Тема возможного влияния финансового кризиса на российскую политику в последнее время стала одной из наиболее обсуждаемых в экспертном сообществе. Высказываются разные точки зрения по поводу вероятных вариантов развития. При этом, как бывает в подобных случаях, говоря о «сценариях», дискутирующие часто имеют в виду не только то, что может произойти, но и оценивают перспективы сквозь призму желательного и нежелательного. В рамках этого, второго, подхода в либеральных кругах снова обретает популярность весьма распространенная в конце 1980-х - начале 1990-х годов идея модернизации страны через катастрофу[1]. Суть ее сводится к тому, что для России, чем глубже разрушение прежней общественной системы, тем более успешно строительство нового рыночного и демократического социального порядка и встраивание в универсальные тренды мирового развития. Столь жесткая позиция исходит из представления о принципиальной нереформируемости традиционных российских политических и социально-экономических структур, основанных на доминировании тотального государства во всех сферах общественной жизни и несвободах. Впрочем, высказываются и иные возможные сценарии либерализации: в частности через хорошо известную схему «революции сверху», которая, расширяя свою социальную базу, постепенно перерастает в более массовое движение за перемены[2].

При этом оба подхода претендуют на универсальность. Но претензии первого на эту роль выглядят несколько странно, поскольку у России не было опыта модернизации через катастрофу, в том числе и в начале прошлого десятилетия. Второй подход вроде бы очень близок к реальности, поскольку в российской истории есть примеры успешных попыток либерализации сверху - во времена императора Александра II, Никиты Хрущева и Михаила Горбачева. Но если возвратиться к обсуждаемой теме, то следует признать, что говорить о ней целесообразно все же не в ценностных категориях, а, отвлекаясь от собственных симпатий и антипатий, с позиции перспективы политического процесса, с точки зрения того, что может произойти. А для этого, в свою очередь, необходимо четко представлять три позиции: степень адаптируемости нынешней общественной и политической системы к новым «дефицитно-ресурсным» реалиям; глубину кризиса; состояние социальных и политических акторов, способных выдвигать и осуществлять альтернативные стратегии развития. С этих позиций я и намерен рассмотреть перспективы влияния финансового кризиса на российскую политику.

В соответствии с широко распространенным мнением, нынешняя общественная система России может успешно существовать и подтверждать устойчивость лишь в условиях неограниченных (избыточных) ресурсов. Строго говоря, ее расцвет в последние годы и был обусловлен огромным потоком нефте- и газодолларов, устремившихся в Россию в ходе углеводородного бума, а также, как выяснилось недавно, и за счет прихода в этот же период в российскую экономику мировых денег в виде иностранных кредитов и займов. Поначалу система, построенная как «государство-корпорация»[3], целью которой является максимизация прибыли, монополизируемой правящим слоем, пыталась отстроиться на противоестественных основаниях. С одной стороны, властная элита создала порядок, основанный на номенклатурной иерархичности, полной автономии верхов от общества, патернализме государства по отношению к массовым слоям населения и отсутствии нормальной конкурентной среды в политике. Но, с другой стороны, она вынашивала планы совместить все это с дальнейшей либерализацией экономики и социальной сферы.

Это противоречило логике существования систем, где доминируют властные отношения номенклатурного типа. В их основе лежит договор, в соответствии с которым население соглашается на то, что все, что связано с политикой, является исключительной прерогативой правящего слоя, а взамен этот слой берет на себя ответственность за благосостояние патерналистски опекаемых им масс. Поэтому стабильность системы оказалась под угрозой в начале 2005 года, когда в ходе «монетизации» льгот правящая бюрократия окончательно попыталась переложить социальную ответственность на население. В итоге, социально-политический фундамент системы пришлось изменить. От планов либеральных реформ отказались, перенеся их на неопределенные сроки. Взамен за счет накопленных ресурсов стали проводить патерналистскую политику роста доходов, не связанных с интенсификацией труда и повышением его качества. При этом властная бюрократия продолжала монопольно контролировать и перераспределять огромные средства. Все это и обусловило стабильность системы на основе «консенсуса благосостояния».

Но вхождение системы в ситуацию, когда ресурсы становятся ограниченными, неизбежно ведет ее к кризису. На поддержание высоких патерналистских ожиданий в массовых общественных слоях средств уже не хватит. А элиты не хотят расставаться с привилегиями и общественными отношениями, обеспечивающими эти привилегии. Более того, есть основания полагать, что в российских верхах сформировалось отношение к кризису как к некой болезни, извне импортированной в российскую экономику, которая сама по себе является вполне здоровой и не нуждается в фундаментальной перестройке[4]. Отсюда в качестве основополагающей установки возникает идея переждать кризис, опираясь на огромные ресурсы, накопленные за годы нефтегазового бума и широкого привлечения иностранных заимствований, с тем, чтобы затем вернуться к привычному status quo в политике и бизнесе. Ибо модернизация в сознании властных элит, скорее, воспринимается в «петровском» ключе - как замена технологически отсталых производств на новые при полной консервации уже сложившейся системы общественных отношений. Таковы интересы системы, ориентированной на самосохранение. Дальнейшее развитие событий будет зависеть от глубины кризиса и поведения ведущих политических акторов.

