ХХ съезд, осуждение преступлений сталинского режима, возвращение из лагерей и ссылок служителей культа давали верующим надежду, что и конфессиональная политика советской власти станет более мягкой. Но под лозунгом восстановления ленинской законности и борьбы со сталинизмом прежний курс «нормализации контактов между институтами церкви и государством» отбрасывался и обличался как проявление сталинизма[2]. Овеянные романтикой 1920-е с их революционным максимализмом были очень популярны в период «оттепели». Вспомним популярные кинофильмы и литературу тех лет. Перекличка с годами боевого подъема, критически и искренне перетряхнувшего вековые устои, заметна в возврате идеи атеистического государства. Молодежи обещана жизнь при коммунизме. Поэтому насущная задача состоит в улучшении общества и человека, самой человеческой природы. Вера в прогресс беспредельна.

В пропагандистских текстах можно найти многочисленные призывы изжить и ликвидировать «базу буржуазной идеологии и морали». Верующие -- это оторванные от тотального тела советской коллективности несознательные граждане, которые в силу возраста (пенсионеры), жизненных условий (домохозяйки), темного прошлого (неграмотные старухи) не могут приобщиться к созидательному порыву советского народа к коммунизму.

«Да, -- признается “Календарь атеиста”, -- у нас еще есть верующие, и их немало. В основном это пожилые мужчины и, особенно, женщины. Чаще всего это люди, у которых неудачно сложилась жизнь, слабо связанные с коллективом, не участвующие в общественной жизни страны»[3].

Закономерными выглядят и декларации отказа от пережитков прошлого, к которым неоспоримо относится религия. Старшее поколение, затронутое «темнотой и отсталостью» помещичье-буржуазного строя, уходит с исторической сцены. Молодым, выросшим уже при Советах, не нужно будет «отряхивать с ног прах старого мира». Религия остается идеологически маркированной, она вредна, но уже неопасна. Физика и атом заступают на смену религиозным идеалам.

Куйбышевская епархия

Как и по всей стране, в Куйбышеве решением исполкома областного совета депутатов трудящихся от 28 февраля 1944 года за № 12/5 утвержден уполномоченный Совета по делам РПЦ при СНК СССР по Куйбышевской области, с апреля 1946 -- при Совете министров СССР. Функции и задачи уполномоченного -- «осуществлять контроль за выполнением советского законодательства о культах, религиозными обществами и духовенством, за правильным применением местными органами и должностными лицами советских законов, касающихся религии и церкви, изучать деятельность РПЦ в области и представлять информацию о ней в партийные и советские органы»[4].

Что представляла собой к концу войны Куйбышевская епархия РПЦ? Общее оживление религиозных настроений не обошло Куйбышев стороной. Современная исследовательница приводит следующие данные из фондов Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ): «В Покровском соборе г. Куйбышева было совершено церковных браков в 1940 г. -- 139, в 1944 г. -- 403, в 1945 г. -- 867 и в первом полугодии 1946 г. -- 1258»[5]. Согласно «Информации Совета по делам РПЦ в ЦК КПСС о праздновании Пасхи» за 1953 год, Куйбышев упомянут в списке областных городов и столиц республик, в которых прошли особенно многолюдные пасхальные службы[6]. В 1959 году в области насчитывалось 19 православных церквей, 20 мечетей, 2 молитвенных дома евангельских христиан-баптистов, одна община старообрядцев, одна синагога. Состояло на регистрации 90 служителей культа и до 260 членов исполнительных органов общин. Штат религиозных учреждений насчитывал более 500 человек, до 1600 входило в состав так называемых «церковных двадцаток»[7]. Через три года атеистической кампании в области осталось 17 православных церквей, 19 мечетей и 2 молельных дома, а общины старообрядцев, баптистов и иудеев в справке Отдела пропаганды и агитации Куйбышевского обкома КПСС маркируются как «секты»[8]. Падение численности не столь разительно, как можно было бы ожидать. Например, в находившейся в управлении Куйбышевского архиерея Ульяновской епархии из 18 церквей было закрыто 9, а в Куйбышевской -- только одна или две (по разным данным). Православные авторы признают в этом огромную заслугу митрополита Мануила (Лемешевского, 1884--1968), одного из самых почитаемых лиц в истории епархии[9].

