Скажи мне, что ты вспоминаешь, и я поставлю тебе диагноз. Два телевизионных шоу дали нам наглядное представление о трудноуловимой фактуре под названием «коллективная память». В 2002 году телеканал Би-би-си предложил зрителям назвать «самых великих» своих соотечественников. Шесть лет спустя такое же шоу организовал канал «Россия». В английском рейтинге первые три места заняли Уинстон Черчилль, принцесса Диана и инженер-строитель XIX века Изамбар Брюнель. В российском опросе победили Александр Невский, Столыпин и Сталин. Что бы такой выбор мог означать?

В распоряжении индивида и коллектива огромный массив информации о прошлом. Лишь ничтожная часть этого архива циркулирует в общественной коммуникации. В разные времена и в разных обществах общественный разговор больше или меньше насыщен историческими аллюзиями и реминисценциями, или, если угодно, инвокациями прошлого[1].

Что люди вспоминают? Вот несколько из бесчисленных рефлексий на эту тему: «Бойцы вспоминают минувшие дни и битвы» (Лермонтов); или «Только кухню мою вспоминаю» (Лимонов); или «Я помню тот Ванинский порт» - эту гулаговскую песню мы в 1970-е годы охотно пели, когда пили, демонстрируя синдром, замеченный еще одним автором: «То, что было не со мной, помню»[2].

Актуализированные элементы архива «многозначительны», «функциональны», «утилитарны» в трех отношениях: (1) эмоциональном; (2) учебно-воспитательном; (3) самоопределительном.

Индивид может пользоваться воспоминаниями (так же, как и мечтами) как наркотически-компенсаторным средством для вытеснения из своего сознания неприятного настоящего. Или он старается забыть травматические эпизоды своей биографии. Или радоваться тому, что есть, вспоминая, как плохо было раньше. Или находить комфорт в благородной трагичности своего прошлого - вовсе не редкий случай: Россия, евреи, палестинцы, Африка. Эта потребность индивида удовлетворяется прежде всего личным архивом и интернализованным (навязанным, внушенным) общим архивом, которые актуализируются в акте молчаливого непроизвольного вспоминания.

Прошлое нас якобы чему-то учит. Но для извлечения полезных уроков нужны ресурсы чужого опыта. Чтобы обратиться к нему, нужны умышленные припоминания. Это тоже можно делать молча. Но без посторонней помощи тут не обойтись. Нужны напоминания. Напоминанием занимаются добровольные или профессиональные «напоминатели».

Наконец, прошлое содержит ресурсы для удовлетворения потребности индивида и коллектива отличаться от других и гордиться своей партикулярностью. Конечно, самоопределительные ресурсы разнообразны и черпаются не только в прошлом индивида. Более того, некоторые индивиды и группы могут идентифицировать себя, вообще обходясь без ресурсов архива. Но для примитивных культур и для неимущих коллективов их прошлое - эпически вневременное или зафиксированное в летописи - единственный ресурс самоопределения. Говорят, что «родина принадлежит тем, у кого ничего больше нет». То же самое можно сказать и о «прошлом». Для самоопределительной практики мало простого акта вспомнания; инвокация прошлого должна экстернализироваться для совместных переживаний и для того, чтобы произвести впечатление на посторонних. Это и происходит в коллективном нарративе, особенно когда публично и ритуально воспроизводятся его наиболее многозначительные компоненты, - как это и было в двух телевизионных шоу, которые мы будем комментировать.

Активизация исторического архива состоит из нескольких элементарных операций: (1) воспоминание (точнее вспоминание - как разовый акт), (2) экстернализация воспоминания, (3) умышленное напоминание, (4) интернализация напоминания. Они могут быть обособлены или слиты вместе.

Каждая агентура, участвующая в конструировании поля коллективной памяти, имеет особую интенсивность памяти, содержание (каталог топосов), склонность к экстернализации своей памяти (культурную агрессивность) и способность к пассивной интернализации чужой памяти (внушаемость).

Влияние агентур на морфологию и тектонику поля коллективной памяти отчасти определяется их ресурсным потенциалом, отчасти - положением в других силовых полях общественных отношений. Культурный гегемон - господин и манипулятор коллективной памяти. Широким массам значительная часть их памяти внушена.