Ключевым параметром глубины кризиса, имеющим огромное политическое значение, является то, затронет ли он и в какой мере широкие слои населения. Если удастся ограничить влияние кризиса преимущественно финансовым сектором, а также отраслями, тесно зависящими от кредитования, то политика в России по-прежнему останется уделом элитного меньшинства. Это означает, что выбор стратегии выхода из кризиса будет зависеть от расклада внутри элиты. У тех групп во власти, которые придерживаются умеренных позиций и в целом разделяют идею целесообразности либерализации российской экономики и политики, теоретически может появиться шанс воспользоваться моментом, чтобы, начиная с действий, направленных на ограничение аппетитов отраслевых и корпоративных лоббистов, попытаться начать пересмотр ранее проводившегося курса. Но хватит ли для этого политической воли, например, у президента Дмитрия Медведева и насколько консолидированными будут усилия «умеренных»? Эти вопросы остаются открытыми. Здесь можно лишь отметить, что при их активизации может возникнуть традиционный для России вариант инициирования либерализации сверху.

В случае если кризис затронет широкие общественные слои, политика неизбежно и очень быстрыми темпами начнет превращаться в массовую. Особенно острой ситуация может оказаться в случае возникновения массовой безработицы. И в этих условиях многое будет зависеть от способности российской власти гибко реагировать на меняющиеся условия и вносить коррективы в свой политический курс. При этом следует отметить, что путь реагирования на требования снизу, который был использован в январе-феврале 2005 года в ответ на протесты пенсионеров и других льготников, в данном случае будет закрыт по причине дефицита финансовых ресурсов. Единственной эффективной экономической мерой по ослаблению общественной напряженности может стать быстрое снятие ограничений с развития мелкого бизнеса. Иными словами, решения, чем-то напоминающие ельцинский указ о свободе торговли от 25 января 1992 года. Подобные подходы позволят вобрать в сектор мелкого предпринимательства, не требующего никакой помощи от государства, значительную часть рабочей силы, высвободившейся в результате сокращения занятости на крупных предприятиях и в бюджетных организациях. Но такая мера уже станет реальным шагом на пути либерализации экономики. Готова ли нынешняя российская власть будет пойти на столь решительную смену вех?

Еще одно новшество, появление которого будет связано с возвращением массовой политики, - это усиление общественной заинтересованности в воссоздании системы представительства интересов. Очевидно, что российский парламент и представленные в нем партии в их нынешнем виде не могут выполнить этой функции. В конечном итоге этот парламент формировался в совершенно иной ситуации и в других целях. Не исключено, что может встать вопрос о досрочных парламентских выборах, причем по откорректированному избирательному закону. Поскольку в эпохи социальных кризисов интересы, как правило, становятся более фрагментированными, чем в обычное время, возможно, будет иметь смысл возвратиться к смешанной избирательной системе и понизить проходной барьер для политических партий с нынешних 7% до 3%. В результате парламент получится полицентричным. Но зато в процессе выработки решений по вопросам социально-экономической политики при поисках балансов между экономической эффективностью и реальными интересами, представленными в обществе, риск принятия ошибочных и неадекватных решений существенно снизится. Здесь, однако, возникает вопрос о готовности российской власти отказаться от нынешнего состава Государственной Думы и замены его на более шумный и несговорчивый. Но, в любом случае, подъем массовой активности открывает определенные возможности для политического выбора. Состоится ли этот выбор, будет зависеть, в первую очередь, от гибкости властных структур, их способности и желания маневрировать.

