Вещи несовместные

Карен Армстронг. Битва за Бога: История фундаментализма. Пер. с англ. — М.: Альпина нон-фикшн, 2013. — 502 с.

Перед нами перевод одной из книг британки Карен Армстронг, которая хоть и не принадлежит к академическим кругам, на данный момент является одним из самых известных в мире авторов, пишущих о религии.

Если в других своих работах Армстронг пытается примирить мировые религии, найдя в них общее ядро, то в этой ставит перед собой задачу скорее исследовательскую — объяснить причины возникновения фундаментализма и описать динамику его развития. Автор излагает историю трех конфессий — ислама, иудаизма, христианства — на протяжении последних пяти столетий.

В частности, подробно рассматриваются возникновение организации «Братья мусульмане» в Египте и идеологии режима Хомейни в Иране, корни поселенческого движения в Израиле, прослеживается история «христианского фундаментализма» в США.

Фактически это рассказ о модернизации и ее побочных эффектах, как их понимает автор. Построение секулярного общества модерна в Европе сопровождалось не только вытеснением религии из публичной сферы в сферу частной жизни, но еще и, как мы помним, колонизацией Азии и Северной Африки, созданием марионеточных режимов, экономической экспансией, а также возникновением «научного» расизма.

Религиозные евреи и народы, исповедующие ислам, последние два столетия воспринимали модерн как угрозу для собственного существования. Это привело к возникновению среди приверженцев каждой из авраамических религий особых групп. В первой половине XX века они замкнулись в себе и создали контркультуру, во второй — перешли в наступление против своих неверующих сограждан, начав то, что автор называет «битвой за Бога».

По Армстронг, история учит нас тому, что заблуждаются обе стороны: и прогрессисты, начисто отрицающие ценность религии, и фундаменталисты, попытавшиеся создать гибрид религии, науки и политики. Автор убежден, что миф и логос должны быть разделены в наше время, как они были разделены в премодернистскую эпоху.

Основной урок первой половины XX столетия в том, что разум без религии оказывается на службе темных инстинктов подсознания. Вторая половина XX века показала, что попытка скрестить религию и науку не менее опасна, потому что ведет к насилию и опасным политическим авантюрам.

Думается, что для нынешнего российского читателя книга Армстронг будет интересна как раз той частью, где описываются американские реалии. То, что из России может казаться оплотом либерализма, на поверку оказывается устроенным куда более сложно, причем изначально. Как показывает Армстронг, философия просвещения в XVIII столетии была идеологией американской элиты. Большинство американцев той эпохи куда сильнее, чем права человека, волновало время прихода Антихриста. И на протяжении последних двухсот лет влияние этих слоев в политике только усиливалось. Христианский фундаментализм в США, разумеется, не победил в масштабе страны, однако это не мешало американским защитникам веры в XX веке в отдельных учебных заведениях запрещать преподавание теории Дарвина или изымать из некоторых школьных библиотек произведения Марка Твена и Джозефа Конрада.

Российскому читателю все это может показаться знакомым: антизападная пропаганда в нынешних российских СМИ выглядит калькой с тех кампаний, что проводили правые христиане США в 1970—1980-е годы против либералов и …СССР. Возможно, современные российские борцы за веру из книги Армстронг узнают, что воплощают в жизнь вполне, в общем-то, американскую по духу мечту. Остальным эта книга расскажет о том, что в наш постсекулярный век мир не следует делить на либеральный Запад и фундаменталистский Восток. «Линия фронта» разделяет жителей каждой страны, где исповедуют какую-либо из мировых религий. Ведь желающих ускорить время или же повернуть его вспять можно найти где угодно.

Попытка оптимизма

Эпштейн М. Н. Религия после атеизма. Новые возможности теологии. — М.: АСТ-Пресс, 2013. — 416 с.

Книга Михаила Эпштейна посвящена новой российской религиозности, «бедной вере», которую сам автор определяет как переживание Бога без обрядов и вне конфессий.

О существовании этого феномена, как полагает автор, говорят данные опросов — около четверти россиян заявили, что верят в Бога, но ни к какой церкви не принадлежат.

Вместо того чтобы расспросить этих людей о том, что стоит за их утверждением, Эпштейн предпринимает своего рода мысленный эксперимент, пытаясь представить себе, чем может быть эта вера. При этом он исходит из двух посылок. Первая — это природа советского атеизма, на смену которому пришло российское религиозное возрождение начала XXI века. Вторая — это культурный, философский и научный багаж, с которым человечество вступает в третье тысячелетие. Таким образом, Эпштейн начинает с того, какой не может не быть наша религия после нашего атеизма, а заканчивает тем, какой она могла бы быть.