Разные индивиды по-разному причастны ко всем этим операциям, осуществляя одну из них, или несколько, или все, поочередно или одномоментно. Вспоминаем мы все. Рассказывают о своих воспоминаниях только некоторые из нас. Они вольно или невольно выступают также в роли «напоминателей». К ним присоединяются еще и профессиональные «напоминатели», чья задача - внедрить в сознание индивида чужие воспоминания и вообще навязать ему некое прошлое, которого он сам помнить не может.

Непроизвольные «напоминатели» - персонажи с особыми психологическими и биографическими характеристиками. Этим людям мало собственной вспоминательной практики для поддержания душевного равновесия. Для этого им нужно большее, а именно: сообщить другим содержание своей личной памяти, каково бы оно ни было. Сюда относятся персонажи, предрасположенные к рефлексии на собственный опыт, к нарциссизму и эксгибиционизму. Персонажи, уверенные в значительности своего личного опыта. И персонажи, на самом деле располагающие важной для общества информацией, - общество, как правило, поощряет их вспоминать. Их влияние на коллективную память нельзя недооценивать. Память общества в большой мере - это их память, хотя иной раз и сильно «отредактированная» другими агентурами.

Во втором случае «напоминатель», в сущности, манипулирует коллективной памятью в своих интересах или интересах своего заказчика. В роли заказчиков могут выступать любые группы, нуждающиеся в собственном нарративе, и господствующие (претендующие на господство) группы, навязывающие всем остальным удобный для них нарратив - свой собственный или любой другой, - который они считают полезным для поддержания собственного господства. Так ведут себя утратившие веру жрецы любого культа - от духов леса и Иеговы-Аллаха до научного коммунизма.

А теперь приложим эту аналитическую схему к упомянутым документам коллективной памяти. Посмотрим, что можно выжать из этой капли отнюдь не дистиллированной воды.

Присутствие Черчилля и Сталина на вершине рейтингов, конечно, никого не удивит. Это было предсказуемо почти на 100%. Их имена ассоциируются с победой в грандиозной войне, имеющей репутацию священной, войны за правое дело. Она вполне мифологизирована и вплетена в массовую коммуникацию. И еще не совсем ушла из живой памяти свидетелей и их воспитанников - прямых наследников их памяти, то есть находится в пространстве «ближней памяти».

Функциональность Сталина в поле коллективной памяти усилена еще и тем, что за годы перестроечного хаоса и «первоначального накопления капитала» он стал символом порядка. Электорат Сталина состоял, конечно же, в основном из тех, кто ощутимее всего пострадал от перестройки, то есть определенно самой возбужденной части публики, воспользовавшейся рейтингом как поводом для политической демонстрации. Надо думать, что их участие в телевизионном шоу было выше среднего, поскольку они больше других испытывают потребность высказаться. Эта потребность удовлятворяется даже в условиях, когда реально они отсутствуют в публичном пространстве. Обратимся теперь к остальным лидерам рейтингов, чье появление на вершине не было так предсказуемо.

Сравнительно просто объясняется популярность Дианы. Она не так давно трагически погибла, а перед этим была в центре светской хроники и прессы в целом, включая самую высоколобую (каковой, впрочем, в Англии, в отличие от континентальных стран, очень мало). У Дианы была масса крайне возбужденных поклонниц, для которых она являлась важным самоопределительным ресурсом (role model). Их активностью и объясняется, по-видимому, ее успех. Преодолеет ли она дистанцию, отделяющую «ближнюю память» нации от «дальней»? Скорее всего, нет. Ее присутствие на вершине английского рейтинга скорее сигнализирует о том, что настоящее (условно, то, что было вчера вечером) вытесняет из их сознания прошлое.

Но вот занявший третье место мостостроитель и кораблестроитель Изамбар Брюнель - полная неожиданность. Как если бы в российском рейтинге на третьем месте оказался академик Крылов, например (скорее всего, он не был упомянут даже в длинной, предварительной номинации). Соблазнительно было бы счесть, что его высокая репутация объясняется тем, что англичане ценят себя как нацию инженеров и «мастерскую мира», - если и не теперь, то уж во всяком случае в прошлом. Но нет, это совсем не так. Есть много свидетельств, что стезя инженера вовсе не престижна и не популярна в английском обществе (как это всегда казалось русским) ни теперь, ни в прошлом.