Впрочем, в условиях массовой политики далеко не все зависит от властной элиты. Проблема современной России в том, что в результате планомерного выдавливания из политического поля всех независимых от государства акторов (партий, крупного бизнеса, региональных элит) в настоящее время в стране наблюдается острый дефицит субъектности. Среди групп интересов, в том числе имеющих сильные позиции в центрах принятия решений, политических партий, НПО, нет ни одной формальной или неформальной структуры, которая при необходимости могла бы в короткие сроки провести массовую мобилизацию сторонников и, опираясь на их поддержку, продвинуть во властные институты альтернативную стратегию действий. Поэтому, в случае потери нынешней властной элитой контроля над ситуацией, в стране велик риск возникновения хаоса. Разговоры о новой «демократической революции», на наш взгляд, не имеют под собой серьезных оснований. Во-первых, потому, что люди, готовые поддержать демократизацию, как показывают недавние исследования «элит развития», не склонны к уличной политике и прямому действию. В отличие от протосреднего класса позднесоветской поры, сыгравшего главную роль в демократических преобразованиях конца 1980-х - начала 1990-х годов, им есть, что терять. Они предпочитают легальное развитие политического процесса в рамках имеющихся правовых процедур. Во-вторых, к уличным акциям протеста в большей степени могут проявлять интерес экстремистские политические группировки и их кадровый резерв - социальные маргиналы, нацеленные на извлечение выгоды из любой дестабилизации общественного порядка. Если в результате паралича властных структур именно эти силы начнут доминировать в уличной политике, то и февраль 1917 года может показаться образцом правопорядка по сравнению с этим гипотетическим провалом государственности.

Впрочем, внутри уличной политики может возникнуть и иное массовое движение, социальную базу которого составят зависимые группы населения - от части бюджетников до каких-то групп «офисного пролетариата». Выросшие на патерналистской политике последних лет, в кризисных условиях они вполне способны потребовать ее продолжения и углубления. Их политической платформой может стать идея наведения порядка через укрепление распределительных функций государства, установление государственного контроля над ценами и доходами, национализацию наиболее важных предприятий и сетей. Если властная элита к тому моменту окажется перед угрозой утраты власти, она вполне может опереться на этот «патерналистско-социалистический» запрос снизу, и в этом случае эволюция страны в сторону авторитарного государственного капитализма может стать реальностью. Конечно, экономические ресурсы для поддержания и воспроизводства такой модели будут крайне ограниченными. Но зато определенный уровень массовой социальной поддержки позволит ей продержаться, возможно, даже в течение относительно длительного периода времени. Поэтому сегодня, когда высшие государственные чиновники обещают, что никакой национализации не будет, они исходят из нынешнего, стабильного, развития. Между тем, под влиянием углубления кризиса их позиция может радикально измениться.

Итак, главная проблема политики, которая возникает в связи с приходом в Россию глобального финансового кризиса, обусловлена тем, что нынешняя общественная система может быть устойчивой лишь при неограниченных ресурсах, и она лишена внутренних источников для саморазвития. Поэтому в любом случае она будет стремиться к самосохранению. Вероятность такого развития событий существует при том условии, если глубина кризиса будет небольшой, и он не затронет чувствительно массовые слои населения и реальный сектор экономики. Впрочем, в этом случае появится, хотя, как видится, и не очень значительный, шанс для начала либерализации сверху, по схеме Никиты Хрущева или Михаила Горбачева. Если же кризис затронет реальный сектор и, что важно, приведет к росту массовой безработицы, то развилка вариантов станет уже иной по причине включения в процесс нового явления - уличной политики. Тем не менее, и здесь у властной элиты остается шанс сохранить в своих руках политическую инициативу. Правда, сфера возможного применения ее при этом существенно изменится. Правящие круги должны будут проявить гибкость - и согласиться на принятие некоторых неизбежных мер по либерализации экономики, открытию информационного пространства и восстановлению системы представительства интересов через проведение досрочных думских выборов, возможно, по обновленному избирательному закону. Рассматривая эту гипотетическую ситуацию сквозь призму ценностного подхода, следует отметить, что это, очевидно, будет последним шансом для либерализации. Если Россия пройдет мимо этой развилки, «на столе» останутся уже другие варианты. Это либо хаос, вызванный стихийным разрушением гражданского и государственного порядка в результате прорыва из уличной политики стихийной разрушительной энергии, исходящей от экстремистских групп и социальных маргиналов, либо переход к авторитарно-популистской диктатуре в условиях испытывающего сильный дефицит ресурсов и соответствующее внутреннее напряжение государственно-бюрократического капитализма. Такой сценарий может оказаться как продолжительным, так и краткосрочным. Во многом его судьба будет зависеть от благоприятного или неблагоприятного сочетания внешних факторов, в первую очередь касающихся ситуации с природными ресурсами в мире.

1) См.: Фадин А. Модернизация через катастрофу? // Кентавр. 1993. № 2.

2) Подробно эту схему описывает Дмитрий Фурман (см. его статью: Дилеммы и страдания либералов // Независимая газета. 2008. 28 марта).

3) Термин Андрея Фурсова. Подробнее об этом см.: Фурсов А. Феномен корпорации-государства // Интеллектуальная Россия (http//:interlos.ru/lib/statyi/fursov2.htm).

4) См.: Медведев, Путин и кризис // Независимая газета. 2008. 27 октября.