отказаться от диктаторской позиции ради чистой фразы, что сделал Сулла, сложив с себя полномочия ради republica reconstituta, значило повести себя подобно ребенку. Ведь за этим словом ничего не стоит, говорит Цезарь. Действительно, его фраза о том, что res publica - ничто, так как у нее нет ни corpus, ни species, указывает на его особые мнения по поводу семантики и прагматики термина, как мы сказали бы сейчас.

По мнению Моргана, Цезарь опережал время, когда наметил в своей фразе те тонкие дистинкции, детально разработанные только позже, Сенекой, который, например, отделяет понимание того, что перед нами находится что-то телесное ( corporale quiddam intellegimus), от простых слов “о теле” ( de corpore loquimur) (Ep. 117:13). Сенека также (Ep. 58.131-5) упоминает, что такие фикции, как кентавры или гиганты, не имеют substantia, а это был термин который тогда использовался как эквивалент термина corpus. И, конечно, есть знаменитое высказывание из квинтиллиановской риторики (Inst. 2.21.1):

“Слова sine rerum substantia не дотигают никакого эффекта ( nihil faciunt), потому что речь, как и статуя, должна иметь и материю и форму: если в речи не поименована реальная природа, то нельзя надеяться на изменения в телесной жизни, ваши слова будут лишь сотрясением воздуха”.

Морган в описании взаимоотношений corpus/ species также ссылается на Варрона (Ling. 6:78) и на Цицерона в Topica 30, которые интерпретируют species как налагаемую на материю форму, или эйдос вещи.

Согласно Цезарю, если мы не можем указать на corpus и species того, что отражает имя, то наши слова остаются неэффективными, пустыми, лучше уже их тогда и не употреблять. Поэтому попытка Цицерона определить res publica, как и попытки других, чьи точки зрения он представляет в “De re publica”, - безуспешны: они все не опираются ни на что реальное в этом мире.

Цицерон, однако, не должен соглашаться с этим аргументом, и вот почему. Он считает, что есть два способа определения (Topica V: 26): unum earum rerum quae sunt (“определение вещей, которые существуют”) и alterum earum quae intelleguntur (“определение вещей мысленных”). Первый тип вещей, “которые я называю существующими, - это те, которые можно увидеть или потрогать, такие как ферма, дом, стена, канал, раб, бык, мебель, еда и т.д.; некоторые из этих вещей нам иногда приходится определять”. Но более интересный класс вещей - это quae tangi demonstrarive non possunt (“те, которые нельзя потрогать или продемонстрировать”), но которые тем не менее можно познать рациональной душой и интеллектом ( cerni tamen animo atque intellegi possunt). Если вы хотите определить абстрактные категории права или политической жизни, такие как опека, родство или нация, то надо полагаться на эти духовно-интеллектуальные способности, “так как такие вещи не имеют тела ( quarum rerum nullum subest corpus)”. Зато они производят “соответствие между знаком и его отпечатком в мысли, conformatio insignita et impressa intellegentia”. Сходство между такими вещами и их отпечатком в мысли часто приходится прояснять, споря и давая определения .

Иными словами, согласно Цицерону, есть специальный класс вещей, которые не имеют corpus, и res publica попадает в этот класс. Поэтому упрекать ее за то, что для этого выражения нельзя указать на материальный носитель, - значит не понимать самой сущности этого феномена. Этот феномен приобретает свойство реальности не за счет наличия референта, который можно увидеть или потрогать, а за счет того, что устанавливается конформность между вещью и интеллектом, достигаемая путем все большего прояснения в процессе обсуждения ее определений. Это может случиться в конце спора (Цезарь думает, конечно, что подобные ожидания - фантазия), но может случиться и по-другому. Во-первых, возможно просто согласие всех по поводу заученных с детства истин - ситуация, свойственная многим культурам, опирающимся на устную традицию и воспроизводящим переданный опыт в речитативах, стихах или песнях[29]. Именно в такой ситуации существовали высказывания по поводу res publica раньше, лет за сто до гражданской войны, сказал бы Цицерон. Но так как теперь такое согласие по поводу вещей мысленных ушло в прошлое, Цицерон предлагает другую процедуру, представленную в самой форме его “De re publica”.