Нельзя сказать, чтобы такой эксперимент был полностью лишен смысла. Всем известно, что «от осины не родятся апельсины».

Прежде всего Эпштейн констатирует, что советский атеизм был своего рода мифологией, иррациональной, ненаучной, несмотря на все претензии на рационализм и научность. Автор начинает с советского концепта «матери-материи», которую рабочий должен преобразить или даже оплодотворить своим героическим трудом. Американский славист препарирует советские культы по Фрейду, истолковывая их через Эдипов комплекс. Обращаясь к русскому читателю, делать этого, по всей видимости, не следует. Апелляции к фрейдизму в нашей стране звучат не столь убедительно, как в США. Для того чтобы разоблачить советский материализм, атеизм как миф, достаточно было сказать, что он по существу представляет собой культ плодородия.

По Эпштейну, к началу 90-х годов прошлого века материя в России начинает истончаться и делается призрачной: здесь и прогресс науки, и внедрение интернет-технологий, и общий крах политической системы, которая насаждала материализм. Россиянина затягивает пустота, которая, как считает автор, в данном случае следуя за неоплатониками, Шопенгауэром и русскими религиозными мыслителями, равнозначна Абсолюту.

По Эпштейну, новая вера рождается из ощущения нереальности реального. Поверить в существование такой веры, опираясь единственно на результаты двух-трех статистических опросов, довольно трудно. Однако у автора есть интересный аргумент: если такая религия действительно существует, она не более фантомна, чем некоторые традиционные конфессии. Ведь принадлежать к ним в наше время — значит заявлять о своей принадлежности к большинству, зачастую не обременяя себя ни следованием заповедям, ни исполнением обрядов. Советский материализм умер, но некоторые традиции, к сожалению, не вянут.

Автор убедительно обосновывает советскую природу корней современного официального православия. Его анализ теократического и абсолютно тоталитарного по сути проекта Даниила Андреева («Роза мира») дает, кажется, убедительный ответ на вопрос, почему некоторые депутаты готовы вмешиваться в нашу частную жизнь и учить нас нравственности. Такова, увы, наша почва.

Между тем постатеистическая и постсоветская религия могла бы быть совсем другой. Эпштейн считает, что современный быт, пронизанный компьютерными сетями, — прекрасная метафора сотворения мира Богом и тотального присутствия Святого Духа. Развивая свою мысль, Эпштейн убедительно спорит с Докинзом, комментирует Ветхий и Новый Завет, рассуждает про вакуум, антропный принцип и теорию струн, то есть пытается, как средневековый философ, примирить веру и знание.

Думается, появление книги такого смешанного культурологически-теологического жанра следует признать явлением не только закономерным (литературовед в России больше чем литературовед), но и весьма отрадным явлением. Если «бедная вера» действительно существует, лучше дать ей гуманистическое содержание, чем ждать, когда она будет поглощена фундаменталистскими версиями традиционных конфессий или неоязычеством. Последний сценарий чреват дальнейшей политической дестабилизацией. Есть лишь одна проблема: прежде чем примирить веру и знание в умах и сердцах россиян, нужно как-то им предварительно это знание привить. С этим у нас, увы, дела в последнее время обстоят только хуже.

Хорошо забытое старое?

Воропаев Д. Н. Религиозный нетрадиционализм. — Оренбург: ООО ИПК «Университет», 2013. — 158 с.

Книга Воропаева — образчик отечественного философского религиоведения, но по теме весьма близка к сочинению Эпштейна. Это — рассказ о современной российской религии, пусть и неполный, но из первых рук. Ведь автор около двадцати лет изучает новые для нашей страны культы.

Новое, как признает Воропаев, не возникает из ничего. Самым корректным способом классификации неокультов он считает перечень религий-субстратов, от которых они отпочковались. Это прежде всего, разумеется, христианство, ислам, индуизм и буддизм. Однако в перечень удивительным образом попадает и современная наука, поскольку создатели неокультов зачастую дают им «научное» обоснование.

Хотя, описывая «религиозный нетрадиционализм», Воропаев старается дистанцироваться от православного сектоведения (соответствующие авторы заняты контрпропагандой и по существу не нуждаются в глубоком изучении своего предмета), традиционные конфессии автору как-то ближе. Они, по его мнению, не столь сильно трансформируют «я» неофита, поскольку основаны на известных ему с детства представлениях и жизненных правилах. Зато неокульты отрывают человека от прежнего окружения, ставят в новые, очень жесткие рамки, радикально трансформируют его «я», создавая на месте прежней личности при помощи нового словаря и тотального контроля над личностью неофита новую, «культовую», или даже «неокультовую», личность, и в конечном счете толкают его на конфликт с обществом.