Новые общины -- новые опасности

Есть два обстоятельства, которые можно назвать отличительной чертой местной религиозной ситуации. Во-первых, чрезвычайно пестрый национальный состав населения, обеспечивший разнообразие верований и традиционных культур. Север области представлял собой смешение народностей и языков: здесь жили потомки немцев-меннонитов и колонистов-эстонцев, а также татары, чуваши и мордва, сохранившие языческие представления вплоть до наших дней. На юге области можно встретить казахов, башкир и калмыков. Конечно, к началу 1960-х ситуация с национальным составом менялась в сторону русификации -- кто-то был депортирован в годы войны, национальные колхозы и школы давно ликвидированы. Тем не менее, этническое многообразие сельского населения сказывалось на религиозной карте области и требовало от уполномоченного по делам религиозных культов при Куйбышевском облисполкоме учета местного колорита.

Второй момент, заслуживающий внимания, -- появление на карте новых городов и поселков, выросших вокруг строек-гигантов, месторождений и нефтепромыслов. Это означало массовый приток населения порой из самых удаленных уголков страны. Численность рабочих и служащих в области за первую половину 1950-х увеличилась на 44,1%[10]. В 1965 году в Среднем Поволжье 48,9% прибывших составляли жители других регионов Советского Союза[11]. В-третьих, рост религиозных настроений и числа верующих власти объясняли, в том числе сложностями, которые создались в результате засухи и плохого урожая, как это произошло в 1963 году[12].

Требуя «принять надлежащие меры к выявлению и пресечению деятельности незарегистрированных религиозных обществ и групп… организаторов таких сборов привлекать к ответственности», исполкомы областного совета области отчитывались в августе 1962 года:

«Из 22 незарегистрированных религиозных групп … распалось и прекратило свою деятельность 14, а 8 групп действуют и по настоящее время. Это, конечно, не те группы, которыми они были в 1961 г., численный состав их значительно уменьшился, и состоят они из престарелых старух и стариков»[13].

И все же ситуация с незарегистрированными церковными группами вызывала озабоченность уполномоченного по делам РПЦ и представителей УКГБ, отслеживающих настроения в молодых населенных пунктах и на «стройках коммунизма». В новых жилых кварталах городов и поселков еще не устоялись сети соседских и родственных отношений, справлявшихся с функцией первичного социального контроля. Это давало возможность «главарям сект» беспрепятственно «заманивать в свои сети» не только пресловутых бабушек. Более всего надзирающие органы беспокоила ситуация с молодежью. Например, в справке по городу Новокуйбышевску, адресованной первому секретарю горкома КПСС, говорится о миссионерской деятельности пятидесятника Андрея Клипенштейна и «активного баптиста» Степана Галеты. В вину им ставилась обработка молодежи в религиозном направлении и склонение к вступлению в «секту». Не забыли про поддержку связи с верующими в других городах. Подчеркивалось и неблагонадежное происхождение: первый -- из немцев, спецпоселенец. Второй имел за плечами четыре класса образования (то есть «малограмотный»), родом из Западной Белоруссии[14].

Крестьянская религиозность и культура рабочего класса

Кроме комсомольских призывов и путевок, главным источником пополнения рабочих рук в промышленности оставалось село. В 1962 году городское население области составило 65%, а сельское -- лишь 35%[15]. В город деревенская молодежь приносила крестьянскую трудовую этику, отличную от производственной культуры заводов и фабрик. В деревне окончание работ принято отмечать застольем, даже в атеистические годы там чтили престольные праздники. В условиях промышленных дисциплинарных пространств крестьянская трудовая культура вступала в противоречие с производственной необходимостью. Пьянство, гулянки, пропуски «без уважительных причин», «несознательное поведение в быту» -- вот с чем приходилось бороться организаторам производств: «Рабочие связаны с деревней, ездят справлять религиозные праздники, допуская в связи с этим прогулы»[16].