Так откуда же взялся Брюнель, кстати, почти никогда не упоминаемый в медиа, а если и упоминаемый, то не узнаваемый для широкой публики? Как выяснилось после опроса, он попал на вершину рейтинга благодаря особенной активности группы энтузиастов, сговорившихся провести усиленную «избирательную кампанию». Они предвидели, кто попадет наверх, так сказать, by default, и решили повлиять на этот список. Зачем? Затем, чтобы напомнить самим англичанам о тех людях, которые оказали им реальные услуги и определили репутацию Англии в мире, но легкомысленно и несправедливо забыты. А также, вероятно, из некоторого джентльменского озорства, желая показать, как легко манипулировать рейтингом. Их акция носила экспериментальный характер. Это была акция напоминания и попытка реконструкции (редактирования) поля коллективной памяти и образа нации. Успех в рейтинге, конечно, иллюзорен, но это интересный сигнал существования нонконформных групп в обществе, которые обладают волей к усилению своего влияния.

Александр Невский и Столыпин в роли главных российских героев в первый момент озадачивают почти так же, как Брюнель. Живых людей, которые могли бы их вспомнить, и носителей прямой памяти о них уже нет, как в случае Дианы, Черчилля и Сталина. С великими подвигами всей нации они тоже как будто бы не ассоциируются. За счет чего же это так эффективно компенсируется?

Можно предположить, что их продвижение наверх объясняется особой активностью их почитателей в ходе самого рейтинга. А она в свою очередь либо продиктована идеологическим умыслом, как в случае с Брюнелем, либо спонтанна, как в случае с Дианой. Или можно думать, что их имена очень часто мелькают в публичной сфере, то есть людям очень часто о них напоминают.

Александра Невского, например, могла продвигать церковь, если бы провела продуманную акцию, подобно тому, как это сделали поклонники Брюнеля. У Столыпина тоже есть серьезное лобби, способное к организованному усилию. С некоторых пор под него пытается стилизовать себя верхушка российского политического класса.

Мне, впрочем, это предположение кажется мало правдоподобным, и я предпочту думать, что успех Невского и Столыпина больше похож на успех Дианы в том смысле, что за ними стоит возбужденный выше среднего сегмент общества, использующий рейтинг для эмоционально комфортабельного самоопределения.

Но личности этих героев сближают их скорее со Сталиным. Александр Невский - победитель немцев, но не запятнавший себя (как Сталин) позорным отступлением в начале войны и политическими репрессиями. Статус Александра Невского зародился в военное время. Народным героем его сделал фильм Эйзенштейна, несомненно, инспирированный властью. Этот знаменитый фильм может в принципе рассматриваться как акция, подобная акции почитателей Брюнеля. Русским людям тогда настойчиво разъяснили, на кого им следует молиться. И хотя сам фильм несколько забыт, сама традиция продолжается, во всяком случае в интеллигентной среде, особенно в сегменте, настроенном на евразийский лад (учитывая татарскую и антиевропейскую ориентацию православного святого).

Столыпин как топик коллективной памяти оформился примерно по той же схеме, только позднее. С начала 1960-х годов он занимает все более внушительное место в антисоветском нарративе, чему положил начало, скорее всего, Солженицын. Он выбрал Столыпина в качестве символа и вождя некоей возможной, но пока так и не состоявшейся «великой России». В ходе перестройки надобность в такой фигуре возросла, поскольку нужно было кем-то заменить Ленина. А в ходе последующих разочарований символическая ценность Столыпина возросла еще больше, когда публика стала мечтать о российском Пиночете, и никто больше Столыпина этому образу не соответствовал (любопытно, что в тени Столыпина из российской коллективной памяти совершенно исчез Витте, сделавший для России гораздо больше).

Таким образом, Столыпин стал устраивать всех - от крайних либералов до черносотенцев. По формуле «Столыпин» = «Сталин» - «коммунизм».