Однако не за эту общую схему мы благодарны автору, а, скажем так, за некоторые оговорки и уточнения к ней.

Во-первых, оказывается, что подлинное «я» — это большая философская проблема. Автор даже допускает мысль, что оно появляется у человека только при его осознанном обращении к религии.

Во-вторых, Воропаев признает, что почти все традиционные конфессии на начальном этапе и в исконных ареалах были …агрессивными неокультами.

Наконец, в-третьих, поскольку любая религия в советское время в нашей стране тщательно выкорчевывалась, традиционные конфессии укоренены в менталитете и в быту россиян немногим больше, чем разного рода версии современного «религиозного нетрадиционализма».

Собственно, успехи ряда современных неокультов в России Воропаев и объясняет тем, что наши соотечественники причисляют себя к какому-то традиционному вероучению, но основ его не знают и спорить с «нетрадиционалистами» не в состоянии. Так что, похоже, «бедная вера» пока остается более благодатной почвой для новых суеверий, чем для поиска точек соприкосновения между религиями прошлого и кардинально обновившимися в прошлом веке естественными науками.

Тенденция, эта, если судить по книге Воропаева, не очень радостная. Конечно, философов, занятых разрешением проблемы, что есть подлинное «я» верующего, никто вроде и не торопит. Однако психологам, ответственным за социальную реабилитацию вчерашних «нетрадиционалистов», приходится на свой страх и риск действовать уже сейчас.

Явный друг разума

Артур Пикок. Эволюция — тайный друг веры. — М.: Издательство ББИ, 2013. — 375 с.

Перед нами одна из последних (2004) работ Артура Пикока (1924—2006) едва ли не самого влиятельного из западных теологов прошлого века, попытавшихся совместить научный и религиозный (христианский) взгляд на мир и человека. Фигура эта интересна вдвойне потому, что Пикок не атеист-гуманитарий, рассуждающий об отношениях веры и знания. Он был и ученым (занимался молекулярной биологией), и верующим (священником англиканской церкви).

Для обозначения своих взглядов Пикок использует два термина — панентеизм и эмерджентный монизм. Первый термин означает, что Бог содержит в себе мир и вместе с тем присутствует в каждом явлении и процессе. Второй — что мир изначально состоял из космической пыли, но по мере ее организации во все более сложные структуры (атомы, молекулы, самовоспроизводящиеся живые организмы и т. д.) последние обретали свойства, которые не были присущи составляющим их элементам по отдельности.

По Пикоку, Бог ни в коем случае не является «часовщиком», некогда отладившим механизм мироздания, просто потому, что вселенная такой машиной не является. Пикок выстраивает иерархию уровней бытия по мере его усложнения, сопроводив списком описывающих эти уровни наук. На вершине этой лестницы оказывается человек как существо, способное познавать мир и обмениваться знаниями с себе подобными и вместе с тем осознающее собственную смертность и …личность Иисуса Христа, позволившую человечеству как бы выйти на новую ступень эволюции. Перечень наук замыкают гуманитарные дисциплины и богословие.

Пикок неустанно подчеркивает, что если поведение отдельных элементов системы может подчиняться простым законам, то по мере ее усложнения она становится все более непредсказуемой. Именно поэтому Бог не механик, единожды сотворивший мир, а сотворение им вселенной, то есть эволюция, продолжается по сию пору. По тем же причинам человек не робот и не марионетка. Сколько бы наука ни описывала всевозможные нейроны и гормоны, сознание человека к их свойствам свести нельзя. Для Пикока это означает, что человек обладает свободой воли, может следовать божественному замыслу, а может ему и противиться, то есть грешить.

Естественные науки и религия, по Пикоку, никак не противоречат друг другу. Во-первых, они описывают разные уровни бытия. Во-вторых, языком этого описания могут быть лишь символы и метафоры, которые никогда не совпадут с предметом описания. Для Пикока это означает право на предельно широкое толкование текста Библии. Он отказывается считать смерть наказанием за первородный грех, отвергает непорочное зачатие, подвергает сомнению тезис о существовании души, способной отделиться от тела. Судя по всему, бессмертна для Пикока лишь присущая человеку способность к познанию мира и подражанию Христу.

В заключении он фактически переписывает книгу Бытия, переводя ее на язык современных естественных наук. И дело тут не только в профессиональном багаже знаний: Пикок надеется, что обновленный с помощью естественных наук западный монотеизм окажется способным объединить человечество, поскольку в основе этих дисциплин лежало стремление к выработке общезначимой картины мира.

Думается, что для сегодняшней России книги Пикока бесценны, но их влияние на состояние умов вряд ли окажется существенным. Автор выстраивает мост между религией и наукой, двигаясь со стороны науки. В нашей же стране людей на этом берегу остается все меньше.