Пропагандисты настойчиво предупреждали, что наивно и даже политически вредно было бы надеяться на установление нового безрелигиозного быта без битвы за него. Ведь старый мир сопротивляется, цепляется за жизнь. Карикатурный образ верующего на страницах газет и журналов -- совсем не злой и страшный, а какой-то жалкий. Подогретый триумфом космоса, медицины и спорта, позитивистский настрой эпохи обезоруживал религию, но власти как будто не замечали этого. Ключевое слово воинствующего атеистического дискурса «оттепели» -- вред. Необходимо было показывать и доказывать безусловный вред религии и церкви как института советского общества. Голословные нахрапистые лозунги «Долой! Закрыть! Ликвидировать!» отошли в прошлое. Новый этап требовал новых методов, не насильственных, но убедительных. В идеологической работе делается акцент не на эмоции, а на факты, доходчивость и убедительность.

Формы и методы работы

На первом месте стояли научно-атеистическая пропаганда, работа по выявлению незарегистрированных обществ и групп и нарушений законодательства о культах. Агентами влияния выступали, во-первых, отделения Всесоюзного общества по распространению политических и научных знаний (в июне 1963-го переименовано во Всесоюзное общество «Знание»), открытые во всех районах области, и, во-вторых, организованная общественность в лице разнообразных советов, дружин и прочих активистов. В 1961 году в целях оказания теоретической и методической помощи лекторам и агитаторам, ведущим антирелигиозную пропаганду, при кабинете научного атеизма областного Дома политпросвещения был создан методический совет. В состав Совета были включены шесть работников аппаратов ОК и ГК КПСС, десять лекторов-общественников, два уполномоченных Советов по делам религиозных культов и референт Общества по распространению политических и научных знаний. В следующем году в области действовали 16 200 пропагандистов, 2867 агитколлективов и 66 000 агитаторов. Им вторили 2 областные, 7 межрайонных, 7 городских газет, 35 фабрично-заводских и 6 вузовских многотиражек, 20 000 стенгазет, боевых листков и сатирических выпусков[17].

Как известно, научно-атеистическая пропаганда-- составная часть коммунистического воспитания трудящихся. Она велась в следующих направлениях: лекционная пропаганда, индивидуальная работа с верующими, выпуск статей в массовой печати, тематических киножурналов и фильмов. Главный упор делался на самую доступную лекционную работу. Общество «Знание» имело штатных лекторов и обучало сотни лекторов-общественников, издавало пособия вроде «О некоторых вопросах антирелигиозной работы в современных условиях». К датам религиозных праздников приурочивались статьи, например «Нет ни бога, ни черта…» («Волжская коммуна». 7 января 1961), «Черти из тихого омута» («Волжская коммуна». 29 июня 1961), «Убийцы в рясах» (районная газета Больше-Черниговского района). В планах Куйбышевского книжного издательства и Куйбышевской студии кинохроники обязательно стоял раздел по научно-атеистической пропаганде. В красных уголках организаций привычными стали уголки атеиста, в библиотеках -- вечера «Кого можно брать в коммунизм» и подборки книг на тему «В коммунизм без бога»[18].

И все-таки качество лекционной работы признавалось неудовлетворительным. Лектор с общественной нагрузкой зачастую проигрывал по подготовке и ораторским навыкам священнику. Критикой пестрят справки райкомов о состоянии лекционной и атеистической пропаганды:

«13 октября 1959 г. для рабочих в цехе прутковых подшипников 4 ГПЗ состоялась лекция “Химия в борьбе с религиозными предрассудками” […] Лектор ни одним словом не обмолвилась о тех огромных достижениях, которых добилась наша химия, и ничего не сказала об искусственном спутнике земли и космических ракетах. Секретарь парторганизации заявил, что такая лекция за душу не задела и не оказала влияния на верующих».

«Лекция прослушана с большим вниманием, я бы сказал при гробовом молчании […] Есть три недостатка: 1. Слишком быстро говорил лектор. 2. Много научных слов и выражений, не понятных большей части слушателей. Их нужно пояснить, заменять равными по смыслу, но понятными: классики марксизма-ленинизма, философы, реакционно, пантеон богов и др. 3. Не очень убедительно показан вред религии»[19].