Очень кстати оказалась и его мученическая смерть, что сблизило его с принцессой Дианой. И еще одно: Столыпин в свое время оказался неприемлем ни для двора, ни для либералов, ни для радикалов. В результате он приобрел черты так называемого «лишнего человека» (вроде Печорина), экзальтированно почитаемого в том сегменте российского общества, где склонны к горделивому томлению по поводу особого «трагизма» российской истории, а заодно и по поводу собственной депрессирующей невостребованности в общественной жизни.

Но при всех дополнительных факторах Александр Невский и Столыпин в этом рейтинге - прежде всего фигуры, клонированные по символическому образцу Сталина. Собственно, Сталин, Александр Невский и Столыпин в коллективной российской памяти - это один и тот же персонаж под тремя именами.

Теперь сделаем несколько замечаний по поводу двух рейтингов в целом. Они оказываются очень разными в нескольких отношениях.

Во-первых, английский рейтинг на таком маленьком пространстве (три персонажа) бесконечно разнообразнее русского. Сразу видно, что английское общество совершенно не монолитно, у разных его сегментов - разные герои-символы, и эти сегменты весьма массивны. Русское общество, напротив, монолитно.

Во-вторых, русские герои до предела мифологизированы. За их иконами почти ничего нет; они напоминают скорее древних святых или сказочных героев. Разве что у Сталина есть какая-то биографическая субстанция, но характерным образом как раз она-то никак не может быть основой его героической репутации. Биография Столыпина выглядит как резюме обычного, хотя и сделавшего большую карьеру, государственного служащего или исполнительного корпоративного директора. Про Александра Невского попросту почти ничего не известно; он вообще некоторым образом Илья Муромец (если не Соловей-разбойник).

В-третьих, для российской коллективной памяти характерны пассеизм и ностальгия. Присутствие на вершине рейтинга такого бесконечно удаленного в эпическое прошлое персонажа, как Александр Невский, вообще сближает российскую коллективную память с памятью примитивных народов - племенной памятью.

В-четвертых, в российской коллективной памяти слабее спонтанный и нонконформный элемент, и гораздо сильнее элемент внушенный, манипулятивный. Это получается либо потому, что российская публика более внушаема, либо потому, что в самом рейтинге решили участвовать не столько вспоминатели, сколько «напоминатели», то есть индивиды, называвшие тех, кого, по их мнению, русские люди должны почитать. Но я подозреваю, что на самом деле «внушители» и «внушаемые» - один и тот же контингент.

И отсюда следует, в-пятых, что российская публика, формируя этот рейтинг, отнеслась к нему гораздо серьезнее, чем английская. Голосовали люди, придававшие своему выбору гораздо больший смысл, чем те, кто поддался импульсу и участвовал в рейтинге в Англии. Английский рейтинг, так сказать, мещанский. А российский - интеллигентский. В нем сильнее самоопределительный, и даже самоутвердительный, элемент. Между прочим, точно так же российское общество относится к «Евровидению» и международным спортивным соревнованиям. Российское общество вообще больше озабочено собой. Такое впечатление, что оно сомневается в собственном существовании.

В-шестых, российское шоу оказалось гораздо более политизированным и отражающим нынешнюю политическую конъюнктуру. Чтобы увидеть это, вернемся еще раз к сопоставлению Черчилля и Сталина. Фигура Черчилля не противоречива. Он есть беспартийный символ, объединяющий нацию. Про Сталина сказать того же нельзя. Есть два Сталина: Сталин военной победы и Сталин репрессий. Поэтому выбор Сталина имеет политический смысл, как голосование на выборах. То же самое можно сказать и про выбор его «клонов». Я подозреваю, что если бы можно было голосовать как за, так и против номинированных кандидатов, то все три победителя тоже оказались бы в черном рейтинге если и не на вершине, то весьма высоко.

Судить о коллективной памяти «английства» и «российства» по такой скудной эмпирии, как тройка лидеров рейтинга, было делом, конечно, рискованным, но эта точка на пике айсберга вполне информативна, если мы хотели продемонстрировать методику и наметить тематику (сравнительного) комментария к феномену.

1) Кустарев А. Практики обращения к прошлому в постперестроечной России: нарратив и инвокация // Ab imperio. 2004. № 4.

2) Речь идет о словах из песни «За того парня» на стихи Роберта Рождественского. - Примеч. ред.