В этом диалоге Сципион, перед тем как дать определение res publica в I: 39, открыто поясняет в I: 38, зачем он это делает. У него есть свое правило, которым надо руководствоваться в публичных рассуждениях:

“…если насчет названия предмета исследования все согласны, то надо разъяснить, что именно обозначают этим названием; если насчет этого тоже согласятся, то только тогда будет дозволено приступить к беседе”.

Лелий соглашается на эту процедуру, и Сципиону разрешается дать определение res publica. Однако вместо того, чтобы сразу его дать, он объясняет сначала, как он это будет делать. Во-первых, он не будет, как стоики, все пересказывать от первого брачного союза или от начала истории и показывать прогрессирующее усложнение сообществ, что в конце конце приведет и к стадии res publica. Во-вторых, не будет он и, как педантичный школьный учитель, анализировать каждую мелкую деталь. Вместо этого - учитывая, что перед ним сидят люди, которые in maxime re publica… versati (“хорошо разбирающиеся в res publica”), так как успели познать ее в мирных трудах и боевых подвигах, - он постарается, чтобы его беседа ( oratio mea) была не менее ясной, чем тот предмет, о котором он рассуждает ( ut si inlustrior illa ipsa res, de qua disputem). Лелий соглашается, и только теперь Сципион заявляет: res publica - это res populi. И чтобы отпечаток этого определения не стирался из памяти, он будет его постоянно повторять в течение всего текста диалога.

Надо отметить две особенности этой дискурсивной процедуры. Во-первых, хотя комментаторы часто бывают озадачены сложностью этого долгого введения к простому определению и тем, почему Цицерон говорит, что его oratio должно быть не менее ясным, чем обсуждаемая res, - возможны различные интерпретации, - одно не ставится под вопрос. Очевидно, что res эта существует рядом с просто цицероновскими словами, рядом с oratio, она не есть ничто, как сказал бы Цезарь. Напротив, когда такой вещи, как res publica, не существует, мы имеем только слова, как показывает знаменитая цитата из De Rep. V:2:

“Rem publicam verbo retinemus, re ipso vero iam pridem amisimus (Res publica сохраняем на словах, а в действительности ее давно уже утратили)”.

Цитируемые до этого строки поэта Энния о том, что римская держава опиралась на древние нравы и доблести мужей, подсказывают, что исчезли именно нравы и доблести.

А вот другое описание состояния Рима, когда вещи под названием res publica уже нет, то есть после захвата Рима Цезарем (De off. II: 29):

“…стоят и сохранились одни только стены города ( parietes modo urbis), и даже они теперь боятся величайших преступлений, и мы полностью утратили res publica ( rem publicam amisimus)”.

После утраты политического сообщества остался только город, понимаемый как урб, одни стены. О стенах говорит и другое письмо Цицерона о планах Помпея оставить Рим в январе 49 года до нашей эры, который не видел в этом большой проблемы - так как “не в стенах домов заключается res publica”. Цицерон, однако, отвечает на это: “…но в алтарях и очагах она есть” (Att. 7.11.3). Употребление этого эмоционального термина, отсылавшего к домашним религиозным обрядам, указывает на то, чтό нельзя оставить, не потеряв res publica: нравы, доблести, деяния. Именно это есть в обилии в придуманной обстановке диалога “De re publica”: в нем участвуют, как мы сказали бы теперь, только суперсознательные республиканцы, потому res publica наличествует без проблем. Ведь именно доблести мужей и ведут к тому, что республика существует как res, а не как oratio, только слова, о чем нам сообщает самое начало диалога: наиважнейшее применение доблести - “управление civitas и совершение на деле, а не на словах ( reapse, non oratione perfectio)” всего того, о чем так бредят философы (De Rep. I: 2).

Конечно, эта res бестелесна, и, как мы помним, в этом ее решающий недостаток для Цезаря. Не для Цицерона, однако. Объяснения в рамках аргументации проясняют эту бестелесную вещь и делают ее более реальной - важна сама форма, а не субстанция, как сказали бы несколько позже. Цицерон использует тот же категориальный словарь, что и Цезарь, - corpus и species, но с другими целями. “Тело res publica” - corpus rei publicae - упоминается один раз, “Об обязанностях” I: 85, где излагается учение Платона о том, что надо заботиться обо всем этом теле, а не о частях, иначе будут гражданские усобицы. Термины, схватывающие идею формы res publica, встречаются гораздо чаще. Так, все изложение в “De re publica” после знаменитого определения есть рассуждение о таковых формах.