Инспирация отказов от веры

Поэтому для оживления скучного монолога предлагались популярные формы: вечера вопросов и ответов, диспуты или выступления, совмещенные с показом химических опытов. Нередко лекции шли в качестве «нагрузки» перед танцами или киносеансом. Довольно популярными стали тематические вечера с участием бывших служителей культа, решительно порвавших с религией. Отречение от веры происходило в результате умелой работы по «разложению рядов» священнослужителей. Одна из таких историй изложена в секретных материалах уполномоченного Совета по делам РПЦ по Куйбышевской области:

«На приеме 9 января 1960 г. протоирей Петропавловской церкви И.Н. Гусаров рассказал: “Я потерял веру в бога, стал неверующим человеком и продолжать службу в роли священника церкви считаю для себя неподходящим делом, очевидно, послужу еще один месяц… У меня имеется большая личная библиотека, не менее 1000 книг по различным вопросам, и я много занимаюсь самообразованием […] Я пришел к убеждению, что среди духовенства церквей города нет настоящих верующих людей, исключение составляет священник Тюгаев […] Что же касается отношения верующих к усилению антирелигиозной пропаганды, то, пожалуй, она еще не проникла в гущу верующих, посещающих церковь, так как среди них и не слышно разговоров по этому поводу. На верующих больше всего оказали воздействие в том направлении наши спутники, ракеты”. На приеме 23 января Гусаров высказался за свое выступление в печати по разоблачению религиозной идеологии церкви, хотя перед этим в беседе с работником редакции областной газеты показал некоторое колебание в этом вопросе»[20].

Вскоре «некоторое колебание» чудесным образом было преодолено, и выступления Гусарова превращаются в кочующий сюжет отчетов. И вот перед нами обилие ссылок на «отошедшего от религии гражданина Гусарова» в лекциях по селам Ставропольского района[21], нескольких читательских конференциях по книге «Чудотворная» (нашумевшая тогда повесть Тендрякова. -- Е.Ж.)[22], выступлении в трамвайно-троллейбусном управлении[23] и, наконец, девяти тематических вечерах «с участием бывшего священника Гусарова и бывшего пятидесятника Тарасова»[24].

Индивидуальная работа с верующими

Вторым направлением работы была индивидуальная работа с верующими. Но предварительно предстояло выяснить, кто же является таковым. Для этого парткомам организаций и учреждений предписывалось провести мероприятия по выявлению верующих. Выглядело это примерно так. Организуется проверка быта работников, то есть посещение на дому. Если у вас дома выявлены иконы -- партбюро вежливо предложит снять. И потом повторно проверит, не схоронены ли они в сундук. Для индивидуальной работы с вами закрепят секретаря партбюро, закончившего районный семинар атеистов. Поинтересуются у соседской и дворовой общественности, посещаете ли церковь, берете ли с собой детей, не организуете ли религиозные собрания на дому.

Выявление верующих проводилось, как правило, силами партактива, но проверки затрагивали не только коммунистов. Поощрялся полный охват. В справке из школы читаем: «В результате обследования всех учащихся выявлено, что из 491 семьи в 108 семьях имеются иконы, 20 родителей и 67 бабушек и дедушек ходят в церковь», с комбината «Жигули» узнаем, что «…выявлением охвачено 36% коллектива»[25]. Установка на «немедленное изучение религиозности» особенно строго зазвучала после выхода постановления Секретариата ЦК КПСС от 2 января 1964 «О мероприятиях по усилению атеистического воспитания населения». В горком с предприятий и ЖКО полетели многочисленные отчеты о создании комиссий по атеистической работе и проведенных мероприятиях, наподобие этих:

«Товарищи из партактива побывали в 40 семействах и убедились, что в некоторых из них (9) есть верующие, которые посещают церковь и водят детей», «Проверено более 8 тыс. жильцов. Определено 86 православных верующих, проявляющих религиозную активность. В микрорайоне поселка КАТЭК (название завода. -- Е.Ж.) более 1,5 тыс. человек имеет иконы»[26].

Оценить серьезность и карательный характер проведенных операций сегодня затруднительно. Был ли саботаж, присутствовал ли формализм или искреннее рвение -- из сухих отчетов понять сложно. Рутинный характер массовой идеологической работы отчетливо виден из формулировок, схожих пунктам производственного плана: «закончить выявление всех религиозных людей во втором квартале этого года», «в настоящее время установлен контроль за всеми случаями рождения детей у рабочих». Заметно желание представить выявленных верующих как людей малограмотных, пожилых, находящихся в самом низу иерархической лестницы: уборщица ( 1889 г.р.), плотник ( 1911 г.р.), сторож ( 1898 г.р.). Ну что с них взять? Даже настоятель Петропавловской церкви пользуется этим ходом, роняя в беседе с уполномоченным: «…посетители нашей церкви преимущественно неграмотные и малограмотные старухи»[27].

Репрессивные меры

В течение 1960--1961 годов выходит ряд партийных постановлений, призванных усилить контроль за деятельностью религиозных объединений^[28]. Райисполкомы получили директиву областного Совета с изложением постановлений и конкретными предложениями по их реализации. В соответствии с этими указаниями, при исполкомах созданы комиссии содействия за соблюдением советского законодательства о культах. Они вели учет религиозных объединений, молитвенных зданий и имущества, находящегося в пользовании церковных органов, взаимодействовали с милицией, например, по вопросу выявления лиц, занимающихся нищенством. При Куйбышевском горкоме КПСС также создана Комиссия по работе среди верующих.

Среди архивных документов встречаются упоминания силовых акций против церкви и верующих, оформленных, однако, по знакомому сценарию волеизъявления общественности. В докладных записках уполномоченный по Куйбышевской области Алексеев сообщал о мерах противодействия «активизации церковников». Они заключались в ограничении приобретения транспорта и покупки священниками домов, в результате чего некоторые были вынуждены отказаться от места и уехать, затруднении электрификации храмов и домов священников. За нарушения советского законодательства о культах (точнее, негласных инструкций, к тому же трактуемых уполномоченным по своему разумению) -- будь то крещение детей без согласия одного из родителей, совершение церковных таинств в домах верующих либо факты благотворительности -- уполномоченный давал епархии рекомендации о переводе с понижением в другой приход (например, вторым священником в сельскую церковь) или даже увольнении неугодных с церковной службы. Такие рекомендации не игнорировались.

Помимо этого, велась секретная деятельность по «организационному разложению» общин. Уполномоченный управления КГБ при Совете министров СССР по Куйбышевской области в городе Новокуйбышевске, подполковник Шейкин, докладывал: «С нашей стороны принимаются меры к разложению группы сектантов “пятидесятников” путем компрометации ее руководителей и отрыву от нее рядовых участников»[29]. Общественность мобилизовывалась на дела другого рода. В ходе специальных совещаний и личных бесед с председателями уличных и домовых комитетов внимание последних обращалось на «раскрытие нелегальных сборищ и бродячего духовенства». С помощью территориальных общественных советов по работе среди населения и через активы домоуправлений выявлялись граждане, предоставлявшие свои квартиры для религиозных собраний. Они вызывались на беседы, допустим, в здание горсовета и предупреждались об административной ответственности. А конкретнее, о том, что доходы от совершения религиозных служб будут обкладываться налогом как нетрудовые доходы. Продажа свечей вообще могла рассматриваться как состав уголовного преступления -- спекуляции.

К сожалению, у меня нет данных о количестве репрессированных по религиозным мотивам в этот период. Есть лишь отрывочные сообщения о судебных процессах, когда косвенно можно гадать об истинной природе обвинений, скрытых за стандартными фразами о тунеядстве и бродяжничестве. Тем не менее, были и случаи посерьезней. Например, в 1963 году областным судом за враждебную деятельность осужден «активный церковник» Василий Почуйкин. В вину ему ставилось следующее:

«Начиная с 1961 г. он вместе с Козловой Еленой Николаевной не занимались общественно-полезным трудом, вели бродячий образ жизни, разъезжая по селам области к так называемым “святым местам”. Написав рукописные сочинения, […] под прикрытием прославления веры в бога возводил гнусную клевету на завоевания Великой Октябрьской Социалистической Революции, основателя Советского государства и коммунистическую партию… Распространяя содержание рукописей среди верующих, Почуйкин вместе с тем стремился отвлечь их от общественно-полезного труда»^[30].