Не получается ли тогда, что цицероновская res publica не имеет тела, но имеет разные формы? Мы не можем указать на эмпирический референт, но мы можем совершенствовать res publica, соревнуясь в дебатах по поводу ее облика. И, когда мы теряем ее, это не значит, что ее тело разваливается на части или сходит на нет - такова была бы платонистская интерпретация или цезаристская критика исчезающей материальности феномена res publica, а значит, то, как мы помним из определения, что populus больше не владеет собственной res.

Но что значит владеть нетелесной res? Мы помним примеры утраты res publica в Сиракузах, в Афинах при тридцати олигархах и в Риме при децемвирах: в каждом случае телесные вещи города оставались на местах, а то, что исчезало, было связью права, участием в обсуждении и совете, соревнованием в интерпретациях того, что делать по поводу всех этих градских вещей. Res publica поэтому - всегда результат соревнования мнений между более или менее равными о том, чего она хочет и как поступить в ее интересах. Указать, чем она является сейчас, можно поэтому всегда только на определенный момент и не до конца успешно, ее характеристика как феномена есть принципиальная оспариваемость: так уж она существует. Из этого можно вывести два важных следствия.

Во-первых, Цицерон есть заложник патрицианской модели политики, когда не существует людей, принципиально превосходящих других по своей политической роли. Он - свидетель строя, где успех твоего действия зависит от согласия равных тебе аристократов, где о политике не думают по модели ремесленника. Здесь можно только убеждать - или в реальной жизни, как в его судебных речах, или в придуманной реальности его диалогов, где рассаженные Цицероном герои оттачивают свои аргументы о лучших формах res publica. Напротив, Цезарь думает о политике по модели ремесленника: у него есть цель, есть материал, которому надо придать форму, и горе этому материалу, если он сопротивляется: сила решает проблему несогласия. Принципиальная оспариваемость высказываний о res publica устраняется с помощью меча, и вводится одна интерпретация, поддерживаемая мечом. Да и сам феномен res publica теперь интерпретируется не по модели прогрессирующего обсуждения и постоянного оспаривания, а по модели горшка ремесленника: если нельзя потрогать его тело и форму, какой в нем прок? Такие вещи нам не нужны.

Конечно, Цезарь был наихудшим цезаристом. Отвергая использование термина res publica - как реалист в новых условиях политики, где на смену патрицианскому сенату приходила новая сила провинциальной армии, - он был не очень реалистичен с точки зрения использования республиканской риторики. И погиб из-за этого, как убеждает нас Светоний. Император Август был более реалистичен, не нападая на res publica, а, наоборот, используя этот термин для своих целей и устанавливая его значение цезаристскими методами. Книга его деяний, “Res Gestae”, начинается с утверждения, что он rem publicam in libertatem vindicavit (“ res publica, угнетенную [господством партий], освободил”), почти повторяющего цицероновские выражения, например, в De Rep. I:48, но для формулировки антицицероновских выводов.

Юстиниан был в самом конце этой долгой цезаристской традиции униформного определения того, что хочет res publica и что должно делаться в ее интересах. Более того, ему не надо уже было скрывать, чье определение res publica господствовало, так как его подданные уже жили в res publica nostra, его res publica. Его классификаторы заканчивали “Дигесты” специальной 50-й книгой, заполненной правильными определениями окружающих их мысленных вещей - необходимость в цицероновских спорах по поводу таких вещей давно сошла на нет. И, возможно, что еще более важно, его классификаторы попытались закрепить телесно-материальную интерпретацию res. Деление вещей на публичные, общие, вещи товариществ и ничьи не обязательно родилось из такого интереса, но легко обслуживало его: вы хотите увидеть и потрогать res publicae, чтобы быть уверенными, что мы не используем выражение res publica втуне? Пожалуйста - вот они перед вашими глазами.