Индивидуальное воздействие на верующих граждан в понимании тех лет не трактовалось как насилие. Это была забота[31]. Представлений о приватности, правах человека, не говоря о неприкосновенности личного пространства, в коллективистском сознании либо не существовало, либо же они были уделом городской интеллигенции. В глубинке такое понятие, как правосознание, отсутствовало. Дети в традиционных культурах вообще не считались субъектами права. И вот мы узнаем о прорыве местной медицины из следующего пассажа:

«Главврач детской поликлиники № 2 организовала изучение состояния здоровья крещеных детей, а также выступила в печати. Выявлен большой процент заболеваемости среди крещеных детей, и даже заболевания со смертельным исходом […] Медработники изучают детей татарской национальности. Так, из обследованных 85 детей совершен мусульманский обряд обрезания у 34»^[32].

С 1962 года, по рекомендации Совета по делам РПЦ, во всех приходах венчания и крещения могли проводиться только при наличии предварительно выписанной и оплаченной квитанции, содержащей данные лиц, принимающих таинство. Обряд крещения разрешался при наличии обязательного письменного заверения о согласии обоих родителей. Ожидалось, и небезосновательно, что в итоге уменьшится число таинств и, как следствие, сократятся доходы церкви. В марте 1963 года исполнительные органы церквей Куйбышева приняли решение не брать документов на крещение школьников до их совершеннолетия[33]. За соблюдением новых правил со стороны священнослужителей строго следили.

Для простых же смертных проявления «невежества» карались исключением из членов партии и комсомола. Или даже из кандидатов в члены, как произошло с одной медсестрой. Будучи секретарем комсомольской организации колхоза, она венчалась, и в итоге была исключена из кандидатов в члены партии[34]. Идеологические вопросы -- а религия, без сомнения, относилась к этому ведомству -- разбирались индивидуально, их исход зависел от многих обстоятельств. Персональный случай разбирался по всей цепочке: сначала в низовой партячейке, потом шел выше, в райком, а уже потом, в зависимости от существа дела, -- в горком и обком.

И все-таки это были годы надежд и подъема. «Оттепель» не прошла бесследно: исчез страх, еще не развеялись ожидания перемен. Так сельская учительница с удивлением сообщала, что священник-реэмигрант, прибывший из 20-летнего заключения, «ведет себя вольно, как обыкновенный советский гражданин»[35]. Даже простые люди подают свой голос: закон молчания уже нарушен. В 1960-е рождается такой феномен, как общественное мнение, «настроения». И вот уже обычная колхозница отстаивает право дочери на свободу совести, смело заявляя: «Я знаю советские законы и до Москвы дойду, но вмешиваться в мои семейные дела никому не позволю»[36]. И доходили, и добивались. Ходоки из села Татарский Байтуган, Клявлинского района, Куйбышевской области в январе 1965 года добрались до Москвы, попали на прием к старшему инспектору Совета по делам религиозных культов при Совете министров СССР с жалобой на снятие с регистрации религиозного общества мусульман и закрытие мечети. Заявление подписано 27 жителями. В примечании к опубликованной записи приема говорится, что уполномоченный Куйбышевского облисполкома, тов. Трофимов Н.А., подтвердил поспешность местных органов власти с закрытием мечети и предоставлением неправильной информации.

Заключение

Институт церкви не вписывался в проект насильственной модернизации советского общества, но и не отмирал. Штурмовой прорыв советского общества к столь близкому коммунизму требовал, по мысли вдохновителей, окончательного разрыва с идеологически чуждой религией. Однако при описании проводимых в Куйбышевской области акций мне хотелось бы избежать схемы государство-каратель и народ-долготерпимец. Представленные на основе архивных документов события, на мой взгляд, являются результатом исторического сотворчества, встречавшего отклик и поддержку большинства простых советских граждан. Воинствующий атеизм был не только языковой конструкцией. И не только проявлением властного патернализма. Он стал частью советской идентичности, даже шире -- советской повседневности.