И, конечно же, цезаревское и цезаристское негативное отношение к пустым именам, за которыми не стоит материальный носитель, все так же характерно и для Юстиниана. Используйте только такие имена, которые имеют очевидный эмпирический референт и служат целям императора, - таково общее правило. Например, в CJ.7.5.1 Юстиниан провозглашает, устраняя из легальной реальности определенный статус освобожденных рабов под названием dediticii:

“Известным под именем dediticii не разрешается с этих пор ни при каких обстоятельствах мешать управлению нашей res publica ( nostram rem publicam molestare) по той причине, что Мы считаем, что термин этот вышел из употребления и что свобода, приобретенная данным классом, существует только в пустом имени ( vanum nomen); так как Мы, стараясь культивировать истину, хотим, чтобы среди наших законов были только те, что исходят из самих вещей ( volumus in nostris esse legibus, quae re ipsa obtinent)”.

Как и в случае с Цезарем за шестьсот лет до этого, имперское желание то же: имена, не относящиеся к существующим телам и их формам, пустые орации для удовлетворения партийных интересов должны быть выкинуты из употребления!

Второе важное следствие принципиальной оспариваемости утверждений о res publica - это то, что сказать, стоят ли за этим термином вещи или дела публичные, невозможно, так как речевые акты участвующих в соревновании за лучшее определение res publica могут по очереди указывать на совершенно разные денотаты. Люди, связанные вместе феноменом res publica, соревнуются в лучшей его интерпретации, в том, что есть в ее интересах или что за этим термином стоит, - и в этом соревновании и есть res publica. Ее конец - устранение этого соревнования, понимаемого как со-ревнование, то есть совместное ревнование вещей не просто городских, но градских.

__________________________________________________________

1) Иванова-Веэн Л., Хархордин О. Новгород как res publica : мост к величию // Неприкосновенный запас. 2003. № 30. С. 195.

2) Словарь русского языка XVIII века / Под ред. Ю.С. Сорокина. Статья “вещь”.

3) Stark R. Res Publica. Goettingen: Dietrichsche Universitaets-Buchdruckerei, 1937 (выходит по-русски в: RES PUBLICA: история понятия: Сборник переводов. СПб.: Издательство ЕУСПб, 2008).

4) Олег Трубачев в комментарии к статье “толпа” в Этимологическом словаре русского языка Макса Фасмера сомневается в этом.

5) Watson A. The Law of Property in the Later Roman Republic. Oxford: Clarendon, 1967. Р. 62.

6) Как пример использования подобной классификации см.: Rose C.M. Romans, Roads and Romantic Creators: Traditions of Public Property in the Information Age // Law and Contemporary Problems. 2003. Vol. 66. Р. 1-2. Автор опирается на пять наиболее популярных англо-американских учебников римского права ХХ века. Русские источники отличаются немногим. См., например: Дормидонтов Г.Ф. Система римского права. Казань, 1910. Глава “Понятие res и деление вещей”.

7) Русский перевод фрагментов здесь и далее по: Дигесты Юстиниана: В 8 т. М.: Статут, 2003-2006.

8) См., например: De Rep. II: 15: “…так как в те времена имущество, res, состояло из скота и земельных владений ( pecore et locorum possessionibus), ввиду чего людей называли “богатыми скотом”, pecuniosi, и “богатыми землей”, locupletes” (подправленный перевод “ De re publica” здесь и далее дается по: Цицерон. Диалоги. О государстве. О законах. М.: Наука, 1966).

9) Переводчики русского издания подставляли значения res publica в зависимости от своей интерпретации контекста; так, фраза в D.50.5.1.pr переводится как “необходимые для государств повинности”, а в D.50.4.6.1 - как “должники общин”. Я воздерживаюсь от определения через замещение, оставляя латинский термин.

10) Sonnenschein Е.A. The Plural of Res Publica // The Classical Review. 1904. Vol. 18. No. 1. P. 37-38. Две из этих трех фраз встречаются у Цицерона: since multa pertractione omnium rerum publicarum (De Or. I: 48), omnibus rebus publicis instituendis (De Rep. II: 16) - и одна у Горация: ubi publicas res ordinaris (Оd. II: 1.10).

11) Хотя и здесь термин occupantium может подразумевать занятые земельные участки, а не движимое имущество.

12) Thomas Y. Res, chose et patrimoine (Note sur le rapport sujet-objet en droit romain) // Archives de philosophie du droit. 1980. Vol. 25. P. 414-415.

13) Оба, правда, соглашаются, что со временем это выражение стало отражать непроблематичное мирное управление чьими-либо делами. Ibid. Р. 421.

14) Brennan T.C. Power and Process under the Republican “Constitution” // Flower H.I. (ed.) The Cambridge Companion to the Roman Republic. Cambridge: Cambridge University Press, 2004 Р. 34-35.

15) Так например, в книгах 26-29 “Дигест” столько цитат с этими фразами, что, когда выписываешь их рядом, глаз уже их не схватывает как что-то осмысленное: D.26.1.12, D.26.5.15, D.26.10.3.10, D.27.1.41.2, D.27.1.44.2, D.27.1.45.pr, D.27.1.45.1, D.27.3.9.pr, D.29.2.30.pr.

16) Как пишут современные комментаторы, из-за концепции членства в двух civitas или patria - той, где родился, и той, где являешься гражданином, - термин применялся к этим двум уровням сразу (Кофанов Л.Л. Понятия res publica и civitas в 50-й книге Дигест Юстиниана // Дигесты Юстиниана. Т. 8. С. 201).

17) Пример четкого разграничения муниципия и res publica дает, как кажется, D.47.2.31.1: “Лабеон говорит, что если кто-то украдет или замажет таблички документов какой-либо муниципальной общины [какой-либо] res publica ( tabulas instrumentorum rei publicae municipii alicuius), то он отвечает за кражу”. Напрашивается вывод: муниципий - часть того, что мы теперь назвали бы государством. Но уже следующее предложение ставит под вопрос такую интерпретацию: “То же он пишет и про другие res publicae и про товарищества ( de ceteris rebus publicis deque societatibus)”. В подобных примерах видны трудности определения res publica через замещение, которые обычны для текстов “Дигест”. Их нет, пожалуй, только когда дается имя собственное - тексты упоминают, например, res publica Грависки, Тускулума, Сардиса, Цирты (D.31.30, D.32.38.5, D.33.1.24, D.22.6.9.5).

18) Перевод дается по: Институции императора Юстиниана / Пер. Д. Расснер. СПб., 1888-1890.

19) Здесь и далее перевод по: Цицерон. О старости. О дружбе. Об обязанностях. М., 1975.

20) Русский перевод во всех трех случаях проводит различие между фиском и “государством”, так переводя термин res publica, что является явным анахронизмом. О появлении идеи государства только в Новое время см.: Скиннер К. The State // Понятие государства в четырех языках / Под ред. О.В. Хархордина. СПб.: ЕУСПб, 2002.

21) Millar F. The Fiscus in the First Two Centuries // Journal of Roman Studies. 1963. Vol. 53. P. 1-2; Brunt P.A. The “Fiscus” and Its Development // Journal of Roman Studies. 1966. Vol. 56. P. 1-2.

22) Суворов Н.С. О юридических лицах по римскому праву. М.: Статут, 2000.

23) Цицерон. Речи. М.: Наука, 1993. Т. 1. С. 171.

24) D.43.9.2 гласит: “Обычно допускается, чтобы изображения и статуи, которые должны быть украшением общины ( ornamento rei publicae), располагались в публичном месте”. См. также D.30.32.2.

25) См.: Schofield M. Cicero’s Definition of Res Publica // Powell J.G.F. (Ed.). Cicero the Philosopher. Oxford: Clarendon Press, 1995.

26) Цицерон. Диалоги. С. 20 (перевод изменен).

27) В применении к современному российскому городу данная проблематика рассматривается в книге: Kharkhordin O., Alapuro R. (Eds.). Reassembling Res Publica : Infrastructures of Liberty. Penn State University Press, forthcoming.

28) Morgan L. “Levi Quidem de re...”: Julius Caesar as Tyrant and Pedant // The Journal of Roman Studies. 1997. No. 87. Р. 1.

29) Havelock E. Preface to Plato. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1963.